Вода в котелке закипела. Публий Валерий Камилл понял это по стуку перепелиных яиц о крышку. Ежевечерний ритуал, неизменный вот уже сорок лет, пять месяцев и четыре дня. Двадцать одно яйцо, ни больше, ни меньше. Нехитрая поздняя трапеза как ежедневный Рубикон, разделяющий жизнь надвое. Разжигает огонь в треножнике префект Мизенского флота, а смахивает мелкую скорлупу с заросшего седой щетиной подбородка уже другой человек. Неугомонный, пытливый ум, ставящий превыше всего не дисциплину, не следование законам и уставам, а знание, то самое, что по крупицам отмеряют человечеству скупые боги.
Обжегшись, он выругался вполголоса. Сел поудобнее, скрестив ноги, и разложил на коленях стопку пергаментов, скрепленных между собой бронзовыми кольцами. Послюнявив палец, отсчитал несколько листов, нашел нужный и всмотрелся в рисунок на нем. Корабль, тот самый, на котором он находился сейчас, изображенный в разрезе. Длинный, узкий, быстрый, маневренный – не то, что неповоротливые лохани, составляющие римский флот. У корабля была тайна, о которой знал лишь он. И еще те, кто строил его.
Принцепс будет доволен. Он понимае. Не то, что убогое закостенелое большинство, вроде тупиц – морских офицеров, подчиняющихся Камиллу. У болванов и мысли нет, что с кораблем что-то не так!
Что ж, тем лучше. Пусть и дальше ничего не подозревают! Камилл выдрал лист с чертежом и хотел уже сунуть его в весело потрескивающие угли, но остановился. Лицо его вдруг сделалось мрачным. Он пожевал губы, прикрыл глаза, подсчитывая в уме, прикидывая вероятности. Снова выругался, уже куда злее, яростнее. Болван! Корабль слишком длинный, слишком узкий. В этом скрыта погибель! Стоит оказаться меж двух гребней волны, и он переломится! Ступид, осел! Нельзя показывать его принцепсу, нельзя! Гай Цезарь захочет увидеть его в действии, в бою! А сейчас зима, январь, шторма, ветры, и, значит, волны! Нельзя, нельзя! Нужно потянуть время, написать ему письмо!
Он сунул чертеж в огонь и открыл чернильницу, макнул в нее стилус и… застыл. Его внимание отвлек стук яиц о крышку. За своими мыслями он совсем позабыл о еде, а ведь яйца стоило снять с огня еще несколько минут назад, теперь они будут сухими на вкус, застрянут в горле. Но это неважно. Подпрыгивающая над бурлящей водой крышка приковала к себе его взгляд. Он неотрывно смотрел на нее, потом, несмотря на обжигающий жар, придавил ладонью. Пар выталкивал крышку.
- А если…, – его зрачки сузились, губы зашевелились. Руки сами собой сняли котелок с огня, выудили яйца из кипятка, кинули в холодную воду и сразу взялись за стилус. Но из-под него вышли отнюдь не буквы, сотканные в послание принцепсу, а чертеж. Котел, подогреваемый снизу, поршень, ведущий от котла к колесу. – Пар приведет тебя в движение, не люди! Мы тебя переделаем, красавица моя, – он похлопал ладонью по доскам пола. – Излишки пара…. Нужен отвод…, – он бросил в рот сразу три яйца и, не ощущая вкуса, принялся жевать вместе со скорлупой.
Его ум недолго переминался в раздумьях, решение пришло быстро. Стилус заметался между чернильницей и пергаментом, рисунок становился все сложнее. Скорее бы утро! Надо найти мастеров, что соберут все части механизма!
Его нос вдруг уловил знакомый запах печеных яблок. Он хотел обернуться, но не успел: повинуясь чьей-то сильной руке, его подбородок вздернулся вверх, перед глазами мелькнуло что-то блестящее. И наступило небытие.
… десятью годами ранее…
Настроение у старика было скверным. Хотя, бесспорно, лучше, чем в недавний день, когда он к ужасу трепещущего окружения, просто, безо всяких видимых причин приказал сбросить в море двух рабов, что прислуживали ему за завтраком.
