Обидчиков своих среди посетителей таверны Эмилий не узнал. Пришлось расспрашивать Гнея-Кабана, как единственного, кто точно был свидетелем драки.

Прозвище свое трактирщик получил не зря. Маленькие глазки посверкивали из глубин мясистого лица, голова была большой, шея короткой и толстой, тело грузным, а ноги сухими и короткими.

Юлить ветеран не стал. Честно ответил, что сына своего бывшего командира узнал, но вмешиваться в бучу не стал. Решил, пусть боги рассудят. Многие отцы и матери не дождались сыновей из Тринадцатого легиона. Воля Марса, и Луцию Атилию Северу доведется испытать эту боль. Но мальчишка оказался непрост, – тут в заплывших глазках Гнея мелькнуло уважение, – ловко утек из таверны, и товарища не бросил.

– Где эта троица? – спросил его Лициний. – Потолковать с ними хочу.

– Не знаю, – пожал плечами Гней. – Сюда они не возвращались.

– Не выдаешь своих? – голос префекта стал жестким.

– Я не видел их после того, как они убежали вослед трибуну и ему, – он моргнул на Эмилия.

– И тот со свернутой челюстью тоже побежал вдогонку? – Децим посмотрел трактирщику в глаза. Взгляд показался тому насмешливым, издевательским, но старый ветеран был не жидкого десятка, глаз не отвел.

– Не побежал. Ушел. И сюда не возвращался.

– Не переживай, легат Корнелий Приск, – примирительным тоном вставил Лициний, – найдем мы их. Куда они отсюда денутся?

– В лесу легко затеряться.

– А выжить трудно. Особенно со сломанной челюстью.

– Долго выживать им не придется. Время против меня.

Он поймал на себе взгляд Гнея, перехватил его, и тот отвел глаза. Несмотря на язвительный тон, Корнелий Приск ему нравился.

– Перед тем, как они полезли к нему, – Гней кивнул в сторону Эмилия, – все трое сидели за столом с твоим центурионом, легат Приск.

– Каким центурионом?

– Который здесь остался с центурией, когда твой трибун уехал.

– Гай Велий, – подсказал Лициний. – Косс оставил его здесь с центурией на случай, если унирема придет.

– Да, я знаю, – сказал Децим. – Гней, спасибо тебе. Я прикажу паре солдат дежурить здесь. Как только хоть один из этих троих появится, укажи им на него. Закон и порядок, ты согласен?

Гней медленно кивнул тяжелой головой:

– Есть, легат Приск. Я им не мамаша, чтоб прикрывать их задницы.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся ему Децим. Хотел добавить, чтоб не переживал за троих глупцов, что не будут они наказаны, но передумал. Покушение на жизнь патриция – слишком тяжкий проступок, чтобы подлежать прощению. Но центурион Гай Велий? Каким боком он причастен к покушению? Подозрительно, странно. Надо поговорить с ним.

– В казармы, – коротко приказал он.

На совесть сработанные одноэтажные бревенчатые строения появились на месте бывшего святилища убиев одними из первых – легионам Германика, пришедшим мстить за Тевтобургскую трагедию, надо было где-то разместиться на зиму, и заложенное Випсанием Агриппой поселение пришлось кстати. Близость к Рейну и открытая местность вокруг (до леса в те времена было мили две) – стратег Германик захудалую деревеньку, выросшую на месте давнего лагеря, посчитал идеальным местом для зимних квартир своих легионов. Маленький Калигула жил здесь вместе с отцом и матерью, здесь родилась одна из его сестер, Агриппина ¹.

Бывая в Оппидуме Убиоруме, Децим всегда возвращался к ней в воспоминаниях. Настоящая римская красота, яркая, порочная. Они познакомились в первый год правления Калигулы, когда третья жена Децима, Ульпия, только-только родила ему дочь, и ее доселе уступчивый характер безвозвратно испортился. Он, хоть и знал, что женщин боги сотворили, будучи в намерении подшутить: наделили их сменой настроения, плаксивостью, обидчивостью,  а все равно не мог привыкнуть ко всему этому, малодушно сбегал, едва уголки губ Ульпии кривились книзу, брови сходились над переносицей, а глаза увлажнялись.

