Десять лет прошло, пустых, непримечательных. Тиберий умер, его сменил маленький Гай, но все по-прежнему, цель далека, к ней не пробиться.
Он никогда не вспоминал тот день на Капри. Череп слишком малое вместилище, чтобы забивать его печалящим душу хламом. Но, оказывается, разум не так хорош, как думается, и держит в себе воспоминания обо всем. Они всплывают из глубин небытия на поверхность, стоит взгляду упасть на что-то, связанное с ними. Сейчас это была статуя Тиберия. Мрамор сохранил его во цвете лет, сильным, не обезображенным болезнью и старостью. Но маленький рот с тонкими губами был неизменным, портящим волевое лицо. С этих поджатых губ срывались безжалостные слова. Приказы, несущие смерть. Или почетное рабство в виде службы.
- Иди, он ждет тебя, – прошелестели снизу. Луций скосил глаза и вздрогнул: скрюченное тело, горб, ноги разной длины и опухоль в пол-лица. Правый, невидящий глаз тускло сверкал из-под складок кожи возле уха, нос и щека, все в наростах бородавок, отливали багровым. Гая Цезаря привлекало уродство. Зная об этом, работорговцы слали в Рим чудовищ всех мастей и видов. Но этот, пожалуй, был самым отталкивающим из всех, кого Луцию доводилось видеть.
- Сколько за тебя заплатил цезарь?
Уродец сплюнул на пол и снова задвигал губами, собирая слюну.
- Сто тысяч сестерциев, – подсказал один из преторианцев.
- Выгодная сделка, – пробормотал Луций и, раздвинув закрывавшую проем занавесь, шагнул внутрь. – Приветствую, цезарь! – отчеканил он еще до того, как увидел развалившуюся в кресле фигуру.
Калигула усмехнулся и, хрустнув суставами, тяжело поднялся, тряхнул головой и сделал шаг навстречу. Несколько дней назад Луций видел его, но на отдалении и в полумраке. Теперь же, с близкого расстояния, он отметил разительную перемену, что произошла за те несколько месяцев, что миновали с их последней встречи. Принцепс погрузнел, обрюзг, его кожа стала серой и нечистой. Под свободными золотистыми щелками императорского одеяния угадывался внушительных размеров живот, черты лица утратили четкость, появился второй подбородок, под глазами набрякли тяжелые мешки.
Губы императора скривились в ухмылку:
- Смотришь на меня как…, – он нахмурил лоб, – как Одиссей на подряхлевшую Пенелопу. Плыл к ней, плыл, гнал на всех парусах и веслах, грезил о крепкой заднице и налитых грудях, а в порту узрел сушеное яблочко на тонких ножках под париком.
Император прозорлив.
- Мой цезарь, какие будут приказы по Тринадцатому легиону? Он зимует под Церой или возвращается в Виндониссу?
- Раньше ты говорил «мы» про Тринадцатый. И не уходил от ответа. Милония! – позвал он и нетерпеливо хлопнул в ладоши. Приблизилась высокая, крепко сбитая женщина с копной темных вьющихся волос. Последняя жена цезаря. – Милая, скажи, Луций похож на Одиссея?
- Нет, – коротко ответила она. – Это все, муж мой?
Лицо Калигулы исказилось от гнева.
- Тринадцатый, мой цезарь, – повторил Луций, – ждет твоего приказа.
Милония Цезония взглянула на него. Благодарности в ее глазах было мало, больше удивления. Ей не нужна была помощь, со вспышками гнева Гая Цезаря она умела справляться.
- Опасность, из-за которой я перебросил Тринадцатый ближе к Риму, уже устранена, – Калигула позволил гневу покинуть себя. – Добрые вести из Германии.
Луций улыбнулся:
- Рад слышать, – о том, что германские легионы передумали бунтовать, он уже знал, но решил не показывать своей осведомленности. – Цезарь император….
- Гай! – принцепс улыбнулся. – Зови меня по имени! Ты достоин этой чести. Один из немногих, кто достоин!
