- Рассказывай, – в ожидании, пока похоронят мертвых и перевяжут раненных, Децим приказал натянуть меж деревьев тент и расположился под ним вместе с Коссом и Креоном на наскоро сколоченных из бревен скамьях. Германец поглядывал на трибуна неодобрительно, кое-кто из легионеров уже успел сообщить ему о бойне в хавкской деревне.

– Мы нашли повозки. Вернее, то, что от них осталось. Кострище. И убитых преторианцев.

– Похоронили?

Косс покачал головой.

– Нет. Не хотел терять время. Думал, потом вернемся, закопаем, – он проглотил горячий отвар, зачерпнутый из котелка, висящего над костерком. Видя, что трибуна трясет и знобит, легат приказал Креону сварить снадобье, должное в короткие сроки вернуть ему здоровье.

– Это хорошо, – против ожиданий Косса легат не рассердился на неуважение к павшим согражданам. Задумался о чем-то.

– Как ты оказался здесь? – решился спросить трибун.

Тот вздохнул, и вместо него – совсем обнаглел – ответил Креон:

– Я сообщил командиру о пропаже казны. Он поехал к Гальбе.

– И тот, припомнив тебе иберийские подвиги, приказал искать? – догадался Косс.

Децим кивнул, все его существо – поза, в которой сидел, выражение лица – говорило о крайней озабоченности. Но появились в нем и решимость, твердость, намерение достичь цели – качества, которые он, казалось, навсегда утратил после того, как его победу приписали другому.

– Со мной три сотни верховых, ни одного пешего. Выбрал самых тертых и здоровых из легионеров, еще взял сотню ауксилариев. Они мелкие, тощие, едят мало, из лука стреляют без промаха. То, что мне нужно.

– Да, – кивнул трибун, сжимая оледеневшими руками чашу с горячим отваром. – Выбор правильный, командир. Кого вместо себя оставил?

– Цинну.

– Хорошо, не Анциту.

– Я не дурак. Анците власть давать нельзя. Она ему в голову ударяет, хуже вина. Чувствует себя так, будто у него Цезарь отец, а Македонец – мать.

Широко раскрыв белозубый рот, Креон захохотал.

– А для солдат он все тот же Марк из Затиберья, – усмехнулся Косс. – Принялся бы свои порядки наводить, а легионеры через раз подчиняться, он рассвирепел бы, децимации ¹ устроил, и тут бы его настигло возмездие лезвием меж ребер.

– Сочиняешь умело, Косс.

Децим замолчал, трибун еще несколько минут смотрел на него, потом спохватился: это он должен рассказывать, а не слушать.

– Один из гвардейцев уцелел, но был без сознания, – Косс повертел головой, тщась отыскать Эмилия среди снующих вокруг солдат. – Утром он пришел в себя, но ничего не помнит. Но все равно, прикажи найти его. Марк Эмилий Гаттерий его имя

– Креон!

Германец вскочил и почти бегом удалился на поиски.

– Неплохо ты его выдрессировал.

– Продолжай.

Косс зачерпнул еще травяного варева, подул на него. Тянул время. Рассказывать о просчете с оберегом не хотелось. Наконец, решился:

– Нашли среди трупов клык на шнурке, весь изрезанный. Кто-то из солдат сказал, что такие носят в хавкской деревушке неподалеку. Мы двинули туда, взяли деревню. Мужчин там почти не было. Возле колодца нашли несколько ауреусов, – он поднял глаза на Децима, – с чеканкой Калигулы. Я полез в колодец, думал, они спрятали золото там, но нашел только одну монету. В это время вернулись мужчины. Завязался бой. Я выбрался. Командовал. Мы победили. Почти всех перебили. Тех, кто остался, я приказал распять. Пытал. Но никто не раскололся. Поэтому взял заложников и повел их к тебе. Чтобы ты решил.

– Где этот клык? И монеты?

