- Камиллу перерезали горло и подвесили за ноги на этот крюк. У него на лодыжках следы от веревки, можешь удостовериться сам, почтенный Гортензий.
- Я верю твоему слову, Атилий Север, – брезгливо озираясь по сторонам, проговорил магистрат Гортензий, высокий тощий мужчина лет шестидесяти, с изрезанным морщинами лицом и белоснежными волосами. – Как страшен помысел богов, и как безжалостна судьба, всего лишь восемь дней назад мы пили с ним вино и переламывали хлеб, о, боги всемогущие…!
- Когда вся кровь вытекла, разрез заклеили, – прервал Луций поток высокопарных слов. – Кажется, смолой. Замазали сверху гримом. Переодели труп в чистую тунику. Шею замотали шерстяным шарфом. Намекая, что покойный мерз, и эта тряпка – для тепла.
- Сейчас и в самом деле холодно, – глубокомысленно изрек Гортензий.
- Он сидел вот здесь, у треножника, варил яйца, ел орехи. Я нашел несколько рядом с углями. Он был занят, чертил, писал. – Луций протянул магистрату обуглившийся по краям пергамент: – Это ведь его рука?
Гортензий заглянул в листок:
- Его. Определенно, его. О, а рисунок! Это же крылья, да, он не раз говорил мне, что мечтает подняться в небеса, стать выше суеты мирской.
- Мечта сбылась.
Магистрат не оценил шутки. Прижав руки к груди, он выдохнул горько:
- Это утрата, всю величину которой нам предстоит еще постичь. То был великий ум, что повсеместно благо нес. Он спас Неаполь от судьбы погибнуть в нечистотах. Ничтожная ошибка при расчетах, и канализация едва не погубила город! Он оказался рядом в нужный миг, совет его помог нам все исправить!
- Он ничего не рассказывал тебе о морской арене?
- Морской арене? – магистрат, казалось, не был удивлен. – Да, он говорил о ней.
- Луций, – Агриппина на мгновение приоткрыла сонные глаза. – Какая арена? Ты в своем уме?
Она сидела на полу, привалившись спиной к стене, и безуспешно боролась со сном. Гортензий покосился на нее.
- Атилий Север, позволь предложить…, – начал он, – возможно, госпоже Агриппине стоит покинуть это страшное место? Моя вилла….
- Госпожа Агриппина привычна к лишениям и с удовольствием дождется, пока я поговорю с каждым, кто был на корабле в ночь убийства.
Агриппина презрительно фыркнула и снова закрыла глаза. В ее руке, безвольно лежащей на подоле платья, был зажат кусок лепешки.
- Но уже за полночь!- слабо запротестовал Гортензий. – У тебя был тяжелый день, и ты можешь упустить что-то важное из-за усталости! Команда «Партенопеи» огромна! Только гребцов три сотни!
- Позволь поправить, почтенный магистрат? – телохранитель Гортензия со знаками отличия центуриона городской стражи, почти не заметный в тени за его спиной, вдруг подал голос. – Гребцы «Партенопеи» – рабы, а не свободные моряки, как принято. Камилл так приказал. Бибул, брат моей жены служил на его прошлом судне. Каждый моряк должен был уметь все: и обращаться со снастями, и чинить в открытом море корабль, и, разумеется, грести. После того, как Камилл спустил на воду «Партенопею», все изменилось. Прошлую команду раскидали по обычным кораблям, он оставил только трибунов и человек десять тех, с кем плавал давно. Бибул зол на него, ему платят теперь втрое меньше. И таких недовольных – не меньше сотни. Сам Бибул – вне подозрений, он в ту ночь играл в кости в таверне Аппулея и выиграл. Что до остальных, то один или двое могли подгрести к кораблю на лодке и забраться внутрь.
- Для этого они должны были знать об этом месте. Свою берлогу Камилл скрывал, – заметил Луций. – Туллий и Проб, люди, близкие Камиллу, не знают о ней. Или делают вид, что не знают. Благодарю, центурион, твои слова важны. Гортензий, сейчас я поговорю с трибунами и рабом Камилла. Прочих оставлю на завтра.
- Мудрое решение, – Гортензий почтительно качнул головой и с облегчением направился к лестнице. В этой собачьей конуре, залитой кровью, ему было не по себе.
