Сон против ожиданий был забавным. Ни Аурики, ни Публия, ни Лициния. Снился Марбод, Гай Цезарь и его дядюшка Клавдий, отправленный императорским коленом в холодный Рейн. Клавдий смешно барахтался, его рыжая голова то появлялась над легкой рябью воды, то погружалась. И Децим вдруг кинулся в воду. Вытащил трепыхающегося Клавдия, положил на песок, а посмеивающийся Калигула повесил ему на грудь медную бляху на цепи. Начал говорить, но слова из его уст выплывали неспешно, были густыми, как мед, и совершенно непонятными.

Децим моргнул, встряхнул головой. Перед глазами все еще стояло насмешливое лицо Гая Цезаря: рыжевато-каштановые волосы с по-военному короткой челкой, высокий лоб, синие глаза и скошенный, неразвитый, портящий впечатление подбородок.

Сквозь ставни пробивался сероватый свет. На день не похоже, подумал Децим. Встал с ложа. В углу что-то шевельнулось. Батав. Тиур. Сидит на полу, прислонившись спиной к закрытой двери. Не спит.

– Где Креон?

– Я здесь, – отозвался сгустившийся в углу сумрак.

– Уже вечер?

– Утро. Светает, – Креон не стал дожидаться недоуменных вопросов и пояснил: – Ты проспал почти сутки. Ты говорил, что гонец от Гальбы должен прибыть не позже полудня вчера, но его так и нет. Мы просто ждали. Не будили тебя.

– Мы?

– Я посоветовался с Коссом, – Креон выступил из темноты, толкнул ставни. Со скрипом они отворились. – Света достаточно. Дай взглянуть на руку.

Децим протянул ему замотанную кисть. Креон освободил ее от ткани, удовлетворенно крякнул.

– Уже лучше.

– Приятно слышать.

– Знаешь, Косс очень за тебя переживает. Даже измыслил слова утешения – ну, если все-таки придется отрезать.

– Какие же?

– Да…. Вот у него как-то изящнее  получается, словом лучше моего владеет. Суть  в том, что женщины любят мужчин с легким увечьем. Разумеется, если оно получено в битве. Если уродом уродился, наоборот.

– Лучше без увечий, – отозвался Децим и переменил тему: – Креон, надо ехать к тем свевам, у которых вы видели нубийку.

– Ты сказал «к свевам», командир?

– Сказал. И что?

– Откуда ты узнал, что это свевы?

– Предположил, – поколебавшись, он рассказал батаву о старике-убии и его улове возле свевской деревни. – Проклятый Сервий, почему он тянет? Мы отправимся туда без его соизволения. Придется рискнуть. Иначе, боюсь, мы потеряем время. Уже потеряли!

Сборы были стремительными, с момента, как Децим открыл глаза и до времени, когда  конный отряд покинул Оппидум Убиорум, прошло менее часа. К трем сотням всадников присоединилась центурия Требия, лошадей для нее легат затребовал у Лициния, и тот, слишком слабый еще, чтобы проявить волю или хотя бы возмутиться, только махнул рукой.

Непривычные к верховой езде, легионеры тряслись в седлах, судорожно сжимая коленями широкие конские бока. Ауксиларии посмеивались над неуклюжими римлянами и – явно назло – то и дело являли им свое мастерство: вскакивали на седло и пускали лошадей галопом, Карса даже пританцовывал, стоя на спине несущейся кобылы.

Требий на сака поглядывал с неодобрением и беззвучно шевелил губами.

– Просишь Марса покарать паршивца? – осведомился Косс, и Эмилий засмеялся. Преторианец выглядел счастливым, на молодого Севера смотрел с обожанием преданного пса, да и тот, казалось, был рад снова видеть товарища.

– Нашел, чем бахвалиться! – буркнул Требий. – Еще бы  задницу голую показал…!

На беду центуриона, Карса именно в этот миг пронесся мимо и неосторожные слова слышал. Сделав еще один круг, он, поравнявшись с лошадью Требия, вскочил на спину своей кобылы, нагнулся к ее гриве и, задрав тунику, спустил холщовые штаны и покрутил тощим задом почти у носа центуриона. Лошадь Требия дернулась, встала на дыбы, и центурион упал бы, но Косс поддержал его за плечо.

