ᛃ

Ár er gumna góðe;
get ek at örr var Fróðe.

…

Уве выругался сквозь зубы, Хакон охнул.
Замысел не удался.
От расправы меня спасло лишь то, что ни один, ни второй не видели меня во мраке, и оттого их кулаки встретили на своем пути пустоту. Я же в этот миг уже летел перепуганной ящерицей обратно в пятку исполина. Там им меня не достать.
Снаружи пели, возносили Тору хвалу. Я слышал мычание телка, овечье блеянье и дрожащий шепот на саксонском: уже и жертвы прибыли.
Фроуд вел неспешную беседу с сыновьями и Сигурдом о грядущем набеге на франков.
И в этот миг Рэгнхильд попыталась поджечь исполина. Пропитанную смолой солому она бросила к ногам Тора и туда же метнула факел. Занявшиеся ступни быстро потушили, Рэгнхильд уволокли – я слышал ее исступленные вопли и громовые проклятия ее отца, – и поставили вокруг дозор: у девы могли быть приспешники.
Я же наглотался дыма и гари. Давясь, сдерживал кашель, чтобы не обнаружить нашего присутствия, и оттого впал в долгое полузабытье.
Мне привиделось городище у моря. Дома из камня и бревен, странные деревья со стволами без ветвей и шапками из длинных широких листьев. Люди в ярких одеждах, светлые, темнолицые, совсем черные. И над всем этим светило солнце, и было так жарко, что все встречавшиеся мне утирали пот со лбов и кляли эту жару последними словами.
Я был выше многих, шел быстро. Знал, куда идти. В покосившуюся лачугу, крысиную нору навроде той, в которой жил Сигурд. Но знал я и то, что нора – лишь для гостей, а живет ведунья в доме из камня, просторном и прохладном, и рабы прислуживают ей, а в подполе ее дома золота и серебра столько, что хватило бы дюжине ее детей и дюжине дюжин ее детей жить, не зная нужды.
Но детей у нее нет. Больше нет. Были сыновья, но они не послушали мать, не поверили ее снам наяву и сгинули в разгневанных морских водах. Так говорили люди. Некоторое время назад.
А потом то одного, то второго, то третьего, то всех разом начали люди встречать. Здесь, в других приморских городах. И поползла молва, что она вернула их оттуда, откуда не возвращаются живыми. Со дна морского. И потянулся к ней люд. Всяк здесь носит в сердце боль по тому, кого забрало море. Но плату она просила такую, что люди, вздохнув, разворачивались восвояси.
Наверху заворочался Борг, заворчал Уве. Я проснулся, протолкнул кашель сквозь пересохшее горло и снова провалился в сон.
Город был тем же, но иные дома – те, что из камня – стали серее, а другие – из дерева – будто бы чуть потемнели, а вьюн, их опутывающий, стал гуще. Но солнце было прежним. Ярким и жарким, несмотря на ранний утренний час.
В сердце моем больше не было боли. Той, что рвала его на части на пути в лачугу. Но теперь в нем жила печаль, какая бывает у всякого, кто должен надолго покинуть тех, кто ему дорог. Каждому воину, отправляющемуся в набег, знакомо это чувство. Если, конечно, у него есть семья, что станет горевать, коли не вернешься.
Моя поступь была уже не так легка, как раньше, но шел я быстро. По широкой пристани, мимо исполинских судов, каждый из которых был больше дома Фроуда, я шел к своему кораблю. Он был не меньше прочих и гораздо богаче, его борта украшали резные узоры – рыбы, женщины с рыбьими хвостами, морские змеи, корабли, – а нос венчала фигура богини с копьем в руке. Три мачты и огромный дом на корме.
Возле него меня поджидали мои люди. Страшные, изъеденные болезнями и злостью, со злобой в повадках и глазах.
Тот я, что был Бьёрном, уже догадался, кем я был. Тем дружком Борга, которому – пройдет время – друг снесет голову с плеч и оттого сойдет с ума. Или – напротив – в этот ум вернется.
Отчего же так гадки мои люди, внешне неказисты да нутром гнилы и зловонны? – подумалось мне. Со слов Борга, тот я, его дружок, был человеком веселым, далеким от низменного зла, что возникает у душ никчемных и бесполезных.
