- Всю свою жизнь, господин, я служил Валерию Камиллу. Моя мать была рабыней в доме его отца, говорила, что понесла от него, но мало кто этому верил, – Феокл развел руками. – Будь так, я хоть немного, но походил бы на хозяина, ведь по крови мы были бы братьями.
- Ты похож. Линия бровей, уши, подбородок, верхняя губа. Но кровь твоей матери сильнее. Предположу, она была низкого роста, полная, черноволосая.
- Да, господин, ты точно ее описал. Я похож на нее. – Феокл хотел что-то спросить, но замешкался.
- Говори.
- Ты думаешь, господин, в моих венах, в самом деле, течет благородная кровь Валериев Камиллов?
- Я уверен. Но это ничего не значит. Полагаю, кровь благородного Гортензия течет в десятках рабов его дома.
- Отнюдь! – магистрат даже вскочил с кресла. – Я всегда осторожен в сношениях с рабынями! Не позволяю себе настолько забыться, чтобы….
- Феокл, у твоего хозяина были враги?
Гортензий вспыхнул от обиды, но смолчал. Снова сел и демонстративно отвернулся к стене. А раб вздохнул, пожевал толстые губы:
- У него был непростой характер, многие недолюбливали его за резкость, нетерпимость, однако с ним всегда можно было договориться, он был отходчив и всегда готов прийти на помощь, товарищу ли, или просто знакомцу. Деций Проб как-то подошел к нему, – Феокл покосился на магистрата, – и рассказал о своей страсти к дочери благородного Гортензия. Он ни о чем не просил, но хозяин по собственной воле отправился к благородному Гортензию просить за Проба. И был очень опечален, когда тот отказал.
- Еще бы не отказать! – на этот раз магистрат остался сидеть, лишь всплеснул руками.
- Кто желал ему смерти?
- Смерти? – Феокл отрицательно помотал головой: – Никто!
- Он с кем-нибудь ссорился в последние дни, недели?
- Только с сыном. В последнюю их встречу, когда Гай был здесь, у матери в Неаполе, они повздорили, Гай и мой хозяин.
- Из-за чего?
- Не знаю. Они говорили наедине. Но после этого хозяин несколько дней был сам не свой и все повторял, что Гай погубит и себя, и мать, и приемного отца своим честолюбием.
- Гай в Риме?
- Да, господин.
- Значит, все подозрений. А что его мать, жена Камилла, что она за женщина?
- Домицилла. Из рода Клодиев, – ответил Феокл, и магистрат при этих словах презрительно поджал верхнюю губу к носу, – рода плебейского, но богатого, в Неаполе уважаемого. Ее связь с моим хозяином длилась долго, лет тридцать, но поженились они всего три года назад. Тогда же хозяин усыновил Гая, ее сына от брака с Сервием Нумицием. Этот человек когда-то служил вместе с моим хозяином в Капуе, но потом был отправлен в Сирию. Он забрал с собой сына, а Домициллу оставил в Капуе одну. Ей ничего не оставалось, как вернуться в Неаполь к отцу.
- Печальная участь для женщины.
- Камилл ее утешил, – масляно улыбнулся Гортензий.
- Гай вернулся лет десять назад. Поведал, что отец его скончался от удара, а перед тем промотал все состояние, споря на исход боев в бойцовских ямах. Ему самому, прежде чем добраться сюда, пришлось многое пережить. Он голодал, был вынужден скитаться, работать за медяки.
- Где живет жена Камилла?
- Дальше по берегу, где пристань рыбаков. Недалеко отсюда. Небольшой дом, совсем мало рабов. Она переехала туда намеренно, чтобы иметь возможность чаще видеться с мужем. Иногда я отвозил его к ней на лодке. Но ее на корабль – никогда. Хозяин считал, женщине не место на судне.
- Сколько денег он оставил тебе?
- Я же говорил, я точно не знаю….
- Лжешь. Сколько?
- Сто тысяч сестерциев.
