Миновал полдень, и солнце, светившее ярко последние два дня, исчезло за сизыми тучами. Походило на то, что Германия, как ревнивая жена, отправила им вслед непогоду и дождь. Начавшись с мелких редких капель, он быстро набрал силу, забарабанил по шлемам солдат.

Децим поднял руку, давая знак к остановке. Такой дождь проходит быстро. Лучше переждать его в роще, и остаться сухим, чем промокнуть насквозь, но выиграть полчаса времени. До Церы ¹ оставалось не более двух миль. А после – еще часов пять-шесть неторопливой рыси по Аврелиевой дороге, и на горизонте покажутся холмы Вечного города.

Прислонившись спиной к толстому стволу  вяза, Децим наблюдал, как полсотни ауксилариев устанавливают кожаный тент, собирают валежник для костра, подвешивают над ним котелок для каши. Есть не хотелось, а вот пить – да. Не воды, разумеется, а вина, крепкого терпкого, с примесью забродившего меда – такого, что в чести у крестьян, селящихся под Базилией. Во фляге осталось немного, Децим потянулся к ней, но передумал. Рассудок должен быть трезв, кристально чист, как горный ручей. Слишком многое зависит от исхода сегодняшнего дня. Клавдий должен заговорить, рассказать, где золото, назвать имена заговорщиков.

Гальба позволил Дециму дойти вместе с  Двадцатым легионом до Новоесиума, поселения-порта на западном берегу Рейна, откуда Габиний намеревался начать свой карающий поход на хавков. Карса остался в лазарете в лагере Гальбы, а с Требием простились в Новоесиуме, откуда, произнеся перед своим легионом напутственную речь, Децим отбыл вверх по течению. На борт  триремы вместе с ним вошли полторы сотни солдат. Спустя пять часов миновали Оппидум Убиорум. Косс с Эмилием призывали его причалить хотя бы на час, справиться о здоровье Лициния, но Децим отмахнулся от них. Азарт гнал его вперед.

Через сутки достигли Могонтиака ², пополнили там запас продовольствия и фуража для лошадей, а после еще два дня выгребали против стремительного течения до Базилии.

Переночевав, пересели в седла и, преодолевая по шестьдесят миль в день, на пятые сутки добрались до Медиоланума ³, где Децим отпустил три четверти своего отряда обратно. Здесь начинались италийские земли, сравнительно безопасные для путников. Слишком большой отряд непременно вызвал бы подозрения, лишние вопросы. Государство наводнено шпионами и соглядатаями. И какой-нибудь излишне ретивый вполне мог принять конный отряд во главе с легатом за авангард поднявшего мятеж легиона.

Еще четыре дня по дороге Эмилия Скавра занял путь от Медиоланума до Пиз. Обойдя город стороной, заночевали на берегу Арно.

Наутро вышли на  Аврелиеву дорогу, что вела по западному побережью италийских земель прямиком в Рим. Одна из самых лучших в империи, она поражала многолюдьем, загруженностью, вереницами повозок, всадников, пеших путников. Поэтому отряду нередко приходилось сходить с нее, пускаться в обход по крестьянским тропам или вовсе пробираться меж лесистых холмов по полному бездорожью.

Чем ближе Рим, тем тяжелее ноша на сердце. Двенадцать дней бесконечной скачки, похожие один на другой трактиры с кислым вином и сырной похлебкой, жесткие, отдающие заплесневелым сеном тюфяки для сна – он намеренно выбирал захудалые постоялые дворы, такие, куда патрицию или просто богатому человеку показаться зазорно.

Через города проносились стремительно, ни с кем не заговаривали: незачем кому бы то ни было знать, что легат Приск покинул расположение своего легиона в Германии, и скачет во весь опор в Рим.

Раздался крик, лязг оружия. Децим открыл глаза. На опушку, пятясь, вышел Эмилий. За ним, уперев острие гладия ему в грудь, тяжелой поступью шел мужчина средних лет в форме легионера. Кусты вокруг зашевелились, из них показались другие бойцы, все в форме регулярных войск.

– Вы окружены! – сказал последний из вышедших, довольно молодой еще италиец в шлеме центуриона, со знаками отличия прими ординес. – Сопротивление будет расценено как преступление против государства и принцепса Гая Цезаря Августа Германика!

– Так вы из претория? – воскликнул Эмилий и дернулся к нему, но пожилой легионер ткнул его в грудь уже по-настоящему, не угрожая, а честно предупреждая: двинешься еще хоть на дигит, заколю!

– Здесь я задаю вопросы, – ответил ему центурион.

Децим выступил вперед:

– Я легат Двадцатого легиона Децим Корнелий Приск. Еду в Рим с заданием от Сервия Сульпиция Гальбы, наместника Верхней Германии.

– Легат Корнелий Приск, – центурион почтительно качнул головой. – Не в моем праве задавать тебе вопросы. Но у меня есть приказ моего командира: сообщать ему о войсках, движущихся с севера.

– Мой отряд – не войско, – заметил Децим. – Приказано сообщать, сообщи. Но мы не представляем опасности для принцепса.

– Я уже сообщил. Мой легат приказал…, – центурион помедлил, подбирая слова. Видимо, его командир в словах был не так стеснен, как его подчиненный незнатного происхождения, вынужденный говорить с максимальным почтением, – приказал… настоятельно попросил тебя проследовать за мной.

– Кто твой командир?

– Не имею права ответить.

– Принцепс?

– Нет, – центурион вздохнул, решился: – Мне приказано… притащить тебя и твоих людей к моему командиру, – он склонил голову и отступил на шаг: выражение лица Децима ему не понравилось, патриции – племя невыдержанное, выпустит кишки, не посмотрит, что в численном меньшинстве. И, словно в оправдание, добавил: – Со мной целая когорта. Те, кого ты видишь, лишь малая часть. Прочие стоят поодаль. С луками наготове.

– Пусть выйдут, – Децим положил ладонь на рукоять меча.

– Хорошо, легат Корнелий Приск, – не оборачиваясь, центурион поднял руку, разжал и сжал снова кулак.

На поляну начали выходить легионеры, в сегментных доспехах и начищенных шлемах. У половины в руках были луки, у половины – обнаженные мечи.

– Не врал, – буркнул Косс, подойдя к Дециму. – Мне кажется, я этого малого видел где-то, – он кивнул на центуриона. – Никак не вспомню, где. Но точно видел!

Центурион трибуна услышал, бросил на него взгляд. Глаза его на миг расширились, губы сжались в нить, лицо стало мрачным.

– Прошу, легат, трибун, следуйте за нами!

Децим скрипнул зубами. Член Юпитера, что за новое испытание?! Казалось, до самого Рима не должно быть боле неожиданностей! Но нет…. Похоже, командир у этого переволновавшегося центуриона решительный, придется идти.

Заметив колебания Децима, центурион сказал:

– Легат Корнелий Приск, считай, это приказ самого Гая Цезаря. Он наделил моего командира неограниченными полномочиями во всем, что касается…, – он осекся, отвел взгляд. Верно, посчитал, что сболтнет лишнего. – Прошу, легат!

– Оружие останется у нас.

– Не смею требовать иного, – центурион облегченно перевел дух.

– Долго идти? – поинтересовался Косс.

– Меньше мили.

– Я поеду верхом.

– Боюсь, нет, трибун.

– Боишься, ускачу? Хорошо, – Косс пожал плечами, – прогуляемся! – он шагнул к своей лошади,  вытащил из седельной сумки холщовый мешок. Поймал на себе внимательный взгляд центуриона. – Здесь кости моей любимой.

– Сочувствую, Атилий Север. И скорблю вместе с тобой.

– Знаешь меня?

– Идем! Прошу!

Окруженные плотным строем легионеров, солдаты Децима покинули опушку. Центурион не стал выводить их на дорогу, напротив, повел прочь от нее, через рощу, к крестьянской, раскисшей от дождей тропе.

– Куда мы идем? – спросил Косс у пожилого легионера, но тот промолчал, лишь показал глазами на широко шагающего впереди центуриона. – Ясно, брат. Тебе по ребрам наваляют, если хоть слово скажешь. С дисциплиной у вас в легионе хорошо, на зависть другим. Как говоришь, вашего легата зовут?

Легионер открыл рот, но вовремя опомнился, захлопнул его, а на Косса посмотрел с неприязнью. Трибун расхохотался, наклонился к уху Эмилия, зашептал едва слышно:

– Вот ослы, даже оружия не отобрали!

– Что ты задумал?

– Можно было бы хоть сейчас бежать, – ответил Косс. – Но мне интересно стало, к кому мы идем. Я так думаю, мечом я и там поработать успею. Может, кого стоящего зарублю. А сейчас… жалко мне этих простых парней. Они мне ничего не сделали, а я им кишки наружу! Нехорошо!

– Смотри!

