На кухне, среди остывших котлов и противней сидела, уронив голову на стол, седая женщина. Услышав шаги, она подняла глаза.
– Не вставай! – приказал ей Децим, притворил дверь и только после этого усадил Косса на стул. Бывший трибун незамедлительно последовал недавнему примеру сидящей напротив стряпухи и опустил тяжелую голову на столешницу.
Она же с возрастающим удивлением наблюдала, как римский легат снует по кухне, заглядывая в ящики и корзины. Из одной, задвинутой под стол у стены, он вытащил полдюжины куриных яиц, с угловой полки, затянутой паутиной, взял засохший кусок сыра. Не с первого раза, обжегшись, запалил очаг.
– Сядь! – осадил он вскочившую повариху.
– Я только хотела помочь, господин! – сегодня в этом доме много чего произошло, но застывший в нерешительности над противнем с яйцом в руках патриций был картиной поистине удивительной.
– Масла налей, – буркнул поднявший голову Косс. – Иначе подгорит.
– Откуда знаешь?
– Он прав, господин, – тихо сказала со своего места стряпуха. – Вон оно, в бутылке с синим цветком.
Децим проследил за ее взглядом. Нет, опасно. Стоит на самом видном месте. Добавить туда яд проще простого. Не стоит рисковать.
Выбрав наугад кружку среди десятков ей подобных, он разбил в нее все яйца, разболтал их кинжалом и поставил перед Коссом.
– Пей!
Молодой Север заглянул в кружку, скривился, поднял глаза на легата:
– Зачем мне сырые яйца? Речь перед легионом держать? Я в красноречии не силен.
– Ты есть хотел, – напомнил Децим.
Косс нахмурился.
– Ты в своем уме, Корнелий Приск?
– Меня дважды пытались отравить за последние сутки. А в яйца яд не добавишь, не разбив скорлупы.
– Ну…, – Косс задумался. – Согласен. Как вспомню беднягу Лициния, так сжимается все. Но вряд ли кто-то здесь, на кухне, что-то отравил.
– Лучше перебдеть, Косс.
– Тогда сам пей свои яйца, а мне сыр отдай!
– Хорошо.
Косс взял засохший кусок, с трудом откусил половину, прожевал, проглотил. И вдруг закашлялся, захрипел. Выпучив глаза, вскочил и тут же рухнул на пол, забил ногами. Повариха завизжала, заметалась по кухне.
– Косс! – Децим упал перед ним на колени, схватил за плечи и только сейчас заметил, что его тело сотрясает отнюдь не агония, а безудержный хохот. – Болван! – он с силой встряхнул Косса.
– Видел бы ты свое лицо! – с трудом собирая лицо в серьезную мину, Косс сел на полу. Но на беду поймал неодобрительный взгляд поварихи и снова зашелся в истерическом смехе. Увесистая оплеуха вырвала его разум из липких лап сатиров, в глазах поубавилось хмельной пустоты, и спустя минуту Косс сказал вполне трезво: – Прости, не удержался. Знаю, глупо. Думал, развеселить тебя.
– Развеселил, – проворчал Децим, поднимаясь. – Едва до удара не довел.
– Прости, виноват, – Косс с трудом встал на ноги. Рассудок был вполне чист, но тело слушалось плохо, перед глазами плыло.
Оба сели, друг напротив друга. Уставившись в стол, Децим молчал, думал о чем-то. Косс попытался взять с него пример, но мысли в голову не шли. Он огляделся, но в царстве котлов и поварешек глазу зацепиться было не за что. Он вернул взор к легату и спросил первое, что пришло в голову:
– А если б было дозволено, кого бы ты выбрал из женщин, из свободных, замужних, любых?
Тот непонимающе уставился на бывшего трибуна, буркнул что-то неопределенное в ответ, и Косс примирительно поднял руки ладонями вверх:
– Ладно, прости! Я глуп. Понимаю, тебе не до женщин сейчас. Это золото….
– Агриппину, сестру Гая Цезаря, – перебил его Децим. Незачем поварихе знать про золото. – На ней бы женился. А так – Марцеллу, гетеру из лупанара Помпонии.
– Она ведь умерла уже.
– Ты сам сказал: любых. Не уточнял, что должна быть молода и в здравии.
– А как же Аурика? – подала голос стряпуха.
– А что Аурика? – воспоминание кольнуло сердце, но не более того.
– Она говорила, ты любишь ее, что увезешь отсюда в Рим.
Децим нахмурился. Вот еще новость! Может, он совсем ум потерял и не только рассказал Аурике о краже казны, но и признавался в любви, обещал что-то? Нет, исключено! Ведь не забыл, как рассуждал о похищенном золоте и убитом центурионе, как Аурика внимательно слушала. Значит, должен и остальное помнить.