Я легко взбежал по мосткам, перекинутым через борт, и злобные твари подобострастно устремились за мной. Велел отчаливать, и сам стал у руля. Он был необычным. Как колесо с торчащими рукоятями. Но это было удобно. Твари, как муравьи разбежались по своим местам: кто полез на мачты, кто воевал со снастями, разворачивая паруса.
Нас подхватил попутный ветер. Я обернулся на удаляющиеся домики, облепившие зеленый склон. И сердце мое резануло печалью.
Я не вернусь. Я будто бы знал это всегда, но понял только теперь, когда уверенно вел корабль к выходу из бухты.
Ветер смахнул с меня шапку. Один из уродцев, с траченной жуком палкой вместо правой ноги от колена и ниже, подхватил ее налету, вернул с поклоном. В глазах его при этом мелькнуло что-то плотоядное, и я поежился. За борт эту мерзость! – подумал я с раздражением. – Как только выйдем из бухты!
Я вернул шапку на голову, она была кожаная, странной формы, клин вперед, по клину по бокам и чуть назад.
Ветер подхватил нас, я выставил путь на юго-запад.
Уродцы шептались по углам о богатой добыче, что нас ждет, и странно поглядывали на меня. А я вел корабль туда, куда должен был. Туда, куда ветер и море велели. На встречу с тем, с кем должен я встретиться. С кем?
Борг шумно чихнул, потом снова и снова, воины зашевелились, зашептались. Кто-то даже ударил плечом в деревянную стену, но не преуспел: Хакон сколотил исполина на совесть.
Я снова унесся прочь, в иную жизнь.
Яркое солнце исчезло за облаками, небо заволокло сизыми тучами, меж них в вышине мелькали молнии, и грохотал гром, отчего уродцы вздрагивали, быстро и мелко касались своего лба, левого плеча, правого плеча, живота. Совсем как саксонские монашки из того монастыря, в который нам случилось забрести в более позднюю годину наших с Боргом и Сигурдом странствий. Ужель ромейский бог услышит вас, падаль? – подумалось мне.
Ветер рвал паруса, волны – высокие и короткие – шли двумя грядами разом, наперекор друг другу, отчего казалось, что море кипит. Но жарко не было. Наступил такой холод, что занявшийся было дождь обернулся снегом. Его рыхлые хлопья напали на палубу, на людей. И не таяли.
Среди бурлящий волн и мелких водоворотов мне привиделся исполинский гребень, на мгновение прорезавший воды. Плавники рыб, сказал себе я. Но то была ложь, и я знал это.
Он явился за платой.
Уроды заметались по кораблю. Кого-то смыло волной, кто-то сорвался с мачты. А я вел корабль вслед вновь показавшемуся гребню.
Он взметнулся из воды. Хвост. Весь облепленный моллюсками и морским лишаем.
Я крутанул руль, разворачивая корабль. Мне не нужен хвост.
Гигантская уродливая голова, белесая, как давнишний утопленник, поднялась из воды, закачалась на толстой чешуйчатой шее. Раскрой он пасть, корабль поместился бы в ней, как лягушонок в глотке гадюки.
Но челюсти было плотно сомкнуты, а на меня смотрел глаз, черный, будто колодец в ночи.
И в нем я разглядел свое отражение.
Узкое и худое лицо, немолодое, но все еще красивое, с хищными чертами. Женское лицо. Очень высокая, худая, как стрела, с седыми косами.
Мне было страшно. Но я ни о чем не жалел. Не жалела. Как я и хотела, мой мальчик, мой сын, был возвращен в этот мир, и двенадцать лет он бороздил моря вместе со мной. А теперь остался в городе, среди женщин, вина и веселья.
– Забирай то, что обещано, – слова с трудом выдрались из моей груди. – Сто черных душ.
Глаз на миг затянулся пеленой, потом вновь раскрылся, и я увидел уже не себя, а ту лачугу в городе, крысиную нору, и старую ведьму, разжиревшую от подношений отчаявшегося люда. Она смотрела мне вслед и хохотала, как ловкач, обманувший простака.
Мне вспомнились слова Сигурда, что не нужна плата, коли есть заведенный порядок вещей. И меня пробило осознанием, что я – она – сделала то, чего не следовало, и попала в ловушку. И в нее же завела того, кто дорог мне больше жизни.
