ᚺ

Hagall er kaldastr korna….

….

Сборы наши были быстрыми. Уже на следующее утро, с рассветом мы вышли в море. Мехмета и его людей – тех из них, что был пришлым для нас – приковали к скамьям на драккаре. Один конец цепи крепился к ошейнику, другой охватывал скамью. Мне эта предосторожность показалась недостаточной: эти путы легко было снять при сноровке. А сноровка эта у Мехмета была. Еще более беспечным виделось мне решение Хъярре вовсе освободить тех из людей Мехмета, что были нашими земляками, сынами Севера. Они поклялись ярлу в верности, но кто верит клятвам? Сам Хъярре свою клятву нарушил, купил на то согласие богов за малую цену у Сигурда. И кто поручится, что эти подлые люди не заплатят за то же? А Сигурд не договорится еще раз с богами за плату в виде рыбьей головы?

Нам троим отвели место на кнорре: Сигурду покойное и почетное место на носу под навесом из шкур, нам с Боргом – на скамье для гребли. Я сел ближе к борту, Борг рядом. Греб в основном он, я лишь делал вид. Заметив это, Хильде вытащил меня оттуда, посадил на мое место немолодого родича Хакона, а мне велел заняться делом этого родича – приготовлением еды на всех, кого кнорр тащил сквозь волны.

В кованой печке, установленной на корме, я варил кашу, следил, как разбухают зерна и помешивал, чтобы не пристала ко дну котелка. Потом крошил в котелок пахучие травы из товаров Мехмета и вяленое мясо. Хильде, легко управляясь с рулем, пристально следил за тем, чтобы я не стащил ничего из съестного. Но мне все равно удавалось умыкнуть кусок-другой. Не для себя. А для дара богам. Я молил Одина дать мне мудрости и воинской удачи, а Ньёрда – попутного ветра, да такого, чтобы пронес нас мимо заставы русов прямо в южные моря к городам из белого камня. Еще я просил у Тора дать мне воинской стати, чтоб вытянуться ростом с Борга, стать широким в кости.

И боги принимали дары. Щедро давали знаки, что довольны ими. Так, едва я кинул в воду кусок мяса для Ньёрда, из нее выскочила мелкая рыбешка, и ее сразу ухватила чайка. А после дара Одину – я вылил за борт немного меда, и попросил его, если люб ему мой дар, явить дождь, – мне на руку упала капля, хотя небо было чистым, голубым, и никакой птицы не пролетало в вышине.

Принимать принимали, но к мольбам оставались глухи: не проснулся я поутру окрепшим и выросшим, остался прежним, и даже сны не шли из пошлого, а были заурядным и обыденным мельтешением болотной мошки над слякотью.

Мы шли вдоль высоких берегов, поросших хвоей. Изредка эти леса сменялись прогалинами, на которых ютились селения. Одни рыбаки, завидев нас, спешно гребли к берегу и там укрывались в своих утлых домишках, другие – посмелее – подгребали к нам, чтобы продать или обменять свой улов.

Хъярре не отказывал им, давал хорошую цену. Мехмет платит, так говорил он и посмеивался в свои жидкие вислые усы. И верно: за небольшой горшочек с пряными травами рыбаки дали нам рыбы на два дня. А за бусы, сорванные с толстой шеи Касима, мы получили тушу кабана, уже разделанную и зажаренную на вертеле. Вдобавок тот жилистый и смурной старик, что продал ее нам, предложил ярлу своих внуков в дружину. Хъярре придирчиво оглядел парней и кивнул: под стать деду эти двое были поджары, быстры в движениях и молчаливы. Без слов они сели на весла и тем самым дали немного отдыха Боргу, что греб все дни с тех самых пор, что мы покинули бухту Хакона.

Борг с радостью оставил скамью: грести ему было легко, но скучно: с родичем Хакона и словом не перебросишься, угрюмец тот молча делал свое дело, уткнув глаза вниз, и на попытки Борга пообщаться не откликался. Как потом я узнал, он в тот злосчастный вечер приехал к Хакону с пустяшным делом – выменять белую овцу на черную для платы ведунье, – а оказался сначала побитым и связанным, потом едва не убитым, а в конце концов обнаружил себя в заложниках у Хъярре, как и его родич Хакон.

