Рим – государство, боле всего напоминающее тело из плоти и крови. Если случилось где восстание, неурожай, нападение дикарей на рубежи, вести по дорогам – кровотокам – несутся в город Рим – мозг. Сообщают, и с принятым решением спешат обратно.
Открыв глаза, Децим почувствовал себя гибнущей империей. Ни одна частица его тела не осталась спокойной, молчаливой, каждая возопила о боли, страдании, затребовала помощи. Голова трещала от боли. От событий ночи остались смутные воспоминания. Схватка с Тимеем, речь перед легионерами, дрожащий от бессильной ярости Марк Курций, бегство верхом через лес. Бьющие по лицу ветви, крики, погоня.
– Ужасно выглядишь, – услышал он. Несколько раз моргнул, разгоняя влажную муть, застившую глаза, и светлое расплывчатое пятно обрело очертания, стало лицом склонившегося над ним Креона.
– Зато жив, – проговорил он, голос казался чужим, звучал глухо. – Что Карса?
– Легко ранен.
– Легионы Гальбы?
– Сегодня утром явились их посланцы. Склонили головы перед Гальбой. Десяток голов принесли в мешке.
– Голов? – Децим с усилием приподнялся.
– Марка Курция и прочих заговорщиков.
– Ослы, – он бессильно откинулся обратно на подушку. – Как мы теперь узнаем, где золото?
Креон не ответил. Децим повернул голову влево. Если приложить висок плотно к подушке, боль притупится. Взгляд упал на низкий столик в изголовье ложа, грубо сработанный, скорее смахивающий на табурет. На нем стояла глиняная кружка, источающая запах трав, и лежала тускло поблескивающим комком бронзовая цепь. Потянулся к ней, но Креон опередил: сгреб цепь со столика, протянул командиру.
– Зацепилась за луку седла. Когда тебя снимали с лошади, эта безделица упала в грязь. Я подумал, может, она важна для тебя.
– Важна? – Децим повертел в пальцах медальон. Плоский бронзовый кругляш без надписей, без отчеканенных богов или животных, размером в три дигита, с насечками на гурте. Интересный человек этот Тимей, Марк Курций, патриций, подчинялся ему, сам он замыслил свергнуть Гая Цезаря, а таскал на цепи дешевку. Быть может, она дорога ему как память? Что-то есть, не совсем плоская – под подушечками пальцев ощущался неявный рельеф, сглаженные впадины и выпуклости. Децим поднес медальон к глазам, но ничего не увидел. Слишком мало света. – Креон, открой окно!
Батав поднялся, распахнул ставни. Холодный воздух и солнечный свет. Стиснув от боли зубы, Децим сел на ложе, потом, схватившись за локоть Креона, встал. Голова закружилась, комната качнулась перед глазами, ноги стали ватными.
Пошатываясь, он дошел до окна, вдохнул полной грудью свежий воздух. Ребра жалобно отозвались болью.
– Здесь стерт профиль, – сказал он, наконец. Креон наклонился через его плечо, утвердительно гукнул. – И с обратной стороны тоже. Странно. Обычно орла чеканят. А здесь два профиля. – Напрягая зрение, Децим всмотрелся в насечки на гурте: – Год консула Гая Цезаря Августа Германика. За спасение товарища.
– Так это же…, – неуверенно начал Креон. – Это же наш год. Этот. Первый год, когда Гай Цезарь единственный консул.
– И что это значит?
– Не знаю, командир.
– Это воинская награда. Солдатская. Даже тессерарий получил бы медальон из серебра. А у Тимея из бронзы. Но он не солдат. Он бывший гладиатор, сам сказал мне, серьезный человек. В этом году какие войны были?
– Все войны выпали на нашу долю. Принцепс, правда, еще в Британский поход ходил….
– Ходил, – Децим ухмыльнулся, и едва стянувшаяся на разбитых губах кожа лопнула. – Отсиделись на берегу пролива, так и не переправившись. Спасать товарища там только от пьянства можно было. Креон, где головы, которые принесли Гальбе раскаявшиеся?
– Он увез их собой.
– Едем!
– Тебе надо лежать….
– Нельзя терять время! Золото не здесь, а в Риме, я уверен! Не знаю только, в чьих оно руках. Но руки эти до сих пор развязаны, и, пусть им не удалось с германскими легионами, империя велика, найти двадцать тысяч солдат, готовых продаться задорого, труда не составит! А наши к ним потом присоединятся, ведь своих денег все равно не получат, если я их не найду. Клада Арминия на четыре легиона не хватит.