Агриппина была другой. Детство, проведенное среди солдат, закалило ее характер, при всем ее женском очаровании она была по-мужски, даже по-военному, напориста и хладнокровна. На одном из пиров она подошла к нему, заговорила первой: грубая лесть, воспоминания о Германии, и почти сразу предложение не терять времени на болтовню, а уединится где-нибудь в бесчисленных дворцовых покоях. Присутствия пожилого мужа она не стеснялась, а он  не смел роптать: сестре цезаря лучше простить то, за что развелся бы с другой.

С ним она была несчастна. Ей по нраву были мужчины, похожие на ее отца Германика, безупречные, не склонные к порокам, честные, прямолинейные, крепкие духом и телом. А как иначе объяснить, что едва Децим отбыл обратно в Германию, она всерьез увлеклась Гальбой? Все достойные мужчины несут службу, в Риме остаются только дряблотелые бездельники, а с ними ей тоскливо и тошно.

Чем закончилось у Агриппины с Гальбой, легат не знал.  Ходили слухи, был скандал, с прилюдной дракой между тещей Гальбы и Агриппиной. А Сервий, хитрый лис, верно, стоял в стороне и посмеивался.

А потом она связалась с молодым болваном Лепидом ², который  задумал низложить Гая Цезаря. И только сильнейшая любовь брата уберегла ее от казни. Он сослал ее на отдаленный остров в Тирренском море, кусочек скалы, торчащий из морских вод. Голод, холод, стражники. В который раз, представив незавидную участь бывшей любовницы, Децим поежился. Хорошо, что не позволил себе увлечься ею всерьез, и непременной вести об ее смерти не скрутить его сердце печалью.

Вторая когорта, частью потрепанная мстительными хавками, частью оставленная Коссом в поселении, в сегодняшних поисках не участвовала. В свой отряд Децим отбирал самых проверенных, самых молчаливых. Вдобавок мотивировал их вознаграждением из собственных средств. Эти про пропавшую казну не проболтаются, будут молча искать. А вот второй когорте доверия нет, особенно центурии Гая Велия, именно с нее, если верить Коссу, начались сплетни и слухи.

Караульный, скучавший возле одной из казарм, рассказал, где разместился Гай Велий. С сомнением в голосе добавил, что вроде видел, как тот отлучился по своим делам, едва он заступил на дежурство. Но вернулся или нет, не скажет.

Пройдя по узкому коридору, Децим оказался перед закрытой дверью – центуриону полагалась отдельная комната. Сзади теснились пятеро телохранителей-батавов и Эмилий. Лициний покинул их на полпути, сказал, хочет вернуться, порасспросить Гнея-Кабана один-на-один.

Легат дернул дверь на себя. Заперто изнутри.

– Гай, открой! – крикнул он. – Это Корнелий Приск.

Ответом была тишина.

– Спит, что ли? – пробормотал легат и нетерпеливо повернулся к своим батавам. – Ломайте!

Германцы налегли с короткого разгона на дверь, петли лопнули. Едва удержавшись на ногах, они ввалились внутрь. Крякающие их возгласы возвестили, что комната не пуста. Растолкав ставших неуклюжими в замкнутом пространстве батавов, Децим шагнул внутрь и врезался плечом в живот висящего человека.  Задрал голову. Лица повешенного было не рассмотреть, слишком сумрачно. Разглядел только, что веревка привязана к потолочной балке.

– Снимите его, – приказал он, поднял с пола упавший табурет, поставил к стене и сел на него. Виски сдавило, вернулась мигрень. Затхлый воздух. Дышать в центурионовой клетушке было нечем, воняло старым тряпьем и давно немытым телом.

Один из батавов бросил взгляд на занятый легатом табурет, пошевелил беззвучно губами. Не станешь ведь просить командира поднять свой зад, чтобы использовать его сидение как подставку. А иначе труп не снять.

– Стол, – подсказал Децим.

Пробормотав смущенную благодарность, германец передвинул колченогий стол к висящему телу. Балансируя на нем, он обхватил труп левой рукой, а правой перерезал веревку. Его товарищи помогли ему осторожно опустить тело вниз и положили лицом вверх на стол. Голова, ноги и руки безвольно свесились с разных сторон.

Только сейчас легат заметил вертикальную полоску света на противоположной от двери стене. Ставни. Встав, распахнул их. Вдохнул свежий воздух.

– Подвиньте ближе к окну.

