Вечером того же дня, уже после того, как солнце закатилось за холмы на западе, Кассий Дайа в сопровождении кутающегося в меховой плащ жилистого раба-египтянина снова появился у легатского шатра. Утренний страж вновь шагнул ему наперерез, но, заметив Стигия, остановился, понимающе мотнул головой и сделал шаг назад.
– Господин занят? – страж скорее прочел по губам, чем услышал раба. Тот не говорил, шелестел, как сухая листва под дуновением легкого ветра.
– Уже нет, – тоже тихо, почти шепотом, проговорил солдат. – Трибуны только ушли. Долго сидели.
Стигий улыбнулся. Быть может, по задумке, улыбка должна была быть приветливой, но вышла желчной, как и всегда у него.
– Я войду, – прошелестел он и толкнул Дайю под ребра: – Жди здесь.
Дайа закивал, отошел в сторону, к караульному и, дождавшись, когда Стигий скроется внутри, спросил еле слышно, углом рта:
– Услышал чего?
Караульный покосился по сторонам и тихо ответил:
– Услышал.
– Понт Аксинский? – Дайа был рад показать осведомленность.
– Да, испари его Вулкан! Трибуны с такими рожами выползли…, – солдат прицыкнул языком.
– С какими?
– С невеселыми. Да и сам… странный какой-то.
– Стигий сказал, Косса казнили сегодня.
– Вот как? – караульный оглянулся назад. – Жаль его. Рисковый парень. Был.
– Да. И представь, все знают, что вместе с ним наш латиклавий в заговоре участвовал, а….
– Да ты что? Приск?
– Приск. И теперь этот кусок дерьма – не поверишь! – будет легатом.
– Легатом? А почему Север до сих пор здесь?
– Не у нас. В Двадцатом. Вместо старого Приска.
– Вот как. – Солдат фыркнул. – Закон справедлив.
– Справедлив, – хмыкнул в ответ Дайа. – А все потому, что цезарь… Косса ненавидел. И легата нашего… недолюбливает. Не настолько, правда, – я про легата, – чтобы казнить, недолюбливает, а чтоб… побольнее… сделать.
– И нам эта его боль сторицей вернется, – выдохнул караульный. Помяни мое слово. Погорюет, отойдет и всем нам…, – он ударил кулаком в раскрытую ладонь.
– Это да, – крякнул в ответ Дайа.
– Три легиона нас будет, – сказал солдат после затянувшегося молчания.
– Знаю. Мы, Двадцатый и Шестой. Стигий рассказал, пока мы…, – Дайа запнулся. Воспоминания приятными не были. Разговор с мужем Статилии дался нелегко, хоть и не пришлось ему самому ничего говорить, эту ношу взял на себя Стигий. Все оказалось иначе. Не так, как Статилия рассказывала. Не так, как он представлял. Тихий, лысоватый, суетливый, ее муж не был грязным дельцом. И не было в их доме постельного раба, служившего ему. В их доме рабов не было вовсе, а сам дом, его размер и убранство – все говорило о том, что хозяева стеснены в средствах. А еще тщедушный плюгавец любил свою жену, рыдал навзрыд над ее телом. Дайа стиснул зубы и нахмурился. – Приск старший – командующий, – закончил он.
– Это хорошо, – отозвался солдат. – Старый кабан не подведет.
– Как знать, я так понял, эти скифы…, – закончить Дайа не успел: из шатра высунулась обритая наголо голова Стигия:
– Заходи, – прошептали его губы.
Дайа подчинился.
В шатре было темно. Единственный источник света – масляный светильник на столе – со своей задачей справлялся плохо, видны были только окружавшие его предметы: свитки, чернильница, кувшин.
– Кому ты рассказывал о Статилии? – сгусток мрака у стола шевельнулся, обрел человеческие очертания, потянулся к кувшину.
– Господин, позволь мне! – в звенящей тишине шепот Стигия показался Дайе громким. Раб метнулся к столу и сам наполнил из кувшина чашу.
– Никому, командир! – Дайа шагнул к столу.
– Ты и никому?
– Клянусь! Говорил, что влюбилась в меня матрона, но имени ее не называл….
– Кому говорил про матрону?
– Парням из своей центурии. А больше никому, жизнью клянусь!
– Всей центурии?
Дайа замялся, промямлил:
– Всей.
– Я займусь, господин, – прошептал Стигий. – С каждым поговорю.