Косс посмотрел вперед, из-за спин впереди идущих показалась укрывшаяся меж высоких, поросших кустарником, холмов долина. В ней строгим квадратом размешался лагерь легиона. Рвы, укрепленный вал, снующие верховые.

Навстречу им из ворот выехало несколько всадников. Дожидаясь, они спешились, принялись переговариваться друг с другом. Впереди стояли двое, один в сверкающем серебром панцире и посеребренном же шлеме с белым плюмажем. Второй – очень высокий – плотно закутавшийся в плащ, с надвинутым на лицо капюшоном.

Пытаясь лучше разглядеть воина в панцире, Децим щурился, даже прибавил шагу. Эти движения, манера бить по бедру рукой, пружинисто переминаться с ноги на ногу, дергать назад головой, словно откидывая непослушные пряди волос – повадки норовистого жеребца, застоявшегося в стойле! Ошибки быть не может! Он обогнал конвойных, грубо оттолкнул в сторону центуриона.

– Друз!

Воин в серебристом панцире посмотрел на него, загорелое лицо расплылось в улыбке:

– Отец! – он раскрыл объятия, сжал в них Децима.

– Друз, – легат чуть отстранился от него, посмотрел в синие глаза. Словно в зеркало, которое отражает не тебя нынешнего, а тебя прошлого, молодого человека возрастом чуть за двадцать. – Это лагерь Тринадцатого легиона?

– Да, отец.

– Но ведь вы должны быть в Виндониссе.

– Тайный приказ Гая Цезаря, – высокий человек, стоявший рядом с Друзом, откинул с лица капюшон.

– Долгих лет тебе, Луций, – медленно проговорил Децим, отмечая про себя, что легат Тринадцатого легиона ужасно выглядит.  Когда-то Луций Атилий Север был очень красив, настоящей римской красотой, мужественной, хищной. Высокий лоб, резкие черты лица, нос с горбинкой, впалые щеки, чеканный подбородок и темно-зеленые, как жертвенное германское болото, глаза. Сейчас он походил на человека, источенного болезнью. Под глазами залегли черные тени, их белки были красны от лопнувших сосудов. Кожа обтягивала скулы. Начавшие седеть каштановые волосы торчали во все стороны, как у последнего нечесаного варвара, а щеки заросли щетиной. Подобное небрежение к собственной внешности было старшему Северу несвойственно. Верно, болезнь серьезна, решил Децим, и грызет его уже давно, и странно, что Косс, его сын, ничего не знает об отцовском недуге. – Тайный приказ?

– Такой тайный, что его никто в глаза не видел! – хохотнул Друз.

– Друз! – лицо Луция Атилия Севера дернулось в гримасу.

– Прости, командир, – Друз посерьезнел, но ненадолго: – Кого я вижу! Это же Косс!

Косс с неотлучно следующим за ним Эмилием почти бегом припустил вперед, едва узнал в стоящих впереди людях Друза Корнелия Приска и своего отца. С обоими обнялся, сердечно, по-германски.

– Отец, это Марк Эмилий, – обернулся он на застывшего Эмилия. – Гвардеец претория, мой друг.

Эмилий не раз слышал выражение «раздевать взглядом», однажды и сам испытал неприятное чувство, когда торговец на рынке масляно смотрел на него, пятилетнего, а после ущипнул за мягкое место и поманил, покачивая в пальцах деревянной лошадкой, за занавесь, ведшую в подсобку. Мать тогда вовремя заметила, пригрозила сластолюбцу доносом. Взгляд Луция Атилия Севера не раздевал. Он сдирал кожу, по малой толике отделяя ее от мускулов, а после принимался за них. Отведя глаза, Эмилий подумал, что насколько симпатичен ему Косс, настолько страшен и неприятен его отец.

– У нас столько всего произошло, отец! К нам Гай Цезарь отправил золото в уплату….

– Косс, – в свою очередь оборвал своего заместителя Децим. – Ты дал обещание.

– Прости. Но про Сильвию можно?

– Да.

– Отец, я в Германии встретил свою любовь….

Луций сдержано улыбнулся, а Эмилий зажмурился: сейчас Косс расскажет, что Сильвия была безродной лупой, и этот надменный патриций скажет какую-нибудь гадость, а Косс рассвирепеет….

– Она была нубийкой, красивой, высокой, почти с тебя ростом – представляешь?  Грациозная, как пантера! Ее убили проклятые хавки! Я хотел жениться на ней, я….

– Жаль,  – голос, приятный, низкий, хриплый, как от простуды. Эмилий открыл один глаз. Луций  смотрел в лицо сына так же пристально, как недавно на самого Эмилия, но Косс взгляда не отводил, видимо, привык. – Ты изменился, Косс. Стал совсем взрослым, – он улыбнулся. – Тебе идут печаль и боль. Но я бы предпочел видеть счастье на твоем лице.

– Ты бы позволил мне жениться на ней? На бывшей лупе, черной?

– Если верить слухам, Гай Цезарь скоро женится на своем молоссе ⁴. Вряд ли ты удивил бы меня.

Косс посмотрел на мешок в своей руке.

– Здесь ее кости. Ты позволишь урне с ними быть среди наших предков?

Бескровные губы Луция Атилия Севера нервно дернулись:

– Косс, Децим, почему вы здесь, а не в Германии?

Косс хотел ответить, но Децим тронул его за локоть:

– Задание Гальбы. Тайное. Я здесь с небольшим отрядом. Никакой угрозы принцепсу, как видишь. Мне необходимо попасть в Рим, переговорить с Клавдием, дядей Гая Цезаря.

– Клавдием?

– Да. Это касается наших дел в Германии…, – Децим вдруг решился: – Наши легионы подняли мятеж, хотели идти на Рим, низвергать императора. Нам…

– Тебе! – перебил Косс. – То была твоя победа.

– Да, моя, – не стал упорствовать в скромности Децим. – Мне удалось их переубедить. Но с этим мятежом не все ясно. А Клавдий, по моему разумению, должен многое знать.

– Он – заговорщик?

– По меньшей мере, он заговору сочувствует.

– Ты собираешься отдать его Калигуле, как ягненка на заклание?

– Я собираюсь узнать правду. Гай Цезарь отправил нам золото для выплаты жалования легионам, но его украли, вырезали полсотни преторианцев охраны, один Эмилий уцелел. Пока я искал казну, начался мятеж. Но мы вернули наших солдат под штандарты Гая Цезаря, изыскали средства на оплату жалования. Но, где золото, по-прежнему не знаем.

Луций задумался, обвел взглядом изможденных долгой дорогой солдат Децима, своих легионеров, сытых, выспавшихся, одетых в начищенные доспехи.

– В Рим с таким большим отрядом ты не въедешь незаметно, Корнелий Приск.

– Я собирался оставить их в предместьях. Взять с собою только нескольких человек.

– Хорошо, – кивнул Луций и прибавил неожиданное: – Я поеду с вами.

– Ты?

– Мне нужно в Рим. Туда как раз, где дом Клавдия.

– У него много домов. Я был намерен обойти их все.

– Твоя задача упростилась. У Клавдия остался только один дом, на Палатине. Гай Цезарь отобрал у него все. У меня есть дело… там… поблизости.

– Как хочешь. Как сказал твой центурион, у кого больше солдат, тот и прав.

– Надеюсь, ты не зол на него?

– Нет.

– Косс, ты останешься здесь. Отдохни и….

– Нет, я поеду в Рим, отец! – голос Косса был тих, но решителен. – Я слишком много пережил там, в Германии, чтобы не быть свидетелем развязки.

– Тогда и я! – вторил ему Друз. – А потом мы вместе завалимся в лупанар Помпонии Грецины, лучший в Риме!  Там много черных девок, Косс!

– Такой, как Сильвия, там нет, – Косс улыбнулся грустно. – Я бы просто выспался. Но сначала хочу вытрясти из этой старой обезьяны, где наше золото.

Его отец распорядился привести лошадей. Дециму достался парфянский скакун, гнедой, с тонкими мускулистыми ногами и заплетенной в косицы гривой. Хорошая лошадь, подумал он, поглаживая ее по шее, при случае на ней можно вырваться далеко вперед. Что-то странное было в поведении старшего Севера, Децим уже пожалел, что рассказал ему все. Поэтому лучше продумать все пути: к отступлению, к нападению, к бегству.

Наступив на спину пригнувшегося к земле легионера, Луций влез в седло крупного вороного жеребца. С удивлением Децим отметил, что он не стал надевать ни панциря, ни шлема. Только широкие браслеты на запястьях, почти наручи. И два меча. Как у Косса. Только тот носил длинную спату и короткий гладий, а Луций – две спаты.

Поскакав галопом по Аврелиевой дороге тридцать миль, они переехали через Тибр по мосту Цестия, едва стемнело.

