Коссу снились мертвые хавки. Но страшно не было. Он осознавал, что это всего лишь сон, и потому их разверстые рты с гнилыми зубами и выпростанные окровавленные пятерни ужаса не нагоняли. Потом они исчезли, и действие перенеслось в какое-то неясное место, с живыми, трепещущими стенами. Оно было полно странных женщин, химер, чья людская природа сплелась с морскими гадами и пресмыкающимися. Дева-осьминог с лицом Валерии Мессалины обвила его щупальцами, впилась в него взглядом желтых, с вертикальными зрачками, глаз. Ее губы приоткрылись, и меж них показался и вновь скрылся плоский, раздвоенный на конце язычок. Косс застонал во сне. И адская дева ухватила его крепче и принялась грубо трясти.
– Проснись, трибун! Полдень давно миновал!
Косс резко сел на ложе, заморгал. Желтые глаза и змеиный язык манили его обратно.
– Почему желтые? У нее синие глаза!
– У кого? – только сейчас Косс увидел застывшего над собой в согбенной позе Эмилия. – У кого синие глаза, трибун?
– Какие еще глаза? Пошел вон! Такой сон испортил! – накинулся на преторианца Косс. Возвращение в безысходную реальность, как это часто бывает, вмиг испортило его настроение.
– Так поздно уже!
– Мне-то что? Все одно на корабль грузиться. И в Рим.
– Я хотел пройтись по городу. Надеялся вспомнить.
– Так иди, – Косс откинулся на подушку.
Эмилий помялся в изголовье ложа.
– Все ушли, и легат, и Креон, и прочие. А я здесь никого не знаю.
– Ладно, – патрицию вдруг стало жаль бедолагу. – Пошли. Зайдем в таверну, пропустим по кружке-другой вина. Может, повезет, и оно не будет похоже на козлиную мочу.
– Ты пробовал козлиную мочу? – притворно удивившись, спросил Эмилий и, не выдержав, расхохотался. Но тут же закашлялся, согнулся пополам, прижимая ладони к правому боку.
– То-то, – назидательно молвил Косс. – Жидковат ты еще, братец, чтоб надо мной шутить!
Они спустились на первый этаж, вышли на улицу и двинулись к таверне.
В двухэтажном бревенчатом заведении было сумрачно, душно и людно. Давно собравшие урожай отставные солдаты, ремесленники, торговцы, немногие бездельники коротали часы за дощатыми столами, пили вино, бросали кости, травили байки – в общем, вели себя, как тысячи других вошедших в возраст зрелости мужчин по всей империи.
Из Двадцатого легиона никого не было. Видно, не до выпивки им, озадачил их Децим поручениями, решил Косс. Наверняка, парни – все, кто способен держаться на ногах – сейчас осматривают каждый дом, каждый подвал и чердак. Интересно, рассказал он им? Или они ищут, сами не зная, что?
Косс сел на скамью, сработанную из целого ствола, крикнул суетящемуся меж столов пареньку, чтоб тащил вина и мяса, и рукой пригласил Эмилия присоединяться. Тот неуверенно присел напротив молодого патриция. В Риме при появлении преторианцев питейный гомон притихал, движения гуляк становились менее размашистыми, разговоры приобретали настолько чинную окраску, что зубы сводило от скуки. В жаркие дни Эмилий был частым гостем в тавернах, но заходил в них, только будучи в полном преторианском облачении. В гражданском – остерегался. А сейчас пришлось. И сразу стала заметна разница. Никто из этих кисло пахнущих небритых мужчин не обратил на них внимания. Хотя нет. Еще идя вслед за Коссом к единственному пустующему столу, Эмилий поймал на себе несколько быстрых недобрых взглядов.
– Косс, – начал он. – Я вроде как вспомнил кое-что.
– Так, – бывший трибун подался вперед.
– У нас в претории парень один служил, тоже Эмилий. Как-то раз после ночной смены пошли мы в наши термы, отогреться, ночь была холодная, – увидев, что Косс с трудом подавляет зевок, гвардеец ускорил повествование: – Ну, и кто-то надел его доспехи да убежал, а свои оставил.