Батавы послушно перенесли стол вместе с удавленником. Голова его при этом свесилась почти под прямым углом к телу. Децим положил ладонь на затылок мертвеца, приподнял тяжелую голову. Центурион Гай Велий. Лицо спокойное, глаза полуприкрытые, нижняя челюсть отвалена. Обыкновенно висельники выглядят менее достойно: глаза вытаращены, распухший синий язык торчит между зубов – смерть от удушья не из простых и не из красивых.

Ослабив веревку на шее Велия, легат провел пальцами по борозде на коже. Сунул пальцы в рот центуриона, открыл его шире. Язык как язык.

– Переверните на живот. Подвиньте так, чтобы голова не свешивалась.

Батавы подчинились. Децим снял с шеи мертвеца веревку. Под ней, чуть ниже основания черепа, борозда казалась шире и отливала чернотой. Достав кинжал, он рассек кожу по этому следу, развел края раны, сунул внутрь пальцы. Стоящий рядом Эмилий округлил глаза в удивлении.

 

– Смотри, – позвал его Децим. Придвинувшись ближе, Эмилий увидел в ране мелкие желтые осколки. –  Когда человек вешается с помощью веревки, он умирает от удушья. Позвоночнику не с чего ломаться, тем более со столькими осколками. Центуриону перебили хребет, ударили чем-то сзади по шее, а потом подвесили. И довольно давно….

– Давно?

– Дверь была заперта изнутри на засов, зато  ставни не были заперты, только прикрыты. Значит, убийца ушел через окно, притворил за собой ставни. Когда мы вошли, воздух был спертым, значит, окно закрыли не только что. – Он оглядел комнату. Ничего особенного. Низкое ложе, стол, табурет. Но чего-то не хватало, чего-то важного. – Где его снаряжение?

Покойный центурион был одет в тунику, штаны и калиги. Ни доспехов, ни шлема, ни мечей в комнате не было. Вообще ничего.

– Их взял убийца! – воскликнул Эмилий.

Децим кивнул. Тот, кто убил Гая, надел его доспехи и, выдавая себя за центуриона второй когорты, подговорил хмельных ветеранов учинить драку с Коссом. Но зачем? Быть может, с казной это вовсе не связано, и старые болваны, как и Гней-Кабан, служили в Тринадцатом, и спьяну вознамерились отомстить бывшему командиру за все наказания, за палки и ячменный паек? Нет, не стали бы отставники так рисковать! Не могли не понимать, что убей они Косса, с них шкуру живьем сдерут.

Или, может, Гай причастен, и с ним расправились подельники? Или, оставшись в поселении, он разузнал что-то, нашел, где спрятано золото, и потребовал у грабителей долю за молчание?  Подозрительно. Надо быть осторожнее с Лицинием. Как бы туповатый с виду префект не оказался тем самым медведем в воловьей шкуре.

От теснящихся в черепе мыслей мигрень усилилась. Раненая рука тоже задергалась болью. Креон сказал, надо обрабатывать дважды в день. Уж близок вечер – пора. Но пока не стемнело, надо осмотреть все вокруг, порасспросить легионеров Гая Велия, что непременно что-нибудь да видели, ведь не сидят безвылазно в казарме, а тренируются, сплетничают, шатаются без дела.

Перегнувшись через подоконник, Децим заметил следы на песке. Обычные калиги, многие в Оппидуме Убиоруме ходят в них, и солдаты, и отставные, и даже женщины. Солдатская обувь служит долго, а стоит дешево.

В памяти всплыло, что Луций Атилий Север, отец Косса, посредством одного только сапожного следа сделал вывод, что женщин под Виндониссой убивает один из его солдат, причем с маленьким размером ноги. Что ж, это не тот случай. Размер самый обычный, средний. Но, на всякий случай, перебравшись через подоконник, Децим измерил длину куском веревки.

На отдалении пожилой тессерарий ³ давал новобранцам уроки владения мечом. Учить их, впрочем, было нечему. Все юноши были из солдатских семей и с ранних лет привыкли держать в руках щит, меч и пилум. Один только кузнец Публий невпопад бил по соломенному чучелу. Тессерарий сквозь смех крикнул ему:

– Смотри, как бы пугало тебя не поколотило! С чего тебя в солдаты на старости лет понесло?

