- Когда мы доберемся до лагеря? – спросил Эмилий, чей серый в яблоках мерин шел рядом с гнедым жеребцом легата. Дорога была второстепенная, удаленная от рейнского тракта, но сработанная в лучших римских традициях – вымощенная известняком насыпь, остающаяся сухой в любую погоду. Она вела напрямик к лагерю германских легионов и проходила большей частью по открытой местности, населенной дружественным к метрополии людом. Но сейчас дорогу окружал еловый лес, темный, резко пахнущий хвоей после недавнего дождя.
– К завтрашнему вечеру. Если прибавим скорости, быстрее, – ответил Децим и обернулся, чтобы оценить возможности отряда: справятся ли солдаты с долгой рысью? За ним следом ехал Косс. Лошадь его шла медленно, степенно. Но не потому, что выбилась из сил. Она поймала настроение всадника, подстроилась под него. Или – что вернее – под них. За спиной Косса, тесно прижавшись к нему и обняв, сидела Сильвия. Голова ее покоилась на его плече. Он нежно поглаживал ее длинные каштановые пальцы, поминутно прижимался к ним губами.
– В Риме сейчас холодно, почти как здесь. Мы не задержимся там надолго. Уплывем туда, где всегда тепло. В Александрию. Сильвия, Сильвия….
Децим отвел взгляд. Почтенную Нонию, мать Косса, ждет потрясение. Таким молодого Севера он еще не видел. Отсутствующий взгляд, румянец, блуждающая улыбка – подобных мужчин недавний Косс презирал и не уставал обсмеивать. Над Децимом – в годину его развода и сопряженных с ним переживаний – потешался. Не впрямую, конечно, но до него доходили все эти вдоволь нагулявшиеся среди солдат слухи о том, что легат не в силах трезвым пережить и дня, страдает из-за Ульпии, изменившей ему с каким-то жалким комедиантом.
– Командир! – из-за поворота выскочил верховой разведчик, отправленный Карсой вперед. – Навстречу нам идет римский отряд. Человек пятьдесят, пятеро конных и повозка крытая, на походный лазарет смахивает.
Децим резко натянул поводья.
– Они видели тебя?
– Нет, командир. Я свернул в кусты, отъехал на полстадия, привязал кобылу, она дурная у меня, может заржать, если другую лошадь увидит. Вернулся к дороге, рассмотрел их.
– Знакомые?
– Мне нет.
– Сколько до них?
– Стадиев двадцать.
– Хорошо. – Децим повернулся к отряду:- уходим с дороги! – и уже тише Требию и Карсе сказал: – Пятьдесят человек и повозка – как бы это не наша пропавшая казна была!
– Она же – ты говорил – обратно по Рейну ушла, – возразил Требий.
– Это Публий так сказал. Но – сами подумайте – часть грабителей, причем, думаю, большая, под видом преторианцев мимо Лициния повезла в лес три повозки. На прогалине они выгрузили трупы, сожгли телеги и, по-вашему, испарились? Будь это германцы, расползлись бы они по родным деревням. Но раз это римляне, значит, им надо выбираться из Германии.
– Да, тут деньги не потратишь толком, – хмыкнул Требий.
– Да. Шевелитесь! – поторопил их Децим. – В кусты быстро!
Спустя полчаса Децим, задремавший в выстланной для сухости валежником придорожной канаве, услышал шаги и неразборчивый гул тихих, сказанных отрывисто слов. Осторожно выглянул. Разведчик не ошибся, действительно, римляне. Невысокие, коротко стриженные, они шли, загребая носками калиг, кутаясь в темные плащи и понуро опустив головы. И были совсем не похожи на беззаботных грабителей, везущих добычу. Жалобно поскрипывая, мимо Децима проехала повозка. Не грузовая, как ожидал легат, а паланкин на колесах, в каких обыкновенно путешествовали уставшие от тряски в седле престарелые сановники, женщины и дети или перевозились тяжело раненные.