Косс полез в висящий на поясе кошель, выудил из него ауреусы, протянул Дециму.

Легат повертел одну в пальцах. Прищурившись, посмотрел на чеканный профиль принцепса.

– Да, свежие. Откуда им тут взяться, как не из утраченной казны? А клык?

Вот он, миг расплаты.

– Клык…. Я ошибся, командир, – Децим поднял брови, и трибун, сжавши зубы, с трудом выдавил из себя: – Этот клык, он принадлежал Эмилию. Он получил его от какой-то бабки-знахарки, амулет из Германии. Приди он в себя раньше, не полез бы я в эту деревню!

– Эмилий виноват, стало быть? – в голосе легата появился сарказм, но трибун не заметил. Им овладела нервная дрожь. Он вскочил и принялся ходить из стороны в сторону.

– А что мне оставалось делать? Я молчал, но все равно солдаты как-то прознали, что идем за золотом! Я нашел тех, кто распускал слухи, и они указали на опциона из десятой когорты. Прибываем в Оппидум Убиорум, и его глава, старая крыса Лициний, заявляет, что повозки выехали нам навстречу еще утром! Но мы их не встретили! Я оставил сотню в поселении, Креона отправил к тебе, а сам медленно пошел в обратный путь, надеясь, что наше золото заблудилось…!

– Я это слышал от Креона. Скажи, ты перерезал полдеревни мирных хавков, потерял девяносто шесть солдат из-за безделицы на веревочке?

Косс бросил на легата свирепый взгляд, адресованный, впрочем, не ему:

– А почему я это сделал?! Почему?!

– Я должен ответить?

– Децим, командир, солдаты любят тебя, как отца родного, но и у любви есть предел. Они не видели жалования два года, проморозили тут зады до самых костей, с хаттами – раздери их Марс – бились! А как до награды, так Двадцатый легион – болваны с дальнего фланга! А в победителях Гальба павлином ходит!

– Легионы Гальбы тоже сидят без жалования, и над ними не египетское солнце светит, – заступился за командующего Децим. – И он совсем не обрадовался, когда узнал, что золото пропало.

– Но виноватым он сделает тебя! Хотя в чем мы виновны?! Посуди сам, нам отправили казну! Там золота столько, что человек триста охраны нужно, а было жалких полцентурии! Будь я на месте варваров и разнюхай я о том, что какие-то ступиды везут через лес такую уйму денег, я бы ни секунды не медлил и ограбил болванов! И в этом вина тех, кто сидит в Риме и занимается отправкой! Что сделал бы Тиберий? Он бы повторно отправил нам казну под впятеро усиленной охраной, а головы рубил бы тем, кто снарядил неспособную к отпору жалкую стражу! Но никогда, никогда не пришлось бы тебе метаться по лесу и искать пропавшее! Ты – солдат, а не ищейка!

– У нас нет выбора, Косс, Римом правит не Тиберий, а Гай Цезарь. Это золото Гальба с трудом выбил. И другого не будет.

– Я знаю! Думаешь, разум оставил меня, но я лишь действовал в интересах Рима, принцепса! Если не вернуть золото, что станет с легионами?! У Великого Цезаря солдаты бунтовали без жалования, что уж о нас говорить?! Нет худшей доли, чем оказаться под пятой солдатского гнева, и головы не сносишь и позором свое имя заклеймишь…!

Децим посмотрел внимательно на своего заместителя:

– То есть ты считаешь виновными германцев?

– А кого же еще?!

– Косс, надо искать того, кому выгодно. А кому выгодно?

– Германцам!

– Согласен. Но только ли им? Это могут быть те же преторианцы, что везли нам золото. Несколько человек сговорились, поубивали товарищей и были таковы с золотом. Лошадей ведь вы у побоища не нашли, ни живых, ни мертвых.

– Они бы не смогли увезти золото на лошадях.

– Не смогли бы. Но перевезти на некоторое удаление от места ограбления – вполне. И там закопать.