- Цезарь, – Север склонил голову в поклоне. – Гай, раз ты приказал мне явиться….
- Попросил! – поправил его Калигула. – Позвал в гости доброго друга, – он улыбнулся. – Позвал еще накануне, хотел, чтобы…, – он нахмурился. – Боги, зачем же я послал за тобой? Вылетело из головы…. А где ты был, что не явился сразу?
- В пригороде. Охотился. С сыном. Он вернулся из Германии вместе с Корнелием Приском.
- Да, да, знаю, твой сын больше не хочет служить. Я отпустил его. – Принцепс мотнул головой, как бы говоря: невеликая потеря для армии этот Косс Атилий Север. – Кстати, Приск был здесь перед тобой, вы немного разминулись.
- Он рассказал тебе о непростом положении армии на севере, о трудностях с варварами, нехватке средств?
- Нет…. Вернее, он пытался, но я не дал ему. Я сам все знаю. Это правда, не только солдатам, всему народу римскому сейчас непросто. Но это время надо пережить, скоро все образуется!
- Прости, цезарь, но как? Доходы империи не покрывают трат, казна истощена.
- Казна не истощена! Она пуста! – подала голос Милония и отвернулась, чтобы не поймать злого взгляда цезаря.
- Армии нужны средства, – продолжил Луций, – а ты, я слышал, собираешься строить арену едва ли в полмили в диаметре.
- Это ложь! – выкрикнул Калигула. – Двенадцать стадиев, Луций! И не просто арена! Валерий Камилл поклялся, что спроектирует ее так, что можно будет проводить морские сражения, с настоящими кораблями! Ума не приложу, как он собирается наполнять ее водой, а после осушать! Но он поклялся, значит, сделает! Ты ведь знаешь его?
- Видел однажды. На Капри.
- А! – потянул принцепс. – Я помню! – он ткнул Луция указательным пальцем в грудь. – Это было в тот день, когда ты явился к моему незабвенному предшественнику просить об отставке, и он отказал тебе. Камилл тогда служил в претории. Я ведь тоже там был, ты помнишь?
- Помню, – Луций посмотрел в сторону, взгляд его наткнулся карлика, спящего в изножье женской статуи, на чью изящную головку была натянута сублигакула.
- Я рассказывал тебе эту историю, Милония?
- Да, Гай. Много раз.
Она делано зевнула и, отступив назад, опустилась в кресло, которое недавно занимал император. Тот ухмыльнулся, зашел ей за спину, облокотился о спинку кресла, наклонился к жене, укусил за мочку уха и зашептал:
– Но я не говорил тебе, что в тот день я понял одну важную вещь. Что есть люди, которых нельзя отпускать. Такие, как ты, милая. Такие, как Луций. Вас я ценю и никогда не отпущу!
Она повернулась к нему:
- А Корнелий Приск, его ты не ценишь?
Лицо Калигулы снова перекосилось:
- Вижу, милая, его слишком ценишь ты! Запомни, – он приподнял ее голову за подбородок, – я не хочу слышать от тебя советов, как мне управлять, кого награждать, кого миловать, кого казнить! Ведь я не лезу в твои дела, не докучаю тебе с тем, в чем не разбираюсь! – он сжал в своей ладони ее лицо, с ухмылкой понаблюдал, как мнется плоть под его пальцами, и отошел к статуе Августа. Глядя в мраморное лицо прадеда, сказал: – Гальба написал мне из Германии, что Приск умен и сметлив настолько, что способен отыскать соринку в глазу циклопа. Это как раз то, что мне нужно. Твой сын служил у него, ты должен знать, что он за человек.
- Достойный.
- Действительно острый ум, верность и честь? Или это все пустая похвальба?
- Это правда. Мой цезарь, Гай, я….
Калигула нетерпеливо вскинул раскрытую ладонь, призывая его к молчанию.
- Казна пуста, это так. Деньги Тиберия быстро закончились. Но я не виноват в этом, плохой урожай, ты ведь знаешь! Три года неурожая!