– Я ничего такого не говорил ей, – проговорил он недоуменно.
– Ты ошибаешься, женщина! – объявил Косс и даже выставил вперед растопыренную ладонь, как бы отвергая ее слова. – Бабам врут все, но мой командир… бывший… всегда честен! Попусту ничего не обещает!
– Она сказала, ты был нежен с ней, как никто, что всего-то и надо, чтобы ты не утерял к ней интерес, – гнула свое стряпуха. – Утром это было, ты еще спал. Поэтому я сказала, чтоб она немедленно приводила себя в привлекательный вид, а то растрепана с ночи, и чтоб несла тебе завтрак. Решила, что хоть кому-то из нас благоволит Венера.
– Сама придумала, сама поверила, – усмехнулся Косс.
– Я тоже сначала так подумала. Врет, решила. А она рассказала о ночи с тобой, – стряпуха странно улыбнулась, то ли мечтательно, то ли озадаченно, – она бы сама не выдумала. Нашим мужчинам и в голову не придет….
Децим грохнул об стол кружкой:
– Хватит! Расскажи мне о ней. Все, что знаешь. Особенно – про сегодняшний день.
Стряпуха, начав с малозначимых подробностей детства и юности Аурики – родилась здесь, отец неизвестен, мать три года назад задрали волки – перешла к событиям недавним. Накануне вечером на кухню, где Аурика помогала ей стряпать рыбный пирог, спустился Лициний и приказал девушке бежать в термы, париться, переодеваться в самое нарядное платье и к полуночи подняться к легату Двадцатого легиона. Сказал, что отношения с патрицием чуть подпортились, и надо их смягчить. И здесь вся надежда на Аурику. В тот час кухня была полна женщин: наложниц префекта, служанок, вольноотпущенниц, рабынь. Все вместе принялись обсуждать, какое платье Аурике надеть, какие сандалии, нужны ли украшения, или привыкший к золоту и драгоценным камням взгляд патриция будет оскорблен неблагородной бронзой ее серег и браслета.
Слушая, Косс то и дело презрительно хмыкал и отпускал едкие замечания:
– Глупые вы курицы, мужчине совершенно не важны эти ваши платья и побрякушки, все одно – дешевые и безвкусные, только портят все. Вот пришла бы голой, точно след в сердце оставила бы. Он, по-твоему, платьев на своем веку мало повидал?
– Господин наш Лициний очень ценит, когда женщина одета красиво, – возразила повариха.
– Что с плебея взять? По-вашему, когда красиво? Когда пурпур, и цепь золотая с руку толщиной шею к земле клонит. А надо не так. Цвет должен к лицу и волосам идти, а пурпур плебейским рожам не идет. Но ходят ведь с гордо, думают: разбогател я, купил материю, и теперь, как патриций! А нет! Хряк ты в сбруе скакуна, и не более!
– Закончил? – спросил Децим, едва Косс остановил свою речь, чтобы вздохнуть. – Шел бы ты спать и не мешал мне.
– Все, молчу!
– Продолжай, – попросил легат стряпуху.
– Ты ушел вместе с ней утром в казармы. А вернулась она одна, расстроенная, в слезах. Сказала, что испортила все, сболтнула лишнего, про центуриона Гая, про то, что замуж он ее звал, что ты понял все.
– Что все?
– Что было у нее с Гаем. Корила себя за свой язык болтливый, ревела. Вот на этом самом стуле и сидела, – она показала глазами на место Косса, и бывший трибун отчего-то беспокойно заерзал. – Мы с Мервой и сами опечалились. Уже успели понадеяться, что заберешь ты ее в Рим госпожой, а потом и нас она к себе возьмет.
Децим поднял брови и отвел взгляд. Придумают же! У него ни единой мысли подобной не было. В Рим госпожой? Что у женщин в головах?
Повариха, меж тем, продолжила:
– Тогда Мерва вспомнила про старую Пергу.
– Что за Перга?
– Ведьма. Вернее, повитуха. Да только никто к ней с животом не пойдет, побоится. К ней идут, когда совсем уж хворь съела, или муки любви терпеть сил не осталось. Сыну моему она помогла. В кого влюблен был, так и не досталась ему, но думать о ней он перестал.
– Так, – поторопил ее Децим.
– Аурика не хотела идти, но мы ее уговорили. Даже денег собрали – двадцать динариев. Вернулась уже к вечеру, довольная, но беспокойная. Боялась, что не выйдет у нее ничего, что зол ты на нее.
