Легионеры не раз ходили дорогой к Рейну, и теперь по отдельно стоящим приметным деревьям видели, что конец пути близок.
Еще часа два-три, и можно отдохнуть в Оппидуме Убиоруме. Весь прошлый год Двадцатый легион провел в нем. Остался бы еще, если бы не приказ Гальбы. Наместник решил перебросить Двадцатый на северо-восток.
В Оппидуме Убиоруме были женщины и таверны. Бродячие артисты с завидным постоянством приплывали на торговых судах и развлекали горожан и солдат представлениями.
Заложенный при Августе, поселок обещал со временем разрастись в город, но так и остался небольшим поселением, портом на Рейне. Население – семьи ветеранов германских легионов. Три сотни крепких, суровых мужчин, получивших при увольнении надел земли по месту службы, их жены, дети, иногда родители, привезенные из италийских городов. Срок службы для легионера – двадцать пять лет. Он приходит в легион юнцом с одной лишь рекомендацией от какого-нибудь соседа или дядюшки-ветерана, а покидает – матерым волком, познавшим тяготы и испытания, поражения и победы. Еще со времен республики остался запрет для солдат иметь жен, но это, пожалуй, единственное нарушение, на которое офицеры – от центуриона до легата – смотрят сквозь пальцы. Чтобы не говорили скептики, подкупленные владельцами лупанаров, а своя женщина всяко дешевле продажной. За время службы легионер успевает обзавестись женой из местных, потомством, иной раз даже стать счастливым дедушкой. Случается, что семей у солдата несколько, ведь он, что раб, человек подневольный, и кочует волею принцепса по всей империи. По выходу в отставку имеет выбор: земля или деньги. Семейные выбирают первое, одиночки и многоженцы – второе. С землей ты становишься крестьянином, до старости тяжело работаешь, переживаешь за посевы и собственную безопасность, ведь наделы даются в провинциях отдаленных, варварских. С деньгами – просаживаешь заработанное по тавернам и борделям в считанные месяцы, а после прибиваешься – если повезет – к какой-нибудь оборотистой лавочнице или, что хуже, к мелким бандитам, что щиплют ночами припозднившихся горожан.
Сердца солдат второй когорты согревала мысль, что этим вечером не придется разбивать полноценный лагерь, окапываться, дежурить. Будет что выпить и с кем провести веселую ночь. Были бы деньжата. При мысли о деньгах легионеры дружно грустнели: вино и женщины не любят неудачников с пустой мошной. Но после вспоминали, что трибун – щедрый человек – обещал устроить кулачные бои, победители которых получат от него хорошую награду. Так Косс решил развлечься сам и занять солдат. Судно с золотом придется ждать день, а то и два, и праздношатаний допускать нельзя. Легионер должен или есть, или спать, или заниматься делом. Иначе начнет препираться с торговцами, покушаться на честь и доброе имя ветеранских дочерей и жен, задирать инвалидов. Ветеран в долгу не останется. Он изголодался по битвам, по пьянящему восторгу, что струится по венам мужчины, крошащего в мясо врага, в кровь разбивающего костяшки пальцев о чью-то грубую дикарскую морду. Ему до сих пор снятся битвы. Вечерами, после дня крестьянских забот, за кружкой пива он вспоминает лагерные будни, ворчит о нынешних никчемных командующих и слабаках-новобранцах.
Я удавился бы с тоски, подумал Косс, представив себя на месте среднего ветерана, обычного легионера. Младшим офицерам удавалось скопить достаточно денег, купить рабов и жить в праздности, не копаясь в земле. Прочим был уготован тяжелый труд, страх перед заморозками, неурожаями. И малые радости, кучно собранные в тавернах. На первом этаже обыкновенно подавалась выпивка и нехитрая снедь, на втором принимали клиентов проститутки, разномастные, но одинаково широкозадые и мясистые.
Соскучившийся по женскому телу трибун вспомнил луп Оппидума Убиорума и скривился. Он любил женщин высоких и по-мальчишески скроенных, с крепкими ягодицами и легким намеком на грудь. В прошлый его приезд в Рим мать с порога принялась увещевать, что ему пришла пора жениться. Но ни одна из сенаторских дочек не удовлетворила его притязательному вкусу. Такие разные отцы: высокие, средние, низкие, тощие, атлетичные, откровенно жирные! А дочери похожие, как куриные яйца: среднего роста, упитанные, круглолицые. Устав от тоскливых обедов в обществе однообразных девиц и их напористых матерей, Косс выбрал одну. Ее отец был богаче прочих, и это определило выбор. Он объявил девушку своей невестой и тут же стер из памяти ее пресный лик. Сыновний долг выполнен, мать для будущих детей найдена, и потому нельзя терять ни часа: до самого отъезда обратно в Германию Косс проводил дни на гладиаторских боях и состязаниях квадриг, а ночи – в лупанарах.
