От убиев Децим и саки вернулись ближе к вечеру. На пирсе его ждал взволнованный Требий. За ним, на отдалении, за живой изгородью солдат, толпились жители поселения. Разумеется, от их внимания не укрылись суетливые маневры солдат Двадцатого легиона, их расспросы довели любопытство до апогея, и теперь любое передвижение легионеров и ауксилариев сопровождалось изрядным числом зевак.
Едва дождавшись, когда легат выберется из лодки, Требий выпалил:
– Нашли Публия!
– Где?
– В одном из хозяйств нашли. В свинарнике.
– Напился? – усмехнулся Децим, но центурион его шутки не оценил.
– Напился. Съели они его.
– Кто?
– Свиньи, командир.
– Как свиньи?
– Это случается. Я из крестьян. Помню, сестричка моя маленькая заползла к ним. Хорошо, мать рядом была. Успела спасти, но ножку они ей объели. Так и хромала всю жизнь. Боялись, замуж никто не возьмет.
– Печально, – отозвался Децим. Уж чего-чего, а смерти кузнеца он совсем не ожидал. Полагал, что тот может сбежать, спрятаться, но умереть, забредши спьяну в свинарник?
– Не то слово, как печально, командир. Замуж-то ее взяли, а все равно, – Требий махнул рукой. – При родах умерла, и сама, и младенец….
– Сочувствую. Где труп?
– Так вон, – центурион обернулся назад и показал пальцем на прикрытый куском темной ткани продолговатый предмет. – Нехорошо выглядит, командир, очень нехорошо.
– Ты преторианцев в лесу не видел, – буркнул один из саков-ауксилариев, выбираясь из лодки вслед за легатом. – Лицо, руки-ноги обглоданы, а туловище целое, но синее, раздутое….
– Я и не таких видел! – обиделся Требий. – Не первый год служу, а, почитай, последний!
– Служба, – усмехнулся Карса, – отсиделся по гарнизонам!
Всему виной гостеприимство Марбода. Пока Децим толковал с вождем убиев и лишь изредка прихлебывал из кружки, его телохранителям подливали и подливали крепкого темного пива. Карсу с непривычки развезло, и теперь ему хотелось от жизни двух вещей: женщину и подраться.
Возмущенный Требий набрал в грудь воздух, чтобы ответить дерзкому варвару.
– Тихо, – решил положить конец намечающейся ссоре Децим. – Обоих разжалую в солдаты, нужники чистить. Требий, почему здесь эта толпа?
– Так…, – развел руками центурион. – Я им приказывать не могу.
– А пытался?
– Нет.
– Так займись, – Децим обогнул центуриона и подошел к телу. Наклонился, приподнял мешковину. Все не так плохо. Голова цела. Только измазана в навозе.
– Вином от него несет, командир, – дыхнул в ухо Требий. – Если наклониться, чувствуешь. Но ты не нюхай, на слово мне верь.
– Спасибо за заботу, – Децим стянул ткань с тела, опустился на колени перед ним, ткнулся носом едва ли не прямо в приоткрытый рот мертвого кузнеца. Обернулся к солдатам: – Принесите воды, ведра три.
– Вымыть его? – спросил центурион.
– Да. Одежду снимите. – Децим поднялся, отошел назад.
Требий сам взял тряпку и принялся оттирать налипший навоз с лица покойника, время от времени оглядываясь на легата. Тот стоял, беззвучно шевеля губами и хмурясь, видно, размышлял о чем-то, прикидывал. Центурион Гай в чем-то уличил кузнеца, притащил в свою комнату. А тот оказался волком в заячьей шкурке, одним ударом отправил Гая к праотцам. Нарядился в его доспехи, в таверне подбил на драку с Коссом подвыпивших ветеранов, вернулся в казармы, присоединился к тренирующимся новобранцам, а ближе к ночи напился и отправился гулять за крепостную стену…. Децим прервал свою мысль:
– Требий, вчера ты в полдень начал натаскивать новобранцев, Публий был с вами с самого начала?
– Да, командир. Как же иначе?
Как мило. Начнем сначала. Гай притащил кузнеца к себе, тот убил его. Вылез через окно и в полдень присоединился к упражняющимся новобранцам. И примерно в это же время мимо них проследовал некто в амуниции центуриона, которого Требий издали принял за Гая. Креон? Нет-нет. Батав огромен, а Гай был среднего роста и средней же стати. И все же….
– Требий, вчера ты говорил, что, едва вы начали тренировку, мимо вас Гай прошел….