Борг дошел до кормы, подтащил к моей печке пустой бочонок, перевернул, сел на него, потянул носом:

– Долго ли еще?

– Только поставил.

– Скорей бы, брат. Наголодался я. Почитай, в одиночку такой котелок одолел бы.

– Кто б дал одолеть, – буркнул я, а Хильде отозвался от кормила:

– Подбавь воды. И зерна. Прав Борг, надобно ему. – И добавил, чуть погодя: – Слышал я, когда бортами близко проходили, как ярл сказал Хакону, что Борг – сила Тора в наших рядах, воинская мощь, на него уповает он. А Сигурд – мудрость Одина.

– А я? – на свою беду спросил я.

– А ты сопля Локи. Бесполезная. Безвредная, в сущности-то. Но и порченная, ибо из чьего поганого носа вылетела?

Едва сдерживая гнев, я посмотрел на деревянный черпак в своей руке. Если зачерпнуть бурлящего варева да метнуть Хильде прямо в его ухмыляющуюся поганую рожу, выйдет складно, ошпарит, и рожа его станет еще кривее и гаже. Но разве так поступает мудрец?

– Сам ты сопля, Хильде. Притом трусливая, – сизое лицо кормчего начало багроветь, но я знал, что в безопасности: никакой ярости не хватит, чтобы заставить его бросить кормило: за то положены смерть и позор, – не пошел с нами к Сигурду через злой лес, а мы там такое видели…, – я многозначительно посмотрел на Борга, и тот впервые не сплоховал, смекнул, как сделать надобно: кивнул и даже крякнул в подкрепление моих слов:

– Непередаваемое…

– Какое? – Хильде забыл про соплю и подался вперед, чтобы лучше слышать.

«Вот ты чурбан! Сказано же: непередаваемое!» – подумал я, но вслух сказать не решился, и раскрыл уже рот, чтобы поведать ему о сущем зле, чей лик я увидел в лесу, о змеящемся под ногами, сотканном из густого черного тумана ужасе на подступах к хижине Ангрбоды, о тенях, что застыли в корчах вечных страданий на ее стенах, но Борг оказался проворнее на слово:

– Забыли мы что-то, видать? – выдал он, округлив глаза на проносящийся мимо берег, заросший путаной древесной гнусью.

Хильде фыркнул и отмахнулся от него, я же посмотрел на берег пристальнее. И верно: было в нем нечто знакомое. Будто уже видел я эти гниющие в воде ветви ив, оплакивающих свою тоскливую недвижимую долю, склизкие коряги, напоминающие застывших змей, почерневшую от копоти погребальную лодку, прибившуюся к мели и болтающую на волнах мертвеца в богатых мехах. Я уже видел его. И уже думал о том, что этот человек жил и умер в богатстве и почитании, однако ж боги не приняли его.

– Мы уже были здесь, – вторил я Боргу. – Дня третьего. Или четвертого.

– Что ты несешь?! – Хильде резко подался вперед, чтобы дать мне затрещину, но я вовремя отпрыгнул назад: калека был предсказуем, и я уже заранее знал, как он поступит, боясь признавать то, что и сам видит.

Не выпуская кормила из рук, он заозирался по сторонам, вытянул шею, чтобы рассмотреть лучше, что происходит на драккаре, что шел на три своих длины впереди нас. Я тоже посмотрел, взобравшись на бочонок, с которого вскочил разволновавшийся Борг.

На носу драккара стоял Хъярре, закутавшийся в шерстяной плащ, его воины – кто стоял, кто сидел рядом, Хакон стоял у кормила, а гребли, в основном люди Мехмета, присмиревшие без своего вождя. Меж скамеек прохаживался иногда один из воинов и поддавал усердия гребцам: хлестал их по спинам гибкой палкой.