Раздосадованный, Публий предпринял последнюю попытку показать насмешникам безупречный наскок на врага, но, допрыгнув до чучела, поскользнулся на песке и растянулся во весь рост под  гогот товарищей. Поднявшись, в бессильной ярости он бросил оземь щит и меч и убежал.

Заметив среди посмеивающихся батавов легата, тессерарий подобрался, втянул живот, расправил плечи.

– Долгих лет тебе, Требий Сей, – сказал ему Децим, и тот засветился, как начищенный усердным рабом медный таз. До чего же приятно, когда для командира ты не мелкий камешек на дороге, не прутик, не клоп, а человек с именем. – Давно тут упражняетесь?

– С полудня, командир!

– Там центурион жил… живет, – Децим обернулся на окно Гаевой коморки. – Не видел его сегодня?

– Видел, – с готовностью ответил  тессерарий, пытаясь по непроницаемому лицу легата понять, чем вызван такой интерес к центуриону: ведь если тот провинился чем, ему, Требию, может и повышение выйти, солдат он заслуженный, ничем не опорочивший свое имя, командиру, опять же, по имени известен. – Мы только начали, а он мимо прошел. Кашлял, в плащ кутался. Прохрипел, что пойдет в таверну, горло промочит горячим вином, а то простудился.

– А вернулся когда?

– Не видел, – с сожалением ответил тессерарий и в нарушение субординации поинтересовался: – А сам он что говорит?

Децим ничего не ответил, оглянулся на батавов, потом перевел взгляд на Требия, задержал его на нем надолго, так, что тому стало неуютно, хотя  глаза легата не метали молний, а были спокойно изучающими.

– Мы нашли его мертвым. Висел в петле со сломанной шеей.

Тессерарий с полминуты молчал, вытаращив глаза: переваривал услышанное. Потом спохватился, гаркнул:

– Не стал бы он вешаться! Солдат в петлю ни за что не полезет, командир! Что за смерть, висеть, обгадившись?

– Он не обгадился, – вступился за честь покойного Децим. – Но я тоже так подумал: не того Гай был склада, чтоб вешаться. Убили. Тебе сколько лет?

Вот оно! Требий вытянулся в струнку, гладко выбритый подбородок выпятил вперед:

– Сорок се… четыре! Сорок четыре, командир!

У Децима от удивления дрогнули уголки губ. Ровесник. Кто бы мог подумать? Он-то полагал, что Требий разменял шестой десяток. Впрочем, Ульпия, его третья жена, любила под конец их недолговечного брака повторять, что мужчины склонны видеть себя куда более привлекательными и моложавыми, чем оно есть на самом деле. И чем старше – здесь был неприкрытый злой  намек на двадцатилетнюю разницу в возрасте – тем этот разрыв между самоощущением и явью значительнее.

– Двадцать шесть лет службы! – добавил тессерарий, тряхнув брылястыми щеками. А сам подумал: давай, давай, легат, догадайся, что никого лучше меня на должность центуриона во всем Двадцатом легионе нет!

– Долгий срок, – заметил Децим и непроизвольно провел пальцами по своей нижней челюсти. Ничего  излишнего, подбородок четкий, хоть статую лепи. А ты, тессерарий, слишком стар, телом, а не летами. Твое счастье, что сейчас некогда заниматься поиском иного кандидата. Быть может, потом, когда казна отыщется. Опциону Плавту – заместителю Гая Велия – уже за шестьдесят, этот тюфяк Требий – куда меньшее  зло. – Займи его место. Если за месяц нареканий не будет, останешься на год. А потом в отставку, не молод ты уже, по лесам бегать.

Требий осклабился. В его водянистых глазах замелькали динарии и ауреусы. Год пройдет быстро,  главное, не подставится по-глупому под вражий меч. И выйдет сын гельвецкого скотовода  в отставку богатым человеком, купит рабов-германцев, вернется с ними в родное высокогорье и заживет не хуже сенатора.

– Приказ понят!

– Днем и ночью неси караул у казарм, привлекай новобранцев. Они, я вижу, готовы к службе, – юные солдаты при этих словах залились смущенной краской. – Если не уследишь, и кого-нибудь еще убьют, не обессудь.

– Понял!

Децим кивнул ему и, дав знак батавам и Эмилию, двинулся прочь. Но на полпути остановился, обернулся к новоявленному центуриону:

– Требий….

– Да, командир?

– У тебя часто болит голова?

– Никогда, командир!