– Да, – согласился Креон. – Не хватило. Солдаты уже ворчали, но Гальба самых голосистых приказал…, – батав легонько ударил себя ребром ладони по шее. – Без лишних свидетелей.
Децим вздохнул. Не виноваты легионеры, что Рим кипит от заговоров, мятежей и честолюбия. Стоит выразить недовольство, и вот ты сидишь в лодке, несущейся по сумрачной подземной реке, и тебе хитро подмигивает старик Харон. А ты всего лишь хотел, чтобы государство в лице командующего исполняло свои обязанности в отношении тебя, ведь ты свои выполнял добросовестно, служил, воевал, чтил устав и армейские порядки.
Лагерь Гальбы было не узнать. Ворота были наглухо закрыты, по периметру вала, в каждой из смотровых башенок, стояли, зорко всматриваясь вдаль, караульные. Вышедший навстречу центурион испросил пароль, ответом не удовлетворился и ушел, оставив Децима и Креона мокнуть под дождем.
– Проклятая погода, – пробормотал батав. – Только что солнце светило, и опять!
– Это твоя родина, парень, – усмехнулся легат.
– Моя родина севернее. Там если зима, то мороз, сухо, солнечно. Командир, когда выйдешь в отставку, давай поселимся на юге! Разорви его зад кровавым поносом, почему он так долго ходит?!
Словно услышав мысли Креона, ворота скрипнули, отворились, и давешний центурион выпалил:
– Наместник Верхней Германии Сервий Сульпиций Гальба готов принять тебя!
Децим кивнул ему и тронул лошадь. Легкой рысью они проехали по главной улице, ведшей меж казарм к преторию. Верно, пожар успели затушить вовремя. Вся передняя стена была черна, но вред зданию был нанесен незначительный. Перед преторием на длинных и тонких, вбитых в землю колах щерились отваленными челюстями отрубленные головы.
– Креон, – сказал Децим, когда подъехали вплотную к колам, – подержи мою лошадь, чтоб не дергалась.
Батав кивнул, спешился и крепко ухватил вороную кобылу легата за шею. А тот, пошатываясь и силясь удержать равновесие, встал на седло, ухватился за первый из столбов, вгляделся в мертвое лицо. Один из трибунов Четырнадцатого легиона. Спи спокойно, предатель.
– На шаг вперед, Креон.
Батав потянул лошадь, и та послушно переступила ногами. Едва не соскользнув по намокшей от дождя коже седла, Децим зацепился за следующий кол. Длинные вьющиеся волосы, острый подбородок, Момерк Семпроний, поэт, приехавший в Германию вслед за возлюбленным, трибуном латиклавием Двадцать второго легиона Луцием Випсанием. А вот и он сам, на третьем столбе. Парни, вы навеки вместе, как и мечтали, едко подумал он. И, словно в наказание за циничность, не удержался, упал, ударился задом о седло.
– Щель Венеры! Держи ее! – закричал он на Креона.
– Я держу! – откликнулся батав. – Ты сам в седле не пританцовывай!
– Молчать! Держи крепко!
Он снова встал на седло. Четвертый столб. Марк Курций. Пятый. Еще один трибун. Пожилой, заслуженный воин, снискавший должность доблестью и верностью. Куда тебя понесло, старый осел? Шестой. Центурион. Кажется, из Двадцать первого легиона. Не повезло тебе, парень, не к тем примкнул, прозорливость не была твоей сильной стороной. Седьмой. Неизвестный. Волевое лицо, несколько оплывшее в смерти, но сохранившее упрямое выражение. За ухом знакомые буквы. LAS. Интересно.
– Держи, – Децим снял голову с кола и бросил вниз. Креон еле успел поймать ее. Она запрыгала в его руках как надутый бычий пузырь, а лошадь, испугавшись, дернулась в сторону. Потеряв опору под ногами, Децим крепче ухватился за кол, а после съехал по нему вниз.
– Куда мне ее? – спросил батав, отводя пачкающийся трофей подальше от себя.
– В мешок. Мне надо еще четырех посмотреть.
Восьмой. Квестор, Четырнадцатый легион. Девятый. Трибун, Четырнадцатый легион. Десятый. Архитектор, должен был спроектировать лимес 1. Одиннадцатый. Плат Манций, центурион прими ординес Двадцать первого легиона.