Змей разинул пасть, на меня пахнуло гнилью тысячи трупов, а за спиной заверещали от ужаса те, кому суждено было этот смрад усилить. И наступила тьма.
Гнев и скорбь. Те самые, о которых говорил мудрец из сна Борга. Всепоглощающие, уничтожающие на своем пути все: иные чувства, души, плоть, время, пространство. Оставляющие после себя прах, пыль и пепел. Те, что дадут новые ростки жизни.
Я – она? – рванул вперед. С уверенностью, знанием, что все можно изменить, разорвать на части клятого змея, разметать на клочки его утробу.
Перед глазами замелькали тени, зарево огней, в нос ударил запах гари. От криков, лязга мечей, трубного воя я оглох. Поскользнулся на чем-то липком, растянулся, то ли на земле, то ли на камнях. Но это не остановило меня. Вперед! Скорее вперед! Я должен убить змея! Не поднимаясь, на четвереньках, верткой ящерицей я взлетел по крутым ступеням, меж чьих-то ног, прибиваемый книзу грохочущим небом и дождем.
Кто-то огромный преградил мне путь, занес ногу. Я увернулся от удара и сам врезался в его опорную ногу, огромную, будто столетний дуб. И дуб дрогнул, завалился, будто сраженный молотом Тора.
Змеиный хвост мелькнул перед глазами. Уходит!
Дым, завеса дождя. Я устремился за ним, ускоряясь, больше смерти и небытия боясь потерять его из вида, упустить. Уйдет, и тогда все пропало!
Тени – одни плотные и темные, как копоть, другие – зыбкие и прозрачные, будто дым – теснили меня с обеих сторон, но не могли остановить, лишь замедляли.
Кем я был? Будто бы волком, что когтями и клыками пробивает себе путь. Разумные уступали мне дорогу, а безумные устилали своей разорванной плотью мокрые от дождя камни и доски.
Хвост перед самыми моими глазами. Змей обернулся, и страх в его глазах наполнил мое сердце надеждой: его смерть обратит непоправимое вспять.
Невысокая стена, едва угадывающаяся в сплошной пелене дождя.
Змей перемахнул через нее, я рванул за ним. Услышал его полный ужаса вопль, оборвавшийся с глухим стуком. И в тот же миг чьи-то сильные руки, будто клешни гигантского краба, обхватили меня, стащили со стены и бросили оземь.
– Ты чего, брат?! Куда?!
Я захлопал глазами. Передо мной было лицо Борга. Он держал меня за плечи, тряс, как пес – дичь. Борода его была опалена, волосы растрепаны, одежда порвана, один глаз заплыл, а из носа текла тонкая струйка крови.
– Я…, – я осмотрелся, ничего было не разглядеть. И не расслышать. Все смешалось: гром, молнии, ливень, скрежет ломающихся бревен, лязг железа, крики, рев. – Что…? Где…?
Борг огляделся по сторонам, дернул плечами. Будто и сам не понимал, где мы, что происходит.
В этот миг снизу раздался многоголосый свирепый боевой клич. Таким воины знаменуют победу. Они кричали и кричали, а ответом им были стенания, и гром с небес.
Не знаю, сколько это продолжалось. Я силился собрать воедино свои воспоминания. Борг потирал ушибы, прижимал к подбитому глазу бронзовый котелок, который шмякнулся меж нами, упав с небес.
Мы сидели на мокрых досках, сами мокрые насквозь, продрогшие.
Я говорил ему о змее и коварной ведьме, а он о том, что я едва не убил его. Не будь он так сноровист, не отделался бы подбитым глазом и свернутым носом, я был неистов, как раненый вепрь. Нет, не вепрь. Как медведица, чьих медвежат украли. Или убили.
– Наконец-то! – хмыкнули над головой голосом Сигурда. – Уж и не чаял вас отыскать, думал, все: тебя, Бьёрн, затоптали, как клопа докучливого, а тебя, Борг, раздавили, как яйцо!
– Яйцо? – нахмурился Борг. – Почему яйцо?
Сигурд крякнул, хмыкнул, ткнул каждого из нас, чтоб освободили ему место, тяжело ухнулся меж нами, привалился к стене.
– Бывало, придешь к наседкам, и какая из них – самая безголовая – всполошится, да и выкатится из-под нее яйцо. Да прямо под ноги. Раздавишь. И без яйца на завтрак. Так-то!