- Египет при тебе дает ежегодно на четверть больше зерна, чем при Тиберии, – возразил Луций.
Лицо принцепса застыло, невыразительная нижняя челюсть выдвинулась вперед. Опасно. И бесполезно. Луций говорил сыну, что ничего не выйдет, что на Калигулу не возымеют действия никакие доводы. Но Косс настаивал, требовал от отца повлиять на императора, раз уж тот так ценит его и доверяет.
- На рубежах было неспокойно, – вопреки ожиданиям принцепс опять совладал с гневом. Голос его был тверд, но с нотками неуверенности и оправдания, будто бы он искал причины безденежья извне, а не в своих решениях.
- Только восстание хаттов. Корнелий Приск разбил их, а Гальба прикончил.
- А заговоры?! Змеи и пауки в моей собственной постели?!
- Заговоры – следствие, а не причина катастрофы, Гай, – Луций заметил, что Милония сжалась в кресле. С цезарем так не разговаривают, еще немного, и грянет гром.
- Деньги скоро появятся!
- Откуда?
- Черный грот!
- Черный грот?
- Ты не слышал о нем?!
- Нет.
- Тайник Тиберия на Капри! Старик собрал там сокровища и любил к месту и не к месту вспоминать о нем, о несметном богатстве, которое достанется лишь тому, кого будет оберегать милость богов! Когда Гальба из Германии написал, что легионам нужно жалование, я вспомнил о Черном гроте и отправил туда своих лучших телохранителей, трех тевтонов. Они не вернулись. Как и те, кого я отправил следом. Все исчезли, без следа, – он поджал губы и помотал головой. – И теперь мои верные воины предпочитают умереть, но не идти туда, блеют про магию и чудовищ!
- Варвары суеверны.
- Не только они! Но с германскими легионами я разрешил трудность, отобрал состояние у своего дядюшки – болвана Клавдия! Как раз хватило! А в Черный грот отправил Приска. Он явился ко мне сегодня, без приглашения, в парадных доспехах, но в синяках и подпалинах, – принцепс потер глаза. – Я думал, ослепну от этого блеска. Он завел тягомотную песню о мятеже легионов в Германии, о каком-то заговоре с истоками в Риме. Я заткнул его. Гальба уже все написал, уверил меня в том, что в Германии теперь все спокойно, солдаты сыты и довольны. И я решил, что раз уж Приск так хорош, как полагает Гальба, пусть послужит мне и Риму! Я дал ему неделю. Если он найдет золото Тиберия, я, так и быть, прощу его!
- Простишь за что, цезарь?
- За то, что моя жена предпочла бы мне его, не будь я тем, кто я есть!
- Гай, перестань! – Милония метнула на Луция взгляд, в котором на этот раз читалась явная мольба.
- Молчи! – отмахнулся от нее принцепс.
- Корнелий Приск создан для военной службы, Гай Цезарь. – Луцию не понравился злорадный тон Калигулы. – Он принесет тебе куда больше пользы, если останется в армии. А в гроте может погибнуть.
- Мне нужно это золото, понимаешь?!
- Отзови его и отправь на Капри меня, – предложил Луций и сам себе удивился: зачем? Неужели настолько страшится сказать Коссу, что попытка повлиять на принцепса не удалась?
- Ты так устал от солдатских рож, что готов рисковать? Вижу: устал! Отвратительно выглядишь! Словно тебя не кормят и не дают спать. Но…. Нет! Ты нужен мне здесь, вместе с легионом! Не под Церой, а в предместьях Рима. Сегодня же. И больше ни слова об этом! Легионы должны возглавлять люди, которым я верю!
- Тебя это не спасет, цезарь.
- Что?! Что ты сказал?!
Луций шагнул к нему:
- Если ты не изменишься, все кончится скоро. И плохо. Империя на краю, Гай. И ты на краю. Нет денег, но ты затеял строительство цирка, поход на бриттов весной, сто дней игр. Ты не платишь солдатам, давишь провинции налогами…. Никто не спасет тебя, если весь мир поднимется против.
