Кассий Дайа заговорщицки подмигнул солдату ночного караула, с которым поравнялся, быстро шагая по главной дороге лагеря. Дождался в ответ понимающего кивка, и, вдохнув свежий, наполненный дыханием весны апрельский воздух, ускорил шаг. Его путь лежал в палатку мастерового на окраине лагеря Тринадцатого легиона. Там уже должна была ждать его Статилия, тридцатилетняя, статная, дородная, с иссиня-черными косами и лицом Юноны. Сам мастеровой, принявший от Дайи сестерций за труды, должен был заночевать на открытом воздухе, пока легионер предается страсти с гостьей.
Статилия уже трижды была в этой неприметной палатке, и каждый раз уходила наутро повеселевшей, порозовевшей. Дайа знал о ней уже почти все, о ее муже, прожженном лисе, что вел в судах дела нечистых на руку дельцов, о ее дочерях, зачатых от других мужчин, о рабе-германце, с которым муж был женщиной. Рот Статилии никогда не закрывался, не замолкал: сладострастные стоны, сдавленные вздохи наслаждения, бесконечные истории – все сплеталось воедино, влетало в уши Дайи, частью оседало где-то на задворках его разума, частью вылетало обратно.
Он шел и весело насвистывал марш легиона, предвкушая веселую ночь и рассеянно размышляя, какое вино и какие яства принесет Статилия на этот раз. Вина она приносила всегда крепкие, терпкие. И с угощением не скупилась. Сама любила поесть, а накормить любовника – тем паче.
Надо пользоваться всем этим – близостью Рима, столичными женщинами, относительной свободой и почти полным отсутствием муштры – пока есть такая возможность. Тринадцатому не вечно стоять в предместьях. Скоро цезарь Клавдий определится, кого назначить новым легатом, и тогда прощай, мать всех городов италийских! Дайа при этой мысли помрачнел. С нынешним легатом – Луцием Атилием Севером – его связывала если не дружба, то нечто, ее напоминающее. Они товарищи, братья по оружию, прошедшие бок-о-бок огонь и воду. Особенно воду. А кто будет следующим? Какой-нибудь неоперившийся петушок из сенаторских сыновей или – того хуже – нынешний трибун латиклавий Друз Корнелий Приск, с которым у Дайи давняя взаимная неприязнь. Впрочем, Друза вряд ли цезарь назначит: причина, по которой со дня на день легат Север уйдет в отставку, относится и к латиклавию тоже.
Дайа остановился. Хватит думать об этом! Еще не хватало забивать голову цезаревыми заботами. Как рассудит хромой Клавдий, так тому и быть!
Чтобы окончательно отринуть ненужные думы, он призвал из глубин памяти образ обнаженной Статилии, лежащей на жестком ложе мастерового. Поглядывая на Дайю, она подносит к лицу виноградную кисть, сжимает зубами одну из ягод, мягко отрывает ее, а потом с силой сдавливает зубами. Брызжет сок. А разум Дайи отлетает к Олимпу.
Подгоняемый предвкушением, он ускорил шаг.
Обыкновенно, уже на подходе к заветной палатке, он слышал ее грудной голос, мурлычущий песню без слов, а сквозь ткань палатки пробивался свет лампы.
На сей раз было тихо и темно. Дайа нахмурился: верно, муж заподозрил Статилию в неверности и не выпустил из дома. Но почти сразу лоб его разгладился: у закрытого полога стояли дорожные сандалии Статилии. Она пришла, ждет его.
Он откинул полог. Зашел, согнувшись, внутрь.
– Милая…, – позвал он шепотом.
Никто не ответил. Дайа втянул носом воздух. Что-то показалось ему необычным, странным. Он вдохнул еще раз. Запах. Пахло иначе. Не так, как всегда. Нет-нет, обычные запахи никуда не делись: застарелый пот мастерового, благовония Статилии, аромат принесенной ею выпечки – все это было. Но все перебивал другой, неуместный для этой палатки запах: тяжелый дух мясной лавки: сырого свежего мяса, крови, потрохов и испражнений.
У Кассия Дайи был живой ум. Он сразу заподозрил недоброе, хоть естество и воспротивилось догадкам.
– Нет, боги, нет…, – зашептали его губы. Ноги же сами вынесли его из палатки, глаза нашли, а руки вытащили из связки факел, зажгли его от тлеющих углей костра.
Он вернулся в палатку. Безжалостное пламя осветило ее бедное убранство, и из горла Кассия Дайи вырвался булькающий звук.
следующая, Глава 1>>
© 2017 – 2018, Irina Rix. Все права защищены.