– Командир, что за разброд?! – крикнул он легату.

Тот не услышал, зато обернулся Карса и с белозубой улыбкой объявил:

– Легат поставил меня над тремя турмами ¹, почти сотня конницы! Так что, я тебе ровня, Требий!

– Это повод для радости, – холодно отозвался Косс. – Но не для нарушения дисциплины!

Против ожиданий, сак мгновенно подобрался, стер улыбку с лица.

– Трибун, не повторится! – сказал он и пустил кобылу галопом.

– Солдаты уважают тебя, – молвил Эмилий, проследив, как удаляется Карса на своей широкозадой испанской кобыле. – Даже варвары чувствуют в тебе силу!

– Боятся, не более того, – возразил Косс, но лесть преторианца – было видно – пришлась ему по душе. – Ты как, не передумал в легион переходить?

– Нет, клятва есть клятва! Мне нравится здесь. Эта слякоть, грубая пища, марши длиною в день – все нравится, я чувствую себя мужчиной!

– Правильно, парень! – поддержал его Требий. – Мы – кровь Рима! А преторий – это так…

– Дерьмо Рима! –  ухмыльнулся Косс.

– Дерьмо и есть, – согласился Эмилий. – Знали бы в Риме, каким трудом дается солдатам их  сытость и покой! А они, они презирают легионеров, считают болванами, которые вместо бесплатного хлеба и праздности годами рискуют жизнью за небольшое жалование и кашу!

– Это и плохо, Эмилий, что так думают в Риме, – сказал Косс. –  Служба скоро станет совсем непочетным ремеслом, римляне перестанут вступать в войска, зато варвары хлынут толпой. И долго ли они, имея при себе меч и умение им пользоваться, будут терпеть над собой ослабевших в неге римлян?

– И что же делать, трибун?

– Я не трибун.  Простой гражданин.

– Приск вернет тебе должность, – в голосе Требия сквозила заразительная уверенность.

– Надеюсь.

– Так что же делать?

– Не знаю. Мой дед, пока был жив, говорил, что уже слишком поздно. Август – дурак – начал набирать варваров во вспомогательные войска. С этого все и началось, – Косс вспомнил повара с униремы, с которым долго толковал под медовое вино о судьбах отечества. – Римляне ведь не хотят всю жизнь сидеть на бесплатном хлебе и подачках, они хотят работать, но им не дают, везде рабы или варвары, которые либо ничего не стоят, либо продаются за медяки. Требий….

– Да, трибун?

– У тебя нет выпить?

Рейнский тракт, еще при Августе принявший вид настоящей, в любую погоду сухой римской дороги, в иных местах оказался запружен неуклюжими повозками торговцев, пару раз отряд стремительно обгоняли всадники, германцы в кольчугах и медвежьих шкурах.

К обнесенному частоколом свевскому поселению прибыли  утром следующего дня.  Навстречу отряду из отворившейся сбоку от ворот дверцы выступил воин, потрепанный жизнью и явно не знатных кровей. Его кольчуга была насквозь проржавевшей, штаны пестрели заплатами, а голову венчал погнутый шлем. Вдобавок, на языке метрополии он знал от силы десяток слов.

– Гарб, – ткнул он себя в грудь и спросил: – Зачем?

– Не утруждайся, – Креон спешился и подошел к нему. Свевское наречие мягче раскатистого батавского, свевы говорят – будто поют, батавы – словно рубят головы врагу. Но слова одни и те же. – Легат понимает по-нашему.

Свев улыбнулся, спросил что-то еле слышное у батава, оба засмеялись.

– Долгих лет тебе, Гарб, – сказал Децим. – Мы ищем женщину. С черной кожей. Она у вас. Ведь так?

Свев на миг застыл, его брови сошлись над переносицей.

– Хочешь жить, не таись, брат, – шепнул ему Креон.

– Она была здесь, – решил не скрытничать свев.

– А теперь?

– Теперь ее здесь нет. Все ушли. Только несколько женщин и дети остались. И нас, пятеро мужчин. Мы провинились, поэтому остались здесь, охраняем.

– Куда они ушли? – Децим начал догадываться, что к чему.

– В священную рощу.

– Праздник?

– Да.

– Гарб, я верю тебе, но должен проверить, что ее действительно нет в деревне. Пропусти две дюжины моих солдат.