– Что не выйдет?
– Привязать тебя колдовством.
Косс захохотал.
– Децим, пора тебе с женщинами заканчивать. Переходи на боевых товарищей, Великий Цезарь этого не гнушался, и тебе простят! Как свяжешься с бабой, так вляпаешься, что нарочно не выдумаешь. Колдовство!
Но легат на его слова внимания не обратил, только поморщился от шума: проклятая мигрень опять вернулась.
– Каким колдовством?
– Перга дала Аурике мазь, которой нужно смазать… себя внутри. Перга сказала ей, что, как только мужчина войдет в нее, магические травы подействуют, и он навек будет привязан к ней телом и душой. С любой другой женщиной он будет бессилен, зато с ней – до конца своих дней тверд, как камень.
Стул Косса качнулся, поколебался на задних ножках, и, словно приняв непростое решение, завалился с грохотом назад. Над столешницей взметнулись гладкие мускулистые ноги, перетянутые ремнями калиг, сам же бывший трибун, несмотря на ушибленную спину, продолжал хохотать.
– …это был… клей…, – послышались сдавленные смехом слова, – магические травы…, тверд, как камень! – и снова истерические взвизгивания.
– Это был яд! – Децим вскочил. – Где живет эта старуха?
Видимо, голос его был страшен, повариха вся сжалась, словно нашкодивший пес под взглядом сурового хозяина, и тихо, но торопливо ответила:
– Возле пристани. У нее лавка с пряностями под вывеской с головой волка.
Легат еле заметно кивнул ей и быстрым шагом вышел из кухни.
– Карса! – услышал Косс его голос из коридора и, вскочив, поспешно бросился следом. Сам он соображал туговато, но Децим явно узнал что-то стоящее из уморительных россказней поварихи и намерен действовать.
В сопровождении Карсы и пяти саков, они в пять минут достигли пристани. Лошадей Децим решил не брать: путь и так недалекий, вдобавок старуху не спугнет конский топот. Из дверей двухэтажного сруба двое солдат выводили согбенного мужчину, коренастую женщину и свору детишек.
– Приказ префекта! – услышал Децим свистящий шепот и, приглядевшись, увидел наклонившегося к горбуну человека в темном плаще.
– Требий! – позвал он.
Центурион обернулся.
– Командир! Вот, выполняем приказ! Лично слежу, чтобы все тихо и чинно было!
– Молодец. Вы проверяли лавку с головой волка на вывеске?
– Проверяли. Старуха там живет. На покойника ее водили смотреть, дом сверху донизу проверили.
– Отведи нас туда. Потом здесь продолжишь.
– Да, командир! – и уже своим: – Ждите здесь!
Стараясь не шуметь, ступая тихо и придерживая бряцающее оружие, они подошли к темному одноэтажному строению. Сквозь закрытые ставни пробивался свет.
– Не спит ведьма, – прошептал Косс.
– В доме только один выход? – спросил Децим Требия.
– Не знаю, командир. Не я обыскивал, легионеры. Я снаружи всегда остаюсь.
– Хорошо. Саки, рассейтесь вокруг дома. Требий, ты у дверей. Косс, ты в состоянии при случае дать отпор?
– Старухе? – хохотнул тот.
– Остаешься с Требием. Карса – со мной!
Децим тронул дверь, уверенный, что заперто, и придется ломать. Но она поддалась. Скрипнув, отворилась, и легат ступил в темный коридор. Впереди – в пяти шагах – пробивался сквозь закрытую дверь свет.
Карса оттеснил легата назад, толкнул дверь и с мечом наголо бросился вперед. Сидящая за дощатым столом старуха, закутанная в темно-коричневый плащ с надвинутым на лоб капюшоном, от неожиданности подпрыгнула на месте.
Сак дернул головой и посторонился. Он слышал, что они идут потолковать с местной ведьмой, она де причастна к смерти Аурики и печальной для воина участи префекта Лициния. Карса был родом из мест, где колдовство свято чтили, верили в него и частенько к нему прибегали. Посему малодушно оставил легату право первого слова. Если вздумается ведьме превратить незваного гостя в какое-нибудь жалкое животное, пусть это будет тот, кто решил к ней вломиться, а не его верный солдат.
– Ты Перга? – спросил Децим.
Старуха кивнула.
Легат сел на табурет напротив нее.
– К тебе сегодня приходила девушка, Аурика, – начал он, пытаясь заглянуть под капюшон ведьмы, но виден был только немаленький нос с темными расширенными порами и подбородок с торчащими из него тремя волосинками.