Гортензий присвистнул:
- Ради ста тысяч можно и горло перерезать.
- Зачем мне? Ведь мне и так они достались бы, рано или поздно!
- Лучше рано, чем поздно! Камилл был здоров, как бык, он вполне мог пережить тебя.
- Да мне и так хорошо жилось, благородный магистрат! Что мне с этих денег? Теперь надо искать дом, и женщину, выбирать! Я так боюсь прогадать! Я жил, как свободный гражданин, был защищен именем хозяина!
- И пользовался его женщинами, – добавил Луций.
- Господин, я никогда…!
- Ты хочешь мне возразить? Привозимые тобой лупы были низкого класса оттого, что лишь они соглашались обслужить тебя, раба, после того, как ублажат господина. Дело вовсе не в ряби на воде, лупам не положен страх, но понятие о чести у них есть.
Феокл попятился:
- Но он не жаловался! Так, ворчал иногда. А я подумал, почему бы и нет, получить вдвойне за одну и ту же цену.
- Это неслыханно! – Гортензий пошел пятнами. – Если бы я узнал, что мой раб…. Атилий Север, я предлагаю, во имя светлой памяти о Публии Валерии Камилле лишить этого пса наследства, а его самого подвергнуть…!
- Во имя памяти о нем мы найдем его убийцу. Это все, Феокл, можешь идти. Ты останешься на борту до конца расследования, потом – если чист – волен идти, куда хочешь.
- Господин! – раб низко поклонился.
- Передай, чтобы привели…. Чью комнату мы осмотрели первой?
- Авла Рубелия, господин.
- Пусть придет.
Феокл низко поклонился и вышел.
- Атилий Север, – Гортензий повернулся к Луцию, – моя жена родилась в Риме. Не стану скрывать, я выспросил у нее все, что ей известно о тебе. И я удивлен твоей мягкости в отношении этого раба. С ее слов, ты безжалостен.
- Это не излишнее милосердие, благородный Гортензий, это расчет. Феокл может быть полезен, не хочу пугать его раньше времени.
- Что ж, не стану спорить. Но… тебе ведь еще не доводилось вести расследование?
- Доводилось.
- И…?
- Успешно.
- О, – успел сказать магистрат перед тем, как раздался стук в дверь, и на пороге возник Авл Рубелий.
Он был тучным мужчиной средних лет, с одутловатым лицом в красных прожилках. Он сильно потел, несмотря на то, что в каюте было прохладно, а на нем была лишь легкая туника, перетянутая под животом узким ремнем.
Глядя на него, Гортензий поежился и еще плотнее завернулся в подбитый мехом плащ.
- Атилий Север, – Рубелий выкинул вперед руку в приветствии.
- Авл Рубелий, – Луций кивнул на кресло напротив: – Садись.
- Мой старший служит у тебя в Тринадцатом, – Рубелий с трудом втиснул зад меж подлокотников. – Кучерявый такой, тощий, что жердь, Марк!
- Точно, он похож на тебя, – Луций вспомнил юношу, старательного, серьезного. Лицо Рубелия застыло в беззвучном вопросе, и он ответил на него: – Марк Рубелий жив, здоров, нареканий не имеет, сейчас под Римом, с легионом.
- Рад слышать, легат. Всегда знал, что из парня выйдет толк. Весь в меня!
- Ты воспитал хорошего солдата, Рубелий. Теперь к делу. Один из вас убил Камилла и….
- Один из нас? Не кровосос, значит?
- Нет.
- Я так и думал. Не верю я во все эти сказки, – он ухмыльнулся.
- Где ты был, когда его убили?
- Знать бы точно, когда его убили.
- Уточню: где ты был с момента, как видел его последний раз живым, и до часа, когда увидел уже мертвым?
- Уже смеркалось, и мы встали на якорь. Я приказал сушить весла и дать корм скоту. Это я про гребцов. Никогда не понимал эту прихоть Камилла: заменить настоящих моряков этой падалью. Они ленивы, тупы и опасны. Три сотни человек, каждый из которых отдаст полжизни, лишь бы порвать глотку ближнему.