Завидев впереди отряд преторианцев, свернули в ближайший проулок: гвардейцы могут оказаться ретивы, препроводить легата Приска к префекту претория, а тот – к императору, встречаться с которым Дециму до времени не хотелось. Негоже занимать время цезаря пустыми подозрениями, к нему надо идти, имея на руках все факты, все признания, все имена.

Ведя лошадей под уздцы, они вышли из переулка, прошли полстадия по Широкой улице, свернули направо. Ловя на себе, и особенно на сверкающем серебром сыне взгляды прохожих, Децим подумал, что Луций был прав. Из всех он был одет наименее приметно,  лица почти не было видно за капюшоном. Децим же после сверкающего сына был заметен более прочих: рассеченная бровь, опаленные волосы, ожог на виске, отливающий желтым синяк под левым глазом. Вслед сыну оборачивались женщины, вслед Дециму неслись приглушенные смешки.

Луций шел первым и уже собирался выйти на Капитолийский взвоз, как вдруг отшатнулся назад:

– Стойте!

– Что случилось?

– Там преторианцы. И твои соплеменники, батав. Личная охрана императора. Гай Цезарь здесь.

Децим осторожно выглянул из-за угла. Возле закопченного давнишним пожаром здания напротив два десятка преторианцев и полдюжины германцев в черненых панцирях.

– Здесь лупанар, – тихо сказал Луций и добавил с тенью удивления в голосе: – Из дешевых.

– Это Вописк, – вполголоса проговорил Эмилий. – Мой товарищ. Тот, что возле колонны стоит.

– Не высовывайся, – Луций тронул его кисть, и Эмилий отдернул ее, будто ошпаренный.

Люди по улице шли, словно тени, держась противоположной лупанару стороны, старались ускорить шаг, быстрее миновать самодовольно ухмыляющихся преторианцев и свирепо хмурящихся батавов. Так же, как прочие, прижимаясь к стене, шел мужчина, неся на руках маленького мальчика, за ним, отстав на полшага, шла молодая женщина. При взгляде на них, Децим на миг забыл об опасной близости Гая Цезаря, улыбнулся. Сразу видно: ветеран. Поступь такая, какую только после многолетних маршей приобретешь, широкие плечи ссутулены, но только чуть. Возраст под пятьдесят. Зато женщине едва за двадцать, красавица, смуглая, с черными, как смоль, волосами, струящимися по спине. Все понятно: солдат вышел в отставку, получил честно отвоеванное у судьбы денежное содержание, женился на молодой красавице, она родила ему сына, и теперь он торопится жить после двадцати лет муштры и лишений. Приятно видеть таких солдат.

С хохотом, криками и руганью из лупанара вывалилось человек десять. Ветеран с семьей оказался прямо перед ним. Один из гуляк, высокий, разодетый в шелка, с вьющимися рыжеватыми волосами,  с радостным возгласом выхватил мальчика из отцовских рук. Его отец бросился к ним, по старой армейской привычке потянувшись к правому бедру. Пальцы рассекли воздух в том месте, где обычно была рукоять гладия.

– Пес! – крикнул другой, полноватый блондин, и, выхватив из ножен опешившего преторианца меч, вонзил его в живот ветерана. Его жена закричала, кинулась на блондина, успела ногтями содрать ему кожу с лица, но тот для своей комплекции был удивительно силен и быстр: резко выкинув вперед ногу, он ударил женщину в живот.

– Ха! Какой малыш! – не обращая внимания на дергающееся в агонии тело ветерана и стоны его согнувшейся от боли жены, рыжий поднял мальчика на уровень своих глаз. – Какой пирожок! Вот кого я хочу, а не этих перезрелых старух! – второй рукой он принялся шарить в складках своих шелковых одежд. Запутался, пытаясь освободиться от многослойного одеяния, разозлился, встряхнул ребенка. Его мать вскочила, кинулась к нему, рухнула на колени, обхватила его голени.

– Прошу! Оставь его!

– Оставлю, милая. Конечно, оставлю.  Когда наиграюсь! – он пнул ее ногой, а с мальчика сдернул тунику. Смуглое тельце забарахталось в его вытянутой руке. – Держите ее, пусть смотрит! Хочу видеть ее глаза!

Блондин обхватил женщину, но не удержал. Лягнув его в пах, она вырвалась, вцепилась в рыжего, забила руками по его груди и животу. Он свалил ее ударом в лицо, и тут же выпустил ребенка из рук, толкнул его, растянувшегося на брусчатке, ногой. Тельце отлетело на несколько шагов, врезалось в угол дома.

– Держи ее за волосы, Марк! – крикнул он блондину. – А меч отдай мне!

– Будь проклят! – прошипела женщина.

Внимательно глядя ей в глаза, рыжий медленно провел лезвием по ее горлу. Кровь брызнула на его шелковые одежды, и он засмеялся. Подскочив, прыгнул на распростертое тело ветерана. Сквозь разошедшиеся края длинной раны полезли сизые внутренности.

– Погадаем на потрохах! – захохотал он.

Кровь заледенела в венах Эмилия. Но больше поразил Вописк, товарищ, что взирал на это с явным удовольствие и интересом.

– Это кошмар, – прошептал Эмилий. – Кошмар!

– Кошмар – то, что он делает с империей. А это – шалости, – отозвался Луций. И Эмилий отодвинулся от него. Чудовище. Такое же, как Калигула, что хохочет, вытягивая кишки из живота мертвого солдата. Почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, обернулся: Косс.

– Переулками до дома Клавдия доберемся быстрее, чем будем ждать, пока цезарь наиграется. Я здесь каждый закоулок знаю!

– Гай, отнесем его в храм Юпитера! Будет жрецам петушок для гаданий! – крикнул кто-то молодых людей из окружения Калигулы.

– Да! И бабу тоже!

Едва Гай Цезарь со свитой, унося с собой трупы ветерана и его жены, исчезли за поворотом на Палатин, Луций, бросив поводья своего жеребца, вышел из темноты проулка, подобрал с мостовой брошенную детскую тунику, подошел к лежащему ребенку. Его костлявые плечики вздрагивали. Из домов и переулков стали выходить люди, они тихо переговаривались, женщины плакали, мужчины хмурились. Обычный горожанин не привык к нежданным смертям. В трущобах – да, в пограничных землях – тоже да, но в сердце Вечного города смерть обыкновенно приходит с болезнью и почти всегда ожидаема. Это в римском порядке. И когда порядок нарушен, горожанин впадает в ступор, панику, страх сковывает его.

– Цел? – Луций тронул мальчика за плечо, провел рукой по коротко стриженой головке, цыплячьей спинке – убедился, что переломов нет, и поднял его на ноги. – Одеться сможешь? – тот не ответил, но тунику взял, руки плохо слушались его, и Луций помог ему одеться. – Как тебя зовут? – личико ребенка скривилось, из глаз брызнули слезы. – У тебя есть кто-то, кроме матери и отца?

Тот кивнул. Глотая слезы, проговорил, всхлипывая:

– Дед.

– И все? Больше никого?

– Да.

Луций оглянулся на темнеющий переулок:

– Плат! Выходи! Отведешь ребенка, куда скажет. Лошадь оставь здесь. – Он тронул свой ремень, нахмурился. – Корнелий Приск, у тебя есть деньги?

– Есть, – Децим потянулся к висящему на поясе мешочку, раздвинул пальцами тесьму, запустил внутрь руку. Пальцы ткнулись во что-то щербатое, острое. Потянув за край, он вытащил кусок кожи, вырезанный с груди одного из мятежников. LAS. Еще одна загадка.

– Приск, я верну! – поторопил его Луций, и Децим, оскорбившись, что его заподозрили в мелкой скаредности, поспешил сунуть желтый  шмат обратно и достал несколько золотых.

Север отдал их Плату. Подумав, снял с мизинца кольцо с плоским изумрудом.

– Посмотри на этого деда. Если достойный человек, отдашь ему и мальчишку, и деньги с кольцом, а сам вернешься в лагерь, если нет, возьми ребенка с собой.

– Слушаюсь, командир! – отчеканил Плат, легко поднял мальчика на руки и двинулся прочь, держась в тени домов.

– Выкинет он мальчишку, а деньги и кольцо себе заберет, – проворчал Креон.

– Мой солдат? – с недоумением отозвался Север. – Никогда. А где Косс?

Децим оглянулся, Косса и Эмилия не было в переулке.

– Я слышал, он что-то говорил про то, что надо добираться до дома Клавдия малыми улицами, – сказал сак из отряда Децима. – Потянул за собой Эмилия.

– Когда это было?

– Еще когда эти разодетые тут прыгали.

Децим выругался. Буднично, к неожиданным решениям Косса он уже привык. Луций же мгновенно утратил спокойствие, его движения стали дерганными, нервными.