– Перепутал, – подсказал патриций.
– Да. Эмилий тогда был жутко зол. Даже амфору расколотил в гневе. Пришлось потом отсчитать за порчу десять динариев.
– Ничего себе, – присвистнул Косс, – золотая она, что ли?
– Такие порядки в наших преторианских термах. Нужно себя в руках держать. К вечеру он разыскал того, кто в его доспехах ушел. И, чтобы больше не повторилось подобного, на плечевых пластинах нацарапал свое имя.
– И что?
– Эмилий этот был с нами на корабле. А вчера я видел эти доспехи, с надписями.
– Что ж. Не повезло парню.
– Ты не понимаешь! И я вчера не сложил одно к одному. А сейчас, пока шли, вдруг осенило меня, – преторианец подождал, пока глаза Косса наполнятся нетерпением, и выдал: – Эмилий был блондином. Хорошие волосы, что спелая пшеница цвет. А труп в доспехах Эмилия был черноволос и плешив. Знаешь, такие островки по бокам, а макушка голая.
Глаза Косса сверкнули, рот растянулся в улыбку, но сказать он ничего не успел. Рыжий паренек принес кувшин с вином, две кружки и деревянное блюдо с запеченной свиной ногой и грубо отрезанными ломтями хлеба.
Косс налил кружку до краев, сделал глоток и сморщился:
– Кислятина! – он поднялся из-за стола, перелил вино из кружки обратно в кувшин, ухватил его за тонкое горлышко и двинулся к стойке, за которой позевывал хозяин таверны. Эмилию бросил короткое: – Пойду, сменяю эту бурду на что-нибудь пристойное.
Эмилий проследил, как он, лавируя меж снующим людом, удаляется прочь.
– А ты что за птица такая? – ухо преторианца обдало чьим-то несвежим дыханием. Повернувшись, он увидел присаживающегося к нему верзилу средних лет. Голова его была обвязана на солдатский подшлемный манер тряпицей. На запястье тускло блестел бронзовый браслет. Стало быть, ветеран. Но не из элиты, а рядовой. Лицо опухшее, пропитое.
Эмилий не знал, что ответить. Не называться же? Он так и видел, как ветеран расхохочется в ответ и примется за оскорбления. Что-то подсказывало гвардейцу, что преторий здесь не в чести. Но от молчания лучше не стало. Верзила вскочил, лицо его приняло зверское выражение, а добела сжатый кулак правой руки яростно ударил в раскрытую ладонь левой.
– Отвечать брезгуешь, щенок?! – он сгреб Эмилия за одежду и дернул наверх.
– Тит, оставь мальчишку, что ты разошелся? – в поле зрения показался тощий шатен со шрамом в пол-лица. – Опять кружек пять вылакал?
– Он оскорбил меня! – взревел бузотер и тряхнул Эмилия, как котенка. – И заплатит за это!
– Тит, оставь его! – грузный седовласый старик с нашитыми на шерстяную тунику фалерами положил буяну руку на плечо.
Но хватки тот не ослабил. Эмилий переводил взгляд с шатена на седовласого, ища поддержки, и еще беззвучно моля богов вернуть поскорее Косса. Трибун, пусть и бывший, непременно разберется с этим пьяным болваном, заставит ответить за невозможное поведение.
– Тит! – с нажимом повторил седой, и верзила, наконец, выпустил из своих толстых, поросших черным волосом пальцев одежду Эмилия.
Но сесть преторианец не успел. Шатен вдруг сделал молниеносное движение к его лицу. Эмилий зажмурился, ожидая удара. Но тот лишь ухватил германский амулет, висевший у гвардейца на шее.
– Что это? Хавкский зуб? Откуда у тебя?