– Лишь бы не возвращаться в Рим, да, Стигий?
– Да, господин.
– Сын Кары так и не объявился?
– Нет, господин. Она ездила в Неаполь, к старухе-провидице…. О ней мне поведала госпожа Агриппина…. Та сказала, духи не видят его среди живых.
– Стигий…, – в голосе Севера сплелись усталость и пренебрежение.
– Господин, – с нотками извинения в голосе раб склонил бритую голову. Скептическое отношение его хозяина к провидцам, предсказателям и колдунам было общеизвестным.
– Какие лупанары знаешь в Цере, Дайа?
– Лупанары? – Дайа непонимающе воззрился на Стигия. Тот сложил губы в желчную гузку:
– Господин спросил тебя!
– Только один! – поспешно ответил Дайа. – Про который Папий рассказывал. Дыра, если сравнивать с….
– Мы едем туда. Ты и я.
– З-зачем? Проверить, сказал ли Папий правду?
– Заодно и это.
– Нет-нет-нет, командир! – Дайа, наконец, догадался. – Это всем клоакам клоака, там воняет, а женщины толстые, горластые и….
– Едем, – легат поднялся из-за стола.
– …да они старше тебя!
Стигий толкнул его в ребра острым локтем, прошипел что-то змеиное. Дайа не разобрал слов, но намек понял: время подчиняться без лишних слов.
Заведение, у дверей которого они стреножили лошадей и оставили их на попечение двух солдат сопровождения, еще недавно было полуразрушенным фермерским домом. Но, едва под Церой встал лагерем Тринадцатый легион, один из местных дельцов смекнул, что это соседство сулит выгоду, и спешно выкупил обветшавшее строение, наскоро отремонтировал, расширил за счет деревянных пристроек, а просторные внутренние помещения самого фермерского дома поделил на тесные клетушки. Среди продажного женского сословия распространился слух о новом заведении, но заработок в нем был таков, что откликнулись на зов лишь те из луп, чей рабочий век стремительно завершался. Но ставили они – и хозяин, и его подопечные – не на качество, а на количество. Солдатские деньги текли к ним если не рекой, то горным ручьем, невеликим, но стремительным.
У самых дверей Дайа вдруг остановился, сглотнул шумно, обернулся. В свете факелов, чадивших у дверей, его лицо казалось маской.
– В чем дело, Дайа?
– Дело? – тот замялся, принялся жевать губы. – Командир, быть может, все-таки….
– Я понял. Иди первым и прерви ребят. Скажи, что я здесь. И, если они не хотят повиснуть на крестах, пусть убегают.
– Да, командир, – мелко закивал Дайа. Боги, парни отблагодарят, отвел-таки! – Спасибо, командир!
– Добавь, что, если самовольное отлучение повторится, накажу весь легион.
– Есть!
Дайа нетерпеливо забарабанил в дверь. Ему открыли – кто-то большой, неповоротливый. Буркнув приветствие, Дайа проскользнул в приоткрытую дверь и сразу захлопнул ее за собой.
Луций подошел к стене, привалился к ней спиной. Холодная щербатая каменная кладка. Добротная. Безвестный фермер не жалел камня. Не меньше локтя в толщину, звуков изнутри почти не слышно.
Из кустов слева раздался шорох. Не мелкий зверек, такого рода шум – свидетельство движения кого-то большого. Луций двинулся к кустам. Какая-то его часть, большая часть, страстно возжелала, чтобы там был медведь, или волк. Жаль, что им неоткуда взяться в кустах у притона.
Шорох повторился. Кто-то крупный быстро пятился.
В это мгновение нутро заведения взорвалось какофонией звуков, состоящей, главным образом, из женских возмущенных криков, чьего-то рева, скрипа открываемых с задней стороны строения ставен, топота. И над всем этим разносился голос Дайи:
– Передайте всем! Под страхом смерти!
Спустя минуту или две все затихло. Остался лишь удаляющийся топот убегавших в сторону лагеря солдат.
Дверь со скрежетом отворилась.
– Командир, – Дайа сделал приглашающий жест рукой. – Это, – он кивнул на жмущегося к стене верзилу с плешивым черепом и тремя подбородками, – Таруций, хозяин.
– Господин, легат, – верзила поклонился в пояс.
– Вина, – вместо приветствия велел Луций. Едва он вошел, в нос ему ударил смрад.