Невеста прислала ему в подарок золотой браслет. Его – по-плебейски безвкусный – патриций и хотел сделать главной наградой победителю в кулачных боях.
Вертя его на запястье, Косс покачивался в седле в такт шагам лошади. Креон накануне вечером нарвал какой-то пожухлой травы вдоль дороги и вручил трибуну, пожуй мол. Тот не стал подозревать в германце отравителя и послушно положил в рот коричневатые листья. Спустя час спина перестала ныть. Довольный эффектом Креон рассказал, что из этой травы его бабка делала настой, избавлявший от головной боли. Спину, стало быть, тоже лечит. Теперь седельные сумки Косса были набиты чудесным растением, а настроение приближено к благостному.
Небо по-прежнему не радовало синевой, а было серым, неприветливым, щедрым на противный мелкий дождь. Поежившись от сырости, едущий рядом с Коссом Креон втянул ноздрями воздух.
– Гарью пахнет, не чувствуешь?
Трибун последовал примеру германца, принюхался.
– Есть немного. Может, молния в дерево попала?
– Какая молния, зима на подступе! – возразил Креон.
Косс пожал плечами.
– Торфяник? Или охотничий костер? – он обернулся в седле. – Эй, морды ленивые, прибавьте шагу! Если успеем в Оппидум Убиорум до темноты, каждый получит по кружке пива!
Солдаты послушно ускорили шаг. Не то, чтобы каждый из них мечтал о пиве в тот промозглый день – тут куда больше по душе была бы миска с горячей похлебкой, – но сами понимали, что в вечерней мгле опасность заметить сложнее, чем при свете дня, и как можно скорее оказаться за крепкими стенами в их же интересах.
Уже вечерело, когда римляне вышли из леса на открытую местность. Тучи расползлись, показалось солнце. Вдалеке в его предзакатных лучах поблескивали воды Рейна.
Косс пустил лошадь галопом. Ему не терпелось оказаться в относительном комфорте укрепленного поселения, растянуться на мягком ложе, плотно, вкусно и с вином отужинать.
Издали он заметил, что ворота отворились, показались всадники. И устремились ему навстречу.
В широколицем коротко стриженном верзиле трибун узнал главу поселения, префекта Лициния.
– Трибун латиклавий Двадцатого Победоносного легиона Косс Атилий Север и вторая когорта прибыли для сопровождения в гарнизон груза, отправленного из Рима императором Гаем Цезарем! – отчеканил Косс, выкинув вперед руку в военном приветствии. – Достопочтенный префект Лициний, в виду большой ценности груза мы пришли раньше срока. Сутки или двое мы проведем за вверенными тебе стенами, – с этими словами Косс протянул верзиле свернутый в трубочку пергамент, – здесь приказ…, – по-кошачьи улыбнулся, – просьба легата Децима Корнелия Приска к тебе быть для нас гостеприимным хозяином.
Лициний странно посмотрел на Косса. Письмо взял, торопливо прочел.
– Вы ждете один корабль или два?
– Один.
Префект поднял брови. Надув щеки, шумно выдохнул. Произнес задумчиво, вроде как для себя:
– Вот как….
Косс вопросительно на него посмотрел.
– Сегодня утром мы приняли унирему. Неслась она так – на парусах и веслах, – что, глядишь, просвистит мимо, не заметишь. Но нет, причалила. Набита преторианцами. Центурион при них важный такой, вручил мне письмо вроде этого, – он кивнул на письмо Приска, – про всяческое содействие, только с подписью куда весомее….
У трибуна похолодело внутри.
– Где они?
– Так уплыли обратно!
– А груз?
– Преторианцы, как причалили, сразу вылезли на берег, встали так, чтоб никто из наших к униреме не проскочил. Затребовали у меня повозки и лошадей. Я выдал им, как просили, три крытые телеги и шесть тягловых голов. Они погрузились и…, – Лициний пожевал губы, – тебе навстречу вышли.
– Навстречу? – упавшим голосом переспросил Косс.
– Навстречу, – подтвердил Лициний. – Другой дороги все равно нет. Вы должны были встретиться.
– Но не встретились…, – трибун обернулся. Вторая когорта нагоняла оторвавшегося вперед командира.
– Золото везли? – понизив голос, осведомился глава поселения.
– Золото? – повторил отрешенно Косс. – Нет, не золото… Статуи. Марса и… нимф… в человеческий рост.