– Хавкский зуб? – вторил ему седой и оттолкнул шатена в сторону. Амулет выскользнул у того из ладони, но не успел упасть на грудь Эмилия, как уже был сжат в кулаке седого. – Знатная вещица, мальчик, – ухмыльнулся он, показав полный рот крепких желтых зубов. – Подари!
– Не могу! – подал, наконец, голос Эмилий.
Лицо седого из добродушного сделалось злым.
– Ах, вот как! Тит! – позвал он уковылявшего верзилу. – Ты был прав! Парень-то борзый! – и дернул за амулет. Шнурок врезался в шею Эмилия, кожа сзади треснула, по позвоночнику потекло горячее – кровь. С треском шнурок лопнул, и преторианец чуть не завалился на спину.
– Отдай! – он попытался вырвать клык из рук седого, но тот оттолкнул его, и тут же бросил амулет шатену.
– Попробуй, забери! – осклабившись, крикнул тот и отпрыгнул назад.
Эмилий схватил шатена за запястье, но тот – сволочь – успел перебросить амулет в свободную руку и кинул его Титу.
– Ступид, ступид! – крикнул он вдогонку Эмилию, что, спотыкаясь о чьи-то ноги, бросился к Титу.
Но амулет, недолго пробыв в руках у Тита, оказался у седого. Подцепив пальцами шнурок, тот раскрутил клык над головой и, едва Эмилий оказался рядом, перекинул шатену.
Эмилий метался меж ними, сыпал мольбами и проклятиями, призывал на помощь, но тщетно. Число мучителей возросло – добавилось еще двое – и расстояние между ними увеличилось.
Конец пытке был положен внезапно. Поймавший в воздухе амулет шатен принялся приплясывать, высоко подкидывая колени и гримасничая под общий хохот. Резкий удар сбоку сокрушил его челюсть с чмокнувшим хрустом. Косс поймал на лету выпавший из его разжавшейся ладони клык. Понаблюдал с минуту, как шатен, бухнувшись задом на пол, воет, обхвативши руками голову.
– Дерьмо козлиное! – сказал, как плюнул, бывший трибун и обвел взглядом притихших ветеранов. – Пошли, Эмилий! Поедим у Лициния. Здесь помоями кормят, помои и кормятся.
Гвардеец, стараясь никого не задеть, подошел к товарищу, забрал амулет, повязал за порванный шнурок на шею. Взяв под локоть, Косс повлек его к дверям, втолковывая на ходу:
– Это такое развлечение ослиных задниц. Глупо бегать между ними. Тут одно из двух: или смириться с потерей – могут, кстати, и отдать, если поймут, что забавы не случилось…. Или, как я, врезать серьезно одному из затейников.
– Тебе легко говорить! – воскликнул Эмилий. – Они с ума не сошли, чтоб идти против патриция!
– Да не в том дело! Кто знает, что я патриций?
До дверей оставался какой-то шаг, когда на плечо Косса легла тяжелая рука Тита. Бывший трибун обернулся, одновременно сбрасывая с себя влажную лапищу. И пропустил вероломный удар в челюсть снизу. Врезался в Эмилия, и вместе они отлетели на десяток локтей в сторону.
Эмилий поднялся первым и на этот раз молчать не стал:
– Ты в своем уме?! Ты ударил трибуна латиклавия Двадцатого легиона!
Сам трибун в это время с осоловевшим видом сидел на полу. Перед глазами мелькали разноцветные точки, возникающие в центре, расходящиеся в стороны и там стремительно гаснущие. На языке было солоно.
Тряхнув головой, он избавился от этих радужных переливов. Поднялся с трудом. И вовремя. Разошедшийся Тит смел со своего пути Эмилия. Размахнулся. Счастье, что широко. Всех их – что воинственную жену деревенского старосты, что этого болвана – подводила склонность к размашистости. Удар должен быть коротким и быстрым, тогда противник не успеет ни уйти от него, ни заблокировать.
