- Господин, ты просил разбудить тебя на рассвете!
Децим открыл глаза, часто заморгал, расплывчатое светлое пятно обрело четкость и стало милым девичьим лицом в обрамлении золотистых волос.
– Аурика, – он без труда вспомнил ее имя. Не зря столько лет упражнялся, запоминая своих солдат по именам и лицам.– Неужели уже утро?
– Да, господин! – улыбнулась она.
Децим уже лег спать, когда его разбудили приглушенные женские смешки и густой шепот дежуривших под дверью ауксилариев – сака Карсы и трех его товарищей. Батавов он отправил в казармы под незаметный, но оттого не менее неусыпный надзор новоявленного центуриона Требия. Из-под теплого одеяла вылезать не хотелось, и он лишь плотнее закутался в него, укрывшись с головой, но шум достиг его ушей и там: смешки перемешались взвизгами, а шепот гоготом. Мгновенно разозлившись, он вскочил с ложа, чтобы, резко распахнув дверь, отругать несносных саков, но его опередил стук. Отворив, он увидел на пороге девушку в синем шерстяном платье.
– Я Аурика, – сказала она. – Мне девятнадцать!
– И что?
– Мне больше пятнадцати и меньше тридцати! – было видно, что она волнуется: щеки алели румянцем, глаза блестели.
– Тебя Лициний прислал? – догадался легат,
– Да! – Девушка была красивой. Скорее галльских, нежели германских кровей, среднего роста, с мягкими, округлыми чертами лица и пышным телом.
Децим с мгновение поколебался, после чего посторонился, пропуская ее внутрь и мысленно уверяя себя, что делает это лишь затем, чтобы Лициний не обиделся: ведь он от всей души делится своей женщиной, отказаться – значит, проявить неуважение.
Сейчас на ней было уже другое платье, не синее простое, а серое, расшитое бусинами, и перехваченное под грудью широкой лентой. Волосы уложены в высокую прическу, модную среди римских матрон лет пять назад. За ее спиной Децим заметил столик, которого раньше в комнате не было.
Аурика проследила за его взглядом и с неизменной улыбкой пояснила:
– Я подумала, ты проснешься голодным. Поэтому принесла тебе завтрак. Здесь лепешки, козий сыр, мед и подогретое вино. Оно было совсем горячее. Вряд ли остыло. Но я могу сбегать подогреть.
Он улыбнулся ей в ответ. Почему среди родовитых женщин встречаются сплошь фурии и гарпии? И тут же сам себе ответил: боги не дураки, бдят над равновесием, и, если выдалось тебе родиться знатным, терпи несносную жену, плебею же за низкое происхождение положено восполнение в виде жены покладистой, угождающей во всем.
– Не надо никуда бежать, – он сел на ложе и притянул Аурику к себе. У Лициния неплохой вкус, с этим не поспоришь. – Откуда ты? Из Галлии?
– Я здесь родилась, господин. Мать говорила, что мой отец – сам Германик! – звонко ответила она и, заметив мелькнувшую в глазах легата насмешку, поспешила добавить: – Но все думают, она привирала.
– Либо так, – согласился со всеми Децим, – либо тебе больше девятнадцати. Германик ушел отсюда во второй год правления Тиберия, а это было двадцать четыре года назад.
– Я…, – Аурика стушевалась, закусила губу.
– Давай завтракать, – Децим пожалел, что не подыграл ей. Люди низкого происхождения, встречаясь с патрициями, нередко поминают в разговоре, что и они имеют отношение к знати, пусть не по роду, так про крови, по линии побочных детей великих мужей прошлого. – Почему только одна чаша? Ты не пьешь?
– Женщина не может есть и пить, пока мужчина не насытится, – Аурика опустила глаза.
– Глупость какая, – Децим поднялся, подвинул столик к кровати, налил вина в единственную чашу и протянул Аурике и спросил: – Это Лициний такие порядки рабские завел?
– Нет, господин, Лициний очень добр ко мне. При нем я могу есть, – Аурика пригубила из чаши. – Мерва, стряпуха, объяснила мне, как вести себя с тобой. Делать все, что скажешь – ты ни о чем не просил, терпеть, если больно – мне больно не было, слушать внимательно – я слушала, про золото, про центуриона, не перебивала, самой ни о чем не спрашивать – я не спрашивала.
Tдва смысл ее слов дошел до него в полной мере, Децим помрачнел:
– Я тебе про центуриона рассказывал?