Тимея нет.
Впрочем, Децим и не сомневался, что неуемный старик смог избежать участи соратников. Головы на колах – все сплошь рубаки, не отмеченные лишней мыслью, и юноши-идеалисты. Тимей – иной крови, враг опасный, умный, решительный, коварный, умелый в бою. Враг, который вызывает ненависть и уважение. А эти будят в душе недоумение и жалость.
Гальба ждал его в таблинуме.
– Корнелий Приск! Децим! – улыбнулся он, вставая. – Как ты? – и сам ответил на вопрос: – Вижу, нелегко тебе! Я сам бы приехал к тебе, зачем ты себя мучаешь?
– Сервий…, – Децим оглянулся по сторонам, – можно сесть?
– Конечно!
С облегчением он сел в кресло. Гальба устроился напротив.
– Сервий, скажи, ты был в селении Марбода, когда Гай Цезарь решил посетить дружественный Риму народ убиев?
– Был, – командующий заелозил в кресле, устраиваясь удобнее. Он изменился против последних дней. Черты обрели всегдашнюю надменность, свойственную человеку знатному, а темный, наглухо скрывающий голову плащ он сменил на пурпурную тунику и позолоченный панцирь с раскинувшим крылья орлом на груди. На запястьях сверкали золотые браслеты, с шеи свисал на длинной цепи наградной медальон с профилем Гая Цезаря. Как ауреус, подумал Децим, только вдвое больше.
Гальба перехватил его взгляд, посмотрел себе на грудь, улыбнулся криво:
– Получил от принцепса. За спасение товарища.
– Товарища? – Децим с трудом мог представить командующего, спешащего на помощь какому-нибудь легионеру.
– Тебя, – и пояснил, увидев, как брови Децима Приска в удивлении поползли вверх: – Гай Цезарь наградил меня за то, что я вовремя подошел со своими легионами и добил хаттов, иначе ты и солдаты Двадцатого пали бы все до единого. Он сказал, что обрадовался бы любой победе. Но сердце его горевало бы и орошалось кровью, будь ценою этой победы гибель Двадцатого легиона.
– Так и сказал?
– Да.
– А меня вовсе не наградил, – проговорил Децим. Отметил про себя, что прозвучало это жалко, как детская обида. – Позволь взглянуть?
Гальба снял с шеи цепь, протянул Дециму.
Принцепс. Волны кудрей, прямой нос, переходящий в высокий лоб, острый, выдающийся вперед подбородок, большие глаза – мало общего с живым Калигулой, но это он. Примелькавшееся на ауреусах чеканное изображение. На оборотной стороне женское лицо. Тонкие черты, фрукты и листья в пышной прическе. Юлия Друзилла, сестра Гая Цезаря. Неожиданно умерла. Одни поговаривали, что император убил ее из ревности. Другие – что истекла кровью в родах. Третьи дополняли вторых и распускали слух, будто ребенок был зачат Друзиллой от принцепса, и, увидев, какое чудовище появилось из ее чрева, она покончила с собой от ужаса. Децим молве не верил, смерть косит и молодых, и знатных, и вовсе не обязательны для нее скабрезные вкрапления. Однажды, в дни его юности, промучившись болями в животе три дня, умер молодой раб, привратник в доме отца. Подозревали кухарку, с которой у привратника была связь, и которой он предпочел другую. Отец в отравление не поверил, распотрошил мертвого раба и докопался – во всех смыслах этого слова – до истины. У раба засорился и воспалился кусок кишки. Дозрев, он разорвался, залил брюшину гноем. У раба отказала печень, и он умер. Отец обозвал тот случай кишечным засором и записал все подробности в один из своих бесчисленных свитков – хранителей знаний о человеческом теле, болезнях и их лечении. Жаль, что все сгорело в пожаре.
Децим вытащил из висящего на поясе мешочка медальон Тимея, сравнил с золотой наградой наместника Верхней Германии. Как близнецы. Только разного металла. Золотой – в первозданном виде. С бронзового – ссечены изображения принцепса и его сестры.
– Что это у тебя? – спросил Гальба.
Вместо ответа Децим протянул ему оба медальона.
– Похожи, – сказал Гальба, повертев их в руках.
– Сервий, ты должен знать, кому еще Гай Цезарь раздавал такие награды.