Лициний хмыкнул:
– А я думал, золото. Столько охраны, суеты. На моей памяти столько беготни бывало, либо когда золото привозили, либо когда принцепс приезжал. Повозки сильно груженые были, оси прогибались, вот я и решил…. Статуи немало стоят, лучше бы деньгами, я так думаю…. Солдат, когда сыт и обласкан горячей бабой, завсегда богов поблагодарит и безо всяких статуй и жрецов!
От этих рассуждений Косс взъярился:
– Это личный подарок Гая Цезаря, как ты мог отпустить их?!
– Да кому в лесу статуи нужны?! – хитро прищурился Лициний. – Из-за пустяка кипятишься! Доехали статуи, не доехали, солдату все равно, а цезарь не узнает! – и уже спокойнее продолжил: – В письме было указание не препятствовать преторианцам. Я же не враг себе, исполнил все, что они потребовали….
Косс не ответил. Не узнаешь теперь, врет этот плут или правду говорит. Надо что-то предпринять. Можно остаться и подождать, дня три. Кто поручится, что этот утренний корабль – именно тот, что вез золото легионов? Но, если унирема была той самой, с вожделенным жалованием, то трехдневное промедление станет губительным! Ехать обратно, попутно прочесывая лес, уповая на то, что незнакомые с местной географией преторианцы заблудились? Но, поедешь обратно, а в это время судно придет в порт и останется без охраны!
Оглядев остановившуюся за спиной когорту, Косс принял решение единственно верное, хоть и сопряженное с риском: разделиться. Оставить треть солдат в поселении. Пусть сидят хоть неделю, ждут. Остальные – пусть медленно идут по пути исчезнувших преторианцев и золота. А десяток верховых – полным ходом обратно в лагерь Двадцатого легиона, доложить легату. Вопрос, к кому примкнуть ему самому.
Он не усидит в Оппидуме Убиоруме, изнывая от неизвестности. Здесь можно оставить центуриона Гая вместе с его болтливыми дружками. Скакать во весь опор к легату с дурными вестями – тоже не пойдет. Пусть едет Креон. Косс не желал выслушивать упреков за то, к чему не имел касательства. А Креон – варвар и вообще, человек привычный к редким вспышкам командирского гнева. А легат разгневается – это точно, ведь ему придется, в свою очередь, нести эту весть Гальбе.
Себе Косс отвел роль следопыта. Креон доберется до лагеря уже к полудню следующего дня и доложит, что трибун латиклавий на месте не сидит, вино с горя не глушит, а занимается поиском.
– Лициний, нам нужны лошади, – глава поселения тихо охнул, – взамен мы оставим тебе наших, уставших с дороги. Десяти моим людям надобно выехать прямо сейчас и скакать, меняя лошадей, больше суток. А нам – остающимся – обеспечь ночлег. Центурия под руководством Гая, – он кивнул на центуриона Велия, – проведет здесь неделю. Я и прочие покинем твой гостеприимный кров ранним утром.
Креона трибун, разумеется, посвятил в печальные подробности. Раздосадованный отведенной ему ролью германец ускакал вместе с девятью всадниками в тот же вечер, лишь наскоро перекусив жареной курицей и пшеничной кашей.
Вторая когорта разместилась в ныне пустующих казармах Двадцатого легиона. Сытный ужин и глубокий сон после долгого марша. Солдаты Гая Велия были не в пример веселее товарищей, наутро их ждало позднее пробуждение, отдых и, возможно, вино и женщины. Всех прочих – дорога обратно через промозглый германский лес.
Лициний зазывал Косса к себе домой, но ни жаркое из молочного поросенка, ни женщины, коих глава поселения держал при себе в немалом числе, трибуна не прельстили. Погруженный в раздумья, он отправился на причал в смутной надежде увидеть на горизонте приближающийся корабль. Но Рейн был пуст.
Берег вырытой стараниями легионеров Германика 1 бухты был по всему периметру укреплен камнями и бревнами. Надо отдать должное Лицинию, поселение был олицетворением римского порядка, все вовремя чинилось и подлатывалось. Ни одна доска не скрипнула, когда трибун прошел по широкому пирсу. Закатывающееся за лес солнце окрасило небо и клочки рваных туч в розовый цвет.
– Красиво, – пробормотал Косс и, облокотившись о дубовые перила, уставился на воду. Поежился от холода. Еще немного, и вода в лужах начнет покрываться коркой льда, потом он скует пруды и озера, и наступит германская зима, лютая и ненавистная. Рейн никогда не замерзает, слишком стремительно течение. Грязь и снег порою делают дороги непроходимыми, а по нему всегда можно достичь Гельвеции, сойти в Базилии на берег и по сухим италийским дорогам добраться до Рима. Так бы Косс и сделал, сопроводив казну до зимних квартир германской армии. Иногда в военной карьере стоит сделать перерыв.