– Едем! – он вскочил в седло, ударил жеребца по бокам. Распугав припозднившихся прохожих, понесся галопом по Капитолийскому взвозу.

Децим и Креон переглянулись.

– Какой-то он…, – Креон неопределенно двинул бровями.

– Да. Быстро. За ним.

Вскочив в седла, они поскакали следом. Им было проще: напуганные несущимся карьером вороным жеребцом Севера люди еще не успели отлепиться от стен домов, к которым прижались, спасаясь, и путь был свободен.

У неприметного дома Север резко остановил жеребца, соскочил на землю, оглянулся по сторонам: никого, ни Косса, ни Эмилия, ни их лошадей, даже прохожих нет.

Подъехали остальные. Не спешиваясь, Децим спросил:

– Что здесь, Атилий Север?

– Дом Клавдия

Децим спрыгнул с лошади, быстро подошел к окованным бронзой дверям, ударил в молоток. Гулкое эхо, отбившись от стен внутри, затихло. Ни шагов, ни звуков.

– Зайдем с черного хода? – предложил Друз.

– Пошли! – Децим решительно двинулся в обход дома, Друз, Креон и саки поспешили за ним, ведя за собой лошадей.

Оглянувшись, Децим увидел, что Луций замешкался. Держась за луку седла, он стоял, чуть покачиваясь из стороны в сторону, как человек, немало выпивший и оттого плохо владеющий своим телом. Поймав на себе взгляд Децима, он тряхнул головой, дрожащей рукой стащил с себя плащ, перебросил его через седло и, решительно схватив жеребца под уздцы, потащил его следом за ушедшими далеко вперед спутниками.

Неприметная дверца в заднем фасаде здания была приоткрыта, возле нее, раскинув тонкие руки, лежал раб. Бритый наголо череп был проломлен, лицо залито кровью.

– Вижу, Косс тоже решил зайти сзади, – заметил Креон и, распахнув дверь, первым вошел внутрь.

Темный коридор, лишь кое-где в нишах стояли зажженные масляные лампы,  слабо освещая фрески на стенах и мозаичный пол.

Креон вытянул меч из ножен и, стараясь ступать как можно тише, двинулся вперед, следом за ним Децим и Друз, потом саки. Возле одной из невысоких колонн-подставок лежал еще один убитый, но уже не раб, а воин, светловолосый галл с пробитой гладием грудью. Меч так и остался торчать в ней, а упавший с подставки бюст пожилой матроны покоился в скрещенных руках мертвеца.

Где-то хлопнула дверь, раздались голоса. Креон ускорил шаг, и в этот миг занавесь впереди колыхнулась, и на него бросилось сразу двое вооруженных, защищенных панцирями  бойцов. Батав успел увернуться от метящих в его сторону клинков, спиной сбил с подставки бронзовую статуэтку девушки-охотницы, подставил подножку одному из нападавших, но тот ловко перескочил через его ногу, извернулся в воздухе. Лезвие рассекло кожу на щеке батава. Снесло бы челюсть, но он успел отклониться, упасть. Второй в это время с ожесточением кинулся на Друза.  Острие гладия ударило прямо в глаз орла, что раскинул крылья на его панцире, но толстый лист металла пробить не смогло. Нападающий выдернул меч, отпрыгнул назад, крикнул что-то, обернувшись в темноту коридора, и снова бросился вперед, на сей раз на Децима.

Опасный противник, успел подумать тот, каким-то чудом отбив стремительный наскок и в который раз дав себе зарок больше времени уделять упражнениям с мечом. Креон кинулся на выручку, но в этот миг из-за занавеси выскочило еще пятеро, и противник Децима отпрыгнул назад, осклабился. Семеро против пятерых. Не так плохо, подумал легат, но очень уж эти двое были хороши. Один из саков оказался ранен незаметно даже для себя, причем неприятно, в правую руку. Значит, семеро против четырех. Где, Цербер его раздери, Луций?! Хотя от него, осадил сам себя Децим, вряд ли могла быть польза. Болезнь добивает его, сил хватает на краткий отрезок времени, а потом он едва держится на ногах и в сознании.

Противники не стали медлить, бросаться обидными словами, смеяться, как это бывает в обыденных потасовках. Молчаливые, серьезные, умелые – такие же, как соратники Тимея, встреченные Децимом в Германии.

По кивку старшего из них, брюнета в черненом панцире, они бросились вперед. Креон и второй сак с трудом сдержали наскок в тесноте узкого коридора, и по римской науке ведения боя отошли назад, пропуская вперед свежих бойцов: Децима и Друза.

– Гад! – приглушенный многочисленными стенами раздался резкий возглас, за ним крик боли, и снова брань.

Децим узнал голос Косса, и тут же оказался отброшен к стене, Друза постигла та же участь и удар о противоположную стену: оттолкнув их обоих, подоспевший, наконец, Луций бросился вперед, на голос сына. Но того, что впереди почти десяток вооруженных противников, видимо, не учел.

Бывает, что время почти останавливается, растягивается, как вязкая смола. Децим видел, как двое бойцов коротко размахнулись. В голове промелькнула неуместная глупость: «…жаль, Сильвия не дожила до этого дня, еще секунда, и Косс станет главой рода». Но Луций в какое-то неуловимое глазу мгновение пригнулся, проскользнул под летящими клинками, в развороте выдернул из ножен свои мечи  и, отбив одновременно удары обоих нападающих, отскочил вбок, почти вплотную к одному из них. Едва заметное движение спаты, и тот, захрипев, рухнул на пол. Второй дернулся вперед, но вдруг закричал, выронил меч, схватился растопыренными ладонями за рассеченное по глазам лицо. А Север тем временем отбил наскок третьего и следующим ударом снес ему полчерепа.

– Не врали про Тиберия-то, – буркнул Дециму Креон. – Ну, про гладиаторов.

Оставшиеся четверо на миг стушевались, отступили. В их недавно решительных лицах появилось нечто похожее на страх. И Децим мог их понять. Север производил пугающее впечатление. Быстрый, смертоносный. В отличие от вертящегося волчком с двумя мечами Косса, он не совершал ни одного лишнего движения, все они были отточены. Казалось, у каждого был смысл: здесь отступить на шаг, здесь ударить, скупо, выверено, как машина, а не человек.

– Луций! – сбоку, откинув в сторону тяжелый занавес, выбежала женщина. Высокого роста, темноволосая, с синими глазами, яркими чувственными губами и узким смуглым лицом, с тонким станом, к которому будто нечто чужеродное прилагался огромный живот. – Милый мой!

Она обняла Севера, крепко, прижалась к нему всем телом, принялась целовать заросшее щетиной лицо, извивалась, стараясь встать так, чтобы живот не мешал ей.

– Луций, Луций, милый, что с тобой? – она гладила его по лицу, в ее широко распахнутых глазах появились слезы. – Ты болен?

– Нет, я…, – начал он, но четверо замешкавшихся бойцов, наконец, решились. Появление этой женщины было им на руку: повиснув на Севере, она сковала его движения. Все четверо ринулись вперед.

– Стойте! Вы с ума сошли?! – раскинув руки, она загородила собой Луция, но прежде чем первый из клинков нанес роковой удар, он бросил один из мечей, обхватил ее под грудью, мягко отвел от разящего меча и отбросил себе за спину, прямо в руки Децима. С опозданием тот узнал в ней Валерию Мессалину, жену Клавдия. – Пусти меня! Что они творят?! – она попыталась вырваться, но Децим удержал ее.

Один из молчаливых противников упал ничком на пол, второй захрипел, схватился за горло, попятился к стене, уперся в нее и сполз, оставляя кровавый след на фреске. Осталось двое – блондин и рыжий. Они переглянулись и ринулись на Севера.

– Креон, помочь! – приказал Децим.

Батав проворчал что-то, словно нехотя двинулся вперед, но до схватки дело не дошло. Новый вскрик и ругань возвестили о том, что Косс по-прежнему в опасности: похоже, трибун сражался с кем-то, и успех был переменным.

Поднырнув под меч блондина, Север подхватил с пола брошенную спату, развернулся, легко ушел в сторону от короткого удара подобравшегося вплотную рыжего, выбил меч из его руки. Описав короткую дугу, спата рассекла правое запястье блондина. Тот вскрикнул, меч выпал из его руки, а сам он инстинктивно сжал извергающее кровь запястье левой ладонью.  Луций не стал добивать его, только свалил на пол подсечкой.

Рыжий отскочил назад, подобрал свой меч, но, когда разогнулся, нашел себя в печальном положении: острия обеих спат были прижаты к его горлу.

– Бросай оружие.

– Умру с мечом в руках!

– Не надо, солдат. Брось и отойди в сторону.

Рыжий вздохнул. Кровь билась в висках, толкала вперед, к смерти. А темные глаза Севера принуждали сдаться. Страшные глаза. Расширенные до предела зрачки, растекшаяся из лопнувших сосудов кровь.