– Обратно идем, – проговорил Хильде. – Как вышло-то? – он потряс головой, будто надеялся, что морок спадет. Снова осмотрелся по сторонам. – Когда повернули-то? – непонимающе спросил он то ли у себя, то ли у нас, то ли у Ньёрда. – Ночью? – он посмотрел на нас с Боргом, будто мы знали ответ. Мы переглянулись, пожали плечами. – Держи! – Хильде резво подтащил меня к себе за ухо, пихнул к кормилу. – Ты помогай! – буркнул Боргу и стремительным крабом устремился к скамье, на которой сидел угрюмый родич Хакона, Гуннар. Вчерашней ночью он сменял Хильде у кормила.

Спиной тот почувствовал угрозу. Или, может, узнал приметную поступь калеки: вскочил со скамьи, отбежал к носу, на ходу выдергивая из ножен короткий меч.

– Предательство! – прогремело надо водой, и задремавшие на нашей мачте чайки испуганно всполошись, взмыли в небеса, перед тем обгадив головы и плечи гребцов, а Хъярре на драккаре вскинул голову: голос Борга был зычен, как рог, созывающий ётунов и асов на последнюю битву. – Обратно плывем!

На драккаре завязалась потасовка: Хакон с кормы бросился к ярлу, но не с мечом наголо, как родич его на Хильде, а с мольбой, со скамей смело Мехмета и его людей: несмотря на путы, попытались они воспользоваться случаем и перехватить власть.

– Быть битве, – прошелестело сбоку, и разом мы с Боргом повернулись на голос: Сигурд. Наш ведун редко заговаривал с нами в эти дни, почти все время спал под навесом, завернувшись в шерстяное одеяло. Когда просыпался, молча шел оправиться за борт, потом к моему котелку – за свежей или уже остывшей похлебкой, – молча ел и сразу после снова заворачивался в одеяло и засыпал. На редкие наши вопросы отвечал, что во сне говорит с богами и слушает норн, и это куда полезнее занятие, чем таращить глаза на однообразные берега, водную гладь и наши надоевшие рожи. – Даны гонят Уве в ловушку, на смерть всего его войска. И Хакон хочет спасти своих сыновей и внуков. Я снял клятву, но богам угодно, чтобы Хъярре сражался, чтобы многие воины пали в этой сече, и о ней слагали песни.

– Это норны тебе говорят? – шепотом спросил Борг, и Сигурд зыркнул на него исподлобья, фыркнул в ответ:

– Норны. И Всеотец, и Тор, и Локи, и Фрейа, и Хеймдаль, и Бальдр, и…, – Сигурд закашлялся. – Они спорят, кто победит, и каждый ставит на того, кому благоволит. Тор ставит на данов. И Бальдр. И Хеймдаль. И Фрейа. И…

– А кто же – на Уве? – спросил я. – Один?

Сигурд хрюкнул в ответ.

– Локи? – попытался я еще раз, но ответ был тем же: презрительным, бессловесным хрюканьем.

– Никто? – упавшим голосом спросил Борг и сглотнул тревожно, побледнел: мы ожидали скорого и необременительного дозора близ заставы русов, а выходило, что не добраться нам до нее, раз сами боги – все как один – решили, что быть битве, и не нам суждено в ней победить.

– Посмотрим, – неопределенно хмыкнул Сигурд, и сразу за тем события завертелись так быстро, как будто Рагнарек начался до срока.

Гуннар коварной подсечкой повалил Хильде на палубу, прижал острие меча к его горлу и обвел нас всех свирепым взглядом налившихся кровью глаз.

На драккаре Хъярре резко ответил Хакону и отвернулся от него. Воинам своим бросил короткий приказ.

Те, повинуясь воле ярла, поделили Мехмета и его людей меж собою и начали учить послушанию крепкими кулаками и пинками.

– Хакон! – взревел Гуннар. – Сюда!

Мастер и его люди – те, что были с Хъярре, – сообразили быстро и, не раздумывая, побросались в воду и поплыли к нам.

– Помогите им забраться! – приказал Гуннар. Никто из нас – немногочисленных людей Хъярре среди привязанного к скамьям Мехметова отребья, не шевельнулся. – Или эта коряга сдохнет! – он вдавил острие меча в шею Хильде, и тот побагровел лицом. – И окажется в презренном Нифльхейме среди баб и рабов!