– Чтобы потом вернуться, как утихнет? Не думаю, командир. Чтобы такую рисковую игру вести, надо эти леса и дороги знать, что свои пять пальцев. А преторианцы в здешних местах не бывали.

– Как знать, Косс. Это одно из предположений, не больше. Не был бы я связан временем, я бы непременно отправил в Рим Креона, чтобы он выяснил все о каждом из сопровождавших казну гвардейцев.

– Связан временем?

– Гальба дал мне две недели.

Трибун негодующе хмыкнул.

– Три его легиона бродят как молодое вино, – пояснил Децим, – то ли он сам и его офицеры не удержались и раструбили на каждом углу, что золото де близко, то ли намеренно кто-то мутит воду, но положение  у него незавидное. Ему с этими солдатами идти в Британию весной. Если они сейчас не получат золота – ты прав – быть волнениям и, может быть, бунту. Достаточно двух-трех пламенных духом зачинщиков. А уж этого в наших рядах, как грязи,  – он бросил взгляд на месиво из прелой листвы и раскисшей почвы под ногами.

– А наш Двадцатый?

– Я распорядился выдать каждому легионеру по пятьдесят динариев из лагерной казны.

Косс поднял было брови в негодовании-удивлении, но сразу опустил: легат поступил правильно. Солдат, пока служил, получал лишь половину жалования, вторая все это время сохранялась и множилась год за годом в казне легиона, чтобы новоиспеченный ветеран покидал легион не почитаемым всеми за храбрость босяком, а человеком состоятельным. В эти средства нередко залезали нечистые на руку полководцы и – что чаще – лагерные префекты. Но для Двадцатого легиона это было впервые.

– Если золото не отыщется, я восполню недостачу из собственных средств, – сказал Децим.

– И выйдешь в отставку, чтобы твой преемник получил в наследство объяснение с недовольным легионом. Пятьдесят динариев – хорошо, но это…, – Косс помедлил, подсчитывая, – одна двенадцатая того, что причитается рядовому. Они непременно спросят, где остальное. Но уже не тебя.

– Хитрый план, да? – усмехнулся легат. – Нет, невозможный. Гальба доложит Гаю Цезарю. А ему – ты знаешь – проще отобрать у кого-то имущество и заплатить солдатам, чем поступиться какими-то своими требующими трат затеями.

– Знаю. Как закончим здесь, двинем на Оппидум Убиорум?

– Да, я хочу посмотреть на это кострище. Похороним погибших.

– Дай мне сотню, мы там прочешем лес вокруг. Вдруг, ты прав, и золото недалеко закопано?

– Этим займется Карса и его люди, – помянул Децим ауксилария из конницы, сака по крови. Варвара этого трибун знал, помнил и то, что тот, хоть и был родом из мест степных, в германских лесах, даже самых дремучих и непроходимых, ориентировался не хуже зверя. Но все равно на легата обиделся: он жаждал помочь, а тот отверг даже самый намек на содействие.

– Это и Лициний может быть, – сказал Косс спустя минуту, когда молчание затянулось.

– Вполне. Догадался, что за груз пришел. Выбрал из ветеранов самых отчаянных,  беспринципных и безденежных. Сказал преторианцам, чтобы выступали навстречу тебе. Его головорезы нагнали процессию в лесу, всех перебили, а золото по частям переправили в Оппидум Убиорум или еще куда.

– Между прочим, командир, – Косс поднял указательный палец, – это любопытное предположение. Ответ на вопрос, почему они вышли нам навстречу, хотя обязаны были дожидаться в порту, не разгружая унирему.

– Но ведь ты не допросил Лициния.

Трибун вздохнул:

– Зато ты теперь допросишь.

– Обязательно.

– А Гальба?

– Что Гальба?

– Ведь ему это тоже выгодно.

– В чем же?

– Он…, – Косс запнулся. Про командующего он сказал, не подумавши, просто, чтобы заполнить паузу.