– Да, господин. Про Гая, которого убили. И про золото, которое украли.
Если бы можно было самому себе заехать в челюсть за излишнюю болтливость, он непременно сделал бы это. Был бы пьян – простительно, но на трезвую голову – трижды олух и ступид!
Не чувствуя вкуса, он пожевал лепешку, запил водой из кувшина. Нет, ничего необратимого, конечно, не произошло. Всего-то и надо строго приказать ей помалкивать, дать денег – пару ауреусов – пусть потратит на новое платье. Но настроение было испорчено.
Молчание затянулось, Аурика переводила взгляд со стынущих лепешек на Децима и обратно, что-то было не так, но что – она не могла понять и потому решила заполнить тишину, благо легат сам ей сказал, что говорить лишь по разрешению – глупые выдумки.
– Гай меня замуж звал. Правда, еще и Астии и Фабии предложил, но это только, чтобы меня позлить, они страшные.
– Разве он не женат? – рассеянно спросил Децим, снова садясь на кровать. – У него жена в Риме, и в лагере тоже, германка.
Глаза Аурики широко распахнулись:
– Господин, ты путаешь! У тебя столько солдат, ты не можешь помнить их всех! Хотя… пусть женат! Я все равно не вышла бы за него, вчера он со мной был так груб! Я даже плакала.
– Когда?
– Как вернулась от него, так и проревела до вечера.
– Я имею в виду, когда он… тебя оскорбил?
– Утром. Я решила поговорить с ним. Сказать, что, если он хочет жениться на мне, мы должны вместе пойти к Лицинию и попросить, чтобы он отпустил меня. Я хотела настоящую свадьбу, а не как оно здесь бывает: жрец пробубнит что-то, велит поклясться друг другу в верности, и все. И за это берет сто сестерциев!
Децим мог бы едко заметить, что двоеженец Гай вовсе не собирался жениться на ней. Легионеры эту науку постигают одной из первых, еще пилум кидать толком не умеют, и из боя на мечах с недвижимым чучелом выходят в проигравших, но благодаря советам старших товарищей уже знают, что чем больше и заливистее женщине соврешь, тем скорее она тебе поверит и отдаст свое сердце и тело. Но сдержался. Гай уже мертв. К чему расстраивать Аурику? Пусть лучше поплачет о безвременно почившем центурионе, чем считает себя глупой курицей, поверившей в старые, как мир, сказки.
– Я постучала к нему в комнатку, зашла, а его там нет. Тогда вышла наружу, стала ждать его. Смотрю: идет. И тащит за ухо старика, – она прыснула, – а тот смешно так ногами перебирает, семенит, и охает, скривился весь. Я к нему, к Гаю, а он так посмотрел на меня, как на собаку докучливую, рявкнул, чтоб… чтоб убиралась прочь и оттолкнул.
– А сам в казарму вошел?
– Да.
– Со стариком?
– Да, господин. Тот еще упирался так забавно, цеплялся за проем, но Гай затолкал его внутрь, ему легионер один помог. Но мне уже не смешно было, – красивое личико Аурики скривилось, уголки губ скорбно изогнулись книзу.
– Что за старик? Как выглядел?
– Имя не знаю, вроде видела его раньше. Обычный. Волосы пегие, бороды нет, щетина только.
– Сколько ему лет, хоть примерно? – Децим рассудил, что старцев в Оппидуме Убиоруме не так много, суровый быт и старые раны не располагают к долгожительству. Нужно собрать всех, Аурика непременно узнает того, что был с Гаем Велием. Но этот невинный вопрос отчего-то застал ее врасплох. Она застыла, раскрывшийся рот прикрыла пухлой ладошкой, в глазах заметался страх. С минуту она колебалась, пока удивление во взгляде легата не переросло в нетерпение, и, наконец, выдавила из себя:
– Как тебе, господин, – и поспешно добавила: – Но ты выглядишь гораздо лучше! Но возраст, он же в глазах, в жестах…
– В старческой походке, – продолжил Децим.
– Да! – с готовностью кивнула Аурика и тут же подпрыгнула: – То есть – нет! – ее голубые глаза наполнились влагой. – Не сердись на меня, господин, сама не знаю, что говорю.
– Я не сержусь, – ответил он, а сам подумал, что погорячился, брякнув Лицинию о женщинах старше пятнадцати. Годы идут, пора сдвигать планку. Старше двадцати пяти, но моложе тридцати – лучший возраст, еще свежи, но уже опытны.