– Я бился с тобой! – прохрипел Хильде! – Убьешь, и я войду в чертог…

– Заткнись! – Гуннар пнул Хильде ногой. – Помочь! Быстро!

Отчего-то все – и мы с Боргом, и немногочисленные наши товарищи, и люди Хакона – на кнорре плыли все больше полувоины: слишком старые, слишком юные, увечные, – заколебались и в сомнениях обратили глаза к Сигурду.

Тот пожевал губы, втянул носом воздух, и коротко велел:

– Помогите им!

Борг будто того и ждал, вмиг подхватился с места, бросился к борту, принялся вытягивать одного за другим барахтающихся в холодной воде людей. И первым он вытащил Хакона. Мастер отряхнулся, будто большой старый пес и сразу устремился широким шагом в нашу с Сигурдом сторону. Сторону кормила.

Посмотрел на меня. Сверху вниз, будто разгневанный Тор на букашку, что посмела сесть на рукоять мьёльнира:

– Отдай.

Краем глаза я уловил едва заметный кивок Сигурда и нехотя отошел от кормила. Вернулся к своему месту и позорному ремеслу распоследнего из воинов в дружине – к очагу. Огонь погас, и варево в котелке уже подернулось застывшей на ветру пленкой жира.

– Ярл Хъярре волен бежать туда, куда его гонят трусость и жадность, – прогремел Хакон. – Никого, кто хочет бежать с ним, я не стану держать. – Он мотнул своей заплетенной в косицы бородой в сторону быстро обращающегося в точку драккара Хъярре, что по ветру уходил в нужную ярлу сторону, к далекому – в пяти днях пути – устью реки, что приведет его в страну русов. – Плывите за ним, как я плыл сюда…

– Мы от тебя не улепетывали…, – проворчал один из наших товарищей, тощий Скегги.

– …или оставайтесь со мной и покройте свои имена несмываемой славой победы на данами! Ни сыны ваши, ни сыны ваших сынов, ни их сыны не забудут вашего подвига, вечно о нем звучать будут песни, и славить ваши имена будут скальды во все времена до конца этого мира…!

– …сыны наши умрут с голода, если нас даны покромсают, а Хъярре им ни куска не даст…

– …с нами великий Сигурд, мудрость Одина во плоти, и…, – Хакон замешкался, взгляд его заметался, будто ища кого-то. Нашел быстро, упершись в Борга, что глыбой стоял посреди корабля. – Как там тебя? – уже без грома в голосе, едва шуршащим осенним листом спросил мастер.

– Как меня? – смутился Борг. – Так я… куда все, туда и…

– Борг, – подсказал я Хакону, и глаза его блеснули блеклой благодарностью.

– …с нами могучий воин, воплощение Тора, Борг! Он один стоит не десятка, а сотни воинов! Что есть у данов, кроме наглости и подлости?! Увести чужую жену -это…!

– …обычное дело, – вставил Скегги, и охнул: Гуннар, оставивший Хильде лежать на носу в тяжелых раздумьях, присоединился к Хакону и походя пнул говорливого Скегги под дых.

– …- удел воров с душою крыс, но не орлов, не волков, не драконов! Мы присоединимся к Уве и победим! – Гуннар выкинул правую руку вверх и выкрикнул боевой клич. Их с Хаконом родичи – девять человек – поддержали его, со скамей Мехметова отродья тоже донесся какой-то неопределенный жидкий отклик: то ли поддержали, то ли просто охали от долгого сидения.

Борг тоже кричал, но беззвучно, лишь рот открывал широко, но рук вверх не выкидывал, оружием не тряс, не ударял секирою или мечом по щиту, как это делали родичи Хакона, не топотал мелко, как Мехметов сброд.

Сигурд хмыкнул презрительно в кулак. Или кашлянул. Со стороны было не понять.