Под рукой пыхтящего в ухо легата Требия подломилась ветка, и один из всадников – тот, что был ближе всех к обочине – резко повернул голову. В глубине темного капюшона Децим рассмотрел его лицо: близко посаженные карие глаза под широкими бровями, свернутый набок крючковатый нос, тонкие губы. Габиний, легат Двадцать второго легиона. Ошибки быть не может. Слишком приметен шрам, рассекающий диагональю лицо. Предмет солдатских шуток, он был получен не в бою, а в дешевом ариминском лупанаре, куда хмельной Габиний забрел в поисках быстрой любви и за единственную приглянувшуюся ему лупу сцепился с кем-то в драке.
Поблизости от залегших в канаве солдат, встрянув крыльями, взвилась в невысокий полет куропатка, и Габиний отвернулся, потеряв интерес к показавшемуся подозрительным месту под разлапистой елью.
Придержав лошадь, он наклонился к окошку в дверце повозки, спросил о чем-то. Возница натянул вожжи, лошади остановились. Ушедшие вперед вернулись. На кислых лицах сквозило недовольство. И страх. И многие из этих лиц показались Дециму знакомыми. Определенно, он уже не раз видел их.
Вспомнил. Вот этот, немолодой, лысоватый, с крупным бесформенным носом – центурион примипил 1 Четырнадцатого легиона Флор, герой многих битв, человек отважный, верный, но чересчур требовательный к солдатам и потому ими нелюбимый. А тонкорукий кудрявый юноша с румянцем на бледных щеках – трибун-латиклавий Двадцать первого легиона Гай Семпроний Флакк, поздний и единственный сын сенатора Гнея Семпрония Флакка.
– Это позор, – послышался звонкий, прерывистый голос молодого Флакка. – С таким – лучше не жить!
– Ты прав, – Габиний положил ему руку на плечо. – Но мы должны сообщить принцепсу. Он должен быть готов к новостям с севера.
– Он прикажет казнить нас! Лучше самим!
– Мы принесем ему весть и препоручим наши жизни его воле. Если он решит, что жить нам незачем, испросим позволения покончить с собою. Но, думаю, он пощадит нас. Мы ослы, бесспорно. Но искать и наказывать надо Корнелия Приска, раздери его Юпитер!
Укрывшийся под лапником Децим поперхнулся застрявшим в горле воздухом. Наказывать?! За что?! И сразу в его голове заработала мысль: их меньше пятидесяти, нас больше трех сотен, значит, не надо гадать, достаточно потребовать объяснений.
Едва заметно кивнув Карсе, Децим потянул из ножен меч, а сак, поднеся к губам тонкую дудочку, дунул в нее. Раздался переливчатый птичий зов. Знак солдатам, углубившимся в лес на две сотни шагов.
Двумя стремительными шеренгами всадники Децима выскочили с двух сторон на дорогу и в несколько мгновений окружили небольшой отряд Габиния. Кое-кто из его людей успел выхватить меч, но сразу стушевался перед числом неприятеля. Из канавы, отбросив лапник, выбрался Децим.
– Ты?! – рука Габиния стиснула набалдашник гладия, а глаза лихорадочно заметались по окружившим их всадникам. – Предатель!
Децим решительно направился к нему. Вороной жеребец Габиния нервно попятился, косясь по сторонам.
– Ты бы слез с седла, Публий, – Децим положил ладонь на шею лошади. – Неудобно разговаривать.
– Предпочитаю смотреть на тебя сверху.
– Не будь болваном, слезь, раз приказывают! – раздался хриплый голос. Дверца повозки отворилась, и в щели показалось пепельно-серое лицо, покрытое испариной.
– Сервий? – Децим не смог сдержать изумленного возгласа.
– Ты не обознался, – болезненно скривившись, отозвался Гальба. – Доволен? Я-то думал, что разбираюсь в людях! Ты играешь лучше Минея! Его Эдипу я верил, да сомневался. А вот ты убедил меня, что ничего, кроме вина, тебя не волнует в этом мире! Едешь к ним, да?
– К кому? – похоже, командующий германскими легионами бредит. Но остальные тоже глядят кисло, с осуждением.