Еда тогда была отменной – ароматный хлеб только из печи, овечий сыр, оливки, мед, терпкое вино. Ярко светило солнце, играя бликами на неподвижных водах Тирренского моря. И рабы были едва заметны, двигались, как тени. Но что-то не понравилось Тиберию, и оба раба отправились к своей смерти прямо с террасы, на которой он завел обыкновение проводить долгие часы, греясь на солнце. Туда ему подавали пищу, там он, заскучав, развлекал себя гладиаторскими боями, там принимал гостей: сенаторов, полководцев, соглядатаев – всех с застывшими от напряжения лицами.
Им не понять, как раздражает собственная немощь. И это солнце, вечный, слепящий глаза бог на небе. И они, раболепствующие трусы, потные от страха. И проклятое нутро, который день мучающее владыку Рима резями и газами.
Но сегодня солнце было скрыто облаками, дул ветер, а настойка из трав успокоила несносную утробу. Знатоки отрав и отваров не задерживались здесь надолго: малейшая ошибка, и летит человечек в затертом хитоне в далекие воды, к праотцам и наядам. Но в этот раз принцепс доверился не искушенным во врачевании грекам или египтянам, а римлянину, более того, военному, от которого подобных знаний вряд ли стоило бы ожидать. Однако Валерий Камилл не подвел, талантливый человек, одержимый. Мало нынче таких, все больше – дорожная пыль под ногами, никчемные людишки.
- Цезарь Император! – высокий человек склонил перед ним голову.
- Луций, – тонкие губы Тиберия растянулись в подобие улыбки. Кожа на них часто трескалась, кровоточила, потому приходилось быть скупым в мимике. – Рад видеть тебя. Но удивлен. Что-то стряслось? Тринадцатый легион вспомнил былое и ропщет?
- Нет, цезарь.
- Сыт, доволен и благовоспитан?
- Да, – легат был по-военному краток. И это нравилось Тиберию. Прочие отчего-то принимались частить словами, путаться в них. Этот – нет, сдержан в движениях и словах, бережет силы – похвальное качество для солдата пограничных с Германией земель. Пришел не в тоге, а в парадных доспехах: золоченом панцире с выбитыми на нем львами – символами легиона, наручах, поножах, коротком плаще. Золоченый же шлем с длинным гребнем из выкрашенного в пурпур конского волоса держал в руке. Только ножны пусты. К императору с оружием нельзя.
Тиберий поднялся с кресла, подошел. Редко кто в его окружении мог сравниться с ним ростом. Луций Атилий Север был выше. Или не согбен еще годами, как старый император. Внешностью он напоминал волка по весне, поджарого и голодного. Резкие черты, высокий лоб, нос с горбинкой.
- Обыкновенно я к себе вызываю, – цезарь скривил угол рта. – А ты сам пришел. Зачем?
- Просить об отставке.
Император шумно выдохнул, посмотрел в сторону, на море. После, медленно вернул взгляд обратно. На лице легата ни один мускул не дрогнул. Хороший солдат. Отменный. Один из лучших в империи. Но допустил ошибку.
- О таком нельзя просить, Луций.
- Я служу одиннадцать лет, цезарь, и….
Тиберий взмахом руки остановил его:
- Рядовой служит двадцать пять, – он отвернулся, возвратился к своему креслу, сел, подперев рукой голову, посмотрел на легата исподлобья долгим тяжелым взглядом. – Валерий Камилл! – хлопнув в ладоши, он позвал немолодого уже командира преторианцев. – Приведи Роха и Тита!
- Да, цезарь!
Тиберий проводил его, стремительно покидающего террасу, долгим взглядом, потом, словно нехотя, повернулся к Северу:
- Ты оскорбил меня, Луций, своей просьбой. Оскорбление императора – всегда смерть. Но я милостив. Я позволю тебе исправить ошибку….