Задача усложнилась. Большинство мужчин в поселении – отставные солдаты, ветераны, и большинству из них за сорок. Значит, этим стариком мог быть едва ли не каждый первый житель Оппидума Убиорума мужского пола. Славно. Но можно не уповать на атаку в лоб, а зайти с фланга.
– Опиши мне легионера, который помог Гаю.
– Черноволосый, – Аурика нахмурилась, вспоминая. – Низенький, тощий, бледный.
– Низенький – это, как я?
– Нет! – Аурика вскочила, мысленно примерилась и ребром ладони отсекла расстояние от пола.
Легионер был невысок, на полголовы ниже Децима. Это сужает поиски.
Главное – не терять время. Он быстро оделся, пренебрегши доспехами. Панцирь всем хорош, и красив, и полезен в бою, но на редкость неудобен. И здесь вряд ли нужен. Карса с его саками защитит, если что.
Аурика кинулась на колени, чтобы застегнуть его калиги. Децим препятствовать не стал. Пусть.
– Пойдешь с нами. К казармам. Надо, чтоб ты узнала этого легионера.
– Хорошо, господин!
Сонные легионеры второй когорты и солдаты отряда, прибывшего с Децимом, выстроились в ряд перед казармами. Сдерживая зевки, и с трудом держа глаза открытыми, они мысленно кляли своего неугомонного командира, который явно задумал какие-то маневры вроде броска через лес длиною в сутки. Но печальные предчувствия не оправдались. Встав перед шеренгой, легат обвел легионеров взглядом и сказал:
– Один из вас вчера помог центуриону Гаю затащить в казарму упирающегося ста… мужчину. Кто это был, шаг вперед.
Никто не двинулся. Тогда Децим обернулся к стоящей за его спиной девушке:
– Аурика, ты видишь его?
– Нет, господин, – тихо проговорила та.
– Идем, – он взял ее за руку и повел вдоль строя. Солдаты с интересом смотрели на нее, задерживаясь взглядами на вздымающейся пышной груди, почти не прикрытой платьем. Аурика надела его впервые – берегла для свадьбы. Хотела выглядеть красивой перед патрицием, а он вовсе не заметил, толку, что восхищенно пялятся эти плебейские рожи?
– Вот он! – воскликнула она, ткнув пальцем влево. Децим и легионеры одновременно повернули головы. Там в замешательстве застыл молодой солдат, как раз такой, как описывала Аурика: невысокий, темноволосый, белокожий. Он хотел незаметно встать в строй, но Аурика увидела его.
Он попятился назад. Замер. Шумно вздохнул и выдохнул. Шагнул вперед.
– Командир, – он опустил глаза. – Я опоздал. Готов понести наказание.
– Он из раненых, – подал голос Требий, его так и распирало от осознания, что голову его венчает шлем центуриона с поперечным пурпурным гребнем. – Прошу, не суди строго, командир.
Децим улыбнулся. Не ожидал. Случайный выбор оказался правильным. Бывший тессерарий и нынешний центурион – хороший человек, честный, готовый защищать своих солдат, а не предающий их при малейшем поводе.
– Останься, – сказал он опоздавшему. – Остальные свободны. Досыпайте.
– Я тоже, командир? – спросил Требий.
– Да, Требий, отсыпайся.
– Павел хороший боец, служит недавно, прости его.
– Он не будет наказан.
Удовлетворенный, центурион удалился вслед легионерам. Павел переминался с ноги на ногу.
– Ты помогал центуриону Гаю втащить какого-то мужчину в казарму?
– Да, я. Он….
Децим прервал его взмахом руки и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Аурика, иди.
– Куда?
– Домой, – легату не терпелось расспросить легионера, но лишним ушам незачем было присутствовать при этом, довольно ночных откровений.
– Ухожу, – сипло прошептала Аурика. Дециму даже послышался всхлип, но он не обратил на него внимания. Едва дождавшись, когда ее шаги стихнут за спиной, он положил руку на плечо легионера, увлек его под одиноко растущий бук. Возможно, Карсе и сакам до поры тоже лучше не слышать того, что скажет Павел.
– Что это был за человек?
– Так кузнец Публий, – ответил легионер. – Я так понял, он украл что-то. Гай тащил его за ухо и приговаривал: «Сейчас ты мне все расскажешь!». В дверях Публий ухватился за косяки. Гай крикнул мне, чтоб я помог втолкнуть его внутрь, я отцепил его пальцы от косяка, а Гай ему в пах коленом врезал, чтоб ноги не расставлял, он их мигом сжал, завыл. И дальше Гай сам его волок.