- Эти черви не посмеют, Атилий Север! – принцепс отступил на шаг назад и уперся спиной в выставленное вперед колено мраморного Августа. – А тебе стоит быть почтительнее, я могу быть не таким милостивым, как мой предшественник!
- Можешь, – Луций посмотрел на низкий мраморный столик, что стоял перед креслом. Кубок с вином и корзина с фруктами, рядом надрезанное яблоко и маленький нож. Он заметил, что принцепс, перехватив его взгляд, вздрогнул: до двух преторианцев охраны далеко, а нож так близко. – Прикажи, и я перережу себе вены, Гай. Сейчас. Одно твое слово.
Калигула сделал шажок вбок, встал между ним и столиком.
- Нет, ты мне нужен. И ты это знаешь, поэтому так уверен в себе, знаешь, что я не позволю тебе покончить с собой и на казнь не отправлю. Но сейчас ты прошел по краю. Больше никогда не смей так говорить со мной!
- Иначе ты не слышишь, Гай.
- Не слышу?! – лицо принцепса перекосило яростью, такой сильной, что Милония еще больше сжалась в кресле. Но владело это чувство цезарем недолго, резко сменилось озадаченностью, неуверенностью. – Но я должен! Понимаешь, я должен осуществить то, что задумал! Покорить Британию, построить цирк, равного которому не было, нет и не будет! Я должен оставить память о себе, прославить свое имя! Пройдут сотни, тысячи лет, а она, арена, мое детище, будет стоять нерушимой, миллионы людей будут смотреть на нее и восхищаться мною, моим величием, моим размахом! Набитое брюхо плебса не даст мне бессмертия в людской памяти, проходит день, и хлеб обращается в дерьмо! А цирк прославит меня навечно! Неужели ты не понимаешь?
- Отчего плебс, который будет жить через тысячу лет, для тебя важнее теперешнего?
- А в чем же тогда бессмертие?
- В детях, Гай, во всех детях Рима, которым мы служим. В твоей дочери, у которой не будет братьев и сестер и которая сама не повзрослеет и не даст жизнь твоим потомкам, если ты, ее отец, не остановишься.
- Моя дочь…, – лицо принцепса разгладилось, взгляд затуманился, он хлопнул себя ладонью по лбу: – Ну, конечно же! Моя дочь! Вот зачем я посылал за тобой! Ты посмотришь на нее, на меня, на Милонию, и нарисуешь мою дочь в возрасте шестнадцати лет! Ты умеешь это, мне доносили о том, что умеешь! – он повернулся к Милонии: – Приведи ее, быстро! – и топнул ногой, чтобы та не мешкала. Потом повернулся к Луцию: – Ты ведь сможешь?
- Смогу, цезарь, – ответил тот. Доносили. В Риме ничего не скроешь, не утаишь. Почти ничего. Но цезарь, кажется, поддается, слышит, слушает. Быть может, попытка не тщетна.
- Я отложу строительство цирка, Луций, – продолжил вдруг Калигула. – Ты убедил меня! Убедил, слышишь?! Наведу порядок, наполню казну, и только тогда вернусь к нему! А пока Валерий Камилл продумает все детали. Нет, как он собирается наполнять арену водой для морских боев, а после осушать ее?! Такое огромное пространство, как?! Пусть Камилл начнет с малой арены, вдвое, втрое, вчетверо меньше будущего цирка! Пусть покажет, как он собирается решить эту задачу с водой! Камилл, Камилл…, – он решительно зашагал по комнате, от статуи Августа к статуе Юпитера. – Он ведь сделал для меня корабль, не обычное корыто, как он называет наши римские суда, а нечто иное: маневренный, быстрый, непотопляемый!
Север сдержанно улыбнулся. Нептун не любит непотопляемых кораблей, как и Юпитер – самонадеянных Юлиев.