– Золото везли для четырех легионов, – продолжил вдруг за него легат. – Гальба украл казну сам у себя, а заодно и у нас. Его солдаты – о, горе! – поголовно знают, что жалованию скоро быть. Раз золото украдено по приказу Гальбы, то и хранится оно там, где мне никогда не найти, и, стало быть, мои поиски увенчаются провалом и, как знать, может, и моим самоубийством. Легионы – что его, что наш – будут близки к бунту, ведь жалования нет, оно безвозвратно утеряно. И тут – о, чудо – Гальба, как базарный колдун, вытащит из ниоткуда двести талантов золота – скажет: «Братья-легионеры! Это мое личное имущество, я остаюсь нищим, как бродячий мим, и все ради вас! Пусть этот ступид Децим Корнелий Приск не смог найти утраченное, но я вас не бросил! Вперед, мои орлы, на Рим! Я буду лучшим императором чем тот, что…, – заметив противоречивые эмоции на лице трибуна: рот его был скривлен в недоверии, а глаза расширены в восхищении, Децим закончил: – Косс, это чушь! Гальба верен императору. Что и говорить, у него была возможность просто взять и сместить Гая Цезаря. Прямо здесь. Калигула был в полной его власти. Протяни руку, убей или подстрой губительную случайность! Легионы пошли бы за ним, а больше ничего и не надо. С кем армия, тот и правит Римом.

– Но я бы его не сбрасывал со счетов, – возразил Косс, огорченный, что версия, которой жить и жить, оказалась мертворожденной.

– Я не сбрасываю. Но вероятность его причастности ничтожно мала. Даже на тебе больше подозрений.

– На мне? – в изумлении трибун вскочил, в неловкости задев носком сапога одну из рогулин, поддерживавших ветку с исходящим паром варевом. Котелок рухнул на угли, жидкость зашипела на них, разнося вокруг горьковатый аромат трав.

– И реагируешь ты так, будто в чем-то замешан, – без тени улыбки на лице продолжил Децим.

– Командир, я….

– Все знают, что ты богат, как Красс. Ты у каждого солдатского костра об этом говоришь. Но так ли это? У тебя нет братьев и сестер, но отец твой жив, здоров и не в опале. А со стороны матери – поправь, если ошибаюсь – никаких наследств тебе не светит, твоему деду юная жена родила весной сына и снова понесла.

– Отец не стесняет меня в средствах….

– Это ты так говоришь. Но даже если так, всему есть предел. Быть может, тебе нужно очень много денег, скажем, на…, – легат на мгновение задумался, – на то, чтобы купить благосклонность той, что единственная отказала тебе

– Чтобы я хоть раз еще что-то тебе рассказал! – обиженно проговорил Косс. – Не родилась еще такая баба и не родится никогда, из-за которой я бы предал Двадцатый легион! Я и думать о ней забыл, обычная девка портовая, в три аса ценою!

– В каких же портах так дешево? Ладно, – он примирительно положил ладонь на локоть трибуна, сжал его и потянул вниз, заставляя сесть, – успокойся. Я знаю достаточно, чтобы понять, что ты не смог бы этого сделать, если только не состоял в сговоре, с Лицинием или с преторианцами.

Косс хотел язвительно поблагодарить легата за снятые подозрения, но смолчал. К навесу быстрым шагом приближался один из телохранителей Децима.

– Командир, хавкский вождь хочет видеть тебя.

– Вот как?

– Приехал с пятью воинами. Оружие отдал. Хотел утаить нож в сапоге. Я нашел.

–  Веди сюда. Косс, – он повернулся к трибуну: – Исчезни.

Тот хотел заспорить, но передумал.

– Пойду Эмилия поищу.