Поднявшись по лестнице в каюту Камилла, он остановился возле прикрытого тканью тела, приподнял край покрывала с лица убитого, сжал в тонкую нить пергаментные губы и, не говоря ни слова, двинулся дальше, в коридор, полный солдат городской стражи. Он отдал бы многое за простое счастье оказаться в своей постели в сонных объятиях молодой жены. Но нужно держаться, терпеть посланника цезаря, угождать его прихотям. А еще Агриппина! Как, во имя Юпитера, быть с ней? Кто она теперь, безропотная тень в опале или всесильная сестра цезаря?
Когда Луций нагнал его, магистрат воровато оглянулся назад: не услышит ли Агриппина его слов. И спросил:
- Позволь любопытство, Атилий Север? Госпожа Агриппина пленница или…?
- Это ведомо только Гаю Цезарю.
- И как мне вести себя с ней?
- Как с любой другой благородной женщиной. Это будет мудро, – он взял Гортензия под локоть. – Так что там с морской ареной?
- Морской ареной?
- Ты сказал, Камилл делился с тобой мыслями о том, как ее построить.
- А, это…, – Гортензий дернул седыми бровями. – Нет, он только упоминал. Говорил, что эта арена прославит его имя в веках.
- И никаких подробностей?
- Никаких.
- Ничего о том, как он собирается наполнять ее водой и осушать?
- Ничего. Помянул только, что она будет едва ли не милю в диаметре. – Он покачал головой: – Если и возможно построить нечто подобное, оно будет стоить невообразимо дорого и сожрет все деньги в империи. Те, что еще остались…. Боюсь, наш возлюбленный Гай Цезарь не всегда понимает….
- Гай Цезарь знает, что делает, – Луций постарался не показать досады. Мало найти убийцу. Если задача с этой клятой ареной не решаема, он заведомо проиграл. Даже если Децим Корнелий Приск сгинет в Черном гроте.
Они остановились возле двери в общую каюту.
- Легат, магистрат, – караулящий ее солдат склонил голову.
- Кто-нибудь пытался выйти?
- Нет, легат! Я заглядывал: почти все спят, четверо играют в кости.
- Хорошо, – Луций повернулся к магистрату. – Я передумал, почтенный Гортензий: сначала мы осмотрим каждую из этих комнат. Вдруг найдем под чьей-нибудь подушкой окровавленную тунику или нож? Мы пока не нашли ни орудия убийства, ни одежды, в которой был Камилл.
- Да, – обреченно кивнул магистрат. Ночь обещает быть длинной, наполненной копанием в чужих вещах. «Но почему, ответь Юнона, почему магистрат, благородный муж, убеленный сединами, должен делать это?! – спросил он себя. И сам ответил: – Чтобы посланник цезаря был доволен».
- Ты ведь хорошо знаешь трибунов, Гортензий? Расскажи мне о них. Быть может, Камилл упоминал о вражде или трениях с кем-либо из них?
- Сожалею, но я впервые увидел их всех лишь, когда прибыл сюда в ночь убийства Камилла. Они толпились над его телом, вздыхали. Знаю я только Туллия – он раньше служил в городской страже, лет тридцать назад, когда я только начинал карьеру, – и Деция Проба, этого я запомнил хорошо. Он сватался к моей овдовевшей дочери, Камилл просил за него….
- Но ты отказал?
- Да, – Гортензий скривил рот. – Моя дочь – благородная женщина, еще совсем молодая, бездетная, ее мужа унесла лихорадка через месяц после свадьбы, и она достойна лучшей партии! Человека состоятельного и родовитого!
- А Проб беден?
- Он – плебей!
- Дед принцепса был из плебеев.
- И принцепс несказанно этого стыдится, – Агриппина появилась из-за спины Гортензия.
- Марк Випсаний Агриппа был соратником Божественного Августа, великим человеком, а кто этот Проб? Скользкий тип! Знал бы ты, как он старался угодить моей дочери и мне, принуждал Камилла спускаться с корабля на землю – а он до смерти этого не любил – и уговаривать меня! В последнюю нашу встречу мы даже повздорили, – Гортензий скорбно нахмурился и помотал головой: – Я сказал ему, что с превеликой радостью отдам свою дочь в жены ему, хоть он и старше ее втрое, но только не Пробу. Он разозлился, сказал, что женат, и не станет, как некоторые, предавать верную ему женщину лишь потому, что она постарела. Намекал на меня, думал, я буду оскорблен, но это глупость: трястись на старой кляче, имея в конюшне молодых кобыл. Я лишь посмеялся над ним и его убеждениями.