Децим выпустил из рук Мессалину, она тут же подбежала к Луцию, прильнула к его плечу. Боком Децим обошел их и все еще раздумывавшего, как поступить, воина. Впереди по коридору был таблинум хозяина дома, именно оттуда доносился голос Косса и звуки борьбы.

Крик боли, но голос не Косса, другой, сдавленный, слов не разобрать.

– Говори! – а это уже Косс, голос страшный, почти рев. И сразу за ним удар, стон. – Говори, свинья, где золото?!

Децим ускорил шаг, почти побежал, услышал за собой торопливые шаги, обернулся: Друз, Креон, саки.

Поворот. Поваленная статуя Августа. Таблинум. Децим застыл на пороге. Картина, открывшаяся ему, была удивительной. В большом тускло освещенном помещении все было перевернуто вверх дном, кресла опрокинуты, бюсты и статуи повалены, напольные вазы из тонкой керамики разбиты вдребезги, розы растоптаны. Возле одной из стен, неестественно вывернув голову, лежал воин в черненом панцире. Рядом с ним, не мигая, смотрел в одну точку знакомый, кузнец Публий, тот, чьи руки навсегда пострадали после общения с Децимом. Второй знакомец, Тимей, сидел, привалившись к упавшей статуе. Судя по еле заметно вздымающейся груди, он был жив. Из носа и уголков губ сочилась кровь. Эмилий стоял посреди комнаты, вид имел нерешительный, переводил взгляд с лежащих противников на Косса. А Косс, схватив сидящего в единственном устоявшем кресле человека за длинные рыжевато-седые кудри, дернул его вверх:

– Говори, дерьмо! Где это проклятое золото?! – нос кудрявого был разбит, лицо залито кровью, оба глаза заплыли, но Децим узнал Клавдия, дядюшку Гая Цезаря. – Где?!

– Косс, стой!

Но трибун не слышал его. С ужасающим хрустом лицо Клавдия врезалось в столешницу. Вспомнив собственный горький опыт ударов лицом о крепкое дерево стола в комнате Марка Курция, Децим поежился. Дядюшка принцепса всхлипнул, дернулся из железной хватки, но Косс ударил его локтем в плечо, и тот обмяк в кресле. А трибун снова приподнял его за волосы.

– Я с тебя кожу сдеру, слизняк!

– Довольно! – резкий, как удар кнута, голос. Косс поднял глаза. В таблинум вошел Луций. – Отпусти его!

Косс разжал пальцы – Клавдий плюхнулся в кресло, осел в нем тряпичной куклой – и отошел назад. С кривой дрожащей ухмылкой посмотрел на Мессалину, льнущую к плечу Луция.

– О! – протянул он. – Поэтому ты отказала мне, да? А другим тоже? Или отец ревновал бы только ко мне?

Мессалина подняла на Севера испуганные глаза:

– Я ни с кем, поверь! Всем отказывала! На меня наговаривают! Я люблю только тебя, только тебя! – по смуглым щекам потекли слезы, крупные, как у обиженных детей. Она стиснула в пальцах ткань его туники, прижалась крепче. – Не бросай меня, не бросай! Я умру без тебя!

Луций опустил глаза, желваки заиграли на его худом лице. Децим и Друз переглянулись.

– Сам удивлен, – шепнул Друз. – Никогда бы не подумал.

– Пусть, – сказал Децим. – Это не наше дело.

Он перевернул опрокинутое кресло, подвинул его к столу, сел напротив Клавдия.

– Эмилий, принеси кувшин с водой и чашу. Креон, свяжи руки этим… кузнецам.

Друз сел рядом, застучал по столу подушечками пальцев. Косс отошел к стене и, привалившись к ней спиной, сполз на пол. Взгляд его был пуст, он переводил его с Клавдия на Децима, с Децима на отца.

– Ты ее любишь? – спросил он вдруг. – Сильвия меня любила.

Мессалина бросила на него злой взгляд, и Косс усмехнулся.

– А ребенок? Твой, отец?

– Мой, – проговорил Клавдий. С трудом подняв голову, он посмотрел вперед, его кадык дернулся, и, наклонившись вбок, он выплюнул на пол поднявшуюся из желудка желчь. – Весь май и июнь моя жена была верна мне. Я хотел сына, и поставил ей условие: или она верна мне до зачатия, или никогда больше не увидит своего любовника, – его толстые разбитые губы растянулись в улыбку, когда он заметил мелькнувшую тень смущения на лице Луция. – А, правда, Атилий Север, ответь, я хочу знать, ты любишь ее?

– Корнелий Приск, – Север сделал вид, что не услышал вопроса, – достопочтенный Клавдий пришел в себя и, вижу, готов отвечать на твои вопросы.

– Да, – Децим подождал, пока Эмилий наполнит водой из кувшина глиняную кружку. Клавдий поднял ее трясущимися руками, сделал несколько глотков. – Клавдий, я слышал, Косс Атилий Север уже задавал тебе этот вопрос, но ты не успел ответить. Где двести талантов золота, отправленных принцепсом в оплату жалования германским легионам?

– Если я отвечу, что впервые слышу о каком-то золоте?

– Я не поверю.

– Я готов выслушать обвинения. Уверен, они несправедливы.

Децим повернулся к Креону:

– Отправь саков проверить все помещения, рабов и прислугу пусть запрут на кухне.

– И двери на улицу тоже пусть запрут, – добавил Луций. – Я ведь прав, Децим?

– Прав. Исполняйте.

– Здесь почти нет прислуги, – тихо заметил Клавдий. – И рабов по пальцам пересчитать можно. Гай отобрал у меня все. Деньги, честь, детей. А жену отобрал ты, Луций.

– Какая женщина захочет терпеть рядом слизняка? – фыркнул Косс.

– Не все рождаются воинами, сильными, красивыми….

– Родись бы я тобою, удавился бы прямо на пуповине.

– Косс, – его отец устало вздохнул. – Перестань.

Обернувшись, Децим посмотрел на него. Видно было, что он с трудом держится на грани сознания, очень слаб и истощен. Однако бойцов Тимея смял, как молосс выводок котят. Децим был равно восхищен и озадачен.

– Луций, сядь, – сказал он, но тот покачал головой.

Пожав плечами, вернулся к Клавдию и продолжил:

– Вы задумали свергнуть Гая Цезаря, когда ты был с ним в Германском походе. Там был и Тимей, – Децим перевел взгляд на бесчувственного старого гладиатора. – Он спас тебя, тонущего, вытащил из Рейна, куда принцепс столкнул тебя. За это император наградил его бронзовым медальоном, с которого Тимей потом спилил профили самого Гая и его сестры. Не хотел оскорблять своего патрона тем, что носит на себе ненавистный ему лик, но и с наградой, полученной из рук самого цезаря, расстаться он не мог. Этот пинок, наверное, был последней каплей, переполнившей чашу твоего терпения. Не знаю, кто заговорил о мятеже первым, ты или Марк Курций, или кто из неизвестных мне, но уже тогда вы задумали купить сидящих который год без жалования солдат и с их помощью свергнуть императора. Для этих целей ты готов был отдать все свое состояние. Но Гай опередил тебя. Во-первых, отобрал у тебя все, во-вторых, отправил германским легионам жалование за два года.

– Это были мои деньги, – проговорил Клавдий.

– В самом деле? – удивился Децим. Вот уж насмешка Фортуны. Клавдия в пору пожалеть. – Ты узнал об этом его решении, ты ведь очень близок к нему. Он не таится от тебя, не подозревает ни в чем. Ты донес это до своих сообщников. И в Германию отправился этот человек, Тимей, вместе с сотней соратников. Часть из них внедрилась в наши легионы, начала распускать среди солдат слухи о скором прибытии казны и о том, что Гальба, наверняка, присвоит ее себе, растратит на баб и постройку дворцов. А вторая часть устроила нападение на унирему. Связав две лодки длинной веревкой и растянув ее поперек реки, они дождались, когда нос униремы врежется в нее. Как только лодки оказались за кормой, с помощью крючьев люди Тимея поднялись на палубу, а он сам уже ждал их там, изображал раба-лекаря. Они убили всех преторианцев и матросов. Причалив в Оппидуме Убиоруме на полдня раньше срока – для этого, я думаю, добавили к парусам весла – и затребовали у префекта лошадей и повозки. В них погрузили трупы преторианцев, взяли немного золота. Унирема отбыла обратно, с золотом. Ряженые преторианцы дошли до ближайшей опушки, выгрузили трупы, сожгли телеги, представили все так, будто гвардейцы подверглись нападению германцев. А сами лесными тропами отправились к лагерям германских легионов, помогать сеять смуту, а заодно везли деньги. На первую подачку солдатам.

– А зачем эта сложность, отец? – прервал его Друз. – Украли бы, и все. Зачем это представление с якобы нападением германцев?