Камилл вернулся с двумя воинами, гладиаторами по облачению. Один, чернокожий, был скиссором: круглый шлем скрывал лицо, оставляя только прорези для глаз, обе руки были защищены пластинчатыми доспехами, а ноги – кожаными обмотками и поножами. В левой руке он держал армейский гладий. В правой – два скрепленных меж собою меча, страшное оружие, которым скиссоры отрезали у противников пальцы, носы и уши. Второй – римлянин – был мурмиллоном. Стеганые штаны из плотной ткани, поножи, пластинчатые доспехи на руках, шлем, украшенный перьями. Из вооружения – скута и гладий – щит и меч легионера. Оба были высоки, в буграх мускул под немалым слоем жира. Но двигались они, несмотря на это, с грацией хрупких танцовщиц.
- Это лучшие бойцы арены, Луций. Тит – мурмиллон. Рох – скиссор. Одолей их, и покинешь этот остров живым! – Тиберий с интересом впился взглядом в лицо легата: ну, давай, покажи, что боишься! Но нет. Не страх. Раздражение.
- И получу отставку?
- Он торгуется! – плебейски присвистнул старый принцепс, обращаясь к худенькому подростку, что сидел прямо на полу подле его кресла. Тот заискивающе улыбнулся. Север только сейчас заметил его, сына прославленного Германика и непреклонной Агриппины, маленького сапожка Гая. Губы мальчика были скорбно скривлены книзу, в глазах мелькнуло на миг сочувствие.
- Мне нужно оружие.
- Назови любое. Принесут.
- Гладий. И спата.
Мурмиллон Тит ухмыльнулся, обнажив белые зубы:
- Спата? Может, тебе еще коня привести?
- Я не против, и коню заодно кое-что укоротим! – хохотнул чернокожий скиссор Рох, щелкнув своими лезвиями. Он знал, что говорить: недовольство покинуло чело старого императора, уступило место желанию. Кому, как не им, лучшим гладиаторам, знать, что цезарь любит не просто бой и кровь, а унижение проигравшего.
- Не надо коня. – Луций положил свой золоченый шлем у балюстрады, бросил на него плащ.
- Защити голову, – едва слышно шепнул ему преторианец Камилл.
Тот будто не услышал его. В ожидании, пока принесут мечи, он пристально изучал обоих гладиаторов, нетерпеливо топтавшихся на месте. Скиссор слегка припадал на левую ногу. Зрительно она была худее правой, хоть он и пытался скрыть это при помощи лишнего слоя тугих кожаных обмоток. Перья на шлеме мурмиллона мешали обзору. И оба не имели ни панциря, ни кольчуги. Обнаженный торс, незащищенный ничем живот – эти бойцы были обучены для сражений между собой, и доспехи их были частью представления, не столь практичные, как у легионеров, сколь ярко смотревшиеся на радость зрителям.
Преторианец протянул Северу мечи. Едва его пальцы сомкнулись на рукоятях, он, не дожидаясь отмашки, свистка, как то было принято на арене, прыгнул вперед и, не дав скиссору опомниться, ударил его гладием в незащищенный живот. Тот успел выставить блок: неловко вывернув запястье, он прикрылся своим оружием. От силы удара оно отлетело в сторону, а кисть руки скиссора безвольно повисла. Мурмиллон еле успел отскочить в сторону: Север использовал оба меча одновременно, и, пока гладий летел в живот Роха, спата пронеслась в волоске от горла Тита.
Подросток Гай вскочил с пола. Тиберий заерзал в своем кресле: наконец-то, будет зрелище, а не унылая бойня с двумя львами и блеющей жалобно овцой!
Оправившись от нежданной атаки, гладиаторы переглянулись и сошлись плечом к плечу. Север разгадал их хитрость: утратившему возможность действовать правой рукой товарищу мурмиллон решил отдать свой щит, а сам хотел подхватить с пола оброненное им оружие.
Он не дал им этого сделать. Как только ремни щита соскользнули с предплечья мурмиллона, он атаковал их. Не успевший принять скуту, Рох отпрыгнул в сторону, но не спасся от подрубившей его левое колено спаты. Тит, дернувшись к оброненному щиту, едва ушел от колющего удара гладия: сумел поднырнуть под лезвием, распластался на полу, тут же вскочил на ноги. Но от сдвоенных мечей Роха он оказался слишком далеко. Луций ухмыльнулся ему и пнул так и не вкусившее крови оружие к ногам императора.