– Это важно?
– Мой человек, Карса, рассказал тебе, что произошло здесь, когда я приехал к Курцию?
– Сак? Да, я выспросил у него все.
– Тот человек, с которым я дрался, Тимей, ушел, исчез. Его головы нет на колах перед преторием. Этот бронзовый медальон я сорвал с него. Он остался у меня в руках после падения из окна.
– Да, сак сказал, что твой противник приземлился удачнее, прямо на тебя, вскочил и убежал, скрылся в толпе.
– Я его впервые увидел, когда он вместе со своим братом выдавал себя за кузнеца, примкнувшего в Оппидуме Убиоруме к моей второй когорте. Той, что я отправил встречать корабль с золотом. Он отлично знает здешние земли и обычаи. Из рассказа нубийки Сильвии мы знаем, что на унирему напали римляне под началом Тимея. Я уверен, этот человек был среди тех, кому принцепс вручал награды в германском походе. Я хочу знать, кому еще принцепс вручил такие награды?
Гальба задумался:
– Габиний вроде получил, золотую, но не за спасение товарища….
– Сервий, меня интересуют бронзовые.
– Не раздавал он бронзовых. Кажется, собирался кого-то из твоих солдат наградить, но Цезония, его жена, возмутилась, сказала, что это не награда, а оскорбление, ведь моих легионеров он одарил фалерами из серебра, а легион-победитель получит жалкую бронзу. Вспомнил!
– Что? – Децим подался вперед.
– Она с таким жаром защищала тебя, что принцепс вспылил, ударил ее, бранился, что какой-то Приск для нее дороже мужа и императора! Поэтому он не поехал в лагерь Двадцатого, разозлился на тебя. Женщины всегда так, хотят, как лучше, а выходит – хуже некуда.
Внутри что-то оборвалось. След потерялся.
– Что же получается, Тимей эту проклятую безделицу где-то в ином месте взял? – пробормотал Децим. Он резко откинулся назад, забыв, что спинка у кресла высока, и ударился затылком. – Сервий! Я знаю, кого нужно трясти, чтобы узнать, где золото и кто глава заговора!
– Кого?
– Клавдия! Дядюшку Гая Цезаря!
– Ты спятил? – Гальба ухмыльнулся и покачал головой. – Ты, верно, сильно ударился головой, когда упал из окна претория. И вот сейчас приложился об кресло. Откуда этот скудоумный может что-то знать?
– Марбод рассказал мне, что принцепс столкнул дядюшку в Рейн.
– Столкнул. Но где здесь связь с заговором?
– Подожди! Кто спас Клавдия?
– Какой-то раб, секретарь его, что ли.
– Гай Цезарь наградил его?
– Медальоном, – проговорил Гальба. – Повесил ему на шею, хлопнул по плечу, похвалил, сказал, что прости, мол, друг, золотой или серебряный дать не могу, слишком невелика ценность спасенного. И снова толкнул Клавдия под зад, но тот человек удержал его, не дал свалиться с пирса.
– Ему лет шестьдесят с виду, жилистый, лицо худое, морщинистое, седой ежик, черные глаза, гладко выбрит?
– Похож. Только тот был с бородой. Но ее отрастить или сбрить недолго. Но зачем он носил на себе эту безделицу? Она же выдала его!
– Тимей, как всякий гладиатор, тщеславен. Награда из рук принцепса – это награда из рук принцепса. Но профили с медальона он счистил, видно, чтобы не злить патрона. Подумай сам, Клавдий идеальный сообщник. Калигула не видит в нем врага, и в то же время Клавдий в курсе всего, знает обо всех намерениях и решениях племянника. А в случае смерти Гая Цезаря, не станет претендовать на власть, ни императорскую, ни консульскую. Когда я дрался с Тимеем, успел прочитать несколько фраз в письме, оставленном на столе Марком Курцием, – заметив недоверчивую гримасу на лице Гальбы, Децим пояснил: – Он меня бил лицом о столешницу, прямо в пергамент. Кое-что успел прочесть, пока кровь не залила буквы.
– Что ты прочел? – Гальба подался вперед.
– Не все помню… но, Сервий, все сводится к Клавдию. Там были слова, общий смысл которых в том, что Тимей – это человек, спасший писавшему жизнь, дальше было упоминание Рейна и слово «постыдный». Думаю, было написано «Марк, ты же помнишь тот постыдный случай на Рейне, когда никто, кроме Тимея, не решился мне помочь».