Гальба зашелся кашлем, затрясся. Децим не сразу понял, что это смех.
– Сервий, я отправил к тебе гонца из Оппидума Убиорума, почему ты не ответил мне?
– Не было никакого гонца! – встрял так и не спешившийся Габиний. – Делай, что задумал! Все равно тебе не хватит четырех легионов! Вся империя против тебя!
– Гай! – из-за елей показался Косс верхом на лошади. Сильвия по-прежнему сидела позади него.
Флакк обернулся, брови его страдальчески изогнулись.
– Косс! И ты предал Гая Цезаря!
– Предал? Да мы… Мы орла Семнадцатого легиона нашли! И золото армии Вара!
Гальба и Габиний переглянулись, потом разом обратили взгляды к Дециму.
– Армии Вара?!
– Сервий, ты не получил мое письмо? – повторил свой вопрос Децим.
– Нет.
Легат вздохнул и принялся рассказывать обо всем, что произошло с тех пор, как, получив неприятную весть от Косса, он распрощался с Гальбой и покинул лагерь германских легионов. Подробно, со всеми деталями. Когда дошел до сечи в священной роще, Габиний, наконец, слез с лошади, а Гальба открыл дверцу шире и подался вперед. Стала видна наскоро перевязанная ключица. Сквозь бинты проступало кровавое пятно, с каждым мгновением расплывавшееся все больше и больше. Излишними движениями командующий растревожил едва стянувшуюся рану. Креон дернулся помочь ему, но тот отмахнулся: позже! Батав подчинился, но лицо скривил: патриции, сначала гонят лекаря, а потом бледнеют и валятся без чувств, стоит сказать, что рана загнила, и надежда на приятный исход ничтожна.
Когда Децим закончил, воцарилась тишина, прерываемая только всхрапом лошадей да бряцаньем оружия.
– Прости, – молвил, наконец, Гальба. – Но все действительно походило на то, что вы с Севером украли наше золото. Децим, – он поднял на легата воспаленные глаза, – легионы подняли мятеж. На третий день, что ты уехал, я проснулся от шума. Ко мне явилось человек пятьсот – все представители солдатской воли. От твоего Двадцатого был Гай Цинна, несколько центурионов. Требовали жалования. Я пытался взывать к их верности, но еле ноги унес. Габиний и Флор отбили меня от разъяренной толпы. Мы бежали. Позднее Гай, – он перевел глаза на латиклавия Флакка, – нагнал нас. Сказал, что Марк Курций, легат Двадцать первого, взял на себя командование всеми четырьмя легионами и выплатил солдатам из собственных средств по два ауреуса.
– Откуда взяться собственным средствам у этого болвана? – фыркнул Косс.
– Не знаю, – Гальба смахнул пот со лба. – Гай сказал, от передних до задних ворот наших лагерей вся дорога утыкана с обеих сторон крестами. Центурионы, трибуны, те, кто оставался верен нам и рискнул сказать об этом. Твоего префекта лагеря Тит Планций прибили к кресту, а перед тем выжгли ему глаза. Марка Анциту Цинна лично зарезал на глазах солдат, и те ревели от восторга.
– Как? Солдаты ведь любили Анциту! – не поверил ему Косс.
– Кончилась любовь! – с горечью ответил Гальба. – Этой ночью на нас напали. В темноте не поняли толком, кто. То ли германцы, то ли галлы из вспомогательных частей. Пешие, молчаливые. Накатили, полдюжины наших свалили, меня ранили. И исчезли. Я думаю, мятежники отправили нам вслед погоню, чтобы мы не сообщили принцепсу о бунте.
– А я думаю, это были германцы, – возразил Габиний. – Зарейнские. Они совсем обнаглели в последнее время. Грабят наши приморские поселения. Я собирался двинуть с Двадцать вторым легионом на север, поучить их манерам, да по-иному вышло.
– Чего хотят легионы?
– Денег. А вот чего хотят Цинна и Курций – не знаю, – Глаза Габиния его так и шарили по солдатам из отряда Децима. – Покажи орла!