Креон подмигнул свеву, и тот, вздохнув обреченно, посторонился.

Карса и саки ринулись в дверцу.

– Он не лгал! Тут одни бабы и дети, командир! – донеслось из-за частокола.

– Хорошо! Карса! Догонишь! Креон, – Децим перешел на родной язык, но все равно понизил голос: – Мы едем в священную рощу.

– Опасно, командир, – покачал головой германец.

– Выхода нет, – он увлек батава обратно к лошадям, попутно рассказывая о том, что узнал от Марбода.

– И все же, есть места, куда нельзя, – жарко зашептал Креон. – Представь, что легат иудейского легиона вломится с солдатами в последний предел храма, куда только первосвященнику есть ход! Иудея восстанет! И Германия тоже, если хоть один римлянин ступит на священную землю.

– Мы не вломимся, мы подползем, – прошептал в ответ Децим. – Если они чисты, то вовсе нас не заметят. А если замышляют против Рима, некому будет возмущаться и подбивать Германию к бунту, мы утопим рощу в крови мятежников.

– Твоя воля, командир, – проговорил Креон. Затея ему не нравилась, но его путь – подчиняться этому римлянину и быть ему верным до конца.

Священная роща свевов находилась на удалении в час конного пути от деревни и Рейна вглубь леса и являла собою поросший вековыми дубами холм, окруженный рвом. Вода в нем почти полностью была скрыта толстым слоем палой листвы.

Вернувшиеся из разведки солдаты доложили, что лес вокруг холма чист, только у моста, перекинутого через ров, стреножены полсотни лошадей, и стережет их один человек.

Через ров не перемахнешь, в стылую воду лезть – опрометчиво, к мосту соваться – наглость. Поэтому, еще на дальних подступах к священной роще, были срублены под корень и обтесаны от ветвей несколько молодых осин.

Отобрав полсотни легионеров и ауксилариев, Децим приказал прочим остаться в густом хвойном подлеске на достаточном удалении от рощи. Если случится беда, он вызовет их, для этого один из батавов несет за спиной буцину. Один протяжный вой – зов о помощи, два – приказ отступать и нестись во весь опор в лагерь Гальбы, спасая свои шкуры.

Небо заволокло тучами, занялся дождь.

Срубленные осинки перекинули через ров – длины только-только хватило – и друг за другом, по-пластунски, пересекли ров.

Едва не выколов глаз о торчащую ветку кустарника, Децим уперся ладонью в прелую листву, чтобы перетащить тело вперед, и чуть не взвыл от боли. Отдернув руку, увидел торчащие белесые иголки. Еж. Ворча и похрюкивая, вырванный из спячки зверь принялся вворачиваться в листья, совершенно не подозревая, что глядящий на него с неприязнью человек раздумывает, прибить  колючее тельце кинжалом к ближайшему корню или пощадить.

Не подозревавший дурного еж высунул на мгновение остроносую мордочку из листьев, вперился блестящими бусинками глаз в лицо Децима. Заверещит ведь, подумал тот, представив, как лезвие рассекает шипастое тельце. Живи, паршивец!

С вершины холма доносились голоса и мерный стук барабана. Похоже, поют. Женщины, причем немолодые: голоса надтреснутые, прерывистые.

Чем выше, тем кустарник становился гуще. Листья облетели, но верви были так густы, что змеящихся по земле солдат совсем не было видно.

Креону незачем знать об этом, слишком уж трепетно отношение батава к германским святыням, но Децим уже бывал  в этой роще. В далекой юности, едва попав в Германию, он не удержался. Щенячье любопытство раздирало душу, и он проник в священную рощу в предрассветный час, когда никого из местных не было поблизости. Ничего особенного не увидел, ни призраков, ни восстающих из небытия павших воинов в полном облачении, ничего. Только прогалина на самой вершине, окруженная белыми валунами, грязные, потерявшие цвет ленточки на ветвях и плоский камень в центре. Децим тогда даже подобрался к нему поближе, думал, известняк будет бур от запекшейся крови жертв, но нет, ни единого пятна. Сказки оказались сказками, а свевы – настолько мирным народом, что даже зубы свело от скуки и разочарования. Видимо, чего-то не заметил тогда, или жертвы начали приносить недавно.