– Да, легат, – центурион оторвался от своего занятия и теперь преданно ел глазами начальство.
– Публий был с вами, так?
– Точно!
– Как Гай выглядел? Ты не заметил ничего необычного?
– Нет, командир, прокосолапил мимо, как всегда.
– Верно, – воскликнул Децим. – Он же косолапил, я помню, – и закончил мысль уже про себя: так, может, Публий – не убийца? Гай с ним душевно потолковал и отпустил упражняться, а сам отправился в таверну, затеял бузу и под шумок вернулся к себе. Нет, не вернулся. Ему пришлось бы пройти мимо Требия и его юнцов. Но даже если они его проглядели, куда он, вернувшись, дел свои доспехи? Или вернулся в одной тунике и тут же удавился?
Не дождавшись новых вопросов, центурион вернулся к своему занятию. Когда он закончил, Децим снова, будто пес, начал обнюхивать покойника. Бросил быстрый взгляд на пожеванные конечности. Долго осматривал руки.
Наконец, поднялся.
– Требий….
– Да, легат.
– Почему ты решил, что это Публий?
– Так, браслеты бронзовые на запястьях. Такие только у него, с крысами. Экую пакость на себе носить, если уж надевать, так с орлом, с быком. А он говорил: хочу и ношу! Цепь с медальоном тоже у него приметная, простая бляха медная. Он это, командир! Кто ж еще? Глаза черные, первый раз такие видел, чтоб совсем уж черные, нос такой, репкой, волосы седые торчком короткие. Мы волосы на лоб спускаем, а он по-своему носил.
– Требий, – Децим взял центуриона под локоть. – Это не он. У кузнеца Публия, который вчера чучелу проиграл на мечах, предплечья были в следах от волчьих когтей. А у этого – они обглоданы, но не оцарапаны. Если хочешь затеряться в толпе, будь самым ярким, и в память всем врежутся павлиньи перья у тебя в заднице, а лицо твое – нет. Все запомнили браслеты, медальон, седой ежик и черные глаза. Наряди меня в его тряпье, надень эти украшения, подстриги короче и вываляй в навозе – я тоже за Публия сойду.
– А глаза, командир? Из твоих серых его черные никак не сделать!
– Глаза? – повторил Децим. Оглянулся по сторонам, задерживаясь взглядом на каждом солдатском лице. Голубые, серые, зеленые, чаще карие радужки, но не настолько темные, чтобы казаться совсем черными. Он вернулся к мертвецу, склонился ад ним. Какой все-таки глаз твердый, подумал он невзначай, сдвигая по глазному яблоку веко. Черный. Настоящий ли?
Вытащив кинжал, он под удивленно-брезгливыми взглядами Требия и солдат, ткнул острием прямо в глаз покойника. Соскользнув, оно съехало вниз, прорезало кожу. Децим довольно улыбнулся и поддел глаз с краю. На ладонь ему вывалился желтоватый шарик с черным кружком.
Когда-то он уже держал в руках подобные, только с голубым рисунком. Отец в пожаре сильно обгорел, от глаз ничего не осталось. Египтяне-бальзамировщики настоящие мастера, в пустые глазницы вставили мраморные шарики с нарисованной радужкой и зрачком, с лица счистили лоскуты обгоревшей кожи и заменили тончайшим шелком персикового цвета. С расстояния в пару градусов 1 выглядело пристойно, а ближе никто и не рвался подходить. Сколько ухищрений и затрат, чтобы умерший казался всего лишь спящим перед тем, как огонь довершил начатое при пожаре дело.
На всякий случай Децим поддел второй глаз лже-кузнеца. С сухим щелчком тот выскочил из глазницы. Легат не успел подхватить его, и он, подпрыгнув несколько раз, покатился по доскам, пока его не поймал один из солдат.
– А еще он не был пьян, – сказал, поднимаясь Децим. – Вином облили одежду, а изо рта не пахнет.
– Кто же это такой?
– Выясни. Отнесите его в казармы. Пусть каждый солдат, каждый житель поселения и окрестностей придет и посмотрит на него. Кто-нибудь да узнает, я уверен. Только снимите с него эти побрякушки, они только голову морочат.
– Будет сделано!
– Ищи кузнеца. Найдешь, лично отблагодарю. В свою деревню Крезом вернешься.
– Децим Корнелий Приск, – центурион приложил руку к сердцу, – ты самый лучший командир во всей империи!