Свети в тот день солнце, германский вождь заслонил бы его от сидящего легата. Огромного роста – Децим потому и не встал ему навстречу, что не хотел упереться взглядом в перетянутую ремнями грудь – и могучего сложения, с рыжей бородой, плешивым черепом и медвежьей шкурой за спиной, хавк поражал воображение. Новобранца один вид такого противника устрашит, ветерана же заставит ухмыльнуться: титаны такого сорта неповоротливы и обыкновенно тупы, поразить их ничего не стоит. Но этот, по всей видимости, был из тех, кто все ж умен, иначе не стал бы вождем.

Указав взглядом на освободившееся место Косса, Децим подождал, пока хавк усядется. Тот почтительно не начинал первым разговор, лишь сверкал на римлянина из-под рыжих бровей яростной зеленью глаз, и это был хороший знак: германец не хочет ссоры. Иначе не сел бы, иначе не молчал бы.

– Что привело тебя ко мне, хавк?

Гость свирепо поиграл желваками, стиснул кулаки, огляделся по сторонам, словно ища кого-то.

– Тенурик я. Вождь хавков, – назвал себя он и без дальнейших предисловий перешел к делу: – На одну из наших деревень напали, убили моего брата, его жену и дочь, почти всех мужчин! Женщин и детей пленили! Кое-кто из моих соплеменников сумел сбежать, – хавк задышал тяжело, его распирало от возмущения, ненависти, но был в нем и страх перед римлянами. – Ты меня не знаешь, легат, но в конце лета я был в лагере Двадцатого легиона, сопровождал повозки с зерном, что вы у нас купили. Дали тогда хорошую цену. Мы не хотим войны, почему вы не хотите мира?

– О чем ты?

– На деревню напали солдаты Двадцатого легиона! Ими командовал трибун латиклавий, я узнал его по описанию. Тогда именно он мне отсыпал серебра за зерно!

Легат вздохнул. Можно отпираться, можно юлить, но он этого делать не станет.

– Чего ты хочешь?

– Крови за кровь!

– Ты хочешь, чтобы я выдал тебе трибуна?

– Да!

– Это невозможно.

Тенурик с рыком вскочил, навис над легатом. Телохранители кинулись к Дециму, но он взмахом руки остановил их, поднял глаза на германца:

– Сядь!

Тот несколько секунд раскачивался над римлянином, потом рухнул на сидение.

– Выдай нам его!

– Не могу.

– Почему?

– Его здесь нет.

– Ты лжешь!

Децим поморщился:

– Римский легат не может лгать, он может не говорить всей правды. Ты хочешь, чтобы я выдал тебе патриция? – хавк промолчал, и римлянин, почувствовав слабину, схватил быка за рога: – Сколько ты хочешь?

Германец вздрогнул:

– Сколько? Ты предлагаешь мне золото? Золото за жизнь моего брата? Он ничего дурного не сделал ни одному римлянину, а твой трибун распял его и выпотрошил! – от него не укрылось, что легат стиснул зубы, и, воодушевленный, продолжил: – Он пытал жену брата, отрубил ей руку, а его дочери размозжил голову! Собственными руками! И ты предлагаешь мне золото?!

Счастье, что Косса не было поблизости, иначе прямо там он перекочевал бы в жаждущие мщения лапы хавка. Младший Север не раз давал своему командиру дельные советы, одинаково разбираясь в премудростях военного дела и терниях гражданской жизни, но с хавками сглупил,  повел себя как безголовый крестьянин, и это в провинции, готовой вспыхнуть от любой искры! И о чем это ступид думал? Теперь надо выгораживать его, спасать.

– Ты бы и сам отомстил, если бы не я. Ведь это твоих людей мы прогнали?

– Моих.

– То есть ты напал на римских солдат. По какому праву?

– А по какому праву…? – начал хавк, но легат осадил его:

– Ты должен был приехать ко мне.

– Пожаловаться?!

– Да. Тогда закон был бы на твоей стороне.

– Римский закон!