– Он его в свою комнату повел?
– Да.
– И ты не пошел следом, не попытался подслушать?
Легионер смутился, задвигал оцарапанной челюстью, пожевал губы. Насквозь видит, клятый патриций! Конечно, прокрался следом, конечно, припал ухом к двери. А что делать-то? Как раненому, ему положен покой и отдых, а он, хоть и год всего служит, а уже отучился от праздности. А так – какое-никакое развлечение.
– Рассказывай, Павел, – подбодрил его легат. – Иногда любопытство бывает полезным.
– Прокрался я тихо. Пока калиги снимал, чтоб шагов моих неслышно было, они уже начали там разговор. Гай рявкал, Публий лепетал жалостно.
– О чем?
– Плохо слышно было. Оправдывался. Говорил, что не знает, откуда золото, что подкинули ему. Потом он завизжал, натурально так, по-бабьи, запричитал, чтоб не убивал его Гай, что он все расскажет. Голоса тогда совсем близко к двери переместились, я и почел за лучшее утечь. Чего доброго, центурион обнаружил бы меня, никакое ранение от палок не спасло бы.
– А что за человек этот Публий?
– Кузнец, – Павел отчего-то улыбнулся. – Хороший человек, интересный, много где побывал, истории нам разные травил из жизни, про женщин интересно, про южные земли, воин он отменный.
– Отменный? – удивился Децим. – Он вчера чучело побороть не мог. Требий потешался.
Тут пришла очередь удивляться солдату, он нахмурился недоуменно, с одной стороны, перечить легату не хотелось, но ведь откровенную чушь несет!
– Командир, когда на нас хавки в лесу напали – ну, после того, как мы их деревню разорили – Публий мастером себя показал, с мечом обращается – клинка не видишь, один свист стоит. Он троих зарубил, а ведь они и выше его, и крупнее были, со щитами. Зажали в кольцо, думали, быстро покрошат, а он им показал!
– А в деревне как он себя вел?
– Вот этого не помню, командир.
– Со вчерашнего утра его видел?
– Нет.
Странным человеком получался кузнец Публий. Вроде как неумелый вояка, а как прижало – так умение проснулось. Жизнь интересную прожил, в южных землях бывал, с волками дрался – Децим припомнил следы когтей на предплечьях кузнеца. А потом визжит по-бабьи и оправдывается. Нет, разумеется, даже самый смелый солдат порою дрожит перед командиром, бледнеет и даже лишается чувств, но здесь другой случай. Здесь будто разные люди. Или – что скорее – вполне себе храбрый и тертый жизнью ловкач, решивший изобразить из себя размазню, но иногда прокалывающийся, ведь сутки напролет играть роль под силу немногим.
Что ж, значит, у Креона был сообщник. Наверняка, это Публий подкинул монеты бедным хавкам. Каков батав! Своих земляков под удар подставил. Одно слово: предатель. Если все пойдет, как задумано, к вечеру мы с тобой встретимся и поговорим. Представив самодовольную физиономию Креона, легат сжал кулаки.
– Карса! – позвал он сака.
– Да, командир, – ауксиларий бесшумно появился рядом.
– Нужно найти кузнеца Публия.
– Приказ понят, легат Приск! Но позволь несколько слов?
– Говори.
– С этим и Требий справится, сейчас в нем ретивости на дюжину центурионов, – сак усмехнулся, – он и не мечтал, что повышение ему выйдет. А нам лучше бы при тебе быть. Охранять тебя.
Хитрость ауксилария была видна за три стадия 1: чем заниматься поисками, куда как приятнее сидеть при командире, которому до получения ответа от Гальбы и заняться-то нечем. Что ж, на любой хитрый зад найдется кол с зазубриной.
– Хорошо, – не стал спорить Децим. – Павел, приведи мне Требия. А мы с тобой, Карса, переправимся на другой берег, к убиям. Хочу потолковать с тамошним вождем.
Да ничего он не знают, этот овцевод дремучий! – читалось на лице сака, но ослушаться он не мог. Неугомонный римлянин. Есть время для отдыха, так спи, ешь, с женщиной уединись, вон какую префект тебе прислал! Но нет, ни себе, ни людям, которые, между прочим, тебя всю ночь, не смыкая глаз, охраняли!