Врет, наверное, подумал легат, а вслух пробормотал:

– Счастливчик.

Почти вечер. Надо перекусить, обработать проклятую руку, что дергается болью все ощутимее, и выслушать своих солдат: кто что выяснил, что нашел. Хотя, судя по тому, что до сих пор никто не прискакал к нему взмыленным и с нетерпением в глазах, день прошел зря. С центурионом неведомый враг наследил, но легат был не склонен связывать гибель Гая и покушение на жизнь Косса с пропажей золота. Больше смахивает на личные счеты к бывшему трибуну, только и всего.

Косс был прав, единственный путь – скакать вдоль Рейна, в надежде найти следы лжепреторианцев. Так легат и сделает. Письмо Гальбе с просьбой разрешить ему отправиться на поиски уже давно в пути: гонцы отбыли к командующему сразу после отплытия Косса и Креона. Через сутки придет ответ. Можно было бы проявить своеволие, отправиться в путь, но Децим не хотел без приказа оставлять надолго свой легион. Ведь вряд ли дело обойдется означенной неделей. В конце концов, он выяснил, что ограбление произошло на реке, а не в лесу. Пусть Сервий решает, как ему быть, возвращаться ли в лагерь или продолжить поиски. Децим и сам не понимал, чего хочет. С одной стороны, хотелось покоя, с другой – интереса к жизни, что появился с пропажей казны, с необходимостью мыслить и действовать. В любом случае, он, предвидя положительный ответ Гальбы, приказал Лицинию вывести из дока отправленную на зимовку трирему ⁴, военное судно, могущее вместить до двухсот солдат. Мало скакать вдоль Рейна, надо параллельно пройти водным путем.

Креонова сумка висела притороченной к седлу его пегой кобылы. Заглянув в нее, Децим улыбнулся. Каждый пучок травы был завернут в тряпицу и перетянут веревкой. На всех кулечках имелась корявая надпись: название и недуг, при котором содержимое надобно потребить. Мята и зверобой – от головной боли, это легат помнил и без подсказок. Глиняный горшочек с мазью – для изжеванной волчицей руки.

Сначала перевязать руку, а потом все остальное, решил слегка поменять свои планы Децим. Оттянув с раненой кисти туго намотанную ткань, он скривился.  Следы от зубов загноились, плоть распухла. Прав был Креон, сотню раз прав. Излишнее небрежение к боли, воспитуемое в римских мальчиках – прямая дорога к ранней гибели от какой-нибудь нелепицы вроде вовремя необработанного укуса. А сплетники – только дай волю – будут потом сочинять байки, что отравили тебя во цвете лет недруги. Так было с Друзом, младшим братом Тиберия и дедом Калигулы. Талантливый полководец, железной рукой обращавший дикую Германию в римскую провинцию, упал с лошади, сломал бедренную кость. Но лекарей не послушался, выгнал их, призывавших к покою. И умер от банальных пролежней, подтачивающих организм изнутри. А всякие болваны потом уверяли с горячностью свидетелей, что это Тиберий отравил чересчур удачливого брата из зависти. Олухи.

Поднявшись в отведенные ему покои, легат приказал принести таз и кувшин с горячей водой. Придется все делать самому. Соратники и соплеменники Креона во всем были ему подобны, кроме талантов к врачеванию. Можно было бы вызвать лекаря из местных, но уж слишком пустячен случай, проще обойтись самому.

Вытащив из сумки горшочек с мазью и кулечки с мятой и зверобоем, Децим заварил мелко порубленные стебли в глиняной кружке. Повязку с руки бросил на пол, тщательно промыл следы укусов горячей водой, приложил к кисти кусок чистой ткани, чтобы впиталась влага. Едва затянувшаяся кожа не выдержала и такого щадящего обращения, лопнула в нескольких местах. Легат поморщился, вспомнил, что мазь жгучая, на открытых ранах вовсе горит огнем.

– Что ты делаешь?

Децим оглянулся на голос. В открытых дверях стояла девочка лет пяти со светлыми волосами и синими глазами, в глубокой посадке которых угадывалось что-то знакомое. Длинное до пят платьице из тонкой шерсти, расшитый золотом пояс – верно, одна из дочерей Лициния, подумал он. Вырастет красавицей, если, конечно, не унаследует отцовскую медвежью стать.