– Сначала найди, потом в похвалах рассыпайся, – сам легат был почти уверен: пообещай он центуриону хоть все свое имущество отдать, участь нищего ему не грозит: не сыщет ретивый Требий кузнеца. – Греби всех черноглазых, и солдат наших, и местных. Если обознаешься, хорошему человеку невзначай зубы пересчитаешь, я извинюсь, куплю его прощение. Но незаметно, Требий. Как увидел похожего среди жителей, бери под локоть, тащи в сторону и там уже приглядывайся. Карса, идем к Лицинию!
Требий истов, но знает хорошо лишь солдат Двадцатого легиона, тогда как Лицинию известен каждый житель поселения. Публий, конечно, мог не единожды сбежать, но попробовать сыскать его внутри стен поселения стоит, тем более что еще ранним утром стражники получили приказ никого не выпускать из Оппидума Убиорума, а солдаты второй когорты бдят вдоль крепостной стены, чтобы никто не перебрался наружу с помощью лестницы или веревки.
Войдя в дом префекта, Децим столкнулся с Аурикой. Теперь она была в бордовом платье, тесном для нее, обтянувшем грудь и живот. Лициний щедр, отметил про себя легат, сменить три платья за сутки не каждая матрона может себе позволить.
– Господин! – она прильнула к нему, в нос ударил запах тяжелых духов. – Пойдем наверх! Я обещаю тебе….
Децим сдержанно улыбнулся, мягко отодвинул Аурику в сторону и, не говоря ни слова, прошел мимо. По лестнице он поднялся в таблинум 2, где префект принимал посетителей, вершил судьбы поселения либо – если день выдавался спокойным – неторопливо попивал вино и дремал.
На сей раз префекту было не до грез. Перед ним, сидящим в кресле, ходил и размахивал руками пожилой ветеран. Хрипло шепелявя, он говорил что-то. В потоке слов легат смог разобрать только «свиньи» и «олух».
Заметив в дверях Децима, Лициний махнул рукой, давая понять ветерану, что прием окончен. Тот обернулся, зло сверкнул на легата глазами и зашагал к выходу, но, поравнявшись, остановился и выпалил:
– Твой центурион забрал моих свиней! Какой-то болван-легионер напился и забрел в мой загон со свиньями – хороши порядки в твоем легионе! – а этот олух пришел и распоряжается, как у себя дома!
Старый отставник, судя по запаху, тоже к вину относился уважительно. Даже более чем, иначе не затеял бы склоку с префектом, а теперь и с легатом.
Децим придержал его за плечо.
– Если бы не мой легион, ты бы догнивал сейчас, распятый хаттами на дубе, а не наливался вином, старый хряк, – ветеран под его взглядом обмяк, дернулся к двери, но легат держал его крепко. – А теперь объясняй, про свиней и олухов.
Ветеран бросил быстрый взгляд на Лициния. Префект развел руками и дернул бровями вверх, как бы говоря ветерану: сам заварил кашу, старый склочник, сам и расхлебывай, легат Приск человек добрый, лишний раз не накажет, но меру забывать нельзя, негоже плебею голос повышать на патриция, тем более из-за каких-то свиней.
– Среди ночи проснулся я от шума. Горланит кто-то, собаки лают. Я выглянул через окошко в двери. Трое идут, поют. Думал выйти, поговорить с ними, – ветеран выдвинул вперед нижнюю челюсть и сжал кулаки, – по-мужски поговорить. Но передумал, – взгляд его уперся в пол, в голосе появились нотки оправдания: – Их трое, я один. Сыновья на том берегу, убиям сыр повезли на продажу. Дикари в сырах не смыслят, дерьмо ослиное из молока месят, а за мой сыр хорошие деньги дают. Рабы есть, но от них какая помощь? Ненавидят они нас, помогать не станут, наоборот, только и ждут, чтобы нож промеж ребер мне загнать! Прикинул я, и решил не высовываться, не лезть. Кроме меня в доме бабы одни: жена, сыновьи жены, внучки. О них подумал. Меня-то просто зарежут, а им каково придется? А утром пошел матку навестить, опороситься она должна со дня на день, и увидел солдата мертвого в загоне, туника латанная, калиги стертые, а браслеты из дорогих. Видно, самый хмельной был. Товарищи бросили его, а он к свиньям залез да захлебнулся в навозе. Думал я, что делать, думал, ну и к полудню приехал в поселение, в казармы, рассказал, что так и так, не виноват я, и свиньи мои тоже ни при чем, что со скотины взять? А центурион этот аж затрясся весь, как услышал про браслеты. Поехали смотреть. Так он не только мертвяка забрал, но и свиней всех! И матку! Если опоросится, мне разве приплод отдадут? Сожрут, знаю я солдат!