- Он не говорил, зачем это сделал?
- Нет. Не считал нужным. Я уважал его, подчинялся. Но… его отношение к нам, оно было неправильным. Он считал, что мы глупы, что бесполезно нам что-то объяснять, рассказывать, все одно: не уразумеем, не поймем. Наше дело – исполнять. Только Проба он выделял, говорил, он толков, нечета нам. Туллия, своего товарища, считал никчемным. Меня и Кокцея тоже. Дидия иначе как моллюском не называл. Нам казалось, он вовсе не помнит его имени, моллюск и моллюск, за недалекость так прозвал. Это он любил, прозвища. Туллия звал «еще кувшин!», меня «жирным», а Кокцея – «горячей сучкой».
- Горячей сучкой? Почему?
- Про меня и Туллия ты, однако, не спрашиваешь! – Рубелий хохотнул и запустил пятерню в свои густые темные волосы. – Да просто так, без причины, без повода. Кокцей – молодой, смазливый, на девку похож, германскую. Но плохого по него ничего не скажешь. Его воспитывали так, что твоим солдатам этот парень позавидовал бы. Муштровал его отец, прошлый магистрат, по-черному, настоящего гражданина воспитывал. И воспитал, – он скосил на заскучавшего Гортензия взгляд, полный свойственной всем военным брезгливости по отношению к гражданским. – Отвлекся я, прости. Распорядился я, значит, накормить гребцов, и после накрыть нам, свободным гражданам, стол в общей комнате. По обыкновению, позвал Камилла присоединиться к нам и выслушал, по обыкновению, тираду о вреде обильного ужина. После этого он заперся у себя. А мы сели ужинать.
- Все вместе?
- И трибуны, и простые моряки. Так у нас заведено.
- А Феокл?
- Он посидел с нами, но недолго. Вина не пил, съел мясо, капусту, и пошел к себе. Вскоре вернулся и сказал, что Камилл настучал ему в стену приказ привезти бабу.
- Настучал?
- Он часто так делал. Вернее, только так и делал. Язык придумал из этих перестуков, одному ему и Феоклу понятный.
Луций встал с кресла, выглянул за дверь:
- Верните Феокла!
- Что-то не так? – Гортензий привстал с кресла и застыл в этой согбенной вопросительной позе, а Рубелий беспокойно заерзал в кресле.
- Не беспокойся, почтенный Гортензий. Рубелий, попытайся припомнить, когда Феокл объявил, что должен отбыть за женщиной, кого из команды не было за столом?
Трибун нахмурил лоб:
- Да вроде все были. Ужин мы уже закончили, тянули разбавленное вино, кидали кости, разговаривали. Все больше о том, долго ли боги будут испытывать нас дерьмовой погодой.
- Не похоже, что ты мерзнешь, – заметил магистрат.
- А я не про холод. Про ветер. Про волны. В море не выйдешь, а в заливе бултыхаться, как кусок дерьма, надоело. Этим тоже Камилл отличался: не терпел суши. А по мне, так, если погода не позволяет, лучше отсидеться на земле, отдохнуть, развлечься. Что толку круги наворачивать от Неаполя к Везувию?
- Ты желал ему смерти?
- Бывало, – честно признался Рубелий, – ворчал в сердцах «чтоб ты сдох!», но это…, – он развел руками и улыбнулся, – сам понимаешь.
- Понимаю. А кто на «Партенопее» мог желать этого всерьез?
Рубелий нахмурился, задумался надолго. Луций терпеливо ждал, Гортензий украдкой щипал себя, борясь со сном. В дверь постучали. Она приоткрылась, в щель просунулась голова Феокла:
- Господин?
- Камилл приказал тебе отправиться за женщиной перестуком?