– Догоним, – бросил он тихо, глядя вслед драккару ярла. – Но сначала покроем имена свои… несмываемой славой. Чего глаза таращишь? – это сказал уже громче, сварливо. – Запали очаг! Проголодался я! И мастер Хакон, и воины! А то…! – он замахнулся на меня, ожидая, что я привычно вожму голову в плечи и увернусь, но я не успел: наяву, а не в полунави сна, я провалился в иную жизнь. Всего на миг. Но в этот миг обожгло меня мыслью: это уже было со мной, великая ссора из-за кражи чужой женщины, реки крови, сожженные дотла селения, стертые с лица земли и из людской памяти рода и народы. Мыслью обожгло. И рукой Сигурда пребольно стукнуло по уху.

Скривившись, я побрел к очагу, силясь вспомнить еще хоть что-то. Отчего-то казалось мне, что тот, кем я был в раскаленной пустоши, смог бы ответить мне, что это был за раздор, и кто в нем пал и стал пеплом и плесенью, а кто – восславил свое имя в вечности.

Мимо меня понурым крабом проковылял к кормилу Хильде, встал у него под тяжелым взглядом Гуннара, что сел на перевернутый бочонок и принялся начищать свой меч.

Наши товарищи и родичи Хакона вернулись на скамьи, на место Гуннара пришлось сесть Боргу.

– Навались! – выкрикнул Хакон. – А ты поживее готовь, согреться нам надо! Горячим!

– Огню прикажи гореть жарче, – проворчал я, – и воде – кипеть истовее.

Гуннар подскочил со своего бочонка, замахнулся на меня, но Сигурд остановил его руку:

– Остынь, воин, – сказал он и сузил веки. Гуннар сглотнул, рука его обмякла, и зад его послушно хлопнулся обратно на бочонок. А Сигурд подошел ко мне, сел рядом на набитый соломой тюфяк.

Это было плохой затеей брать такие тюфяки в плавание: они сразу отсырели и принялись преть, источая запах плесени, но ведуну этот смрад был нипочем. Он запустил пятерню в мешок с высушенными лепешками, достал одну, разломал и принялся грызть.

– В Хедебю мчим, – изрек он.

– Хедебю? – я уже слышал это название, но оно мало значило для меня. Одно из мест, где живут люди. Коих сотни и тысячи, этих мест.

– Туда увезена жена Уве. Великое городище данов.

Великое городище, повторил я про себя. И был готов спорить, что никакое оно не великое, а малое. Ничтожно малое, грязное, провонявшее рыбьими потрохами и навозом. Убогое, в сравнении с городами, что я видел в своих снах. И вновь прошелестела стремительно мысль, что это все уже было: будто не в первый раз я принужден следовать за обманутым мужем, чтобы помочь ему вернуть беглянку и отомстить похитителю.

Промысел богов. Осоловевших от скуки и друг друга за тысячи лет вечной жизни. Иных богов. Не наших. Наши не так просты. К чему Одину развлекать себя этой смертной суетой? Или Пресветлому Отцу – божеству из моих снов? Его промысел – защищать свет от тьмы, беречь солнце от ненасытного змея. Змея, что по окончании времен сожрет дающее жизнь светило, и за последним из дней настанет вечная ночь. На смену которой придет новый день. И иное светило, молодое и жаркое.

Налегая на весла и мою похлебку да на попутном ветре, мы нагнали Уве к исходу второго дня. Горящий жаждой мщения ярл благосклонно принял нас в свои ряды. Теперь под дланью его было четыре корабля, крепкие воины и прославленный ведун, слава о котором, наверняка, достигала и Хедебю, и оттого данам стоило начать трястись от страха уже сейчас.

Возможно, Уве уповал на славу Сигурда. Или на его колдовское мастерство. Но скорее всего, Уве был слишком незамысловат разумом, вдобавок разум его был затуманен горечью от предательства нареченной. И оттого в бухту, на берегу которой раскинулось городище данов, мы вошли среди бела дня, на всех парусах, не таясь, без хитрого замысла, без уловок и хитростей.

Пока мы скользили по водной глади под свирепые выкрики Уве и его дружинников, обещавших данам бесславную смерть в бессмысленных мучениях, женщины, дети, старики, торговый люд и рыбаки, что занимались своими привычными делами на широком берегу, спешно эти дела кто завершил, кто побросал, и ринулись к высоким стенам городища. Без суеты воины впустили всех и затворили ворота.