– Полагаю, Тимей хотел, чтобы мы отвлеклись, занялись поисками золота, предприняли карающую кампанию, а германцы не замедлили бы ответить ударом. Он ожидал размаха, разделения армии на части – в каждой из этих частей было бы проще начать мятеж, тем более, что заговорщики имелись и среди центурионов, и среди трибунов. Они бы хорошо сыграли на солдатском недовольстве: жалования нет, погода дрянь, германцы свирепы. Бросим-ка мы, братья, все, прибьем к крестам командиров-воров, а сами двинем на Рим и возьмем свое силой. И мятеж удался. Солдаты легко продались. И явились бы в Рим, не подоспей я и не перекупи их.

– На какие средства? – в голосе Друза послышалось волнение. Оно и понятно, мальчик испугался, что отец, подобно Клавдию, готов был отдать собственное состояние и сделал это. – На какие средства ты перекупил их?

– Мы нашли гробницу Арминия, – ответил за Децима Косс. – В пещере, скрытой в заброшенном акведуке, рядом с подземным озером. Сушеный пес в гранитном саркофаге и сундуки с золотом, серебром, медяками, сваленное в кучи римское оружие и штандарт Семнадцатого легиона, золотой орел.

– И детишки, прибитые к стенам, сотни, – прошептал Эмилий. Страшная картина до сих пор стояла у него перед глазами.

– Штандарт Семнадцатого? – переспросил Луций. – И где он?

– Когда мы ехали к нашему лагерю, на нас напали хавки. Мы сумели отбиться, но штандарт они утащили с собою.

– Печально.

– Габиний Секунд повел против хавков легион, отец. Надеюсь, вырежет их всех и вернет Риму святыню ⁵.

– Первым под длань принцепса вернулся мой Двадцатый легион. Солдаты сами расправились с Гаем Цинной, трибуном-заговорщиком, – продолжил Децим. В горле пересохло, и он глотнул прямо из кувшина. – Хотя, что я тебе рассказываю? Тимей должен был обо всем доложить. В лагерь легионов Гальбы я проник тайно, прямо в преторий к Марку Курцию, там наткнулся на Тимея, мы мило пообщались. Во время этого… общения я успел прочитать несколько твоих писем к Марку Курцию. Ты мог бы отпираться, но само нахождение здесь Тимея указывает на тебя.

– Чего ты хочешь?

– Знать, где золото. Оно зарыто где-то поблизости? Я заметил, у всех воинов, что  пытались помещать нам войти сюда, сандалии в глине. Они перепрятали его, так? И вернулись как раз к нашему появлению. Где золото, Клавдий?

– Если я не отвечу, что ты сделаешь? Будешь пытать сам или выдашь Гаю? – говоря, Клавдий чуть подергивал головой и левым плечом, слова произносил невнятно, пришепетывая и глотая звуки. – Я уже мертвец, понимаю. Но… без золота германские легионы под Гальбой не усидят, Корнелий Приск, они восстанут вновь. Золото легионов Вара помогло тебе удержать их, но оно скоро закончится, его не хватит.

Децим заметил, как Косс набрал в грудь воздуха, приготовившись встать, как сжал кулаки, чтобы заставить Клавдия говорить, и решил зайти с другого бока:

– Скажи, кто глава этого заговора?

Уголки губ Клавдия подернулись вверх, на щеках появились ямочки, он отвел глаза в сторону, не ответил. Тимей в это время зашевелился, застонал.

– Ты – хороший сообщник, многое знаешь, многое можешь услышать, не вызываешь подозрений. Но ты не боец. Марк Курций был мальчишкой на подхвате. И Тимей не твой слуга. Такие, как он, не служат таким, как ты. Скажи мне имя!

Клавдий смотрел в стол, его плечи подрагивали, по лбу стекала капля пота.

– Что значит LAS? – спросил Децим. – Знак гладиаторской школы Тимея?

– У меня нет никакой школы, – отозвался, открыв глаза и скривившись от боли, Тимей.

– Клавдий, – не отступал Децим, – ответь!

На гладкой поверхности медного кувшина, стоявшего перед ним, мелькнуло отражение Луция Атилия Севера. Он стоял, прислонившись к косяку двери, прямо за спиной Децима. Осколки мозаики сложились в голове в картину. Сердце на миг остановилось, бухнулось о ребра, прерывисто забилось дальше.

– Ты не успеешь, Луций, – чеканя слова, проговорил он. В отражении увидел, как пришел в движение Креон, стоявший за спиной у Друза, и не выдержал, обернулся: Север не сделал ничего из того, что он ожидал: не кинулся прочь, не схватился за меч. Заметив германца, шагнувшего к нему с обнаженным гладием в руке, он только лишь передвинул Мессалину подальше от него.

– Не успею что, Корнелий Приск? – спросил он.

– Командир! – Косс вскочил. – Мой отец…?!

– Глава заговора!

После этих слов Дециму оставалось только шнырять взглядом по лицам и прислушиваться.

Креон присвистнул.

Друз вытаращил глаза.

Косс открыл рот.

Мессалина застыла  в восхищении.

Эмилий почему-то просиял.

А на лице Клавдия мелькнуло нечто странное: такое выражение бывает у преступника, что бредет на казнь и вдруг из толпы слышит голос весталки ⁶ и слова: какой он милый, быть может, пусть живет?

Децим вытащил из висящего на поясе мешочка клочок кожи с клеймом, положил на стол.

– Луций, твоей ошибкой было то, что ты отпустил своего солдата с мальчиком-сироткой. Раз ты взял с собой именно его, значит, он стоит десятка бойцов. Вдвоем вы бы могли побороть нас, но в одиночку, – с деланной грустью Децим улыбнулся, – ты не справишься.

Север прищурился. Силясь разглядеть неровный желтый кусочек, подался вперед.

Косс подошел ближе, посмотрел на много раз виденный клочок, в его карих глазах блеснула догадка, он перевел взгляд на отца:

– LAS. Луций Атилий Север. Как же так? Ты – мятежник?! – в его голосе сплелись удивление и восхищение. – Ты решил выступить против принцепса? Захватить власть, стать императором? Отец! Я понимаю тебя. Ты прав. Закон есть закон, но этот осел совсем спятил! Раньше я был за него, мне дела не было до народа, до солдат, но за последний месяц я видел столько смертей, ненужных смертей. Солдаты, варвары, моя Сильвия – все они были бы живы, если бы этот болван вовремя платил легионам, не измывался над сенаторами и не тратил деньги на безделицы!

– Косс! – выкрикнул Эмилий. – Не будь этого заговора, Сильвия не погибла бы!

– И я бы не встретил ее!

– Встретил бы! Она ведь ехала к Гальбе. Ты бы просто перекупил ее!

Косс отмахнулся. Скорби в его глазах уменьшилось, зато появился блеск одержимости властью, такой был у Калигулы в первые дни царствования. И Децим подумал, что поторопился объявить Луцию, что тот один, среди врагов. Косс боле не друг, не товарищ. Он примет сторону отца, это уже ясно.  Решив надавить Коссу на больное и, возможно, вернуть его в свои ряды, Децим спросил:

– Что было первично, Луций? Заговор или связь с Валерией? Она тебе на смятых простынях нашептала, что ее муж готовит мятеж, и ты примкнул к ним? Или, пока почтенный Клавдий обсуждал с соратниками будущую республику, ты отлучился в соседнюю комнату и соблазнил его жену?

Север не ответил. Прикрыв глаза, он стоял, прислонившись к стене, и поглаживал обнаженное смуглое плечо обнимающей его Мессалины.

– Теперь мне ясно все. Мой трибун-предатель Гай Цинна обмолвился, что в Гельвеции против мятежных германских легионов будет только один легион. Я возразил ему, что два. Но он настаивал: один. Я тогда не придал этому значения, не до того было. А сейчас вижу: он говорил так, зная, что Тринадцатый легион покинул Виндониссу и первым выдвинулся к Риму. Ты встал под Церой в ожидании германских легионов. Но вместо них встретил мой отряд, возвестивший тебе, что мятеж не удался, что не будет ни золота, ни четырех легионов, что ты один, с единственным легионом, и против тебя вся империя, – Децим повернулся к Тимею и Клавдию: – Почему вы не донесли до своего главы весть о провале мятежа? А, понял! Испугались. Знающий, он мог бы извернуться, успеть войти в Рим, свергнуть принцепса. Клавдий, я понимаю твои опасения. Имей ты германские легионы, мог бы быть ему противовесом, восстановить республику, диктовать ему свою волю. А без них ты стал никем, обузой, поэтому предпочел молчать, и заодно перепрятать золото: солдаты Тринадцатого вымуштрованы, но без жалования и они не захотят жизнями рисковать. Но что заставило тебя, Тимей, предать своего хозяина?