Децим кивнул Требию. Центурион с благоговением снял с седельного крюка мешок с торчащим из него древком, вытащил, размотал тряпицу. Поднял штандарт на вытянутой руке. Габиний подошел, коснулся древка, провел по нему рукой, достав до хищно охвативших пьедестал орлиных когтей. Его глаза заблестели, а голос – когда он заговорил – дрожал:
– Он снова у нас, орел Семнадцатого….
– Если мы вернем его принцепу, он простит нас! – воскликнул Флакк.
– Мы вернем принцепсу легионы. Это важнее, – Дециму передалось настроение Габиния. Он взглянул на орла по-новому. Этот кусок металла на почерневшем от времени древке видел и славные победы, и многодневные переходы, и отчаяние попавших в западню солдат, ужас их жен и детей, видел их гибель, видел радость врагов и их глумление над телами павших. И долгие, долгие годы после этого пребывал во мраке. Но теперь он снова на свободе, а это значит, что Рим велик и вечен, и никаким варварам не удастся обратить в трепет латинян, пока те преданы империи и готовы отдать за нее жизнь. – Ваше право ехать к принцепсу. Я еду в лагерь.
– Я с тобой, – сказал Габиний.
Повиснув на дверце, Гальба с трудом приподнялся, обвел колючим взглядом своих людей и скомандовал:
– Поворачиваем!
– Они не станут нас слушать! Распнут вдоль дороги! – крикнул один из беглецов. Децим помнил его в лицо, но забыл имя. Сенаторский сын, то ли из Горациев, то ли из Фабиев.
С поразительным для его состояния проворством Гальба оказался рядом с ним. Мелькнуло лезвие, и юноша вскрикнул, с расширившимися от ужаса глазами посмотрел на торчащую из груди рукоять. По темно-зеленой шерсти плаща расплывалось бурое пятно. Командующий положил ладонь на круглый набалдашник пугио 2 и с силой толкнул, сенаторский сын упал навзничь, его ноги заскребли по плоским камням дороги.
– Какой храбрый стал, – шепнул Требию Карса. – Конечно, имея орла и золото, с солдатами договориться проще.
– Опять вся слава ему достанется, – с горечью ответил ему центурион.
– Но мы-то знаем. И молчать не будем.
– Не будем, брат.
Децим перевел взгляд с мертвого юноши на Гальбу:
– Надо торопиться, Сервий. Пока Цинна и Курций не успели ничего предпринять. Твои пешие пусть подсаживаются к моим сакам. Все лишнее бросайте здесь. Это корыто на колесах слишком медлительно. Сможешь ехать верхом?
Командующий кивнул, выпрямился, расправил плечи, сделал шаг, другой, и вдруг краски схлынули с его лица. Показательная расправа над паникером стоила ему слишком дорого. Пошатнувшись, он рухнул на вовремя подставившего плечо центуриона Флора.
– Без корыта не выйдет, легат, – проговорил тот сквозь зубы, таща тяжелое тело командующего к повозке.
– Значит, корыто поедет быстро. Отвечаешь за это.
– Поедет, – пообещал Флор, и в голосе его слышалось едва ли не преклонение. Требий даже улыбнулся от гордости за своего командира. Ведь было время – совсем недавно, когда солдаты легионов Гальбы едва ли не открыто поносили Децима Корнелия Приска, ведь у человека простого – а проще легионера только каша, которую он ест – вызывает уважение не преданность, не честность, а скорее удачливость и жестокость.
К вечеру достигли открытой местности – пологих холмов, поросших стянутой инеем травой. На одном из них встали на ночлег, окопавшись лагерем по всей военной науке. Продрогший в дороге Децим забрал у легкораненого легионера долабру 3 и, чтобы согреться, наравне с простыми солдатами разбивал плохо поддающуюся лопатам землю. К закату возвели вал, дно образовавшегося рва утыкали кольями. На ужин сварили пшеничной каши с мясом: вместе с Сильвией Косс ускакал в лес и вернулся с тушей матерого кабана, перекинутой через луку седла. Нубийка смотрела на него с восхищением, а он улыбался ей в ответ. Требию рассказал, что пошел на хряка с одним лишь кинжалом. И не получил ни царапины.