- Да, господин. Я лег спать после ужина, с полчаса пролежал, и он постучал. С первого раза я не понял, наверное, спросонья, поэтому стукнул в ответ, чтобы он повторил.
- После этого ты зашел к команде и сказал, что отплываешь за женщиной?
- Да, господин.
- В комнате были все? Или кто-то отсутствовал?
- Точно не было Аппия, кормчего. Он был наверху, дежурил. Помог мне спустить лодку.
- А еще?
- С Аппием всегда дежурит Нумерий, – ответил за него Рубелий. – Нумерия наверху видел?
- Вроде бы да, – неуверенно произнес Феокл. – Кто-то сидел на бочке у мачты. В плаще, из-под капюшона только нос торчал.
- Если сломанный торчал, значит, точно Нумерий! – хмыкнул Рубелий и добавил: – Дежурят у нас по двое, сменяются каждые три часа.
- Хорошо. Может быть, припомнишь кого-то еще, Феокл, кто отсутствовал? Кто-то из трибунов?
- Рубелий точно был, – Феокл покосился на трибуна. – Он еще пошутил насчет очередной беззубой старухи, которую я притащу.
- Точно! Так я и сказал! – Рубелий загоготал.
- …а Деций Проб предложил мне хитрость: самому надеть парик и изобразить из себя женщину. Дескать, хозяин ни о чем не догадается.
- Смешно. Прочие?
- Остальные вроде тоже все были.
- Ты сразу, как Камилл настучал тебе приказ, пошел в общую комнату?
- Почти. Оделся, обулся. Господин…, – раб потупил взор, – позволь вопрос?
- Говори.
- Тело моего хозяина готовят к спуску на берег. Я должен быть подле него, чтобы проследить за бальзамировщиками, чтобы они со всем почтением….
- Ты останешься здесь.
- Но….
- Ты мог убить Камилла, а про приказ выдумать.
Феокл с трудом протолкнул воздух в горло, попятился, мотая головой:
- Нет, нет, я клянусь! Это не я! Ты ведь сам говорил…!
- Что ты чист, я не говорил. Только то, что не назову преступником невиновного. Пока ты такой же подозреваемый, как и прочие. Это все. Иди. – Он повернулся к трибуну: – Рубелий, ты достаточно подумал?
- Достаточно, легат Север. Не знаю, не скажу. Кокцей – обидчивый мальчик, быть может, он. Но сомневаюсь. Камилл всех нас выводил из себя, но не настолько, чтобы рискнуть всем и отплатить ему за мелкие гадости. А коротышку ты зря подозреваешь, он бы не стал.
- Я понял тебя. Попроси прийти Кокцея.
В ожидании Кокцея Гортензий повернулся к Луцию и спросил:
- Почему тебя так заинтересовал этот перестук?
- Камилл к тому времени мог быть уже мертв, а настучал приказ Феоклу его убийца. Ты слышал, Феокл не понял его с первого раза. Возможно, по своей тупости, а возможно, оттого, что стучавший делал это впервые и потому ошибся.
- О! – магистрат открыл рот. – Поэтому тебе важно знать, все ли были на месте, когда вошел Феокл, я понял. Рубелий точно был, значит, он чист. И Проб, – это имя он добавил с неудовольствием.
- Отстучав приказ, убийца мог нырнуть в подпол, выбраться в комнате для гостей и вернуться к команде до того, как Феокл вошел.
- Мог. Но вот Рубелию вряд ли это было под силу. Он слишком толст.
- Иные толстяки весьма подвижны, – возразил Луций. – Я не стал бы его исключать. Как бы то ни было, убийца должен был не раз и не два вернуться к трупу, чтобы переодеть его, отмыть от крови, заклеить разрез. Нам нужен тот, кто отлучался.
- Это ничтожество подходит. Я говорю о рабе. Ты прав, он мог выдумать про перестук.
- Да. И он не был связан временем так, как остальные. Мог убить и долго колдовать над телом, изображая нападение нечисти, – Луций потер слипающиеся глаза.