Тимей посмотрел на Клавдия и, отведя в сторону глаза, ответил:

– Он перекупил меня.

– Ты так легко продался?

– Нелегко, – Тимей пожал плечами. Движение далось ему непросто. – Я уже немолод, и доживать хочу в спокойные времена, а с моим… бывшим… патроном это мне вряд ли удалось бы. Он ведь зальет империю кровью и…, – Тимей запнулся, кашлянул, опустил глаза.

Децим обернулся и вздрогнул: Север смотрел на Тимея так пристально и безжалостно, что даже ему стало не по себе, тяжелый взгляд, неприятный.

– Предатель должен быть готов к тому, что и его предадут, Луций, – сказал он.

Тот не ответил и взгляда от Тимея не отвел.

– Тянешь время? – спросил Децим. – Конечно, как я сразу не догадался? Ты, и озаботился судьбой бедного сироты? Ты, при ком Тринадцатый легион превзошел все прочие по наказаниям и потерям в мирное время! Под этим предлогом ты отправил Плата к своим сообщникам, тем, что живут в Риме, но, верно, тоже не знают, где золото. Приказал передать им, чтобы они мчались к дому Клавдия. А сам отправился с нами, чтобы узнать из первых уст, где золото. Сейчас ведь должны подоспеть твои соратники?

– Соратники?

Децим стиснул зубы.

– Не спорю, ты играл достоверно. Прохожие поверили, женщины даже прослезились, я видел. Даже я поверил. Тебе бы в актеры. Играть.

– Я не играл.

– Луций, ужель ты думаешь, они позволили бы тебе стать императором? – Децим повернулся к Тимею: – Скажи, гладиатор, а что это за яд такой, медленно действующий?

– Какой яд? – Тимей, казалось, не понял.

– Которым вы травите Атилия Севера.

Тимей хотел сказать что-то, но перехватил предостерегающий взгляд Клавдия и захлопнул рот.

– Децим, я перестал вдруг что-либо понимать, – Луций болезненно сморщился, как человек, терзаемый мигренью. – Какой заговор? Какой яд?

– Ты видел себя в зеркале? Выглядишь так, словно уже умер. Неделю назад. А перед смертью долго болел.

– Я не спал несколько суток и не помню, когда ел.

– От любовной тоски? Скучал по чужой жене?

Луций пропустил колкость мимо ушей:

– Никакого яда, просто усталость. А заговор? При чем здесь я?

– Луций, как Тринадцатый легион оказался под Церой?

– Приказ Гая Цезаря.

– Тайный? – едко уточнил Децим и повторил слова сына: – Такой тайный, что его не видел никто, кроме тебя?

Север вздохнул, потянулся к поясу. Креон упер острие гладия ему в живот, его лицо было решительным, свирепым. Луций поднял руки:

– Забери их и не нервничай, батав.

Креон вытащил обе спаты из ножен, отошел назад, а Луций снял с широкого ремня круглый футляр для писем и протянул Дециму. Тот раскрыл его, вытащил два свернутых в трубочку пергамента. Резкие, будто написанные в ярости буквы, стремящиеся книзу строки.

– «Луций, ты – единственный, кто точно верен мне, – прочитал он. Почерк был узнаваем. Гай Цезарь, его стиль, его манера, торопливая, гневная, буквы теснятся друг к другу. – Я брошен всеми. Вокруг льстецы, прячущие под тогой разящий кинжал. В глаза говорят одно, а сами замышляют предать меня, убить! И лишь ты никогда не боялся сказать мне, что я бываю не прав, а порою – вовсе глуп! Приказываю, в кратчайшие сроки перебрось свой легион в предместья Рима. Мои сны, гадатели, приметы – все пророчит мне гибель! А я столько не сделал, не успел. Во всей империи я доверяю лишь тебе и Гальбе. Но в Германии сейчас слишком горячо, чтоб обескровить ее, оттянуть из нее войска. Как видишь, думая о себе, я не забываю об империи. Выдвигайся, как только получишь письмо. Я должен быть уверенным, что Рим – город – защищен!», – Децим повернулся к Луцию: – Это правда? – оглянулся на Клавдия: – Или подделка?

– Правда. Можешь не верить. И до конца времен с защемленным от страха сердцем ждать моих соратников, за которыми я отправил Плата. Я получил это письмо в пятнадцатый день до январских календ ⁷, поднял легион, в тот же день мы вышли из Виндониссы. Когда миновали Пизы, я получил второе письмо от принцепса. Читай.

Децим развернул второй пергамент, вдвое меньший, нежели первый.

– «Принуди легион двигаться быстрее. Предчувствия не обманули меня. Гальба, проклятый вероломный Гальба, которому я доверял и войскам которого я отправил золото в оплату жалования, предал меня, замыслил свергнуть! Мне доносят о мятеже германской армии. С Гальбой сила четырех легионов – к нему примкнул Двадцатый – и германцы! Но Тринадцатый легион выстоит, я знаю. А после я соберу войско и утоплю мятежников в их собственной крови!», – Децим замолчал, обдумывая прочитанное. – Видимо, кто-то из преданных принцепсу офицеров успел убежать раньше Гальбы. Меняя лошадей, добрался до Рима дней за восемь и доложил о мятеже Гаю Цезарю, а тот ошибочно решил, что Гальба и есть глава заговора.

Север пожал плечами. Казалось, даже это движение далось ему тяжело.

– Косс?

– Да, отец?

– Возле тебя яблоко лежит на полу, дай его мне.

– Яблоко?

– Я ждал ваши легионы. Сына-предателя. Раздумывал, как поступить. С одной стороны закон, принцепс, верная гибель моего легиона и, твоя смерть, Косс. С другой – предательство, но  тысячи сохраненных жизней и… другой цезарь.

– И что же ты выбрал, отец?

– Закон.

Косс усмехнулся:

– Убил бы меня, будь я заговорщиком? – и сам ответил на свой вопрос: – Убил бы. А я ведь здесь много наговорил всего. Или слова не считаются?

– Яблоко дай. Я хочу есть. И спать.

– А клеймо? – вспомнил Косс, протягивая отцу фрукт. – Или просто буквы совпали?

Тот откусил от яблока, с наслаждением пожевал.

– Это клеймо ставят в Тринадцатом легионе тем, кто вытянул несчастливый жребий при децимации.

– Вытянувших несчастливый жребий в Тринадцатом легионе казнят, отец.

Луций отбросил огрызок, попал в Тимея.

– Нет, Косс. Не казнят. Тех, кто преступил закон, я приговариваю к смерти, но перед самой казнью предлагаю им рабство. Не было случая, чтобы хоть один предпочел умереть. Их продают, чаще всего в гладиаторские школы. Каждый из них дает клятву молчать, откуда он и как оказался в рабах.

– И они держат клятву, – заметил Децим. – Предпочтут умереть, но не выдать тебя.

– Верю. Все они боялись смерти, готовы были  на все, лишь бы ее отсрочить, избежать. И я давал им то, что они хотели. Они стоили дорого, обученные сражаться, выносливые, свирепые и неукротимые – такие и нарушают устав чаще всего. Средства от их продажи шли на нужды легиона. В последние годы это особенно пригодилось: Гай Цезарь не баловал армию жалованием в срок. Клеймо – каждый год на определенную часть тела. Откуда ты срезал это?

– С груди.

– Свежий. Позапрошлый год. У него была короткая стопа?

Децим задумался. Вспомнил скребущие по песку маленькие ступни.

– Да.

– Один из тех, кто был повинен в смертях женщин под Виндониссой.

– Их было три десятка и только один виновный, – ехидно произнес Эмилий.

– Были виновны все. Они сплотились в братство, по разным поводам двое-трое из них отлучались из лагеря, хватали женщин, притаскивали в рощу, звали товарищей…. И мстили женщинам за насмешки. Их всех отличали невыдающиеся… размеры не только ступней. Я не стал бы продавать в рабство невиновных. Предположу, что этот человек, – он кивнул на Тимея, – покупал моих бывших солдат и, вижу, не имел причин быть недовольным товаром.

– А трупы казненных? – Косс присел на край стола. – Я с детства помню эти отрубленные головы на колах, ноги, руки.

– Мертвые рабы. Их тела продают, если ты не знал.

– Но зачем, отец? Зачем это все?

– Легион дисциплинирован, солдаты знают, что чревато нарушать устав.

– А еще женщины сами собой в объятия падают, – продолжил Косс. – Бабы любят жестоких мужчин.

– Луций, – Мессалина посмотрела на него снизу вверх. – Как же так? – на глазах лицо ее менялось. Обожание и преклонение исчезали, как вода из дырявой миски. Уступали место недоумению и злости. Краткие мгновения, и метаморфоза завершилась. Отстранившись от любовника, Мессалина посмотрела на него, как на незнакомца, с которым проснулась поутру, и который при свете оказался уродлив, и теперь ей остается терзаться совестью за ночную близость.