Со стороны Лициния послышался вздох. Сейчас ты из-за своего опороса, дурак старый, головы лишишься, – подумал он. – До чего же глуп человек, еще бы к Гаю Цезарю сунулся.
Но легат выслушал скотовода внимательно, не перебивая и не отмахиваясь.
– Трое их было? Уверен?
– Трое. Втроем шли, растянувшись вширь.
– Как выглядели? Узнать сможешь?
Ветеран замотал головой:
– Темно было, очертания только. Одно скажу: ростом одинаковые.
– Ночь была лунная, может, это тени были, а человек один?
– Нет, трое, орали они втроем, голоса разные.
– Сколько свиней у тебя забрали?
– Семь. А если матка опоросилась, то не меньше дюжины приплоду должно быть.
– Ври уж про две дюжины, чего мелочиться, – хмыкнул Лициний.
– Карса! – позвал Децим. Сак незамедлительно просунул голову в дверь. – Отправь с этим почтенным свиноводом двух человек в казармы, пусть Требий вернет ему все, что взял.
– Вот это дело, легат, – крякнул ветеран.
Децим повернулся к нему:
– Еще раз посмотришь на покойника. Тебя отведут. Может, узнаешь.
– Мягок ты с ними. Излишне, – проронил префект, когда ветеран, шаркая по полу, удалился вслед Карче. – Солдаты тебя любят, но боятся ли?
– Что взять с плебея? Не ведает, что говорит спьяну. А с всадника 3 можно спросить сполна. За дерзость.
– Понял, – префект поднялся с кресла, сидеть вдруг стало неуютно. – Прости. Не лезу. Не мое дело.
– Не твое, – согласился Децим. – У меня к тебе просьба.
– Приказ, – поправил Лициний.
– Называй, как хочешь. Первое: мне нужно, чтобы твоим повелением солдаты препроводили жителей каждого дома в Оппидуме Убиоруме в казармы, там они должны по очереди присмотреться к этому покойнику из хлева, хоть кто-то да узнает. Второе: ты должен при этом присутствовать и в этой веренице узреть чужака. Надо сделать так, чтобы весть не разнеслась, и для каждой семьи появление солдат было неожиданностью. Сам понимаешь, зачем.
– Чтобы чужак не успел спрятаться.
– Да. Люди выводятся, солдаты обыскивают дом.
– Лучше ночью.
– Согласен.
– Сейчас отдам распоряжение, – Лициний направился к двери, но на ходу обернулся: – Понравилась тебе моя женщина?
– Понравилась.
Лицо префекта засветилось гордостью:
– Иного и не ждал. Лучшие цветы здешних полей и лесов срываю я.
Децим ухмыльнулся и вышел вслед за Лицинием. Едва он спустился на первый этаж, как к нему снова шагнула Аурика, платье натянулось еще туже на вздымающейся груди, а аромат духов стал удушающим. От тяжелого запаха у него загудели виски. Быстрее на воздух! Уже завечерело, снаружи свежо и прохладно. Дойти до казарм, узнать, есть ли успехи у Требия. И снова ждать. Ждать, когда вернут едва не улизнувшего предателя Креона. Ждать, когда прибудет ответ от Гальбы. Командующий должен развязать ему руки, сделать его вольным оставить свой легион и искать пропавшее золото столь долго, сколь это возможно.
В казармах он выслушал доклад Требия. Усилий приложено много, результатов нет. Среди солдат нет ни одного черноглазого, кузнеца Публия никто даже близко не напоминает. Большинство гораздо моложе, а кто близок по возрасту, тот выше, грузнее, либо, наоборот, низкого роста и совсем сух. Что ж, и это результат, успокоил расстроенного центуриона легат и, чтобы совсем не озвереть от ожидания, отправился в лазарет навестить раненых. Пусть знают, что командир помнит о них.
Не торопясь и задерживаясь возле каждого, дабы подробно расспросить о здоровье, Децим успел почтить своим вниманием всего девятерых солдат, когда в лазарет ворвался один из подчиненных Лициния – сухощавый сириец, ведающий денежными делами поселения. Тяжело дыша, он остановился, вглядываясь в погружающееся в вечерние сумерки помещение. Наконец, заметив легата, выпалил:
– Префект Лициний… мертв!
<< предыдущая, 13 глава 1 книги
следующая, 15 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.