– Перед бабой выделывался, – буркнул центурион Карсе, но видно было – восхищен, как и Сильвия.
Мясо отдавало резким запахом. Для еды куда пригоднее мясо поросят, но каждый мужчина знает, что, коли хочет сохранить свою силу до преклонных лет, должен есть это пропитанное секретом самца мясо.
Устроившись спать между Креоном и Требием под кожаным тентом, вместившим четыре десятка бойцов, Децим долго не мог заснуть. Оба – и батав, и римлянин – похрапывали с двух сторон, мешали забыться, а в голову лезли ненужные мысли, сомнения, споры с самим собой. Легко сказать «Я возвращаюсь в лагерь!». Звучит красиво, мужественно. Но вот вернулся. И что? Цинна – предатель Цинна – мог наговорить им, один Марс знает чего. И даже денег дал, по два ауреуса из личного состояния Марка Курция. Боги, откуда у Курция столько средств? Его род разорен, и в военные Марк был отправлен отцом в надежде, что тот сумеет вытянуть из своего положения хоть какую-то выгоду, да с провинцией не повезло. В Германии легко лишиться головы, но нажиться – вряд ли.
Так и не уснув, Децим грубо растолкал Требия и Креона и выбрался наружу. Морозный воздух, предрассветный час. Небо в звездах. Есть надежда, что день будет солнечным. Так опостылели дождь, мокрый снег и сырость.
– Не спится? – услышал он голос. Обернулся. Возле еле теплящегося угольками костра сидел Косс. Тесно прижавшись к нему, дремала Сильвия.
– Да, – у легата возникло чувство неловкости. Будто помешал какому-то таинству. Нубийка во сне улыбалась, зубы белели в отблесках убывающей луны.
– Я счастлив, командир. Впервые в жизни. Но они ведь не примут ее, да?
– Не знаю, Косс, – ответил тот. – Она будет твоей наложницей, с этим ни твой отец, ни твоя мать спорить не станут.
– Я так не хочу. Она – совершенство. Никого красивее я не встречал! Я хочу, чтобы наши дети наследовали мне. Чтоб в них текла моя кровь и ее. А не рыхлой прыщавой овцы с жиденькими волосенками и глазами тухлого карпа!
– После смерти отца ты будешь волен делать все, что хочешь, – произнес Децим и тут же пожалел о сказанном. То ли показалось, и это был просто отблеск разгоревшегося из искорки пламени костра, то ли действительно в темных глазах Косса зажегся огонь. Поэтому пришлось исправить оплошность: – Но, разумеется, не стоит помогать отцу, пусть он не встретится с предками до срока.
Косс засмеялся.
Промаявшись еще час, Децим приказал трубить побудку. Габиний, оказалось, уже давно не спал, а мерил шагами лагерь. Наскоро позавтракав оставшейся с вечера кашей, снялись и легкой рысью двинулись дальше.
Холмистая равнина вскоре сменилась хвойным лесом, густым и темным.
Небо затянулось тучами, по шлемам застучали тяжелые капли.
– Прибавь скорости, – приказал Децим Флору, занявшему место возницы в повозке Гальбы.
– Где-то здесь нас и атаковали, – сказал ему Габиний, осмотревшись по сторонам. – Ты прав, на открытой местности спокойнее.
– Да, – кивнул Децим. – Стой!
– Что?
– Шум. С обеих сторон! – резко натянув поводья, Децим развернул своего гнедого. – Подтянулись! Быстро! В строй!
Раздался резкий тугой звук, потом еще один, и лес по обе стороны дороги наполнился треском и ревом.
Децим скатился с седла, выдергивая на ходу меч из ножен. Гнедой встал на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами. Из мускулистой шеи торчала наполовину ушедшая в плоть стрела.