Со звериным криком Рох оттолкнулся от земли здоровой ногой, прыгнул на противника. Не мешкая ни мгновения, к нему присоединился Тит. Оба понимали: вдвоем, пусть один и не вполне воин уже, они могут победить. Но их противник, казалось, знал наперед все их мысли, маневры. Он сделал шаг назад и, как только гладиаторы оказались рядом, одновременно ударил: спата вонзилась глубоко в незащищенную пластинчатым рукавом подмышку мурмиллона, гладий рассек левое запястье скиссора.
Преторианцы, по команде Камилла, выдвинулись с обеих сторон, заслонили собой императора.
Север отступил к балюстраде, положил оба меча рядом со своим шлемом и отошел в сторону.
Тиберий растолкал преторианцев, подошел к скрючившимся рядом друг с другом гладиаторам, навис над ними. Оба из последних сил терпели боль. Лицо мурмиллона посерело, по нему текли ручейки пота.
- Луций! – позвал Тиберий. – Возьми меч и доделай дело!
- Слушаюсь, цезарь. – Север поднял с пола гладий, подошел к скиссору. Снял с него шлем. Чернокожий был уже немолод, выбритый череп покрывали узоры, оба уха были месивом из сломанных хрящей, указывая на прошлое кулачного бойца.
- Давай же! – раздраженно буркнул император и приложил ребро ладони к своему горлу.
Скиссор стиснул зубы, не дал стону вырваться, с трудом встал на колени, пробормотал:
- Легкой… смерти….
Луций приставил гладий к шее Роха за ключицей, надавил сверху вниз, пронзая сердце. Грудь гладиатора дернулась последним вздохом, и он завалился набок. Тит тоже встал на колени, посмотрел снизу вверх налитыми кровью глазами. В них не было мольбы, как у Роха, только ненависть и злость.
Луций с сомнением посмотрел на меч в своей руке, потом перевел взгляд на принцепса и сказал:
- Этот еще послужит тебе, цезарь, когда вылечится.
- Мне не нужны плохие воины, – Тиберий взял его под локоть, увел к балюстраде, сам налил в золотой кубок вина, протянул ему: – Выпей! – обернулся к Камиллу: – Сбросьте обоих в море, и мертвого, и живого!
Он хотел еще что-то сказать, начал, но крики и проклятия Тита заглушили его негромкий голос. Разведя руками, он замолчал. Вернувшись в кресло, проследил с кривой улыбкой, как упирается Тит, как призывает муки и стыдные болезни на головы преторианцев и принцепса.
Дождавшись, когда вопль летевшего вниз гладиатора стих, задохнулся в шуме разбивающихся об утес волн, Север поставил пустой кубок на стол и спросил:
- Я свободен?
- Да. Тринадцатый легион ждет тебя.
Кулаки легата сжались, губы дернулись, Тиберий же невозмутимо продолжил:
- Я люблю Рим и народ римский! Этот смердящий клоповник на Тибре и людей – не люблю. Ну, да это и не Рим! Рим – это империя, порядок, закон! Легион при тебе из своры горлопанов и дармоедов превратился совершенную машину. У каждого из нас свое предназначение, и твое – в службе. Рим и народ нуждаются в защите. Ты и твои парни рождены, чтобы стоять на страже рубежей. А что ты будешь делать в Риме, если я отпущу тебя, что?
Луций не ответил, отвел взгляд в сторону. А Тиберий продолжил:
- Скажи, ради чего ты рискнул навлечь на себя мой гнев и, может быть, я рассужу, что ты прав. И позволю бросить Тринадцатый легион. Говори!
Тот не ответил, и Тиберий понял: причина не та, которую он сможет понять.
- Баба?
- Да.
- Кто она? Имя!
В глазах Луция появилось замешательство. Но не того рода, когда б он страшился назвать чье-то имя, а попросту не было его, этого имени, этой женщины, и причина, конечно, была иной.
- Цезарь император, – он склонил голову. – Приказ ясен.
к следующей, Глава 1>>
© 2015 – 2018, Irina Rix. Все права защищены.