Косс отпрыгнул назад от тяжелого кулака, врезался в столешницу. Подпрыгнув, приземлился на столе и тут же с силой выкинул ногу вперед. Получивши по лбу тяжелым сапогом, Тит рухнул на пол. А Косс соскочил с другой стороны стола, завертел головой по сторонам, ища хоть что-нибудь напоминающее оружие. Свои мечи он оставил в доме Лициния. Не ожидал, что уж говорить, таких скудоумных внезапностей от заслуженных ветеранов.
Пригибаясь, Эмилий проскользнул под столом к Коссу. А его недавние мучители заходили, поигрывая в руках короткими мечами, сбоку. Таверна затаила дыхание. Здесь любили драки. Лициний, правда, с буянами был строг. Мог изгнать из поселения или приказать бить палками на площади у своего дома, но кто ж префекту доложит?
Косс облизнул кровь с разбитых губ. Язык уперся в нижние резцы. Несильно, но они поддались, накренились вперед, дернулись болью. Из десен хлынула кровь. И на глаза упала красная пелена. Беззубый неудачник, успело пронестись в его голове прежде, чем разум покинул ее. По исказившемуся его лицу Эмилий понял, что сейчас грянет нечто подобное тому, что случилось в хавкской деревне и чему он, пребывавший тогда без сознания, к счастью, свидетелем не был. Все-таки Косс виделся ему милым, хоть и высокомерным, и приписываемые ему зверства казались выдумкой легионеров. Теперь же, увидев перекошенные яростью черты, Эмилий в россказни поверил. Видит Марс, сейчас он кинется вперед, успеет свернуть пару челюстей, быть может, сломать с десяток ребер, но они сомнут его. А потом достанется Эмилию. А если Косс сумеет вырвать у одного из нападающих меч, то покрошит их всех. И это будет еще хуже: мало деревни, так еще и гибель ветеранов. Легат совсем отвернется от него, и так – Эмилий видел – еле терпит.
Но бывший трибун повел себя неожиданно. В океане клокочущей ярости прорезался тонкий, но властный голос рассудка. И гнев, как известно, умножающий силы, оказался в помощь. Резко схватившись за ножки стола, Косс поднял его и бросил в нападающих. И тут же, ни мгновения не медля, рванул Эмилия за одежду к дверям. Оказавшись на улице, они припустили, как зайцы, прочь от таверны.
Судя по топоту ног, кто-то бросился за ними, но погоня была недолгой. Показавшийся из-за угла бревенчатого сруба Креон верхом на тяжелом испанском мерине мгновенно оценил обстановку и бросился наперерез преследующим. Те стушевались, перешли на шаг и постарались сделать вид, что пробежаться решили лишь ради тренировки погрузневших тел.
– Где вас носит? – недовольно спросил Креон, отвернувшись от ветеранов. И те, воспользовавшись моментом, поспешили ретироваться: кто-то степенно направился обратно в таверну, кто-то юркнул в узкий проулок, кто-то скрылся в ближних строениях.
В другой час Косс обиделся бы на тон легатского телохранителя, но сейчас готов был его обнять и расцеловать в заросшие щетиной щеки.
– Хотели поесть, вина выпить. А эти ступиды престарелые, чуть что, сразу в драку лезть!
– Да уж, выпили вина, – пробормотал Эмилий. И воскликнул, вспомнив: – Креон! Мне к легату надо! Срочно! Я вспомнил кое-что!
– Да! – вторил Косс, мысленно коря преторианца за излишнюю расторопность. Он хотел сообщить об этой подвижке первым. Ведь чем больше он проявит себя, тем вернее возможность растопить сердце Децима. А уж с мстительными хавками как-нибудь образуется.
– Затем я вас и ищу, чтобы к легату доставить. Вернее, тебя, Косс.
Сердце бывшего – теперь уж точно: бывшего – трибуна на мгновение остановилось. Затрепыхалось, забилось вновь, но уже как-то иначе, тускло, глухо.
– В Рим? – спросил он, постаравшись придать голосу беспечности.
– Да. Я плыву с тобой. Командир приказал мне лично доставить тебя в руки твоей матушки.