Легат посмотрел германцу в глаза:

– Когда хатты решили побороться за свободу своей земли, ты – их сосед – отсиделся в стороне, пил, ел, об баб своих грелся. Ты не трус. Просто римский порядок тебе по душе. И цену за твое зерно мы даем хорошую. Провинции, случается, восстают против нас. Налоги высокие, гордость попрана. Забывают, как жили до нас, в вечной грызне между племенами. По-хорошему, мне стоило бы не лечить твою скорбь золотом, а тащить в лагерь и судить. И твой народ проглотил бы это, под зиму воевать им не с руки, а до весны забудется. Однако я приношу тебе свои извинения и обещаю, что виновный в смерти твоего брата покинет Германию навсегда. Мстительных планов в сердце не взращивай, проживешь дольше, – Децим поднялся, отцепил от пояса кошель. Хотел бросить хавку, но решил, что победа над ним слишком зыбка, и за лучшее будет проявить уважение. Поэтому протянул.

Тенурик  опустил глаза, взял кошель и, поднявшись во весь свой исполинский рост, буркнул:

– Мстить не буду, – повернулся, шагнул из-под навеса.

– В деревне твоего брата были найдены монеты, – сказал ему в спину легат. Хавк обернулся. – Вот эти.

Он кинул хавку один ауреус, сам же вперил взгляд в его лицо. Особых эмоций на грубом челе Тенурика не отразилось. Монета как монета, читалось на нем. Невеликое доказательство непричастности, в Риме над таким посмеялись бы, но там векам оттачивали мастерство хороших мин при коварнейших интригах, но варвары в сем искусстве еще не успели поднатореть. Арминию ², правда, удалось усыпить италийскую бдительность, ну так он воевал в одном строю с римлянами, жил в метрополии, поднабрался и хорошего, и плохого. Обычный же варвар – что пес, принимающий  виноватый вид еще до того, как узришь, что он сожрал твой ужин.

Повертев монету в толстых пальцах, Тенурик поднес ее к самым глазам, вгляделся в профиль на ней:

– Кто это?

– Гай Цезарь. Калигула. Император. Владыка Рима.

В глазах хавка заплясала насмешка, губы сложились в снисходительную улыбку. Не орел Гай Цезарь, совсем не орел, согласился с ним мысленно легат, но ему это и не нужно. В его хилых руках вся мощь этого мира.

– Не видел раньше, – сказал Тенурик, решив не отзываться уничижительно о властителе, хотя обидные слова так и рвались с языка.

– Их недавно чеканят. Последнее жалование мои солдаты получали монетами с профилем Тиберия. Они здесь в ходу, в основном.  Откуда же у твоего брата новые?

Хавк пожал могучими плечами.

– Не знаю.

– Подкинули? – предположил легат.

– Да! Убии ³! – воскликнул хавк.

– Зачем им? – удивился Децим. Убии были племенем, не замеченным в ненависти к метрополии. Еще Германику они присягнули в верности и ни разу своей клятвы не нарушили. Многие из них служили во вспомогательных частях римских легионов.

– Мой дед привел хавков с севера и занял их земли. Они хотят отомстить.

– Земли здесь на всех хватит. Убиев ближе к Рейну попросил Тиберий переселиться. Иди, Тенурик. И не будь болваном, как мой трибун, сначала думай, потом дерись.

Смотря в спину удаляющегося германца, Децим в который раз посетовал на богов, обошедших римлян стороной по части роста и могучей стати. И знаешь, что толку в излишней мясистости и рослости мало, больше вреда, но стоит представить, как смотрелся бы в том же позолоченном панцире, шлеме и кроваво-красном плаще, возвышаясь над прочим людом, и берет зависть к этому германскому медведю.  Децим с юных лет был недоволен своим сложением и ростом. И если хилость он поборол многочасовыми упражнениями и верховой ездой, то со вторым все было безнадежно. Потому и не отпирался, когда мать сосватала ему рослую, но властную и жесткую Семпронию. У высоких матерей – высокие дети, а несносный характер можно и потерпеть. Но Друз не перерос отца, зато пятнадцатилетний Авл, рожденный от второй жены, хрупкой Лоллии,  задевает головой потолок. Неисповедим промысел богов.