- Римский флот изменится! Молчи! Не сейчас, позже, когда будут средства. Хотя…, – он нахмурился. – Отобрав состояние у дядюшки, я сумел накормить четыре легиона. У половины вислопузых бормотунов в Сенате не меньше. Пора покончить с этим, одним ударом убрать эту кучу нудящих трутней и наполнить казну!
- Гай, это противоречит….
- Давай, расскажи мне про закон и традиции! Ничто не вечно, цезарь волен нарушать закон и менять традиции!
- Никто из сенаторов не станет безропотной овцой ждать, пока придут твои преторианцы.
- Они не узнают! – Калигула перешел на свистящий шепот: – Я выберу день, вернее, ночь, когда преторий и твои солдаты ворвутся в каждый сенаторский дом и вырежут всех!
- Ты не сможешь удержать это намерение в тайне. Сенаторы узнают. И опередят тебя. Гай, прошу, не помышляй об этом.
- Ты рубишь мне крылья! Говоришь, как мой отец! Закон, закон…! Гадил я жидко на этот закон! – принцепс хотел добавить еще что-то едкое и презрительное, но не успел. В покои стремительно вошел пожилой мужчина в черненом панцире. Кассий Херея. Трибун претория, старый солдат: кряжистый, с широким обветренным лицом и блеклыми серыми глазами.
– Цезарь император! Голубь принес письмо с юга. Публий Валерий Камилл, префект Мизенского флота, убит!
- Убит?! Кем?! Как?! – чело принцепса взорвалось эмоциями, он заметался по комнате. – Боги! Скажи, что ты врешь, что все выдумал, безмозглый осел!
- Его нашли в его собственной комнате, запертой изнутри.
- Где письмо?!
Херея протянул ему свернутую в трубочку полоску пергамента:
- Вот, цезарь император!
Калигула вырвал у него из рук письмо и ударил по гладко выбритой щеке.
- Как ты посмел читать послание, предназначенное мне?!
- Я должен был убедиться, что в нем нет яда, – успел выкрикнуть Херея перед тем, как ладонь Калигулы ударила его по губам.
- Болван! – принцепс толкнул его в широкую грудь. – Исчезни, жалкий боров! – и, как только Херея повернулся к нему спиной, подскочил и пнул его коленом в поясницу. – Недоумок!
Он развернул письмо и начал читать. Каждая часть его лица при этом жила своей жизнью, брови поднимались и сразу хмурились, губы кривились, желваки дергались, челюсти скрежетали друг о друга:
– Приветствую, Гай Юлий Цезарь Август Германик, отец Рима, император.… Скорбя всем сердцем… Печальную весть…. Твой верный слуга Публий Валерий Камилл был найден мертвым…. Мы полагаем, гнев Нептуна…. Камилл не верил в богов, глумился над ними и теми, кто верит и молится…. Комната была заперта изнутри…. Из него выпили всю кровь…. Читай! – он бросил письмо Северу. – Боги завидуют мне!
Луций поймал письмо в воздухе, пробежал его глазами.
- Кто-то убил его, – сказал он равнодушно, а сам подумал: как это кстати для Рима, теперь строительство арены точно будет отложено.
- Ты говоришь так, будто это простое убийство! Ты ослеп или разучился читать?! Он был умерщвлен в закрытой комнате!
- Корнелий Приск, которого ты отправил ползать по гротам, искушен в подобных делах. В расследованиях. Он раскрыл убийство наместника в Иберии. Тогда все тоже думали на колдовство и волю богов. Ты не захотел выслушать его, но это его заслуга, что германские легионы не стоят на Палатине с намерением низложить тебя. Верни его и поручи ему найти убийцу этого Камилла. А я привезу тебе сокровище из Черного грота.
Калигула прищурился, посмотрел на него в упор. Наконец, хмыкнул:
- Нет, это неправильно! Цезарю не пристало метаться! Решение цезаря – закон, и не подлежит изменению! Приск уже на пути к Капри. А ты отправишься в Неаполь! Он привезет мне сокровище старого кровопийцы Тиберия, а ты – притащишь убийцу моего Камилла! И заодно, – он поднял вверх указательный палец, – заодно ты найдешь решение этой загадки с водой для цирка! И тогда, если ты успеешь вперед Приска, я…. Я сделаю тебя вторым консулом! Буду советоваться с тобой во всем. Своим успехом ты докажешь, что достоин! Мне мало преданности, я должен быть уверен, что ты умен! Успеть вперед Приска – ты ведь сумеешь?