Эмилий вздохнул. Окинул Косса взглядом. Как жаль. Теперь, когда пришло время исполнять клятву и поступать на службу в Двадцатый легион, единственный его товарищ убывает навсегда. Кто теперь подскажет, поддержит в нелегком деле освоения воинских премудростей? Эмилий догадывался, что вряд ли обзаведется друзьями в легионе. Общеизвестно, что простые солдаты преторий недолюбливают, считают неумелыми маменькиными сынками с непомерно и незаслуженно высоким жалованием. И, в общем-то, отчасти правы.
До причала они добрались в четверть часа – промедление было вызвано тем, что на пути попалась толстая торговка, катившая перед собой прилавок. Косс не смог пройти мимо исходивших жаром пирогов, купил полдюжины с разной начинкой. Откусив от каждого, доел сладкие – с медом, орехами и яблоками, а мясные – с медвежатиной, лосятиной и зайчатиной отдал Креону и Эмилию.
Унирему у причала он заметил издали. Но вида, что опечален, не подал.
Навстречу им, натужно скрипя, по пирсу катилась повозка. Мохноногие кряжистые лошади с трудом тащили ее. Когда до Косса, Эмилия и спешившегося Креона оставалось локтей двадцать, что-то в ней жалобно скрипнуло, и передняя ось подломилась. Возница выругался, соскочил на потемневшие от дождя доски пирса, крикнул что-то назад.
Из-за повозки показались Децим и Лициний. Префект имел вид озадаченный, легат – удовлетворенный. Не поворачиваясь в спутнику, он бросил короткое:
– Я был прав!
– В чем прав? – подскочил Косс, но Эмилий оказался к легату ближе:
– Я вспомнил!
– Не можешь ты ничего помнить, мальчик, – ответил Децим. – Вас ограбили не в лесу.
– А где? – в один голос спросили Косс и Креон.
Но легат ответить не успел, преторианец скороговоркой пересказал то, что Косс уже слышал: про тезку Эмилия, про термы, про доспехи с надписям.
Децим от этих известий улыбнулся еще шире:
– Хорошая новость, Эмилий. Но и без нее все было ясно, – и пояснил: – Эмилий сказал, что из Рима выехало четыре повозки. Я прикинул, получилось примерно пятьдесят талантов золота в каждой. Однако у Лициния преторианцы затребовали только три. Неувязка с состоянием мертвых тел. Большинство начало разлагаться, а один только-только окоченел. Да и рана Эмилия выглядела подзатянувшейся…
– И что?
– Эмилий, вас ограбили на Рейне. За сутки-двое до того, как унирема прибыла в Оппидум Убиорум, – не дождавшись от преторианца возгласа «ну, конечно же! Так и было! Я помню!», легат продолжил: – Как произошел захват судна, не скажу. Однако, в остатке мы получаем корабль, набитый золотом и мертвыми телами преторианцев. Ты, Эмилий, и еще один, остались живы. Вас посчитали мертвыми. Только тебе повезло дотянуть до появления Косса, а твой товарищ умер чуть раньше. Унирема с подмененной стражей прибыла в порт, лже-центурион потребовал от нашего префекта лошадей и повозки. Но ошибся с числом. Тремя повозками, такими, кои здесь в ходу, наше золото было не вывезти. Мы проверили. Нагрузили в точно такую же камней на семьдесят талантов весом. Она и до конца пирса не доехала, ось подломилась. Вы видели.
– Кто ж тогда в лес пошел? Не пойму, – проворчал Лициний.
– Повозки нагрузили мертвыми гвардейцами. Ты же сам говорил, что они казались доверху гружеными. Золото очень тяжело, но места занимает мало. А вот трупы – наоборот.
– Ловко, – заметил Косс. – А почему тогда возникла эта путаница с доспехами?
– Или грабители сначала облачились в преторианский доспех, дабы сойти за стражу, а потом на той поляне обрядили в него трупы. Или, нападение было столь внезапным, что гвардейцы вооружались спешно, не разбирая, где чье. Второе вероятнее.