Из-за деревьев показался Косс, и с ним бледнокожий кудрявый брюнет с красными пятнами на щеках.

– Это Эмилий, – трибун за руку подвел его к легату.

Преторианец расплылся в широкой улыбке, обнажившей щербину между передними зубами, и выкинул руку в приветствии.

– Садись, – Децим кивнул Эмилию на место напротив.

Тот сел. Косс, не заметив недовольной гримасы на лице легата, устроился рядом с гвардейцем.

– Рассказывай, – трибун пихнул его локтем в бок. О ранении юноши он уже успел забыть и вздрогнул, когда Эмилий взвыл сквозь зубы.

Преторианец захлопал ресницами, чтобы скрыть предательски заполнившую глаза влагу. Скрючился, тонко мыча.

– Косс сказал, ты не помнишь нападение, – Эмилий, силясь разгладить скованные гримасой черты, кивнул. – Если ты слаб, я могу приказать устроить тебе здесь ложе.

– Нет, не стоит, – замотал головой Эмилий, – мне уже лучше.

– Сможешь держаться в седле? Мы должны добраться до Оппидума Убиорума как можно быстрее.

– Смогу!

– Хорошо. Отлежишься там, с первым судном вернешься в Рим.

– Не надо в Рим!

– Почему?

– Я дал клятву, что уйду из претория!

– Он хочет служить у нас, – встрял Косс.

Децим улыбнулся:

– Но ведь ты числишься в претории.

– Пусть я для претория умер, господин!

– И для семьи? У тебя ведь есть семья?

– Отец, мать, братья, сестры, жена, дочь…, две… дочери…, – перечислил гвардеец.

– И для них ты тоже хочешь умереть?

Эмилий заколебался: когда клялся Марсу, о родных не думал.

– Но я же не могу нарушить клятву! Боги покарают меня!

– Я подумаю над твоей просьбой, – успокоил его Децим. Юноша понравился ему. Вояка из него  вряд ли выйдет путный, но рвение похвально. – С самого начала: когда вас приставили сопровождать казну, как добирались, было ли что подозрительное, необычное.

– Центурией выдвинулись из Рима, сопровождая четыре повозки.

– Кто был в составе центурии? Рассказывай все, важное, неважное, все, что только можешь вспомнить.

– Центурия – ребята, такие же, как я, из Рима. Центурион, правда, непростой. Поговаривали, он в одном из Варовских легионов служил, смог вырваться из лап германцев,

– Ты был прав! – просиял Косс. – Вот она, нить!

– До Базилии дошли без происшествий. А там оказалось, что все мы в унирему не влезаем, слишком она мала. Половина осталась, а мы поплыли. Кроме нас  и команды, были две гетеры, одна гречанка вроде, вторая – нубийка,   и старик-лекарь.

– Помню, – кивнул Децим и пояснил Коссу, – Гальба заказал себе двух девиц, хвастался мне. Но про лекаря он ничего не говорил.

– Кто ж таким хвастается? Может, у него какая хворь позорная?

– Гетеры…, – повторил вдруг Децим. – Косс, среди трупов были женские?

Трибун покачал головой.

– Нет. Я б отличил, особенно нубийку. Хотя вида твои, Эмилий, соратники были несвежего.

– Несвежего? Если я верно понимаю, унирема прибыла в Оппидум Убиорум ранним утром, вы, – Децим кивнул Эмилию, – спешно выгрузились и углубились в лес, где вас спустя два-три часа ждало нападение. А ты, – он перевел взгляд на Косса, – нашел их на следующее утро. Сутки всего прошли. Сейчас холодно. Они должны были окоченеть, быть сероваты, чуть пятен, но без разложения.