- Ты не жалуешь Проба, но позволил ему покинуть корабль. Почему?
- Он должен был купить провизии.
- Ты мог поручить это своему человеку.
- Он настаивал, что только он знает, что именно и где покупать.
- Не знал, что моряки питаются чем-то особенным.
- Я отправил за ним соглядатаев. Мне доложили, что он заходил в овощную и мясную лавки, говорил с мельником. И все.
- Ладно. Солдат, выведи раба Феокла и женщину, которую он привез.
- Да, легат! – солдат отпер дверь и скрылся в общей комнате. Луций успел разглядеть ряды гамаков, низкую бочку со стоящей на ней масляной лампой и четырех человек, склонившихся над ней за игрой в кости.
Феокл оказался круглым коротышкой с редкими вьющимися волосами и добродушным лицом. Он вышел в коридор, щурясь от яркого света ламп и факелов. За ним семенила, опустив голову и ссутулившись, высокая тощая женщина с копной выкрашенных хной кудрей.
- Где твоя комната? – спросил Луций.
- Вот эта, господин, – вкрадчиво ответил раб и, забежав вперед, открыл перед ним дверь.
Луций вошел. Аскетично. Если в прочих обстановка так же скудна, обыск не затянется. Гамак, циновка на полу, сундук у стены. Он сдвинул циновку в сторону и под удивленным взглядом Гортензия подпрыгнул там, где она только что лежала. Ничего не произошло, пол жалобно скрипнул, но не провалился.
- Так я открыл люк в комнате Камилла, – пояснил он магистрату. – Раб, ты знал о том, что из комнаты твоего хозяина есть спуск вниз?
- Да, господин, знал. Но из моей комнаты хода нет, и из прочих тоже.
- Проверим, – Луций отодвинул от стены сундук, откинул крышку. – То есть Камилл не скрывал свое логово? – в сундуке были вещи: штаны, туники, плащи, стертые сандалии, поверх всего – нитка дешевых бус.
- Логово? – Феокл был удивлен странному слову. – Нет, из команды никто не знал. Хозяин тщательно скрывал, всегда запирался на ночь и спускался вниз. Там он работал допоздна, рисовал, писал, заодно легко ужинал.
- Яйцами и орехами.
- Яйцами – да, это был его ритуал, он говорил, в них есть сила, наполняющая его мозг идеями. Каждый вечер – сколько себя помню – он исполнял его. А орехи, – он нахмурился, – возможно, хотя он не любил их.
Гортензий хмыкнул:
- Я умер бы от резей, яйца и орехи….
- Здесь мы закончили, – Луций вышел в коридор. – Феокл, покажи, где, чья комната, и попутно расскажи о том дне, ночи, когда был убит твой хозяин.
Они прошли к двери напротив комнаты Феокла, солдат сломал печать.
- Это комната трибуна Рубелия, он давно служит на флоте, под началом моего хозяина – с самого первого дня, что принцепс Тиберий поставил его командовать здесь, – сказал раб.
Вместо гамака в комнате Рубелия было приземистое широкое ложе, неизменный сундук, деревянная опора для доспехов, прибитый к полу стол и легкое кресло возле него. На столе стоял кувшин с остатками вина, лежал свиток. Переложенные на пергамент скабрезные пьесы из тех, что ставят бродячие комедианты.
– В тот день хозяин приказал привезти ему женщину. В последнее время, из-за непогоды, это едва не стало неисполнимым, никто не хочет рисковать собой, пускаясь в волны на лодке. Только Фабия, – он обернулся на женщину, что, как собачонка, ходила за ним след-в-след. – Она всегда согласна.
- Ты и раньше возил ее к нему?
- Да, не меньше дюжины раз. Хозяин ворчал, что устал от однообразия….
- Есть яйца сорок лет подряд, он, однако, не устал, – Луций открыл сундук. Одежда. Без следов крови.
Феокл улыбнулся, а женщина тихо захихикала. Некрасивая, с лошадиным лицом, нескладной фигурой и плохой кожей, она выглядела куда старше своих лет, ее лицо и тело несли отпечатки тяжелого быта и пагубной страсти к вину. Можно было подумать, ей далеко за пятьдесят, но шея и кисти рук говорили, что ей не больше тридцати.
- Фабия, каким человеком был Камилл, как обращался с тобой? – спросил Луций.