Пока шли к пирсу, небо заволокло низкими тучами, занялся дождь.
Окинув взглядом недолгий ряд пришвартованных лодок, Децим выбрал самую длинную и узкую. В судоходстве он не разбирался вовсе, но предположил, что из всех она – самая быстрая. Хмурые саки сели на весла, легат – на корме. Плотнее завернулся в плащ, уповая на плотность шерсти, но понимал, что зря: до убийского берега не меньше трех стадиев, грести четверть часа, значит, успеет промокнуть насквозь. Но убии гостеприимны, должны обогреть.
На середине Рейна, меж пенных барашков, качалась вереница из трех лодок: одной маленькой, рыбацкой плоскодонки, и двух широких, длинных, рассчитанных на дюжину гребцов каждая. Издалека казалось, что все три пусты. Но, когда подошли ближе, Децим увидел в плоскодонке ссутулившуюся нахохленным воробьем фигуру.
Заметив их, этот человек вскочил, замахал руками.
– Гребите к нему, – приказал Децим.
Поняв, что его жесты поняты правильно, рыбак снова сел, но больше не горбился.
– Долгих лет вам, римляне! – крикнул он, откинув с лица капюшон, когда лодки стукнулись борт о борт.
– И вам, убии, – ответил Децим. Кроме рыбака, оказавшегося утробистым стариком с хитрым блеском в выцветших глазах, в лодке сидел мальчик лет семи, худенький и светловолосый. – Улов?
Старик проследил за его взглядом: он смотрел на пустые лодки, привязанные одна за другой к плоскодонке.
– Да, – улыбнулся рыбак. – Плыли от свевов 2 и наткнулись на них. Застряли в корягах. В тех местах берега дикие. Раз люди бросили, значит, им не надо. А мне пригодится.
– Мудро, – легат прищурился, рассматривая лодки. Что-то с ними было не то. – А где весла?
Старик посмотрел на лодки, почесал плешивый затылок. Скамьи в этих лодках шли плотно, словно кто-то хотел вместить в каждую человек по двадцать, уключин не было вовсе.
Децим поднялся со скамьи и, стараясь не раскачивать лодку, перешел в ближайшую, ту, что была привязана к плоскодонке. Узел был хитрый, крепкий, конец веревки уходил под воду. Децим потянул его, наматывая кольцом на руку.
– Длинная, – пробормотал он. Перебрался на вторую, узел был такой же, веревка чуть короче. Левый борт в бурых пятнах. – Ты разрезал ее? Они ведь были связаны друг с другом?
– Да, – ответил старик и тут же улыбнулся смущенно. – Сил не осталось, тяжело грести. Помогите, тут совсем недалеко.
Децим кивнул сакам. Двое перешли в плоскодонку и сели каждый на весло. Рыбак устроился рядом с внуком на корме. На легата он поглядывал с интересом и легкой опаской. Он начал догадываться, что перед ним не простой земледелец или скотовод, а, скорее, человек военный, но этих римлян один Вотан 3 разберет, никогда не ясно, кто перед тобой. Золота на себе не носят, одежда у всех одинаковая, где раб, а где вождь – непонятно.
– Где именно ты их нашел? – спросил Децим, перебираясь в свою лодку.
– Где свевская священная роща, знаешь? – спросил рыбак.
– Знаю. Но она далеко от Рейна.
– Далеко – не далеко, а ты представь путь по реке до нее. Как если бы ты поплыл, а потом, причалив, еще добирался через холмы.
– Представил. Часов двенадцать пути – если по течению, и двадцать – против.
– Половину оттуда до нас отсчитай, получится место, где нашли.
– Ты что же, шесть часов греб, и этот флот на себе тащил? – удивился Карса.
– Нет, – засмеялся старик. – Я бы не смог. Не тот я уже, не тот. Туда я один греб, лодка легкая, несложно, хоть и против течения. Останавливался, отдыхал. Внука вот от свевов забрал. Дочь умерла в родах, а муж ее еще раньше погиб. Малец один остался, решил, что у нас ему лучше будет, вырастет, в войска ваши пойдет.
– Это правильно, – вполголоса сказал ему один из саков, севших на весла в плоскодонке. – Я не жалею, что пошел.
– Кто этот, который распоряжается у вас? – так же шепотом спросил рыбак.
– Легат Приск, – ответил сак и, заметив, как побледнел убий, добавил: – Не бойся, не обидит.