– Может, я и путаю, – пустился на попятную трибун. – Я как-то не имею привычки трупы разглядывать. Когда кого убили, не определю.

– С этим разберемся. Так где же женщины?

– Германцы утащили, – предположил Косс.

– Они кричали, – проговорил вдруг Эмилий, нахмурившись. – Это я помню. Тьма вокруг, ничего не вижу, но слышу, как они визжат, рыдают.

– Подозрительно, да? – спросил трибун. – Я про то, что унирема приняла только половину солдат.

– Необязательно, – пожал плечами легат. – Считается, что путь по суше опаснее водного, потому и охраны надо больше. Подозрительно то, что в Оппидум Убиорум прибыли до срока и не стали тебя дожидаться. Если центурион в свое время из Тевтобургского леса смог ноги унести, то уж точно на всю жизнь запомнил, что в Германии неосмотрительность чревата. Я бы на его месте не пошел бы.

Оба патриция посмотрели на Эмилия. Вспоминай же! Но он лишь съежился под их взглядами.

– Я не помню! Совсем не помню! Даже, как разгружались, не помню!

– Креон! – позвал Децим. Телохранитель не замедлил явиться. – Этот мальчик – на тебе. Найди ему лошадь, усади покрепче, каких-нибудь своих трав дай. Эмилий, если что вспомнишь, не робей, сразу ко мне.

Поддерживая за плечи, германец увел Эмилия. А легат повернулся к Коссу:

– Надеюсь, еще час, и мы тронемся. Надо успеть осмотреть кострище до темноты, похоронить павших и добраться до Оппидума Убиорума.

– Разреши мне потолковать с Лицинием, – попросил трибун и, ухмыльнувшись, добавил: – Обещаю, пытать его не буду. Только разговор.

– Косс, – легат был серьезен, на попытку трибуна пошутить не откликнулся. –  С первым же судном ты отправишься в Рим.

– Зачем?

– Затем, что ты свободен от должности.

Еще накануне Косс Атилий Север с изрядной нелюбовью думал о своей службе и мечтами устремлялся к бессонным и порочным ночам Вечного города, сейчас же внутри него все сковалось льдом, заныло.

– Ты… изгоняешь меня? Но ты не можешь!

– Ты о том, что тебя назначал Сенат, и только Сенат может снять? – в голосе легата не было ни угрозы, ни издевки, но отставленному трибуну, показалось, что слышит он именно их. – Рано или поздно, Косс, германцы доберутся до тебя здесь и отомстят, ты слишком приметен, чтобы скрыться под какой-то иной личиной, тебя узнают, даже если ты обреешь голову и отрастишь бороду до колен. Мне не нужны размолвки с твоим отцом из-за того, что не смог уберечь тебя в мирное время. А здесь мне не нужен лишний раздражитель для дикарей. Этот детина в шкуре требовал выдать тебя. Я откупился.

– Я возмещу тебе расходы! –  воскликнул Косс. – Только… не прогоняй меня! Я не смогу, – он обвел взглядом небо, деревья, деловито снующих легионеров. – Без всего этого!

Столь вожделенный недавно, Рим предстал его мысленному взору в мрачных грязно-бурых красках, стал отвратителен, как еда человеку, отравившемуся несвежей снедью.

– Косс, это приказ. Мой последний приказ тебе, как трибуну латиклавию. Зная, каковы германцы, ты повел себя недопустимо. Из-за тебя могло разгореться восстание, ты рисковал жизнями германских легионов и интересами империи. Ты можешь начать оспаривать мое решение в Сенате, привлечь отца, нажаловаться принцепсу, но….

– Я не стану, – не дал ему договорить Косс. – Приказ ясен.

 

---

 

<< предыдущая, 7 глава 1 книги

 

следующая, 9 глава 1 книги >>

 

К ОГЛАВЛЕНИЮ

 

© 2015 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.