Уве и его воинство ответили на это победным ревом и насмешками: даны трусливо спрятались в нору – почти победа.

Наш кнорр по какой-то странной прихоти ветра вырвался вперед. И с берега вполне могли решить, что это вовсе не Уве ведет войско, а Сигурд. Ведун стоял на носу в развевающемся плаще и делал причудливые пасы руками. Чуть позади него возвышалось две глыбы: Борг и Хакон. За ними – воины-глыбы поменьше: наши с Боргом товарищи и родичи Хакона. И на самой корме, подле гнутого Хильде, возле котла с бурлящим варевом скрючился я.

Носы кораблей ткнулись в песок, и ревущей волной воинство Уве высыпалось на берег. Сам ярл пробежал, ударяя топором о щит, шагов пятьдесят и остановился.

Над заостренными пиками частокола взметнулись стрелы, немного – с два десятка – пролетели положенное и уткнулись в песок, не дотянув до Уве нескольких шагов.

Ярл расхохотался, ударил топором о щит, потом бросил их оземь, развернулся к данам, что угрюмо взирали на него со смотровой башни, спиной, спустил штаны, нагнулся и пустил в их сторону шумных ветров.

Его дружина последовала его примеру, наполнила воздух шумом и смрадом. Даже до меня, оставшегося на корме возле котла, дошла эта вонь. Я заморгал, силясь избавиться от рези в глазах, закашлялся.

Хильде смерил меня презрительным взглядом и хмыкнул. Я ответил ему обидным словом и ловко увернулся от его карающей руки, да так, что вместо моей головы его раскрытая ладонь врезалась в раскаленный котел. Кормчий взвыл, из его глаз полетели молнии, но кормила он не оставил.

– Сходите на берег! – выкрикнул Уве. – Все!

Оставшиеся воины присоединились к ярлу. Сигурда – дабы он не замочил ног – пронесли над волнами Борг и Хакон и поставили на сухой песок.

И все они, сотня или больше мужей собрались в круг, в сердце которого стоял Уве. Говорили. Ни я, ни Хильде, ни другие кормчие, ни мехметов сброд на скамьях не слышали ни слова, лишь ровный гул с редкими выкриками.

Наконец, круг разорвался, из него показались Борг и один из наших товарищей. Ловко взобрались на борт.

– Что Уве сказал? – нетерпеливо спросил их Хильде. – Нападаем? Отступаем?

– Велел котел нести, – ответил Борг. – Голоден. Негоже, сказал, с пустым брюхом в бой идти.

Настала моя очередь презрительно хмыкнуть. Заморыш Бьёрн мало понимал в ремесле войны: откуда ему знать все уловки и премудрости, когда дни пас скот и искал грибы-ягоды, а ночи – сторожил нехитрое добро Тира и Хельги?

Но даже мне было очевидно, что нападать малым числом на стену из толстых бревен, без тарана, без лестниц, против сытых и свежих данов – путь к бесславной смерти. В лоб городище не взять. Нужно время. Чтобы даны подъели припасы. Или хитрость. Подкоп, поджог, подкуп. Колдовство.

С великим трудом мы сумели перетащить котел через борт, повесив его на обломок весла, и, не расплескав варева, донести его до берега, где уже гомонили нетерпеливо Уве и воины. Толкаясь, они подходили ко мне, со своими мисками, и каждому я наливал по черпаку. Хватило всем, но они не наелись, и Уве велел варить еще. Борг принес мне кореньев, зерна, трав и сала из наших запасов, помог разжечь костер. Уве с Хаконом и Сигурдом сели неподалеку, и мы слышали их разговор.

– Отчего, Великий Сигурд, Хъярре предал меня? – спросил Уве. – И отчего ты помог ему в этом?

Сигурд дернул плечами и отпил из своей миски густого варева. В отличие от других, он не стал заглатывать еду, как оголодавший пес, ел медленно, перекатывая во рту кусочки жареного сала и кореньев.