– А обратно? – крикнул Децим.
– Обратно прицепились к свевским лодкам. Они целую вереницу вниз по течению отправили, не меньше дюжины.
– И где они?
– Первая причалила в ближайшем от свевской деревни поселении. Вторая – в следующем. С последней с час назад мы распрощались, пришлось самому грести.
– Только в свевских поселениях причаливали?
– Не всегда. В последнем херуски 4 живут, еще в одном – хатты. Свевы сказали, зовут вождей на праздник.
– Вроде не время сейчас для праздников, – заметил легат. – Не весна и не лето.
Старик пожал плечами:
– Прости, не допытывался я у них. Помогли они мне, я и доволен. Сам бы не справился.
Децим кивнул и задумался, не повернуть ли обратно. Носа лодок в этот миг ткнулись в песок убийского берега, и решение пришло само собой: навстречу спешил рыжебородый мужчина средних лет в холщовых штанах и шерстяной тунике, подпоясанной расшитым поясом. Марбод, вождь убиев, большой друг римлян. Придется остаться на несколько часов, уважить союзника. А ведь так хотелось сейчас остаться наедине с собой, обдумать услышанное и увиденное. Верно, боги послали этого старика им навстречу! Ручаться нельзя, но Децим был почти уверен, что эти две лодки – те самые, с помощью которых была захвачена унирема с казной легионов.
Скорее всего, напали ночью. Трюк с лодками хорош в темноте. Две лодки, полные вооруженных людей, связаны друг с другом длинной веревкой, что натянута поперек реки. Чтобы течение не унесло, используют нехитрый якорь: камень, перевязанный канатом и брошенный за борт, стоит отпустить, и лодку больше ничто не держит. Судно мчится по течению, подгоняемое ветром, врезается в натянутую веревку и тащит лодки за собой. Через пару минут они уже за кормой. Грабители подтягиваются ближе к бортам. Скорее всего, используют легкие лестницы или крюки. Перемахивают через борт, застают врасплох команду и преторианцев. Для подобных маневров весла не нужны, от них только шум.
– Децим! – Марбод раскрыл объятия, а легат мысленно скривился: римляне обнимаются без излишней сердечности, условно, варвары – как один – стискивают друг друга изо всех сил так, что ребра трещат и дыхание пережимает. Это примета дружеского отношения. Обнимешься по-римски, заподозрят в неуважении.
Напряг мышцы, сжал зубы. Ребра выдержали, не треснули, как у Марка Анциты в прошлом году. Трибун ангустиклавий месяца два проходил в жестком корсете после душевных объятий с Марбодом, приехавшим в лагерь повидать сыновей-ауксилариев.
Расцепив хватку, убий сдавленно, но удовлетворенно крякнул. Римлянин силен, стиснул так, что легкие свернулись в жгут, заныли, пытаясь вытолкнуть из себя зажатый воздух.
– Думал, до весны не свидимся, – сказал он, сделав три глубоких вдоха.
– И я не собирался из лагеря высовываться, – вторил ему Децим, стараясь не подать вида, что германские обычаи ему не по душе. Убии всем хороши, но обидчивы, как дети. Раздери Вотана Марс, как же больно! Марбод, ко всему прочему, невзначай задел его раненную кисть, и она не замедлила отозваться дергающей болью.
– Пойдем скорее в дом, намок ведь! – Марбод сделал приглашающий жест рукой и, не дожидаясь, пока Децим двинется сам, потащил его, схватив за обмотанную тряпицей кисть, к длинному бревенчатому строению. Про себя отметил просто-таки зверскую гримасу на лице римлянина и расценил это по-своему: ослабла хватка у Марбода, обленился он, постарел, все чаще коротает дни, неспешно потягивая пиво и пожевывая вяленную на солнце рыбу, совсем забросил охоту и кулачные бои. Вот римлянин и обиделся на вялые объятия. Но ничего, сейчас упущение будет исправлено! Ему непременно понравится местное вино и запеченная баранья кишка, набитая смесью из рубленого мяса, пшеничной каши, сыра, лука и чеснока.
Саки поспешили следом. Один из них бывал здесь раньше и с теплотой припомнил темное густое пиво, в варке которого убии преуспели куда лучше прочих племен. Быть может, легат не будет против того, что его верные, но промокшие до нитки и продрогшие солдаты пропустят по кружке.