Женщина сглотнула. Ища поддержки, посмотрела на Феокла. Тот приободрил ее кивком.
- Обычным, – тихо ответила она, пряча взгляд. – Он почти не разговаривал со мной. Помню, однажды спросил, сильна ли буря. Я ответила, что лодка едва не перевернулась, когда мы плыли к кораблю. Думала, он добавит мне за это сверху, но нет.
- Ты не боишься моря?
- Я боюсь не заработать на хлеб. За риск Феокл дает хорошую цену. Я почти ничего не зарабатываю на земле, слишком много сирийских девок привозят, молодых, красивых, обученных всяким фокусам.
- Это так, благородный господин, – Феокл склонил плешивую голову.
Фабия снова бросила на него быстрый взгляд и вдруг выпалила:
- Он обещал мне десять сестерциев – это обычная цена – и еще пять сверху – море в тот вечер сильно волновалось. Меня держат здесь уже второй день, и я ни аса не заработала.
Феокл затрясся, побледнел:
- Но тебя кормят! Я тебе целую курицу отдал, жирную, пропеченную!
- Феокл! – Луций резко перебил его. – Ее время стоит денег, оплати его.
- Ее время ничего не…, – раб осекся. – Слушаюсь, господин. Молю прости меня, раба.
- А он теперь не раб! – ехидно ухмыльнувшись, выкрикнула Фабия. Феокл из бледного стал серым, его добродушное лицо оплыло в гримасу отчаяния. – Что ты рот раззявил?! Сам же мне хвастался, что после смерти хозяина станешь свободным и купишь себе рабыню, молодую, черноглазую!
Феокл протяжно вздохнул и посмотрел на Луция снизу вверх глазами глубоко несчастного пса:
- Это правда, благородный господин, хозяин давно так решил. Я стану вольноотпущенником после его смерти, свободным человеком, совсем свободным, не обремененным служить его наследникам. Об этом написано в его завещании. Когда его огласят, я стану гражданином Рима. С состоянием. Точную сумму не знаю. Но на простую жизнь мне хватит. Так говорил хозяин: «Крассом ты не будешь, Феокл, но дом с садом и рабыню, чтоб ухаживала за всем этим, сможешь купить».
- Чем не причина для убийства? – молвил Гортензий.
Луций посмотрел на него. Хорошая причина, удобная для того, кто хочет поскорее найти убийцу. Раб – кто может быть лучше? Не нужно долгих разбирательств, расследований, подозрений в отношении благородных мужей, отдавших службе Риму долгие годы. Под пытками этот коротышка сознается в чем угодно. Все это он прочитал в блекло-голубых глазах магистрата.
- Нет, Гортензий, – сказал он. – Мне нужен настоящий убийца. Возможно, это он и есть. Но обвинять мы будем, только имея доказательства вины.
Магистрат пожал плечами и развел руками: посланник принцепса – не сторонник легких путей, что ж, его дело.
- Феокл, идем дальше.
- Да, благородный господин! – хороший раб, он сразу догадался, куда клонит магистрат, и теперь был преисполнен благодарности легату, сразу забыв об ускользнувших из рук сестерциях: пусть жалкая Фабия подавится ими! – Вот здесь живет трибун Кокцей, молодой человек, сын предыдущего магистрата….
- Принявшего смерть на службе городу! – высокопарно закончил Гортензий.
- Убийство?
- Удар. Солнце было жестоко в тот день.
- Печально, – Луций сразу потерял интерес к обстоятельствам смерти Кокцея-старшего. – Феокл, продолжай.
- У трибуна Кокцея поначалу были разногласия с хозяином. Но после года службы он притерся, привык.
Комната Кокцея была обставлена богаче предыдущих. Ложе было резным, матрас мягким, на полу лежала шкура льва, чья лохматая голова с оскаленной пастью и глазами-бусинами была направлена к входящим. Доспехи и оружие висели на деревянной статуе в рост человека. Сундука не было, его заменяли прибитые к стене полки. На низком столике лежал пугио в ножнах.
Луций проверил оружие. Ни следа крови.
- Идем дальше.
- Каюта трибуна Тиберия Туллия. Он, можно сказать, был другом моему хозяину. Они, бывало, вздорили, но потом всегда мирились.
- А в последнее время?
- Никаких ссор, господин. Туллий иногда позволял себе едко высказаться о «Партенопее», но…, – Феокл развел руками, давая понять: пустяки.