- А если нет?
- Если не успеешь, – принцепс пожал плечами, – вернешься в легион. Еще десять, двадцать лет службы! Я милостив, как видишь! – он вздохнул. – Сотни юношей отдали бы по десять лет жизни за то, чтобы быть отцом для легиона, но эта честь дана тебе!
- Я готов уступить свое место этим страждущим сотням.
Калигула собирался едко ответить, но его внимание отвлекла дочь. Держась за руку Цезонии, она шла, неуверенно загребая ножками.
- О, дитя мое! – принцепс нагнулся, раскрыл объятия, схватил маленькую Друзиллу и закружился с ней по комнате.
- Муж мой, не мучь ее, она едва отошла от лихорадки! – попыталась остановить его Цезония.
- Молчи! Мое дитя здорово! – он подкинул дочь над головой, она засмеялась, засучила толстыми ножками. – Луций, быстро, нарисуй мне ее взрослой! Ты! – крикнул рабу, хлопотавшему у треножника с потрескивающими в огне углями. – Неси пергамент, стилус и чернила! Быстро! Атилий Север торопится в Неаполь!
Луций послушно взял стилус, скользнул взглядом по лицам императора, его жены и дочери. Прямой нос, большие глаза, маленький подбородок, тонкие губы у отца. Нос с горбинкой, широкие скулы, тяжелый, с ямочкой посередине подбородок у матери. Юлия Друзилла пока походила больше на мать, но детям свойственно меняться. Стилус заметался по пергаменту, принцепс с интересом смотрел, как на желтоватом куске воловьей кожи появляется девичье лицо, но не милой простушки, как можно было ожидать, глядя на пухлощекую мордашку Юлии Друзиллы. Девушка на рисунке была красивой, но ее черты были резкими, почти хищными. Не лань, а волчица.
- Милония! Иди скорее! Посмотри! – принцепс явно был доволен.
Та подошла, посмотрела через его плечо, неопределенно хмыкнула. Калигула ткнул ее локтем в бок:
- Глупая гусыня! Это чудо, что он видит сквозь годы!
- Это не чудо, – отозвалась Милония. – Он нарисовал твою сестру Агриппину. По памяти. Только и всего.
Принцепс нахмурился, из его глаз исчезла всякая мысль, а с губ сорвалось хриплое:
- Агриппину…. Мою сестру…. Мою сестру…, – он резко повернулся к Луцию: – Агриппина, моя милая Агриппина, она ведь до сих пор жива, Луций! И Ливилла с ней… Удивительно, как им это удается? Ты…. Ты должен забрать ее с этого острова! Только Агриппину! Ливилла пусть останется, не хочу ее видеть! Она – пустой сосуд, не сумела понести ни от одного мужчины! А плодовитость Агриппины не подлежит сомнению! Ее сын – такой милый мальчик, я обожаю его, эти его пухлые пальчики, рыжие кудряшки….
- Ты забыл, за что отправил ее в изгнание, Гай? – ледяным голосом спросила Милония. – Она замышляла против тебя! И ты хочешь вновь приблизить ее к себе? Зачем?
- Затем, что ты, моя любовь, больше не радуешь меня детьми, моими детьми! Фараоны тысячи лет женились на сестрах и дочерях, и становились равными богам! Это правильно, не стоит портить кровь! Ты привезешь мне Агриппину, а мое дитя, – он улыбнулся, бросив взгляд на Юлию Друзиллу, – станет моей женой, когда войдет в возраст!
Милония раскрыла рот, но не нашла, что сказать.
- Что я должен сделать сначала, цезарь? – невозмутимо спросил Луций. Род Юлиев волен смешивать свою божественную кровь с чем угодно.