– Почему?
– Одевать мертвецов сложно. Да и наверняка они заметили бы, что Эмилий и тот юноша живы. Лициний, в чем были сопровождавшие повозки гвардейцы?
Префект поднял брови, дернул вверх руку, чтобы почесать затылок, но застыл, не донеся ее до головы:
– Холодно было, дождь моросил. Они в плащи кутались, легат. Вроде мелькали доспехи, но точно не скажу. Знаешь ведь, как бывает: раз уверен, что под плащом доспехи, то они тебе и примерещатся, даже если их и нет.
– Есть такое, – кивнул Децим. – Наверное, человек пять, включая того, что изображал центуриона, переоделись. Они-то и примелькались тебе, Лициний. А прочие благоразумно кутались в плащи.
– То есть, они изобразили ограбление в лесу: разгрузили телеги, разложили мертвецов, повозки порубили, костер из них сложили, – повторил своими словами Креон и спросил: – А сами куда делись?
– Ушли, – ответил Децим. – Дорог здесь немало. Скорее всего, пошли трактом вдоль Рейна. Унирема с золотом ведь повернула обратно. Им всего лишь надо было добраться до условленного места, и там снова подняться на борт.
– Значит, нужно садиться на лошадей и галопом ехать вдоль Рейна, – сказал Косс и, словно припомнив существенное, добавил: – Тебе, Децим, ехать. Одного не пойму, зачем этим разбойникам пляски с покойниками, повозками, к чему этот театр? Не проще ли им было мертвяков выкинуть за борт, судно развернуть да отбыть куда заблагорассудится?
– Вот поэтому я и сомневаюсь, что это германцы, – ответил Децим. В словах Косса он расслышал намек-просьбу: молодой Север хотел остаться, искупить вину помощью в поисках, но… его ждет Рим, а не раскисшие от дождей германские дороги.
– Зато они хотели, чтобы мы думали на германцев, – вторил ему Креон.
К ним подошел, ковыляя каракатицей, кривоногий краснолицый мужчина средних лет в короткой тунике, варварских штанах и плаще с капюшоном. Откинув его, он обнажил наголо бритую голову, склонил ее почтительно перед Децимом и хрипло произнес:
– Судно готово к отплытию, господин. Не хотелось бы медлить. Опасные повороты лучше до темноты проходить.
Легат кивнул ему. Главное, чтобы Косс теперь повел себя правильно, не падал на колени, не уговаривал простить, не пускал скупых слез.
Бывший трибун отметил про себя, что Приск избегает смотреть ему в глаза. Значит, не все потеряно. Дав себе зарок, что сделает все, чтобы уже весной вернуться под знамена Двадцатого легиона, он шагнул к легату, обнял на прощание.
– Может, свидимся еще, командир. Удачи!
Креон тоже приблизился, но с объятиями не лез: не по статусу. Зато протянул холщовую сумку.
– Здесь травы мои и притирания. Не забудь про свою руку, обрабатывать надо дважды в день.
– Хорошо, Креон.
Он проводил их деревянного трапа, перекинутого с пирса на борт униремы.
Косс легко спрыгнул на палубу, следом за ним по-медвежьи грузно спустился Креон. Матросы втянули трап, стравили канаты и, упершись длинными палками в пирс, резко оттолкнули от него судно. Раздался вопль гортатора и глухие басистые удары барабана. Отвалившись от причала, судно, поколыхавшись из стороны в сторону, набрало скорость и спустя считанные минуты вышло из бухты и скрылось за излучиной реки.
Что ж, одной трудностью меньше, подумал про себя легат. Жаль, что приходится отправлять с Коссом Креона, но ничего не поделаешь, придется германцу побыть нянькой.
– Что? – повернулся Децим к Эмилию. Преторианец уже минут пять рассказывал ему что-то, жестикулируя и горячась. Но в слова легат не вслушивался, думал о своем. Эмилий замолчал на полуслове, руки его, замерев в замысловатой пантомиме, упали плетьми вдоль тела, по-девичьи длинные ресницы удивленно захлопали. – Повтори, я не слушал тебя.