– Дальше не так воняет, командир, – сказал Дайа, заметив гримасу на его лице. – Тут за дверцей отхожее место, поэтому…. Идем, я покажу, где воздух свежее всего…, – и прошипел Таруцию: – Тащи вино и баб!
Дайа провел легата по узкому проходу меж тесных каморок. Из каждой на них со смесью любопытства и страха смотрели женские глаза, подведенные, припухшие, под тяжелыми, набрякшими от лет и вина веками.
– Здесь… неплохо, – Дайа с сомнением обвел рукой большую комнату, освещенную подвешенными к потолку масляными светильниками. В ней, очевидно, весело отдыхало не меньше дюжины мужчин и множество женщин, пока их грубо не прервали, и первым не пришлось улепетывать через три узких окошка, а вторым – спешно разбегаться по своим каморкам и приводить себя в порядок. – Обыкновенно здесь только пьют и… общаются, а потом уже расходятся по комнатам.
– Я понял, – легат прошел по комнате, наклонился, поднял с пола что-то маленькое, тускло блеснувшее. Дайа вытянул шею, чтобы посмотреть. – Наградной перстень. Забери, отдашь владельцу.
– А как я…?
– Леторий Лонгин.
Дайа крякнул. Перстень забрал.
– Как ты догадался, командир?
– Как? – Север с сомнением покосился на приземистое ложе, но все равно сел. – За время, что я командую легионом, не было подходящего случая, чтобы наградить за подвиг. И я не награждал. Значит, это кто-то из парней постарше. Тех, у кого есть кольца, всего пять. Трое из них завели богатых подруг и, стало быть, обходят подобные места стороной. Остаются двое, Леторий и Невий. Но Невий лежит в лазарете, удар копытом по голове. Остается Леторий.
– О! – воскликнул Дайа. – Ловко!
Он присел на край низкого ложа напротив легата. Чувствовал он себя смущенно, не понимал, как вести себя. Нужно ли сказать что-то о Коссе, слова скорби, или, напротив, сделать вид, что не знает ни о чем? Легат будто прочитал его мысли:
– Расслабься, Дайа, – сказал он устало. – Все, что ты скажешь или сделаешь этой ночью, забудется. Отдыхай.
– Да, командир, – Дайа протянул руку к столу, что стоял между ними, выбрал одну из глиняных чаш. Брезгливо скривившись, вытер ее изнутри и снаружи полой своей туники. И только потом взялся за кувшин. – Проклятье! Пустой! – он вскочил. – Где же вино? Таруций, скотина, где ты?!
В узком проеме двери он столкнулся лоб-в-лоб с хозяином. Выругался, яростно потер ушибленный лоб:
– Каменная твоя башка, жирный ты дуб! Ты понимаешь, кого заставляешь ждать?! – накинулся он на Таруция.
– Не кричи, Дайа, – послышался сзади голос легата. – Не суетись. Нам некуда торопиться. Ты ведь принес вино, любезный?
Дайа сначала обернулся назад, потом вернул взгляд к Таруцию. В руках толстяк держал запечатанную глиняную бутыль. Мелко закивав всеми своими подбородками, он отпихнул Дайю в сторону, докатился до стола, поставил на него бутыль. Его глаза заметались по столу: грязная посуда, объедки. Эта картина была привычна для хозяина, каждую ночь здесь было так. Для солдатни сойдет. Но для патриция?
– Убери все это дерьмо! – нервно рыкнул ему Дайа. – Ведь так, командир? И неси еды!
– Не надо еды, – Луций ножом сломал печать на бутыли, налил до краев вина в первую попавшуюся под руку чашу, попробовал. Уголки его губ конвульсивно дернулись. – Хорошее, – сказал он после паузы. – Неси еще. И пришли женщин.
Таруций сглотнул.
– Всех?
Легат перевел взгляд с хозяина на Дайю. Тот понял его безмолвный вопрос:
– Позволь, командир, я пройдусь по всем и… выберу самых… достойных….
– Достойных оставь себе. Мне самых…, – он вдруг осекся, его взгляд остекленел. – Самых достойных, да. Идите оба.
Таруций и Дайа одновременно дернулись к выходу, застряли в проеме, работая локтями. Наконец, высвободились, вылетев в проход, как пробка из бутыли с перебродившим взболтанным вином.
– Проклятый боров! – прошипел Дайа в коридоре, потирая ушибленный о стену локоть.