– Приходила, – проскрежетала старуха. Ее узловатые пальцы, мелко дрожа, перебирали лежащие на столе камешки, веревочки, дощечки с символами. – Попросила у меня средство вытравить плод. Я прогнала ее.
– Почему?
– Дети должны рождаться.
– А мне сказали, она приходила за…, – легат запнулся, не зная, как обозвать проклятое средство, – за мазью, которая способна заставить мужчину полюбить.
Запрокинув голову, старуха расхохоталась. Не смех, а воронье карканье, неприязненно подумал Карса.
– Тебе солгали, – просипела старуха и ударила по столу ладонями. – Уходите!
Карса увидел, как легат поднимается с табурета, облегченно вздохнул и сделал шаг назад, в темный коридор. В ведьмином доме ему было не по себе.
Но римлянин повел себя странно. Карса и удивиться толком не успел, а старуха уже кричала, пытаясь освободить пригвожденные к столу кисти рук: из правой торчал гладий, из левой – кинжал.
– Командир! – в ужасе крикнул сак.
Протянув левую руку вперед, Децим схватил ведьму за горло, а правой рукой сдернул капюшон с ее головы. Карса ойкнул. На него, с перекошенным злобой и болью лицом, смотрел кузнец Публий. Только глаза у него были светлые.
– Поговорим, предатель, – легат притянул его ближе к себе.
Лицо Публия перекосило от боли, но он быстро совладал с собой, изгнал с чела все эмоции и чувства.
– Как догадался? – спросил он сквозь зубы.
– Кадык.
Публий позволил себе усмехнуться, даже присвистнул:
– Виноват. Недооценил тебя.
– Где второй кузнец Публий?
– Ты спятил, легат? Рано я тебя похвалил!
– Тот, у которого черные глаза, – словно не слыша обидных слов, уточнил Децим.
– Маковый сок. По капле каждые три часа, и зрачки весь день расширены.
– Зачем такие сложности, если ты один? Вы похожи внешне, только глаза разные. У тебя серые, у него черные. Сделай одинаковыми, и вас не отличишь. Вас двое, пока один тренировался с чучелом, второй в доспехах Гая подстрекал ветеранов затеять драку с Эмилием и Коссом. И вот кузнец Публий вне подозрений.
Будто забыв о прибитых к столу кистях, Публий задумчиво смотрел в лицо Децима. Наконец, сказал:
– Ты – достойный противник. Жаль, что все для тебя закончится печально.
– Где золото?
Легат полагал, Публий начнет отпираться, но тот честно ответил:
– Не знаю. Корабль с ним ушел обратно по Рейну. А я остался здесь. Вносить смуту, мешать тебе. У меня неплохо получалось, согласись. Когда увидел, что один из преторианцев остался жив, сначала расстроился, а потом использовал амулет этого болвана. Вспомнил, что хавки носят похожие. И что деревня их рядом, знал. Север не колебался, поверил мне, как младенец матери. А в самой деревне проще простого было разбросать дюжину монет вокруг колодца. Твой трибун оправдал мои надежды в полной мере, разошелся, как хорек в курятнике. Я рассчитывал, хавки рассвирепеют и отомстят, но они оказались жидковаты духом.
– Ты хотел, чтобы мы думали на германцев. Кто настоящий похититель? – спросил Децим, но Публий, казалось, не услышал вопроса. С чарующей улыбкой он продолжил:
– Вчера я веселил твоих солдат, упражняясь с чучелом, и посматривал в сторону окошка, за которым комната центуриона. Смотрю, не поверил ты, что Гай сам удавился, и решил тебя устранить. Видел, как твой германец на пристани отдавал тебе свою сумку с мазями и травами. Рука у тебя сильно повреждена, значит, решил я, ты непременно воспользуешься мазью. Добавил в нее растолченного корня аконита, наскоро перемешал. Но боги тебя уберегли.
– Кто этот человек в свинарнике?
– Какой-то отставник, бессемейный.
– Хозяин свинарника видел троих, один мертвый, а вас двое. Где второй?
Публий усмехнулся, покачал головой:
– Обложил ты меня со всех сторон, не утечь! А я и не стану изворачиваться. С кузнецом Публием надо было заканчивать, он слишком примелькался. В таверне выбрал похожего на себя, дал ему отвара из грибов, чтоб волю притупить, отвел к свинарнику и утопил в бочке. Вместо глаз вставил шарики. Перемудрил, согласен. Должен был догадаться, что ты будешь въедлив, как мытарь. Надо было просто выдавить глаза….
– Ты был на пристани, когда я осматривал труп?