Сплотившиеся в строй верховые выставили вперед скуты, укрылись за ними, поджав ноги и опустив головы, но животные, увидев гибель нескольких собратьев, дернулись врассыпную, сбрасывая с себя непривычных к седлу легионеров. Из-за деревьев показались первые нападающие. Германцы. Одни, прикрываясь круглыми щитами, размахивали мечами и палицами. Другие – с луками – стреляли на бегу.
Косс изо всех сил ударил лошадь пятками по бокам. Он не хотел драться, не хотел больше рисковать жизнью. Пусть теперь бьются другие. Но боги распорядились иначе: его лошадь вдруг повело, ее задние ноги подогнулись, а пальцы Сильвии, досель крепко обхватывавшие Косса, расцепились. Обернувшись, он увидел, как она падает назад.
Глухо стукнувшись спиной о землю, она всхлипнула, и из ее груди, пробив мускулы и кожу, вздыбился наконечник стрелы, вокруг которого принялось расползаться неровное багровое пятно.
– Сильвия! – Косс кинулся к ней, и взгляд его поймал несущегося прямо на него огромного германца, рыжебородого, плешивого. Какой-то частью сознания он понял, что гетере уже не помочь, и, если он будет сидеть подле нее, то умрет, не отомстив.
Вскочив, он бросился на германца. Но достать до него не успел: двое других преградили ему путь. Каждый был выше Косса на голову и вдвое шире, но это не остановило его. Кровавая пелена пополам со слезами застила глаза. Не успевая достать меч, он налетел на одного из великанов, вырвал у него топор, перехватил обеими руками и снес им пол-лица недавнего владельца. Второй оказался проворнее, продержался до подкрепления: трех воинов, вооруженных щитами и мечами. А рыжебородый стоял поодаль, под вековым дубом, устремившим в небо скрюченные ветви-руки.
Лошадь понесла Требия, взвилась на дыбы, и грузный центурион упал на спину. Отбивший о камни хребет, беспомощный, как перевернутый жук, он был бы мгновенно зарублен взметнувшим топор германцем, но Карса пришел на помощь. Один из немногих, кто смог удержать коня в повиновении, он налетел сзади, ударил варвара по голове нижней кромкой щита. Оглушенный, тот зашатался, и сак, развернув лошадь, всадил гладий в его широкую грудь.
– Орел! – закричал Требий. Вставший на четвереньки и замотавший головой, чтобы унять шум в ушах, он чуть было не пропустил, как один из нападающих, невысокий, юркий, явно еще подросток схватил упавший штандарт и кинулся с ним к придорожным кустам.
Отбив наскок престарелого германца, Децим успел подставить мальчишке подножку. Тот растянулся на земле, но тотчас подтащил под себя ноги, чтобы встать, и выпростал вперед руки, потянулся к покатившемуся по земле штандарту.
Уходя от выпада германской дубины, Децим прыгнул вбок. Походя раздавил подбитой подошвой скребущие по камням пальцы подростка и пнул орла к Габинию.
– Публий! Орел!
Габиний отбросил щит и потянулся к штандарту, но налетевший на него германец, лысый, с вислыми усами, оттеснил его от орла. А подросток вскочил и, прижимая изуродованные пальцы к груди, подбежал к штандарту, схватил его одними ладонями, перекинул подмышку и, спрыгнув с дороги, скрылся в густых зарослях.
Взвыв, Габиний с удвоенной яростью насел на германца, помешавшего ему завладеть легионной святыней. Опешив на мгновение, тот отступил. Но вместо того, чтобы воспользоваться замешательством противника и насесть на него, Габиний стремглав бросился вслед мальчишке.
Тяжелый топор застрял в спине неловко извернувшегося германца, но Косс не стал терять времени на то, чтобы вытащить его. Он толкнул ногой умирающего, но все еще стоящего на ногах противника в плоский зад, и отскочил назад, вытягивая, наконец, из ножен свои мечи. Гладий для левой, и длинный – спату 4 – для правой.
– Помнишь меня, трибун? – крикнул ему стоящий под дубом исполин. Поросшей рыжим волосом рукой он махнул двум оставшимся в живых противникам Косса, и те принялись обходить римлянина сбоку, отрезая его от товарищей и подталкивая к рыжебородому. – Я – Тенурик. Моего брата ты распял!