– Волк покусал, – сказал он, повернувшись к ней и спрятав изуродованную руку за спину: незачем ребенку это видеть. – Чтобы зажило быстрее, надо мазать этим снадобьем.

– Покажи!

Он покачал головой. А сам подумал: Лициний – счастливый человек, живет среди своих женщин и детей, не разлучается с ними больше, чем на день. Сам он последний раз видел дочь в июне.

Девочка по-кошачьи прыгнула к нему, схватила за запястье и потянула на себя.

– Пустяки! – воскликнула она, глянув мельком на его ладонь. Ее личико сделалось снисходительным, как у бывалого воина, наблюдающего причитания новобранца над натертой ногой. – Помажь Мария, он тоже раненый.

– Мария?

– Да! – крикнула она уже из коридора, а спустя мгновение появилась с черным котом на руках и протянула его Дециму.

Будь она постарше или мальчиком, он давно бы отправил ее восвояси, не стесняясь в словах, вместе с ее извалявшимся в грязи, явно побывавшим в собачьих челюстях, питомцем. Но как можно быть грубым, когда она такая маленькая, непосредственная, похожая – как  и все красивые девочки ее возраста – на Корнелию, его дочь?

– Хорошо, только ему больно будет.

– Он потерпит, – пообещала она и тут же отвлеклась. – Какое красивое!

Децим проследил за ее взглядом. Кольцо с сапфиром на правом мизинце. Подарок женщины,  давно переставшей что-либо значить для него, почти стершейся из памяти.

Он сел на кровать, положил кота на колени, костяной лопаткой зачерпнул из горшочка, щедро смазал длинные сочащиеся ссадины на его спине. Кот забеспокоился, попытался вырваться. Дециму пришлось крепко схватить его и держать, пока жгучая мазь не впиталась.

– Потерпи, малыш, – зашептала девочка и обхватила питомца своими ручонками. Но тот задергался вдруг, изогнувшись, вырвался из рук, прыгнул на пол.

– Марий! – кинулась за ним девочка.

Не добежав до дверей, кот запутался в ногах. Его повело, и он рухнул на бок. Попытался встать, но лапы не слушались его, только мелко дергались.

– Марий, что с тобой? – дочь Лициния попыталась поднять его на ноги, но он снова упал, захрипел, будто хотел вздохнуть, но не мог.

В отличие от ребенка, Децим все понял. Агония. Аконит ⁵. Красивый фиолетовый цветок. Галлы смазывают его соком стрелы, когда идут на охоту, а римляне подмешивают в еду недругам и надоевшим супругам. Креон. На кого бы точно никогда не подумал, кого бы никогда не стал подозревать…. Как просто. Оставить сумку с ядом и даже дать наказ непременно воспользоваться им. А самому уплыть.

Креон с самого начала знал про золото. Мог узнать даже раньше Децима, ведь вечно терся с телохранителями Гальбы, что тоже из батавов. Кстати, где эти пятеро? Сейчас, раз не вышло с ядом, они могут попытаться исполнить намерение старшего товарища, но уже куда как грубее. Наивные, ничего у вас не выйдет, дубы германские!

Несчастный кот дернулся в последний раз.

– Марий!

– Он умер, – сказал Децим,  и комнату огласил пронзительный детский крик, перешедший в вой. Обняв мертвое животное, девочка свернулась на полу в клубок и горестно зарыдала, всхлипывая и шмыгая носом.

Как мозаика, все теперь встало на свои места. В сговоре с батавами Гальбы Креон разработал стратегию, ума ему не занимать. Наверняка, сошелся с каким-нибудь племенем из тех, что селятся на самом берегу Рейна. На лодках они подобрались к униреме, поубивали всех, и команду, и преторианцев, потом причалили в Оппидуме Убиоруме, нагрузили повозки трупами, а сами развернули судно и поплыли обратно. Разгрузились или в своей деревне, или где еще, а корабль потопили.

И драка в таверне не случайна. Ее цель – отнюдь не Косс, а Эмилий. Счастье Креона, он ничего не помнил. Но память – непостоянна – как исчезла, так и вернулась, тем более, он начал что-то вспоминать. Хитроумный германец решил не рисковать и избавиться от лишнего свидетеля, а заодно и от Косса, который так нехорошо поступил с его братьями – хавками. При воспоминании о молодом Севере, сердце легата ухнуло вниз: Креон не оставит его в живых, быть может, уже нанес коварный удар. Боги, никому нельзя доверять, никому!