Впереди показалась череда валунов, окольцовывавших поляну. Прибавив скорости, легат преодолел оставшееся до них расстояние в несколько секунд и осторожно выглянул из-за изъеденного дождем камня.

Поляна в полстадия диаметром. В центре алтарный камень. Вокруг, теснясь к белым валунам, группками по трое-четверо, стояли германцы: один постарше, в медвежьей шкуре, с золотыми цепями на шее, прочие моложе, крупнее статью, в простых кольчугах и шлемах – вожди и охрана. Прибыли отдать дань памяти Арминию, раздери его Цербер на сто кусков!

Децим насчитал две дюжины вождей. В основном свевы, их выдавала прическа – хитрый узел из волос на затылке. Было двое хаттов – дюжих мужчин средних лет с вислыми усами. Один херуск – согбенный белобородый старик, единственный без шкуры на плечах, одетый в расшитую красной нитью тунику и кожаные штаны.

«Перебить бы их всех, Германия разом станет податливой и тихой», – раздраженно подумал Децим.

Старухи, окружавшие алтарный камень, запели громче. Слов Децим не разобрал, видно, что-то совсем древнее, с волчьими подвываниями и хриплым бормотанием. Барабанная дробь нарастала, в хор вступили мужские голоса – воины из свевской деревни, столпившиеся как раз напротив залегших за камнями римлян.

Из толпы свевов выступил жрец в длиннополом одеянии некогда белого цвета, с вымазанным охрой безбородым лицом и длинными рыжими волосами. Отголоски времен, когда германцами правили женщины. Но на женщину он совсем не походил, слишком широкие плечи, огромный рост и лопатообразные кисти рук в мозолистых наростах. Подняв их к небу, он хрипло выкрикнул несколько слов, и все германцы на поляне поддержали его клич.

Обернувшись на свевов, жрец махнул рукой. Четверо дюжих воинов вышли из толпы, с четырех сторон взялись за алтарный камень и с натужным мычанием сдвинули вбок. Что ж, Марбод не лгал.  Под камнем зияла дыра широкого колодца.

Вперед выступил один из свевских вождей, с неизменным узлом на макушке и заплетенной в две косицы пегой бородой. Обведя взглядом людей на поляне, он заговорил, низким хриплым голосом:

– Братья, в прошлую осень я привел сюда свою дочь, которая опозорила мое имя и возлегла с римлянином. Я принес в жертву Вотану и Арминию ее, предавшую свой народ, и ее не рожденного ублюдка. Этой данью они должны были напиться и наесться всласть, и дать нам зиму мягкую, неснежную. Но мы ошиблись, зима была лютой, многие из нас не пережили ее. Я думал, они придутся  Арминию по вкусу, ведь римляне принесли в жертву своим богам его жену и не рожденного сына…!

– Вот заливает! – зашипел в ухо Децима Креон. – Сын Арминия в Равенне на арене выступает, уж который год. Я как-то ставил на него, выиграл двенадцать сестерциев, хороший боец! И мать его, говорят, до сих пор жива….

– …на этот раз Рейн послал нам ту, чья плоть сможет задобрить Вотана, да будет его рука крепка в час последней битвы, и Арминия, да славится его имя в веках и да восстанет он в час последней битвы!

– Покажи ее! – простуженным голосом потребовал старик-херуск. – Уж мне ли не знать, кто понравился бы моему брату!

Свев кивнул жрецу, тот понял без слов и махнул рукой куда-то в толпу. Воины расступились, и германские вожди разом ахнули. Никогда раньше им не доводилось видеть чернокожих. Высокую сухощавую нубийку, одетую в длинное белое платье, вели под руки женщины.  Рослые и крепкие, рядом с ней они казались рыхлыми и кряжистыми. Каштановые глаза нубийки были пусты, хитрые свевы не хотели портить обряд воплями и сопротивлением пытающейся спастись жертвы: одурманили ее. Явь теперь воспринималась ею сном, забавной грезой, на фиолетовых губах играла улыбка, капли дождя застыли на длинных ресницах и мелко вьющихся волосах.

Сердце Децима ухнуло вниз. Сейчас эти олухи дремучие кинут ее вниз, и никогда он не узнает, где золото! Он-то думал, вожди собираются для обсуждения грядущего восстания, будут делить украденную у римлян казну, но размах, похоже, не тот. Они, действительно, собрались лишь для того, чтобы принести жертву Арминию, а после упиться пиво под жареного кабана.