Вместо ответа Косс бросился на него. Описав в воздухе две замысловатые дуги, оба меча обрушились на хавка. Защищаясь, тот поднял руки, и левая кисть пала между бугрящихся корней векового дуба, а правая повисла на лоскуте плоти. Вождь закричал, согнулся, прижимая к груди извергающие кровь культи, и Косс, откинув гладий, схватил спату двумя руками и, размахнувшись, ударил его по незащищенному хребту. И сразу, не дожидаясь, пока тело Тенурика свалится в грязь у его ног, развернулся к германцам. Они отплатят за все!
Поглядывая по сторонам и стараясь не дышать, Публий Габиний Секунд шел через лес. Гул сражения за спиной постепенно затихал. То ли кто-то победил, то ли он слишком далеко отошел. Неважно. Все неважно. Орел зачаровывал его. А теперь упорхнул, исчез в новом плену. Найти, отбить. Или хотя бы увидеть еще раз.
Шорох сбоку. Верно, птица.
На плечо легла рука, обернуться Габиний не успел. Кто-то поддел его голень, одновременно дернув назад за ворот. Растянувшись на земле, он увидел над собой серое небо, почти полностью скрытое от глаз густой темной хвоей, и лицо Децима Корнелия Приска.
– Ты в своем уме, Публий?! – прошипел он. – Куда тебя понесло?!
– Орел!
– Возвращаемся! – Приск сжал плечо Габиния так, что тот сморщился от боли. – Вернем себе легионы, и хоть жизнь положи на возвращение орла!
– Ты возвращайся, а я пойду искать!
– Публий, тебя отпустили из лагеря живым, значит, уважают, все еще любят. Значит, послушают. Я пойду к ним первым. Если не уцелею, вся надежда на тебя. Гальба заносчив, не понимает солдатской души, сам знаешь.
– Хорошо, – еле заметно кивнул Габиний. – Отпусти. Больно.
Децим разжал пальцы. Поднялся. Появилось неприятное ощущение, будто кто-то следит за ним. Резко обернулся и вздрогнул от неожиданности: в десяти шагах от него стоял германец с обнаженным мечом в руке. Слева дернулась низкая еловая ветвь, и вперед выступил еще один, скрестил руки на груди. Справа, раздвинув густой орешник, показался третий, на губах его играла улыбка. На шорох сзади Децим не стал оборачиваться: и так ясно, там четвертый.
– Прости. Из-за меня и ты погибнешь, – проговорил Габиний. И сразу возразил сам себе: – Но ведь ты сам пошел за мной.
– Их всего четверо.
– Тебе мало?
– Справимся.
– Черепа двух римских легатов – достойная добыча! – крикнул один из германцев.
– Счисть плоть с двух любых голов, и говори всем, что это черепа римских легатов! – крикнул ему в ответ Децим. – Никто не сможет уличить тебя во лжи.
– А лучше скажи, что это черепа Цезаря Августа и принцепса Тиберия, – добавил Габиний и шепнул Дециму: – Приск, спина к спине. Мы прорвемся.
– Что вам надо, римлянам, в наших землях? – германец шагнул вперед. Меч в его руке угрожающе закачался.
– Нам в ваших, хавк, землях ничего уже не надо, – ответил Децим. – Что вы делаете здесь, в землях эбуронов 5, которые мирно уживаются с нами?
– Они приходят сюда с севера, чтобы грабить римские поселения, – ответил ему Габиний. – Ведь так, кусок ослиного дерьма? – поддев носком сапога еловую шишку, он пнул ее в германца.
Ощерив зубы, тот прыгнул вперед, но меч его не испробовал римской крови: извернувшись из-за спины Габиния, Децим пробил его горло мечом. И оба легата, не теряя времени, одновременно прыгнули в разные стороны. Габинию выпад удался, хавк упал, держась за перерубленное колено и воя от боли. Дециму повезло меньше, его противник оказался моложе и проворнее. Отскочив, он скрылся за деревьями. Четвертый, которого до этого Децим не успел рассмотреть, оказался совсем еще мальчишкой. Габиний дернулся к нему, и тот, вскрикнув, бросился наутек.