Снова ничего примечательного. Жесткая кровать, стол, сундук. Туллий был аскетом. Но вино любил. Весь угол был заставлен бутылями.
- Дальше, Дидий, – Феокл перевел их в комнату напротив. – Служит давно. Хозяин говорил про него, что он… глуп, как моллюск.
Комната, как раковина. Гамак и сундук. В сундуке ворох пропахшей потом одежды. Амуниция свалена в углу.
Для порядка Луций проверил пугио и гладий. Похоже, служба на флоте не опаснее караула перед курятником. Оружие всех трибунов выглядело так, будто им никогда не пользовались, ни царапин, ни следов.
- И Деций Проб. Он был любимчиком хозяина, – они перешли в соседнюю комнату. – С первого дня своей службы Проб во всем угождал ему, исполнял любые прихоти, те, что были не под силу мне. Доставал книги, мастеров-строителей, материалы. Хотя поначалу хозяин был предубежден против него.
- Почему?
- За него попросил сын хозяина Гай. Приемный сын. Сейчас он служит в преторианской гвардии, приближен к цезарю, исполняет его личные приказы. Хозяин хотел, чтобы Гай служил во флоте, но тот отказался, сказал, что не любит море. Местная гадалка напророчила ему, что он найдет в нем свою смерть. И потому предложил отцу вместо себя товарища.
Проб был сибаритом. Широкое ложе, мраморный столик перед ним, заставленный блюдами с фруктами и вазочками со сладостями. В сундуке – аккуратные стопки чистой одежды, сверху начищенное оружие в парадных ножнах и снимающийся гребень от шлема из выбеленного конского волоса.
- Я здесь останусь! – Агриппина плюхнулась на ложе и схватила персик. – Подожду здесь, пока ты наговоришься. Думаю, Проб не будет против, – она с наслаждением вонзила зубы в сочную мякоть, сок брызнул на ее впалые щеки. – Да если и будет, кто он такой?
- Никто, госпожа! – поддержал ее Гортензий. Он заметно повеселел: ему самому, вопреки опасениям, не пришлось перетряхивать ничьи ношенные сублигакулы. – Теперь можно, наконец, переговорить с трибунами!
- Еще пустая комната, для гостей, – напомнил Луций.
- Да, благородный господин, сюда! – Феокл отворил дверь напротив комнаты Кокцея.
- Ничего примечательного, – сказал магистрат, заглянув в комнату.
- Отнюдь. Шкура сдвинута, – Луций указал на пятнистую шкуру теленка перед роскошным ложем из красного дерева. Он зашел в комнату и приподнял шкуру за край. – А вот и то, что мы ищем, – пол под шкурой был чистым, и в центре этого не покрытого пылью места виднелось утопленное в доску бронзовое кольцо. – Люк.
Луций потянул за кольцо, крышка люка бесшумно откинулась. Он посветил вниз. Тайная обитель Камилла. Дальний от упавшего треножника угол. – В логово Камилла два пути. Ты знал об этом, Феокл?
Раб побледнел, съежился.
- Нет, благородный господин, – просипел он, – не знал.
- Полагаю, отсюда убийца проник к Камиллу, а после незаметно покинул место преступления.
- Это не стрига, господин?
- Нет. Обычный человек.
- О, – только и ответил раб. Он смотрел вниз, на гладкие доски пола, и за рыщущим по комнате патрицием наблюдал украдкой.
Луций поднял с пола что-то блеклое, мелкое.
- Что это? – магистрат близоруко прищурился. – Перо?
- Да. Пахнет дегтем. Там, внизу тоже есть следы дегтя, и в комнате Камилла.
- Это судно, Атилий Север, здесь все пропитано дегтем.
- Знаю, Гортензий. Феокл, на корабле есть почтовые голуби?
- Да, господин. Был один.
- Был?
- Хозяин отправил его с письмом к госпоже Домицилле, своей супруге, за день или за два до смерти. Прости, я не помню точно. Дни были похожи один на другой.
- Птица не вернулась?
- Нет, господин.
- Что было в письме?
- Не могу знать, господин. Хозяин не имел привычки делиться со мной личным.
- Жаль.
Луций решил проявить уважение к сединам магистрата и указал ему на единственное кресло:
- Присядь, Гортензий. Феокл, передай солдатам, чтобы принесли еще два кресла. Женщину отправь на берег, она больше не нужна. И возвращайся.
<<предыдущая, Глава 10
следующая, Глава 12>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.