Толстяк обиду проглотил, лишь спросил шепотом:
– Почему он решил приехать к нам? Мы же не….
– Откуда мне знать?! Я бы на его месте и близко не подошел к этой дыре! – Дайа сдвинул в сторону полотно, прикрывавшее проход в одну из комнат. Из комнаты на него уставилась женщина. В руках она держала деревянный поднос с масляной лампой, отчего ее подсвеченное снизу мясистое лицо казалось маской раздобревшего сатира. – О, боги! – простонал Дайа.
– Есть одна молодая, – прошелестел из-за спины Таруций. – Юная. Но не то, чтобы красавица….
– Покажи!
– Идем, – толстяк взял Дайю под локоть и повел по узкому коридору. Они перешли из основного строения в деревянную пристройку. Проход стал совсем узким, хозяину пришлось продвигаться боком. Он тяжело дышал, потел. Дайа бормотал ругательства. Наконец, Таруций остановился, отодвинул в сторону мешковину, что заменяла собою дверь в крошечную комнатку с низким потолком. В ней, на тонком соломенном тюфяке, сидела, сгорбившись, худенькая девушка и зябко куталась в шерстяное одеяло. Лица ее было не разглядеть: длинные вьющиеся волосы закрывали его. – Вот. Береника. Мать гречанка, отец иудей. Оба умерли, она и пришла ко мне….
– Зачем мне это знать? – оборвал его Дайа. Именно так, подумалось ему, ответил бы легат Север. Переступил через порог и потребовал: – Ты! Посмотри на меня!
Девушка подняла голову. Дайа фыркнул. Нос большой, подбородок маленький, скошенный, а зубы крупные, глаза навыкате.
– Эта – самая лучшая… здесь, – пробормотал Таруций.
– Страшненькая, – выдохнул Дайа. Вспомнил Статилию, роскошную, обольстительную. И помрачнел: память явила взору ее посмертный облик – ободранный череп. Проклятье! Надо скорее утопить воспоминания в вине. – Вставай! Иди в триклиний!
– Куда? – голос у нее был милый, нежный, медовый. И заставил Дайю приглядеться к ней. Вроде не так уж и страшна. Хотя нет – девушка встала, и одеяло сползло с ее плеч, – все-таки дурнушка. Она была нескладной: худые ноги, вялый живот, грудь небольшая и подвисающая. В римском мире иные каноны красоты. Вот Статилия….
– В большую комнату! – ответил за него Таруций. – Шевелись! – он подтолкнул ее под тощие ягодицы коленом.
Она всхлипнула и поспешила по коридору, по-крысиному держась стены.
– Еще! – скомандовал Дайа.
– Идем, – Таруций потопал дальше. Не останавливаясь, миновал две комнаты. Дайа заглянул в одну и отшатнулся: в таких преклонных годах надобно скрывать плоть под одеждой и уж точно не торговать ею. И кто те всеядные, что согласны платить за таких старух? Этот вопрос он – не удержался – задал хозяину. Тот тоже заглянул в комнату, потом оглядел Дайю с ног до головы, будто только увидел. Хмыкнул влажно.
– Ты – парень красивый, высокий, плечистый, – сказал он. – Знаю я твою породу, мастера вы бабам врать, обещать всякое. Вам лупы не нужны. Это вам платят, а не вы. А есть парни…. У которых и язык не подвешен, и вида неказистого. И денег не водится.
– Уж лучше…! – начал Дайа.
– Мой доход говорит о том, что не лучше, – перебил его толстяк. – Всякая женщина лучше, чем никакая.
Дайа фыркнул и заглянул во вторую комнату.
– Тебе не понравится, – буркнул ему Таруций.
– Отчего ж? – Дайа широко улыбнулся, обнажив неполный ряд зубов. Лупа внутри была статной, с тонкими чертами лица и роскошной гривой вьющихся волос. – Легату понравится, – сказал он. – Мне нравится.
Таруций издал какой-то неопределенный звук, а Дайа шагнул в комнату к поднявшейся навстречу лупе. Теперь, когда он оказался на расстоянии локтя от нее, понял, отчего толстяк сомневался: ей было не меньше пятидесяти, и пусть годы не обошлись с ней жестоко, вблизи ее лицо несло в себе слишком приметные следы прожитых лет.
– Ты прав, – сказал Дайа. – Идем дальше.
<<предыдущая, Глава 3
следующая, Глава 5>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.