– Да. Ты меня вывел из себя. И я решил, что легкой и достойной смерти у тебя не будет. Проник в дом префекта и – удача – подслушал бабские разговоры на кухне. Всего-то и оставалось найти дом Перги и занять ее место.
– Где она?
– В Рейне, с камнем на шее. Не думал я, что ты переживешь эту ночь. Девка не воспользовалась мазью? Все рассказала тебе?
– Воспользовалась.
– Мертва?
– Да.
– Как же так?
– С чего ты взял, что я буду спать с ней?
Публий не нашел, что ответить, потому спросил:
– Тебе совсем не жаль ее?
– Жаль. Даже очень. Но четыре легиона жальче.
– Я плакал ей вслед, когда она уходила… навстречу своей погибели….
– Если ты не расскажешь мне все, я заставлю тебя пожалеть, что ты не догнал ее и не сунул свой член в горшок с своей отравой! – Децим схватил Публия за горло. – Кто похитил золото?! Зачем вы устроили драку в таверне?! Из-за того, что Эмилий начал вспоминать?!
– А что он вспомнил? – Публий сделал вид, что не услышал первого вопроса. Он был невозмутим, будто его шея не была зажата в тиски. – Нет, я не боялся его воспоминаний. Ничего стоящего он тебе не сообщил бы.
– Значит, Косс. Его за что?
Губы лже-кузнеца на мгновение стянулись в тугую нить, потом он ответил:
– Он слишком жесток. Я видел, как он пытал бедных хавков, и решил, что не стоит ему жить.
– Врешь! Ты сам привел его к хавкам, сам оговорил их! Он поступил так, как ты рассчитывал. Ужель ты ждал, он станет вежливо с ними беседовать?
Публий ничего не ответил, только шумно выдохнул. Боль он испытывал жестокую, и сдерживаться, казаться хладнокровным и ироничным, было непросто.
– Отвечай!
– Ты все-таки глуп, легат. Зачем мне твой трибун? Конечно, я целил в мальчишку-преторианца. Не получилось. И ладно. Теперь это уже не важно.
– Для тебя –да.
– Для тебя! – бескровные губы Публия растянулись в улыбку. – Ты даже не представляешь, что произойдет в ближайшие дни.
– Просвети.
– Нет, – покачал головой Публий. – Просто знай: для тебя все кончено.
– За что ты убил центуриона Гая?
Публий вздохнул, устало, будто муж, в сотый раз пытаемый женой на предмет измен и решившийся, наконец, открыть ей все, лишь бы отстала.
– Он узнал, что нас двое. Потребовал объяснений. Я убежал, а мой товарищ попробовал его подкупить. Гай забрал у него деньги, но не отстал. Потащил к себе, думаю, хотел больше. Я знал, что центуриону конец, поэтому спокойно присоединился к новобранцам. И не ошибся: очень скоро мимо нас, обрядившись в форму центуриона, прошел Тимей…, – лже-кузнец закрыл рот на полуслове, в глазах мелькнула злоба, он не собирался называть никаких имен, да проговорился.
– Тимей? – Децим убрал руку с его горла. – Грек?
Публий резко дернул пригвожденные ладони на себя. Каждая из его кистей оказалась рассеченной надвое, зато он был свободен. Схватив из-под стола глиняную кружку, он выплеснул ее содержимое Дециму в лицо. Тут же перемахнул через стол, врезал коленом в пах опешившему саку и ринулся к выходу.
Что за жидкость была в кружке, оставалось только догадываться и в который раз благодарить богов за свою отменную реакцию. Децим успел отклониться. Несколько капель попали на одежду и насквозь прожгли ее. Стол дымился.
Мысленные поклоны Юпитеру он слал недолго. Отстав от Публия всего на пару секунд, он бросился следом.
На пороге, скрючившись и тонко воя, лежал Косс. В развевающемся плаще, далеко выкидывая жилистые ноги, Публий несся прямиком на пирс, ему наперерез грузно бежал Требий. Возле пирса они столкнулись, упали на землю, переплелись. Фигура поменьше поднялась, вторая осталась лежать бесформенным кулем. Не глядя на него, Децим и топочущий следом Карса пронеслись мимо, уже предвкушая сладостный момент, когда кулак свернет челюсть клятому кузнецу. С пирса бежать ему некуда, попался!
Но Публий оказался непрост. С разбега он кинулся в воду, но раздался не всплеск, а удар и скрип досок. И тут же по щеке Децима чиркнуло что-то, сзади раздался гневный вскрик Карсы. В спину ударило тяжелое и повалило на доски пирса.
– Стреляют, командир! – сквозь зубы зашипел в ухо сак. – Я ранен.
<< предыдущая, 15 глава 1 книги
следующая, 17 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.