– Кто там кричит? – спросил я.
– Харальд празднует победу…
– Харальд?
– …теперь он конунг Севера. Всего Севера. И Уве празднует вместе с ним.
– Откуда он взялся, Харальд?
Сигурд пожал плечами.
– Пришел с великим воинством, чтобы занять место Фроуда. К долгой осаде готовился. А не вышло осады…, – Сигурд крякнул обескураженно. – Ни с того, ни с сего, как говорят – сам я не видел, но верю этим людям, они просты, на ложь и сказки не способны, — Ульвар рухнул замертво, а Фроуда объял такой ужас, что он понесся на стену да сковырнулся с нее прям под копыта Харальдовой кобылы. Говорят, самого Тора то был гнев, и Ульвара он поразил своим молотом, а на Фроуда нагнал безумия.
– Уж-таки ни с того, ни с сего…, – проворчал Борг.
– С того, – возразил ему я. – Гнев Тора. Люди же говорят, Сигурд сказал.
– Люди не видели того, что я видел. Когда выполз вслед за тобой. И Тора я не видел, – брякнул Борг и сразу вжал голову в плечи, зыркнул с опасением в затянутые хмарью небеса.
– А что ты видел? – Сигурд повернулся к Боргу.
– А видел я, как брат мой Бьёрн, весь черный от сажи, с криком бросился на Ульвара, и свалил его с ног, да так, что тот головой о камень приложился. А после кинулся к Фроуду, и тот заверещал, побежал прочь. Бьёрн за ним, я за Бьёрном. Фроуд со стены бросился. И Бьёрн следом полез, да я стащил со стены. Вот…, – он указал скорбно на свой подбитый глаз, – сопротивлялся он. За Фроудом хотел.
– Я за змеем гнался…, – прошептал я. – За змеем, за ведьмой, что обманула… обрекла меня… нас…
– Змеем? – оживился Сигурд. Даже бровь одну поднял.
И я рассказал. Борг хмыкнул, услышав, что я видел себя женщиной, и этим разозлил меня.
Сигурд не хрюкал, не глумился. Лишь крякнул, как это он часто делал, да вздохнул.
– Идем, – сказал он, поднимаясь, – там Харальд празднует победу, а Уве – возвращение жены. Выпьем меда, поедим.
– Что значил этот сон, Сигурд?! – я вскочил вслед за ним.
– Сон ли? – обернулся он и хмыкнул неопределенно.
– Не уходи от ответа! – я догнал его, схватил за рукав, развернул к себе. Ярость все еще владела мной и давала сил. Ярость и отчаяние той, чьими глазами я заглянул в вечность, плескавшуюся в пасти Вечного Змея. – Что он значит, этот сон?
Сигурд посмотрел на меня, без раздражения, задумчиво. Руку мою со своего рукава не убрал.
– Ты должен исправить то, где она ошиблась.
– Но как? – я отпустил его.
Сигурд хмыкнул, пожал плечами.
– Поймешь, когда придет время. – Он мотнул головой: – Идем! Харальд ждет.
Мы спустились вниз. Деревянный исполин, созданный за одну ночь Хаконом и его мастерами, по-прежнему стоял перед гридницей конунга. Конунга всех северных земель. Он был черен от копоти и кренился на левую сторону: нога, в пятке которой я скрывался, обратилась в головешки.
Тенями сновал простой люд: что Фроуд десница богов, что Харальд, им все одно, и те же заботы: заснуть в тепле, проснуться живым, и найти, чем прокормиться самому и накормить своих чад.
Мы вошли в медовый зал. Он был полон людей, воинов, суровых, с бородами, заплетенными в косицы, с бородами вразлет, с бородами обритыми и вислыми усами вместо них. И девы, что еще затемно прислуживали Фроуду и его сыновьям, наливали тем воинам мед и сидели у них на коленях, веселые, раскрасневшиеся от жара очагов и близости могучих воителей.
Харальд сидел на месте Фроуда, в его кресле с высокой резной спинкой. Искусно вырезанные драконьи головы будто поднимались из его плеч. Подле него, по левую руку, бледная, как недельный труп, сидела Рэгнхильд. Ее пальцы судорожно сжимали чашу с медом, а глаза неотрывно смотрели на круглый предмет на золотом блюде, что стояло перед Харальдом. Голова Фроуда, подумал я. Или Ульвара. Или Трюггви.