Встречающиеся по пути женщины и девушки улыбались, мужчины тепло приветствовали. Все прочие германцы бы так, подумал Децим. Убиям повезло с вождями. Будущее племени было им куда важнее собственного честолюбия. Независимость от Рима, о которой грезили иные племена, вроде хаттов, ввергла бы этот край обратно в дремучее варварство, вечные пожары междоусобиц и ежедневную беспросветную борьбу за жизнь: сумел поесть, поспать и не быть убитым – и славно!
– Рыбак сказал, свевы созывают всех на какой-то праздник. Ты не слышал об этом? – спросил Децим, когда они вошли в дом, и он остановился на пороге.
– Собирайте на стол! – крикнул в глубину жарко натопленной комнаты Марбод. – И больше света! – повернулся к легату: – Слышал. Нас не позвали. Считают, что мы слишком с вами дружны. Брезгуют.
Децим удивленно поднял брови:
– Брезгуют?
– День поминовения Арминия. Его убили поздней осенью, если помнишь, – убий заметил, как исказилось гримасой лицо римлянина, Тевтобургский лес – незаживающая рана в сердце каждого италийского солдата. – А мы для них – почти предатели, не достойные чтить память о нем.
– Это он был предателем. И получил по заслугам.
Марбод вздохнул. Римлянину не понять. Попробуешь объяснить, заступиться за давно сгинувшего вождя херусков, только разозлишь его. Не поспоришь, под дланью принцепса жить стало лучше, но нет свободы. Иногда Марбод сравнивал себя с выловленным в лесу диким кабаном, которого посадили в хлев вместе с семейством. Разъелся, обленился, опасностей в хлеву никаких, еды – сколько влезет. Вот только вся жизнь в четырех стенах, и поросят – когда подрастут – отправят жариться на вертеле. Марбоду пришлось отдать сыновей в ауксиларии, показать пример остальным убиям и заодно задобрить римлян, но отцовское сердце нет-нет да ныло, ему было бы спокойнее, находись они у него под боком.
– Как мои сыновья, не знаешь? – спросил он, чтобы увести разговор и собственные мысли прочь от нехорошей темы.
– Набираются опыта.
– Когда они уедут? – Децим видел, как помрачнел Марбод при этих словах. Ауксиларии не служили там, где родились. Опасаясь новых Арминиев, Август приказал перебрасывать солдат-варваров как можно дальше от родных земель. Сыновьям Марбода выпадет служить в Иудее. Это Децим уже знал, но решил пока не говорить вождю убиев, пожалел его.
– Весной.
– Куда?
– Не знаю.
– Хорошо бы на юг, – сказал Марбод. – Там спокойно.
– Не сказал бы.
– Я слышал, Египет – благодатный край. Никаких войн, волнений, весь год тепло.
– Да, – кивнул Децим. – Там хорошо.
– Как думаешь, стоило мне, наверное, не бояться, а попросить Гая Цезаря, когда он был у нас, отправить их в египетские легионы?
– Не знаю, Марбод, принцепс бывает иногда не в духе. Попадешь под плохое настроение, и вместо Египта для сыновей получишь их головы.
– Ты прав, – Марбод почесал заросший рыжим волосом подбородок, – страшный он человек. Помню, при нем был хромой старик, рыжий, как я, кучерявый. Он сказал Гаю Цезарю что-то, а тот изменился в лице и как даст ему коленом под зад. Тот в Рейн и свалился с причала. Чуть не утонул. Плавать он не умел. Помню, кричит, просит о помощи, захлебывается, а никто не спешит ему на помощь, на принцепса все глядят: что он скажет, спасать его или пусть тонет.
– Вытащили ведь, – сказал Децим. По описанию он узнал Клавдия, дядюшку Калигулы. Сам он свидетелем того позорного случая не был, но живо представил, сколько страху натерпелся не замеченный в отваге домосед Клавдий.
– Вытащили, – подтвердил Марбод. – Один из римлян, не спросив разрешения у принцепса, кинулся в воду и спас.
– Смелый поступок.
– Гай Цезарь даже поблагодарил его. Подарил медную бляху на цепи со своим изображением, вроде твоей, – он кивнул на серебряный медальон с Янусом на груди стоявшего рядом с легатом Карсы. – И долго смеялся над рыжим. Тот был так жалок, мокрый, трясущийся.