- Заберешь Агриппину с острова, потом найдешь, кто умертвил Камилла! И… придумаешь, как наполнить арену водой! И помни: неделя!
- Могу идти?
- Иди!
Луций склонил голову в поклоне и вышел.
Во внутреннем дворике, возле фонтана, венчаемого извергающим воду змеем, он остановился. Лицо после жарко натопленных покоев императора горело. Зачерпнув ладонями холодную воду, он умылся, задержал руки у лица. Косс будет недоволен. Он изменился, из прожигателя жизни стал радетелем интересов римского народа, но для своего отца остался все тем же капризным ребенком. В воспитании положены строгость и любовь, но первого, видят боги, Косс, кажется, не видел вовсе. Это ошибка. Его ошибка, как отца.
- Луций!
Он обернулся на голос. Милония. Запыхавшаяся, с красным лицом и горящими глазами.
- Луций, – она приблизилась. – Скажи, то, что ты говорил Гаю о детях, что лишь в них бессмертие, ты сам так думаешь?
- Ты догнала меня и рискуешь навлечь на себя гнев цезаря только затем, чтобы спросить об этом?
- Ответь!
Он посмотрел по сторонам. Никого. Слишком удивительно, чтобы быть правдой. Наверняка, кто-то да наблюдает, кто-то да обратился в слух в этом саду.
- Нет, я так не думаю, – ответил он.
- Я так и знала! – она отпрянула от него. Ее лицо исказилось, губы скривились книзу, крылья носа сжались. – Гай чувствует ложь! Если бы ты сам верил в свои слова, он услышал бы тебя! А так лишь утвердился в своем пути. После болезни он стал безумен, что-то происходит в его голове….
- Ты боишься, что он забудет о тебе, едва Агриппина вернется?
Он не успел уклониться, и тяжелая ладонь Милонии ударила его по щеке.
- Мне нет дела до этой шлюхи! – выкрикнула она, негромко, но с жаром. – Я устала! Я хочу покоя, и жизни, долгой и счастливой, для своих дочерей! Дети – главная ценность! Для меня. И для Корнелия Приска, – она перешла на шепот: – Гай дал ему неделю на то, чтобы найти клад Тиберия. Если он не сумеет, его сыновья и дочь будут умерщвлены, а состояние отойдет Риму, на строительство этой…, – ее губы брезгливо изогнулись, – морской арены!
- Децим не настолько богат, чтобы этого хватило. Отчего ты печешься о его судьбе? Ты же видишь, твой муж ревнует. Его неприязнь к Приску только множится от этого.
- Мне нет дела до судьбы самого Приска! Но его дети должны жить! Ты должен понять! Я чувствую, как тьма сгущается вокруг нас. Вернее, вокруг Гая, но мы ведь рядом с ним! Он навлекает на себя гнев богов. И я…, – ее губы задрожали, – я хочу умилостивить богов. Если мне удастся спасти чужих детей, быть может, боги будут милостивы к моим!
Дерганые движения, обгрызенные ногти, сыпь на руках и шее – теперь, при дневном свете и вблизи Луций заметил все эти свидетельства нервного напряжения, в котором жила Цезония. Быть женой цезаря – тяжкий груз.
- Прости, что был груб с тобой, Милония, – сказал он. – Я предупрежу сына Децима Друза. Он укроет брата и сестру.
- Клянешься?
- Клянусь. А ты, – он понизил голос до шепота, – забудь о верности, подумай о себе. Тебе и твоей дочери лучше уехать подальше от принцепса. Возможно, твои предчувствия верны. Только тьма, я думаю, сгущается не вокруг принцепса, а в нем самом. Сошлись на болезнь, и увези ребенка в Байи.
- Наше место – рядом с ним! С цезарем!
- Твое решение, – он едва заметно кивнул на прощание и стремительно вышел из дворика за секунду до того, как там появился Кассий Херея.
<< предыдущая, Пролог
следующая, Глава 2 >>
© 2016, Irina Rix. Все права защищены.