По правую руку от Харальда сидел Уве, румяный от выпитого меда. А рядом с ним была Агнета. Ее лицо было натянуто скорбно, но вряд ли то наносное могло обмануть хоть кого-то. Со страданием она морщила лоб, когда Уве прижимал ее к себе, а сама поглядывала на Харальда и Рэгнхильд, с тревогой и злостью.
Харальд заметил нас. Мне небрежно кивнул, а Сигурду мотнул головой, позвал к себе.
Уве пришлось подвинуться, давая место на скамье ведуну. А нам с Боргом какой-то кривой горбун из дружины Харальда указал на искрящееся почетом место на краю самого дальнего стола, возле воинов Хъярре. Брошенные своим ярлом, униженные Ульваром на берегу, не стяжавшие славы при взятии городища, они сидели тихие, молча пили мед и обсасывали куриные кости.
Хакон и его родичи сидели ближе к Харальду, но тоже неблизко.
Перед Боргом крутобокая луноликая дева с толстой косой поставила деревянное блюдо с сочащейся жиром кабанятиной и ломтями исходящего теплом хлеба, налила в чашу меда и одарила чарующей белозубой улыбкой.
– Брат, – Борг подвинул блюдо ко мне и сам ухватил с него кусок мяса, обернул его в мягкий хлеб.
Я покачал головой: впервые за свою недолгую жизнь я не хотел есть. Я думал. Думал над словами Сигурда.
Воины пили, жевали, переговаривались тихо: Харальд не жаловал болтунов, но любил говорить сам и слушать скальдов, восславляющих его деяния. Один из них, старый и слепой, уже перебирал струны тальхарпы, шевелил беззвучно губами.
Харальд повернулся, меж тем, к Сигурду, поднял кубок:
– Великий Сигурд предрек мне власть над всем Севером! – сказал он, поднявшись, и голова Рэгнхилд от громового его голоса вжалась в понурые плечи. – Знаю, что и дева Рэгнхильд, – он посмотрел на нее сверху вниз, – говорила о том своему отцу и братьям. Но они не слушали ее. Не слышали. Глупцы! А ведь боги говорили с ними ее устами… но они не хотели слышать! И где они теперь? В стылом Хельхейме!
– Да! – закричали ему в ответ его воины. И воины Хъярре. Затопотали ногами под столами.
– …но я не таков! Я слушаю богов! И потому возьму деву Рэгнхильд в жены!
Рэгнхильд вздрогнула, но ужаса не выказала, скорее, напротив: она не ждала от Харальда ничего хорошего, ожидала, что и ее голова окажется на блюде или на пике, как головы отца и братьев. Агнетта бросила на нее пропитанный завистью и ненавистью взгляд: я должна быть на твоем месте, бледная ты тень, говорил ее взор.
– …и Сигурд, Великий Сигурд, будет со мной здесь!
– Да!
– …если боги позволят ему! Ведь позволят? – Харальд посмотрел на Сигурда, что увлеченно обгладывал баранье ребрышко и, кажется, вовсе не слушал конунга Севера. – Позволят?
Сигурд встрепенулся, будто разбуженная птица, прикрыл глаза.
– Со временем, – ответил он, не сразу, а когда Харальд успел заскучать и нервно закачался на месте с не выпитым кубком в руке, – со временем я стану тем, кем должен при тебе, конунг Харальд…
– Но…?
– Но сперва я должен получить свой корабль. Обещанный мне Хъярре, обещанный мне Уве…
– Ты получишь его, – заверил Харальд.
– …и догнать Хъярре. Земля русов взывает ко мне.
– Земля русов? – глаза Харальда плотоядно сверкнули. О, да, Харальд, – подумалось мне, – что есть Север, суровый, бедный, скудный на урожай Север? Камни, стылые воды. Негостеприимный для любого существа край, принуждающий когтями и клыками день за днем бороться за выживание. А что есть земли русов? Край суровый, но не настолько. Край, из которого по рекам рукой подать до богатого юга, до разжиревших от праздности ромеев. – Что ж… Выбирай лучший из кораблей! И знай, как только тебе понадобится помощь, призови меня и моих воинов!

 

_________

вернуться к ᛁ

перейти к ᛇ

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.