– В смерти убогого мало потехи, – пробормотал Децим, вспомнив слухи о любимых развлечениях Гая Цезаря. Тот любил порою надругаться над храбростью или красотой, заставить страдать отважного воина или замучить прелестную женщину. Впрочем, то слухи. Въяве он не видел ничего, что бросило бы на принцепса тень. Про Тиберия тоже много чего болтали, и правды там было на медяк. Рассказы о тысячах замученных насилием мальчиков – подлая ложь. Покойный принцепс любил не мальчиков, а мужчин, причем мужчин зрелых, грубых, необузданных, таких, как Креон. Германцев, нубийцев. И был с ними женщиной. Постыдно. Но цезарю можно все.
Они сели за стол. Оглянувшись на оставшихся стоять саков, Марбод вопросительно посмотрел на Децима и, дождавшись утвердительного кивка, пригласил ауксилариев присоединиться. Те расселись на скамьях и радостным гулом поприветствовали женщин, принесших мясо и пиво.
Карса не удержался и ущипнул за бок поставившую перед ним кружку с пивом женщину, та взвизгнула и влепила саку оплеуху. Он расплылся в довольной ухмылке. Проводил ее, прячущую улыбку, взглядом.
– Оба довольны, – ухмыльнулся Марбод и крикнул Карсе: – Теперь тебе придется жениться, солдат!
Карса оторвал взгляд от удаляющихся сдобных ягодиц, обтянутых холщовым платьем, и повернулся к Марбоду:
– А я готов! Твоя дочь?
– Нет. Одна из моих женщин.
Сак напрягся.
– Извини. Не знал, – пробормотал он.
Вождь убиев расхохотался:
– Да пусть бы, старый я стал, совсем они меня замучили, набрал по жадности, а про последствия не думал! – и, наклонившись к уху сидящего рядом Децима, спросил: – У тебя есть жена, легат?
– Нет.
– Плохо, – покачал головой Марбод. – Нельзя мужчине быть одиноким.
– Я разведен.
Убий нахмурился. Этого слова он не знал. Пришлось ему объяснить.
– Надо же, – сказал он. – Мы, если постарела баба, просто берем себе новую! А за измену закапываем в землю заживо. А вы – просто уходите! – и наставительно добавил: – С бабами надо жестче!
– Мои жены мне не изменяли, – «…а как же мим Порций, – едко ввернул внутренний голос, – из-под которого ты вытащил Ульпию, вернувшись в Рим раньше обещанного ей в письме срока?». – Но слишком много внимания к себе требовали, скандалили.
– А пороть не пробовал?
– Не принято, – отозвался Децим, а сам подумал: Ульпию стоило бы выпороть. И против воли вспомнил ее упругие ягодицы. Как же она хороша, рыжая Венера. Он даже прикрыл глаза, наслаждаясь услужливо подброшенной памятью картиной: Ульпия лежит на животе среди смятых простыней, подпирает голову тонкими руками и болтает в воздухе голыми пятками, кожа в свете масляных ламп отливает медью, вот она ерошит густые волосы и сморит на него, в зеленых глазах зов…. Он зло оборвал себя: не время! Он здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям и внимать рассуждениям варвара о прелестях германских порядков. – Скажи, Марбод, ты ничего не слышал о том, что… готовится новое восстание?
Убий посмотрел на него удивленно, рыжие брови взметнулись на середину низкого лба:
– Нет, Корнелий Приск. По ту сторону Рейна все спокойно, там ваша земля. А здесь – все как всегда.
– А это почитание Арминия?
– Просто праздник. Свевы каждый год в своей роще этот обряд проводят.
– Не слышал. Расскажи.
– Приносят жертву. Приходят в священную рощу на холме. На его вершине дыра в земле. Обложена белым камнем. Говорят, прямой путь в мир мертвых. Там Арминий пирует за одним столом с Вотаном все ночи напролет, а днем боги повторяют для него мгновение в мгновение битву с легионами Вара и победу. А раз в году Арминий принимает жертву от свевов.
– Жертву сбрасывают вниз?
– Да. Причем не абы кого, иначе Арминий обидится и попросит Вотана о суровой зиме. Выбирают самого могучего воина или самую красивую деву. Я слышал…, – Марбод понизил голос, – несколько лет назад туда сбросили римлянина. Один свев, давно перебравшийся в метрополию и разбогатевший на торговле, купил самого лучшего гладиатора в Неаполе, римлянина по крови. Так вот: зима в тот год была мягкой, и весна пришла раньше срока.
<< предыдущая, 12 глава 1 книги
следующая, 14 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.