– Мы делаем то, за что нам заплатили, ярл Уве. Так заведено Одином. Ты хочешь вернуть жену, и снаряжаешь корабли для мести. Или идешь к Сигурду, и он призывает духов, и те сеют раздор между твоей женой и тем, с кем она сбежала. Наполняют страхом сердца его отца и братьев. А вместо тебя пришел Хъярре и заплатил за то, чтобы я освободил его от клятвы. И это было куда сложнее, чем призвать духов раздора и безумия, но раз пришел человек с делом и платой, как мне отказать?

– Я пришел, – резко прервал его Уве.

– Пришел? – не понял Сигурд.

– Я пришел. Заплачу тебе. Делай, что сказал. Пусть она возненавидит его! И братья восстанут против отца и друг друга! Пусть перережут друг друга!

– Слишком поздно, ярл.

– Поздно?!

– Поздно, – Сигурд вздохнул. – Они под защитой родных стен. Древних рун. И ведуны данов не сидят без дела, их колдовство не даст ни посеять раздор, ни наслать безумие на конунга и его сыновей. Они ждали этого и поставили защиты. Весть о твоем приближении опередила тебя. Наверняка, у них и припасов достаточно, чтобы до следующей весны глядеть на тебя, бессильно ярящегося на этом берегу.

Лицо Уве налилось багровым, руки сжались в кулаки, вислые усы задрожали. Но он сдержался.

– И что делать?! Возвращаться?! Не отомстив?! Не залив кровью данов этот песок?! Не спаливши дотла их город?! Не уведши в рабство их жен и детей?!

Сигурд пожевал губы.

– Думай, ярл, что делать. И я подумаю. Поговорю с богами. Узнаю, благоволят ли они к тебе. Али к дану этому, что жены тебя лишил. Как имя его?

– Трюггви, – сказал, как выплюнул, Уве.

– Трюггви, – повторил Сигурд. – А жену твою как звать?

– Агнета.

– Агнета, Агнета… Прощупаю, в защите ли их любовь друг к другу. Испрошу у Фрейи, в ответе не откажет. А вот поможет ли…

– Сколько?

– Что?

– Сколько ты хочешь за помощь?

– Корабль, если победишь с его помощью, – вперед Сигурда выпалил я. И получил затрещину от Хильде. И откуда он взялся на берегу, ведь я своими глазами видел, как он взбирался на кнорр, чтобы там отоспаться после бессонной ночи у кормила. – И не кнорр, – я потер покрасневшее ухо. – А драккар.

– Суньте это чучело в котел – велел Уве.

– Корабль, – кивнул Сигурд. – Драккар. А это чучело – мой раб. И в котел его никто не сунет.

Я с трудом проглотил этого «раба». Раб. Я. Бьёрн, рожденный и выросший свободным. Сын воина и щитоносицы. Раб. Настанет день, я припомню это тебе, Великий Сигурд!

Когда варево было готово, я снова наполнил миски воинов. Кто-то из родичей Хакона принес бочонок с медом, и вскоре над берегом загремела боевая песнь дружины Уве, а воины его пустились в пляс. В сгущающихся сумерках, в отблесках костра они топтали ногами песок и разрывали тишину громкими кличами, а даны смотрели на них с башни. Было слишком далеко, чтобы сказать наверняка, но мне казалось, они смеются, глядя на глупого Уве, что приплыл поесть дрянной похлебки и выпить перебродившего меда на их берегу да уплыть восвояси, убоявшись бесславной гибели у неприступных стен.

В котле уже в четвертый раз за этот длинный день бурлило, я вяло мешал варево палкой, такой же голодный, как и в первую варку: мне не досталось ничего, воины Уве и родичи Хакона сметали все, и лишь спрятанный за пазуху кусок сала и сухая лепешка грели мне душу: когда эта бесконечная варка закончится, я отойду в темень ночи и наконец-то поем.

– Хъярре, верно, уже в землях русов, по реке гребет, – пробормотал я. И представил те берега, высокие, поросшие хвоей, но не дремучей да непролазной елью, а соснами – стройные стволы, густые шапки.

– Наверняка, – отозвался Сигурд.