– Когда я искал золото, Валерия, зашел с когортой в германскую деревушку, – вкрадчиво произнес Косс. – Мой командир не даст мне солгать, несговорчивых варваров я приказал прибить к крестам. И медленно выпускал им кишки. А ведь они были невиновны. – Мессалина перевела взгляд на Косса, а он закончил: – Жалей, что отвергла мне. Отец, вина? – Косс снял с пояса флягу с медовым вином, протянул Луцию. – Так зачем ты поехал с нами сюда?

– Забрать Валерию. Я рассудил, что, если ты не ошибся, и Клавдий замышлял против принцепса, за лучшее будет укрыть ее. Гай Цезарь не милостив к семьям заговорщиков.

– Командир, – встрял в разговор Эмилий, шагнув к Дециму. – А как объяснить, что Гай Цинна знал, что Тринадцатый легион ушел из Гельвеции?

– От меня, – сказал вдруг Клавдий. – Наши люди перехватили письмо Атилия Севера моей жене. Там он писал, что мой племянник решил перебросить его в Паннонию. Мы, ослы, поверили.

– О, заговорил наш селезень! – воскликнул Косс.

Лицо Клавдия исказилось, на Косса он глянул с такой ненавистью, какую только можно вообразить. Но сумел совладать с собой, его черты разгладились, и с почти заискивающей просящей улыбкой он обратился к Луцию:

– Ты не оставил своего намерения спасти мою жену?

– Если Корнелий Приск позволит мне выйти отсюда, Валерия уйдет со мной.

– Позволит. Ради золота легионов он позволит. Луций, через месяц родится мой сын, сохрани его, прошу тебя.

– Обещаю.

– Верю! Я хотел, как лучше! Хотел, чтобы он родился и рос в республике, в государстве, где правит закон. Не вышло. Диктаторов защищают воины, а республику – хилые идеалисты вроде меня.

– Клавдий, ты – глава мятежа? – не поверил Друз.

Тот смущенно улыбнулся, на щеках появились ямочки, так красящие женщин, но портящие мужское лицо.

– Не верится, да? Я хороший актер, стало быть. Меня только Августу удалось раскусить, для всех прочих я оставался скудоумным трусом. Но старик предпочел молчать, боялся, что Ливия посчитает меня соперником ее Тиберию.

– Тимей – твой человек?

– Да. Я купил жизнь потерпевшего поражение гладиатора. Он был уже немолод, потерял хватку, не мог противостоять более молодым и однажды проиграл. Толпа требовала смерти.  Распорядитель был не против. Ведь толку от старого неповоротливого гладиатора мало, зато его кровь добавит популярности арене.  Знаешь, Децим, как Август когда-то увидел в хромоногом дурачке человека мыслящего, родственный свой дух, так и я увидел в Тимее не просто тупого рубаку. Он тот, кем был бы я, родись крепче и не в семье, где все интригуют друг против друга. Заплатил двадцать тысяч сестерциев, и ни разу не пожалел об этом.

– Где золото, Клавдий?

– Подожди, Децим, – Луций положил ему руку на плечо. – Позволь нам уйти. Я не хочу слышать, где ваше золото. Я и Валерия уходим. Косс – если захочет – тоже.

Децим посмотрел на него. Мертвому лицу начали возвращаться краски. Нет, не яд и не болезнь. Усталость и груз принятого решения. Первое никуда не делось, зато второе боле не терзало душу. Кто бы мог подумать, что самый жестокий военачальник империи изведет себя до состояния полутрупа, колеблясь между законом и желанием сохранить жизни своим солдатам и сыну? А как поступил бы сам? Закон или жизнь детей?

– Иди. – Децим повернулся к Клавдию: – Ты обещал сказать, где золото. Я отпускаю твою жену.

Мессалина вздохнула, бросила взгляд на мужа. В ее синих глазах мелькнуло неожиданное: сожаление, печаль и – кажется – любовь.

– Прощай, муж мой, – прошептала она и вышла из комнаты.

– Долгих лет, командир. Я принимаю свою отставку, – бросил на ходу Косс и устремился за ней.

– Луций! – крикнул Клавдий. Север обернулся в проеме двери. – Скажи, куда ты отвезешь ее? Где родится мой сын?

Тот покачал головой:

– Ты смелый человек, но лучше тебе не знать. Тогда они будут вне опасности.

– Ты прав, – выдохнул Клавдий. – Ты прав.

– Корнелий Приск, – Луций склонил голову в прощальном жесте и вышел.

Креон догнал его в коридоре:

– Атилий Север! Твои мечи.

Север улыбнулся ему, убрал мечи в ножны.

– Позволь задать вопрос, Атилий Север?

Тот кивнул, и Креон, почесав заросший подбородок, выпалил:

– Это правда, что ты убил разом двоих гладиаторов на Капри? А еще молва ходит, что ты с Тиберием….

В этот миг из глубин коридора раздался звук удара ладони о плоть и женский взвизг. Повернув головы, Креон и Луций увидели, как Косс прижал Мессалину к стене и впился поцелуем в ее губы.

– Женщины, – сочувственно прошептал Креон.

– Непостоянные, переменчивые, – вторил ему Луций. – Не то, что мужчины, верные, преданные…, – и вдруг стиснул плечо батава, притянул его к себе и прикусил за нижнюю губу. Креон дернулся в сторону, вытаращил глаза и замахал руками. – Не шути с римским солдатом про заход с тыла, батав.

– Прости, Атилий Север! – пробормотал Креон.

Он проводил Луция, Косса и Мессалину до задних дверей, проследил, как теперь уже точно бывший трибун латиклавий помогает жене Клавдия взобраться в седло.

– Батав! – позвал его Луций. – Я связал тех двоих, что последними сражались против меня. Оттащил в коморку возле таблинума. Проверь, не сбежали ли.

На обратном пути Креон завернул в клетушку, где лежали связанные. Несильно пнул каждого под ребра для острастки и вернулся в коридор. Войдя в таблинум, услышал:

– … под полом в храме моего племянника, я ведь верховный жрец при его культе. Нужно снять верхнюю плиту – там мозаика: Гай, повергающий в бегство хаттов. – Он хмыкнул. – Я увидел в этом знак: хранить золото германских легионов именно там. Под плитой лестница в подвал. Золото закопано там. – Он посмотрел в Дециму в глаза: – Когда ты пойдешь к Гаю? Когда мне ждать смерти?

– Ты хочешь подготовиться?

– Хочу. Отпустить рабов, привести в порядок дела, мысли в голове. Твое право отказать мне, из-за нас тебе непросто пришлось, но я был бы признателен тебе, если бы ты, отправляясь к Гаю, известил меня об этом. Бежать я не стану, некуда бежать. Но покончить с собой успею. А если смелости не хватит, Тимей поможет.

– Если золото окажется там, где ты назвал, – сказал Децим, поднимаясь, – будет так, как ты просишь.

 

В восемнадцатый день до февральских календ ⁸ Децим Корнелий Приск в полном парадном легатском облачении шел по Форуму. Позолоченный панцирь со сцепившимися в схватке кабанами – давним символом Двадцатого легиона. Рельефный шлем с плюмажем из выкрашенного в пурпур конского волоса. Пурпурный же плащ с золотой каймой.

Клавдий не солгал. Золото оказалось там, где он сказал, под полом грандиозного храма, возведенного Калигулой в свою честь. Под усиленной охраной оно отбыло в Германию два дня назад.

Осталось последнее: сообщить Гаю Цезарю имя того, кто замышлял против него. Неотлучно – в двадцати шагах позади – за легатом шел жилистый подросток. Из всех рабов Корнелии, сестры Децима, самый быстрый. До дома Клавдия он доберется скорее гвардейцев претория.

Намеренно чеканя шаг, Децим раздумывал: дать мальчишке знак, когда подойдет к императорскому дворцу, или же сделать это на выходе, когда роковые слова уже будут сказаны, и счет жизни Клавдия пойдет на минуты?

[1] Цера – римский город, в настоящее время – итальянский Черветере.

[2] Могонтиак – римское поселение на левом берегу Рейна, в настоящее время – немецкий Майнц.

[3] Медиоланум – столица Цизальпинской Галлии, в настоящее время – итальянский Милан.

[4] Молоссы – крупные и сильные собаки с массивной головой и мощными челюстями, современные представители: мастифы, канне корсо, немецкие и бордосские доги.

[5] Третий штандарт был обнаружен Публием Габинием Секундом в германском храме хавков и возвращен в Рим.

[6] Весталка имела право помиловать ведомого на казнь преступника.

[7] Пятнадцатый день до январский календ – 18 декабря.

[8]

 

<< предыдущая, 27 глава 1 книги

 

К ОГЛАВЛЕНИЮ

 

© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.