– Бежим! – Габиний схватил Децима за руку. – Пока они подкрепление не притащили.
Выскочив вслед за более быстрым товарищем на дорогу, Децим остановился, перевел дух. Дыхание от бега сбилось, сердце билось о ребра.
Дорога и обочины были завалены трупами германцев. Римляне, сгрудившиеся возле лошадей в тесную кучу, тихо переговаривались. Тяжело дыша, Децим подошел к Коссу. Стоя на коленях, тот обнимал тело Сильвии, его плечи вздрагивали мелко. Эмилий сидел рядом, гладил его по спине, тихо бормотал что-то. В шаге от них, с бледным невозмутимым лицом, стоял, опершись на суковатую палку, Гальба.
– Косс! – позвал Децим. Север повернул к нему голову. Застывшее в маску лицо, сухие глаза. – Возвращайся в строй, трибун.
– Мы ведь не бросим ее здесь? – тихо спросил Косс.
– Не бросим.
– Грузите павших в мою повозку! – приказал Гальба. – Как выедем из леса, погребем их и…, – едва заметное движение сбоку отвлекло его: пришедший в себя германец пытался уползти с дороги. – Взять его!
Варвар почти не сопротивлялся, когда два дюжих легионера тащили его к Гальбе. Повиснув меж ними в коленопреклоненной позе, он низко опустил голову, втянул ее в высоко задранные плечи. Из его уха тонкой струйкой сочилась кровь.
– Хавк? – спросил Децим.
Тот поднял на него глаза, кивнул.
– Почему напали?
Хавк не ответил. Он хотел жить, но лица римлян, что стояли перед ним, не обещали милосердия: жесткие рты, холодные глаза.
– Посмотри на того человека, – сказал ему Децим и кивнул на Косса, что сидел на земле и гладил Сильвию по жестким вьющимся волосам. – Это трибун латиклавий Косс Атилий Север. Уверен, ты, хавк, слышал о нем. Он может заставить говорить кого угодно. Даже когда он весел и беззаботен. А сейчас он очень на вас, хавков, разозлен. Вы убили его женщину.
Хавк с опаской посмотрел на Косса. Кто тот таков, он слышал от своего вождя. А также видел, как этот римлянин расправился с Тенуриком, а после зарубил еще двоих.
– Отпустишь меня?
Децим посмотрел на Гальбу.
– Рассказывай! – приказал хавку тот.
– Я с севера, – начал хавк. – Мы пришли сюда, чтобы….
– Грабить, – подсказал Децим.
– Урожай был скудный, – попытался оправдаться хавк. – Нам не хватило бы до весны.
– Пришли бы и попросили, – криво улыбнулся Габиний. – Рим щедр.
– Присоединились к Тенурику, его род давно сюда переселился. Он сказал, что легионы подняли мятеж, и новые командиры платят хорошие деньги тем из нас, кто готов послужить недолго. Мы и пошли. Он передал нам приказ устроить засады на всех дорогах, что идут от лагеря, надо де сбежавших командиров бывших убить. Ночью этой прискакали двое наших, сказали, что мимо них отряд римлян прошел. Они напали, но сил не хватило. Отступили поэтому. Тенурик собрал людей, и мы пустились в погоню. Смотрим, а вы обратно в лагерь едете, – он глубоко вздохнул. – Напали. Вот, – он с надеждой посмотрел на Гальбу, потом, не найдя в его глазах ни малейшего намека на милосердие, перевел взгляд на Децима.
Тот пожал плечами, отступил на шаг, развернулся и пошел прочь. За спиной послышался еле слышный лязг выдергиваемого из ножен гладия, сдавленный стон и глухой удар тела о землю. Повернув голову, краем глаза легат увидел, как Габиний вытирает меч о серую рубаху мертвого хавка.
<< предыдущая, 21 глава 1 книги
следующая, 23 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.