Но придется тебе подождать, Вечный город. Твои безмозглые охранители из преторианской гвардии умудрились натворить дел там, где это, казалось, невозможно сделать! Чему их только учат? Косс сжал кулаки. Пусть он знатных кровей, но за простых плебеев, солдат своего легиона, ему было обидно. Не лучшая доля против преторианской сидеть в холодной варварской провинции, которая не раз и не два показывала римлянам свой дикий нрав. И при этом олухи-преторианцы получают втрое больше и всегда в срок. Для них жалование – обыденность, а для легионера Двадцатого легиона – едва ли не чудо!
Трибун прошагал пирс до конца, до места, где тот расширялся настолько, что к нему могли пришвартоваться не только лодки и мелкие суденышки, но и крупные речные корабли. За спиной раздались шаркающие шаги. Косс обернулся: подволакивающий ногу старик шел вдоль перил и зажигал укрепленные на деревянных столбах факелы. Порт должен быть виден и ночью. В сердце трибуна вновь робко шевельнулась надежда, что корабль еще придет, а утром приплыли какие-то сумасшедшие.
Он коротко кивнул старику, тот поднял руку в приветствии.
– Ветеран? – спросил Косс. Старик покачал головой, и трибун утратил к нему интерес. Он любил рассказы старых вояк, они дополняли и раскрашивали в цвет записки полководцев. Мало кто из командующих бросается в гущу битвы, увлекая за собой солдат. Это неверно с точки зрения стратегии, слишком велик риск, оправдать который может только непомерное честолюбие, как у Цезаря или Суллы, либо отчаяние, как у Децима Корнелия Приска и самого Косса в недавнем сражении.
Косс представлял, что когда-нибудь, когда будет стар и почти немощен, напишет книгу. Составит ее из воспоминаний рядовых легионеров. И она будет иметь успех. Мягкотелым гражданским нравится читать про чужие подвиги, а их женам – про сильных и смелых мужчин. Почти все они – жены гражданских тюфяков – имеют в погребах своей безупречной репутации интрижку с гладиатором или военным. Как всякий солдат, Косс презирал гражданских, и никогда не упускал случая наставить им рога, и тут внешность и – до определенных пределов – возраст женщины не имели большого значения.
Промашка случилась только раз, но уж очень неожиданная. Косс решил соблазнить жену Клавдия 2, скудоумного дядюшки Гая Цезаря. Его пленила яркая красота Валерии Мессалины, ее точеное тело, иссиня-черные волосы, белая кожа и ярко-синие глаза. О ней ходило немало толков. Что она распутна, как кошка по весне, и не пропускает ни одного мужчину, будь то раб-носильщик, гладиатор, торговец, сенатор. Но Коссу она отказала. Без объяснения причин, с испугом в оленьих глазах.
Отчего-то, стоя на пирсе, трибун вспомнил именно это свое поражение. В ту ночь Калигула дал пир, от которого и подземным демонам стало бы тошно. Неразбавленное вино, дурман в курильницах, толпы обнаженных танцовщиц и музыкантш, кудрявые розовощекие мальчики – сам воздух был пропитан желанием. Никто и не заметил бы, как Косс уводит ее. Клавдий, ее муж, привычно принимал с раболепной улыбкой пинки и издевательства племянника и на жену не смотрел. Так в чем же дело? Поверить в то, что он недостаточно красив и мужественен, Косс не мог.
Ну да демоны с ней! Он вдруг заметил на подогнанных друг к другу досках пирса темные пятна. Будто кто-то нес продырявленный бурдюк: сначала прошел шагов пять – несколько почти одинаковых по размеру капель, потом остановился – здесь пятно было большим, с ладонь, потом снова пошел, причем быстрее – расстояние между каплями увеличилось, а сами они стали совсем маленькими, продолговатыми. У набережной капли обрывались. Косс вернулся обратно на пирс, туда, где чернело самое большое пятно. Оглянувшись на старика, флегматично чинившего расшатавшееся крепление факела, он опустился на колени и, приблизив лицо почти вплотную к пятну, втянул носом воздух. Снадобье Креона не до конца вернуло трибуну обоняние, но еле слышный запах железа он почувствовал. Кровь.
Распрямившись, посмотрел на старика:
– Откуда здесь кровь?
Старик пожал плечами.
– Рыба. Или кто поранился. Не знаю.
Косс вздохнул. Еще раз оглянулся на заходящее солнце и зашагал прочь. Наконец, он ощутил голод, и теперь запоздало собирался воспользоваться приглашением Лициния и отведать печеного поросенка.
<< предыдущая, 3 глава 1 книги
следующая, 5 глава 1 книги >>
© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.