Женщины подвели нубийку к колодцу и стащили с нее через голову платье.

– Красивая, – прошелестел Креон. – Дикая кошка.

Он был прав, нубийка напоминала пантеру. Стройная, грациозная. При каждом движении под черной кожей, покрывшейся на холоде гусем, перекатывались мускулы.

На шею ей повесили ожерелье из медвежьих когтей.

– Тиарн, пусть это будешь ты! – сказал жрец старику-херуску, и тот, хищно улыбнувшись, двинулся к колодцу. Погладил нубийку по плечу, причмокнул и, отведя назад узловатую руку, резко толкнул ее в спину.

В этот миг раздался дикий вопль. Германцы разом повернули головы в направлении звука, и глаза их, как по приказу, расширились. Через гряду валунов перемахнул воин, по виду явно не германец, черноволосый, невысокий, в посеребренном панцире и шлеме с белым плюмажем. Следом, скривив рот в отчаянном крике, летел еще один, тоже брюнет, но статью проще, в обыкновенной кольчуге, зато с мечом.

Первый, в несколько прыжков достиг колодца и успел схватить нубийку за предплечье прежде, чем она канула вниз. Но сила, с которой он врезался в нее, была так велика, что оба, тесно сплетясь, зашатались на самом краю и сверглись бы в колодец, но второй воин вовремя схватил первого за широкий ремень, потянул назад.

По лицу старого херуска прошла волна гнева. В самоубийственном рывке он навалился на троицу. Одна черная женщина – хорошо, а два римлянина вдобавок – еще лучше, Вотан оценит! Не успевшие твердо устояться на земле, нубийка и римляне ухнули вниз, а старика в последний момент успел ухватить за длинные волосы жрец.

– Косс! –  от неожиданности Децим вскочил из-за укрытия. Младшего Севера не должно было быть здесь. Он приказал ему оставаться в подлеске. Но неугомонный болван все равно просочился в рощу!

Германцы потянули мечи из ножен. И легат заскрежетал зубами. Проклятье! Придется биться. Или договариваться? Заложив руки за широкий ремень, он вышел из-за валуна.

– Мы пришли за черной женщиной! Она – собственность наместника Верхней Германии Сервия Сульпиция Гальбы! – и, понизив голос,  сказал  батаву Тиуру: – Труби один раз.

– Это место священно! – завопил старик-херуск. – Смерть римлянам, ступившим сюда!

Он выхватил меч из рук ближайшего воина и кинулся вперед. Не доставая меча, Децим просто ушел в сторону. За спиной раздался протяжный вой буцины. Требий и Карса пригонят сюда три сотни всадников уже в ближайшие минуты, продержаться надо всего ничего.

Солдаты выбежали из-за камней и заняли оборону: сомкнули щиты перед командиром, оттеснив от него распалившегося  херуска.

Германцы, ринувшиеся было на римлян, остановились на мгновение. Построившиеся в черепаху противники казались неприступными. По опыту многие из свевов и хаттов знали, что римский строй несокрушим и очень опасен для неразумцев, кидающихся на него поодиночке. И лишь старик-херуск в исступлении осыпал римские щиты ударами. Но римляне даже не пытались поразить его. Легат надеялся обойтись без пролития крови и отдал приказ держать оборону, но не бить. Сейчас подоспеет подкрепление, и количество неприятеля отрезвит и без того колеблющихся германцев.

И в этот миг буцина взревела во второй раз, протяжно и хрипло.

– Что за…? – Децим обернулся и увидел, как Креон сваливает ударом в челюсть Тиура – батава-буцинатора. Тот повалился, как подкошенный, Креон занес гладий над незащищенным, заросшим светлой бородой, горлом. – Креон, стой!

– Он предатель! Теперь нам никто не поможет!

Видно, кто-то из германцев понимал по-италийски. Едва отзвучало эхо отчаянных слов Креона, как на сомкнутые щиты римлян обрушился град ударов.

---

 

 

<< предыдущая, 17 глава 1 книги

 

следующая, 19 глава 1 книги >>

 

К ОГЛАВЛЕНИЮ

 

© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.