– Да, прости…, командир! – выпалил Эмилий и начал сызнова рассказ о буянах из таверны.
В мальчишке пропадает актер, подумал Децим. Неясно только, какое касательство имеет недостойное поведение ветеранов к пропаже казны.
– И Косс Атилий Север не стал лезть в драку, пощадил этих бедных стариков, – закончил Эмилий. – Просто вытащил меня на улицу, и мы убежали.
– Понятно, – усмехнулся легат. – У Косса появился преданный друг, который и после его отплытия продолжает отстаивать его интересы. Это достойно уважения, Эмилий. Но мое решение отмене не подлежит.
– Он мне жизнь спас, – упрямо выпятил губу гвардеец.
– Зато отнял ее у многих хавков, у женщин и детей, – возразил легат. – Когда война, простительно даже младенцев резать. Сейчас худой мир, и нужно быть осторожными. Хочешь служить в Германии, запоминай премудрости общения с варварами.
История Эмилия, однако, очень заинтересовала Лициния. Едва дождавшись, пока Децим закончит свою краткую филиппику, он забросал преторианца вопросами:
– Что за таверна? С орлом на вывеске? Это старого Гнея-Кабана! – он повернулся к легату и зачем-то пустился в объяснения: – Он сам из ветеранов. Служил в Тринадцатом….
– У отца Косса? – непочтительно перебил его Эмилий.
– Да, – отозвался префект. – И не больно хорошо он о нем отзывался.
– Луция солдаты не любят, – согласился Децим. – Но боятся. И уважают.
– Во времена Гнея он, что ни случись, децимации устраивал. А небитых солдат в легионе вовсе не было. Малейшая провинность – десять палок. Я вот и думаю….
– Что?
– Да вот, про хавкскую деревню говорят все…. Косс ведь рассудок теряет от гнева. Так в отца, наверное….
– Отставить сплетни, Лициний! Тринадцатый легион со времен Августа был головной болью для своих командиров, парни в нем служили наглые, ленивые и жадные. Тиберий Луцию поручил сделать их покладистыми. Воспитание редко проходит гладко, сам знаешь.
Префект смущенно развел руками, тем признавая, что сказал лишнего.
– Как обидчики выглядели? – спросил он Эмилия.
– Один здоровенный. Титом зовут. Другой тощий шатен, третий – седой, фалеры на тунику нашиты. Шатену Косс челюсть свернул, а Титу по лбу сапогом ударил.
– Надо бы разобраться, Лициний, – включился в разговор Децим. Солдаты его отряда как раз должны были заканчивать прочесывать поселение. Нашли что или нет, скоро станет известно. И тогда уж придется думать, что делать дальше, куда мчаться. А сейчас надо хоть чем-то занять себя, ожидание – пытка.
– Разберемся, – пообещал префект. – Самому интересно, какая хворь им разум съела, чтоб против патриция кулаками махать.
– Они не знали, что он патриций, – сказал Эмилий.
– Не знали! – засмеялся Лициний. – Весь Оппидум Убиорум знает Косса Атилия Севера, уж я тебе не совру! – и посерьезнел: – Раз знали, но дрались в полную силу, значит….
– Живым отпускать не собирались, – закончил за него Децим.
– Их хавки подкупили, больше некому! – сказал префект.
– Позвольте, но драка началась из-за меня! – Эмилий непочтительно схватил Децима за локоть. – Я думаю, это случайность, а не умысел!
– Умысел часто выдают за случайность. По всему выходит, они специально дождались, когда Косс от тебя отлучится. Сам говоришь, вино кислое принесли, так знали, что он пойдет его менять. Затеяли над тобой издеваться. Его характер широко известен. Конечно, он не мог удержаться. Не твою честь спасал, а из себя Ахиллеса строил. Лициний, идем в эту таверну.
<< предыдущая, 9 глава 1 книги
следующая, 11 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.