– Ничего, – ободрил нас Борг. – Догоним.

– На чем? – хмыкнул Сигурд.

Борг округлил глаза:

– На корабле, который Уве отдаст тебе за победу. Ты и сам тогда сказал: догоним.

– Так и сказал?

– Да.

– Что ж… Раз сказал…, – Сигурд зевнул, а Борг нахмурился, бросил на меня полный тревоги взгляд.

Я пожал плечами. Снова мне подумалось, что это пустая жизнь. На этот раз. Быстрее бы прожить ее и начать новую. Ту, в которой я буду не гонимой ветром былинкой, а великим воином, властителем, гласом богов.

К нам подошел Уве, дернул презрительно крупным носом, веля мне освободить ему место на сложенном вчетверо шерстяном плаще, на котором я сидел возле Сигурда. Я подчинился. Кто я, чтобы перечить ярлу?

Отойдя в сгущающиеся сумерки, к кромке воды, я оглянулся на них и достал из-за пазухи сало и лепешку. С упоением вонзил зубы в мягкий жирный шмат.

– Совет нужен твой, Сигурд, – услышал я.

– Говори, ярл Уве, – отозвался ведун.

Уве хрюкнул. Или шумно выдохнул воздух, знаменуя тем тяжкое бремя раздумчивости на своем сердце.

– Не взять нам городище, Сигурд. Малой ратью да быстро.

– Бери медленно.

– Не выйдет, Сигурд. Припасов мало. А у них – изрядно там. Долго просидят. И ночами вылезать станут. Нас резать.

– Когда плыл сюда, о чем думал?

Уве дернул ртом. Не будь Сигурд ведуном, прибил бы его прямо там, не сходя с места. Но страх перед богами и духами оказался сильнее гнева.

– Не думал я, – буркнул Уве. – Клокотало. Здесь! – он ударил себя кулаком в грудь.

– Бремя ярла, Уве, – не поддаваться на клокотание, – заметил Сигурд. – Людей с места сорвал, Хакона с родней, нас вот…, – он перевел взгляд на Борга, потом на меня, давящегося вставшим поперек горла черствым куском лепешки. – Без замысла, без мыслей…, – он цокнул языком и покачал головой.

– Есть замысел! – воскликнул Уве. – С ним и пришел к тебе. За советом. Твоим. Мудрым.

Сигурд взбодрился, просветлел лицом. Или то блики костра так удачно упали на его крупный нос и заросшие щетиной щеки.

– Какой?

– Такой…, – Уве чуть смутился. – Один южанин, что с вами на кнорре был… Мехмет…

– Мехмет, значит…, – Сигурд скривил рот, и Уве помрачнел.

– Он. Сказал, что встречал обычай. Когда сходятся две дружины, и спор там какой промеж ярлов или конунгов, то не бьются они стеной на стену, а выходят друг против друга. Кто одолел в поединке, того и победа. Ежели за землю спор. Или за женщину. Бывает, до смерти бьются. А, бывает, до первой крови.

– Снесенная голова – тоже первой кровью может быть? – усмехнулся Сигурд.

– Может.

– В чем же замысел?

– Конунг – мудрый человек. Сидеть он может долго в городище, но, пока сидит, припасы проедает, слава его меркнет, торговцы к нему не плывут. Невыгодно ему сидеть. А выгодно все закончить разом…

– Так…, – оживился Сигурд и даже подвинулся ближе к Уве.

– Отправлю я к нему человека, чтоб слово сказал. Пусть Трюггви выходит на бой честный со мной. За Агнетту. Победит он, уйдем мы отсюда. А ежели я одолею, Агнетта моя будет, и серебра…, – он задумался, – сколько она весит.

– Урежь серебро.

– Много? Она тощеватая, ты не думай, была б обширная, я б…

– Урежь.

– Сколько?

– Столько, – Сигурд мотнул подбородком на пустой бочонок.

– Хорошо, – не стал спорить Уве. И замолчал. Надолго. Потом закашлялся, прочистил горло. – Сходишь?

– Куда?

– К данам.

 

_________

вернуться к ᚹ

перейти к ᚾ

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.