– Что здесь…? – из задумчивости его вывел рев Лициния. Префект стоял в проеме двери, лицо его было страшно: перекошенное, с безумными глазами. Смотрел он на воющую, скорчившуюся на полу дочь. – Что ты сделал с ней?

Он рванул из ножен висящий на поясе меч, но появившаяся будто из ниоткуда поросшая светлым волосом рука стиснула его запястье. Мгновением позже появился и ее обладатель  – один из телохранителей-батавов.

Тут дочь Лициния, наконец, распрямилась с протяжным всхлипом, и взбешенный отец увидел кота на ее коленях.

Префект смутился, забормотал:

– Прости. Я думал, ты…, – он стиснул челюсти. – Патрициям же чем младше, тем… лучше….

И замолчал, потому что лицо легата пошло красными и белыми пятнами. Обхвативший Лициния обеими руками батав предусмотрительно отодвинулся вместе с ним вглубь коридора. Децим с трудом удержался от оскорблений.

– Мой принцип – не иметь дела с женщинами моложе пятнадцати, – проговорил он и зачем-то добавил: – И старше тридцати. – Перевел взгляд на батава. – Куда вы пятеро подевались?

– Командир, – германец опустил глаза, поджал губы. – Животы подвело….

– У всех пятерых?

– Да! – воскликнул было батав, но на середине короткого возгласа осип. – Я-то вот смог отлучиться – нельзя ведь тебя одного оставлять, а ребята так в нужнике и сидят….

– Вот как?

– Что я должен был подумать? – заметив, что ярость легата перенеслась на германца, решил оправдаться Лициний. – Моя дочь орет как…, в общем, как будто с ней…. А ты над ней стоишь с  лицом таким… зверским.

Батав хохотнул, но вовремя опомнился, и сквозь стиснутые зубы еле слышно прошелестело:

– Командир, мне бы снова… в нужник!

– Иди, – отмахнулся легат.

Девочка, продолжая баюкать мертвого питомца, поднялась с колен и посмотрела на Децима с ненавистью.

Вздохнув, он снял с мизинца кольцо:

– Держи. Подарок.

– Не возьму! Ты убил Мария!

– Рея, бери, глупая! – велел ей префект. – Хорошая плата за это пыльное чучело!

–  Возьми ты, – Децим кинул ему кольцо.

Лициний ловко поймал его и спросил:

– Отчего он сдох?

– Ако…, – Децим вдруг споткнулся на полуслове, повернулся к девочке: – Покажи ладони!

– Зачем?

– Лициний, скажи ей.

– Рея!

Она положила кота на пол и протянула Дециму руки ладонями вверх.

– Слава богам, – успокоился он. – Царапин нет. И все-таки проследи, чтобы ее руки тщательно обтерли уксусом.

Префект вопросительно поднял брови, и Дециму пришлось рассказать про аконит в целебном снадобье. Едва дослушав, Лициний подхватил дочь поперек талии и, несмотря на ее крики, побежал с ней вниз, на кухню, где хранился уксус.

Оставшись один – почивший кот не в счет – Децим безотчетно схватил со стола кружку с заваренной мятой и зверобоем, глотнул, и тут же – опомнившись – выплюнул.

– Щель Венеры, – пробормотал он, сев на кровать. Потер виски. Череп раскалывался. Казалось, каждая мысль множит эту звенящую боль. Он вспомнил, что уже вечером к пирсу подошел еще один корабль, не военное судно, а торговое, все украшенное разноцветными лоскутами и грубо намалеванными на досках женскими телами и рыбами. По всему, посудина быстроходная, когда пустая. Надо отрядить ее в погоню за Креоном. Это будет стоить денег, но пусть. Если казна найдется, Децим себя не обидит, возместит расходы, а если нет, так в царстве Плутона деньги не нужны, так, мелочевка, Харону заплатить.

– Лициний! – Децим сбежал вниз по лестнице, зовя префекта. Мешкать нельзя. Если поторопиться, груженую унирему, уносящую в Базилию предателя-батава, легкое судно настигнет уже завтра днем и вернет обратно. Может статься, Косс еще жив.

---

 

<< предыдущая, 10 глава 1 книги

 

следующая, 12 глава 1 книги >>

 

К ОГЛАВЛЕНИЮ

 

© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.