– Допустим.
– Дальше было про «двести талантов золота». Это жалование наших легионов, не находишь?
– Пусть!
– Потом…, – Децим нахмурился, виски загудели, буквы плясали перед глазами, но в слова складываться не желали. – Что медлить больше нельзя, что он боится смерти…. И что-то про Республику, – закончил Децим. – Я вспомнил, Флакк еще говорил, что принцепс заставил Клавдия купить должность жреца при своем культе и расплатиться за это всем своим состоянием. До этого он мог расплатиться с легионами из собственных средств, а так ему пришлось организовывать ограбление судна, а заодно поднимать наши легионы на мятеж. Как удобно – одной стрелой двух куропаток.
Гальба откинулся назад, задумался.
– Письма сгорели, Тимей сбежал….
– Надо отправить погоню.
– Отправим.
– Да, Сервий, еще: у одной из этих голов клеймо LAS за ухом. Я снял ее.
– Зачем?
– Прикажу забальзамировать.
– А, – потянул командующий. – И то верно. Надо остальные тоже сохранить. Послать родственникам. Или Гаю Цезарю? – его брови сошлись над переносицей, и он задумчиво продолжил: – Нет, принцепсу не стоит. Пока золото не найдем, пусть здесь будут, иначе он наши головы рядом выставит. Мятежники, а рядом болваны. Кстати, – он пожевал сухие губы, – а ведь я уже видел такое клеймо.
– Где?
– У гладиатора в Капуе. Он всех поборол. Я хотел купить его, но хозяин заломил слишком высокую цену.
– Гладиаторы, – повторил Децим. – Тимей – бывший гладиатор. Но не может ведь он быть главой заговора! Он не вожак все-таки, он верный пес. Не стал бы глава заговора рисковать жизнью и заниматься грязной работой!
– Согласен.
– Это кто-то из родственников Гая Цезаря. Курций начал говорить про род Юлиев, но Тимей помешал.
– Сестрички? – ухмыльнулся Гальба. – Агриппина и Ливилла 2?
– Они сосланы. Наверняка, мертвы. Я слышал, на том острове даже трава не растет.
– Всегда найдутся добрые рыбаки, готовые покормить бедняжек. Агриппина не пропадет, уверен.
– Не любишь ее? Я слышал, она была увлечена тобою.
– Корнелий Приск, – Гальба отвел взгляд, – ты что, всерьез поверил, что Агриппина способна полюбить такого, как я? Она меня иначе, как каракатицей, не называла.
– А как же тот скандал?
– Когда мать моей жены ударила ее? – наместник усмехнулся. – Только эта полоумная кляча и могла поверить в чувства Агриппины ко мне. Децим, она подбивала меня низложить Гая Цезаря. Обещала взамен высшую власть и себя в придачу. Я отказался. Она не из тех, с кем стоит иметь дело. Предаст при первой же возможности, гнилое семя.
Децим не стал спорить. С ним Агриппина была другой. Страстной, нежной, ласковой кошкой, а не зубастым крокодилом, которого рисовал на словах Гальба.
– Сервий, мне надо в Рим.
– К принцепсу? – удивился Гальба.
– К Клавдию. Потолкую с ним. Он, хоть и недалекого ума, а должен понять, что в его интересах не таиться и сказать нам, где золото и кто глава заговора.
– Взамен пообещай ему сохранение в тайне его участия. А как золото окажется у нас, принцепс все узнает. Измена должна караться. Бери с собой своих всадников, тех, с которыми занимался поисками. Проверенные ребята, тебе их хватит, – заметив удивление на лице Децима, пояснил: – Твой Двадцатый должен присоединиться к Двадцать первому. Габиний поведет их на хавков. Хочет отомстить им за разоренные приморские поселения. И отбить обратно орла Семнадцатого легиона.
Децим тяжело вздохнул. Только что у него отобрали легион. Прекрасное утро.
– По возвращении Двадцатый снова твой, – правильно истолковав гримасу на лице собеседника, сказал Гальба. – Я приказал отлить из бронзы копии орлов наших легионов и позолотить. Если Габинию не повезет, орлы врагу не достанутся. Пусть варвары приплясывают над подделкой. Надо быть хитрее, чем болван Вар.
<< предыдущая, 26 глава 1 книги
следующая, 28 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.