Коротко стукнув, вошел молодой человек, высокий, светловолосый, с румянцем на щеках и ярко-синими глазами.
- Гней Кокцей, – представился он. – Легат Север, – он протянул руку, и Луций встал, пожал ее. – Магистрат, – это приветствие было произнесено сквозь зубы, а рука не протянута.
«Подобная нелюбовь не может быть заочной», – решил Луций и спросил:
- Вы знакомы?
- Отчасти, – признал Гортензий.
- Но ты говорил, что знаешь только Туллия и Проба. Кокцей, садись.
- Я не знаю его лично, но мне докладывали, что этот юноша обвиняет меня в смерти своего отца, а вовсе не Парок, плетущих….
- Мой отец никогда не болел, в тот день он чувствовал себя прекрасно, и вот, накануне выборов, на которых ты, будь он жив, никогда не победил бы…!
Гортензий вскочил:
- Это обвинение вопиюще, и я…!
- Гортензий! – Луций холодно посмотрел на него снизу вверх: – Ни слова больше о том, что не относится к смерти Валерия Камилла. Я прошу об этом вас обоих.
- Хорошо, я буду молчать, – магистрат сел и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Но не просидел безмолвно и секунды: – Ты будто бы хочешь обвинить меня в чем-то! Будто бы я был на «Партенопее» в ночь убийства!
- Прости, Гортензий. Кокцей, расскажи о последнем дне твоего командира.
- Весь день мы кружили по заливу. Однажды встали на якорь, Камилл решил что-то подправить у носовой фигуры….
- Он был кладезем талантов! – вздохнул Гортензий.
- Ваяние не из их числа, – заметил Луций.
Кокцей усмехнулся:
- Это точно! Была бы она просто уродлива, как бывает уродлив человек. Но нет! Она вообще – не человек! Вот это в нем раздражало, легат Север! Не знаю, кто были все те льстецы, что уверили его в том, что он кладезь талантов! – последние слова он сказал не своим голосом, а передразнивая Гортензия. – Этот корабль должен поразить принцепса. И поразит. Когда любое торговое корыто обгонит его! Он плохо рассчитал с высотой борта и уровнем весел, у гребцов кишки лопаются, а скорость, как у дохлой рыбины. А эти прозвища, которыми он всех нарекал?! Неужели запомнить мудреную кличку проще имени?! Знаешь, как он прозвал меня?
- Горячей сучкой.
- Да, – Кокцей невесело улыбнулся. – Прекрасный был человек. Я буду скорбеть о нем.
- Отчего такое прозвище?
- Чтобы унизить. Он считал, что, раз я из семьи одного из богатейших людей Неаполя, то рос в неге и роскоши, развратен и никчемен. Он даже не попытался узнать, каков я, а уже наделил прозвищем.
- Ты желал ему смерти?
- Смерти? Нет, я желал, чтобы принцепс отправил его в отставку, а любого из нас пятерых поставил на его место. Все мы достойны, все знаем эти воды, чтим Нептуна и верны Мизенскому флоту, – он подался вперед: – Я хочу сделать карьеру, я молод, имею связи. И понимаю, что без определенных трудностей, без столь прекрасных командиров, коим был Камилл, не вознестись к звездам. Я принимал его, как испытание моему духу. И я выдержал его. Камилл мертв! – Он усмехнулся: – То, что стерпят люди, боги терпеть не пожелают. Нептун….
- Его убил человек! – вперед Луция выкрикнул магистрат. – И, похоже, что это был ты!
Кокцей вспыхнул, но сдержался.
- Легат? – он вопросительно посмотрел на Луция.
- Это убийство, Кокцей, – ответил тот.
- Вот как? И как же его кровь…?
- Я расскажу последнему из тех, кого опрошу, а он передаст всем остальным.
- Что ж…, – вздохнул Кокцей. – Как бы это ни было сделано, не я убил его. Клянусь.
- Допустим. Кто, по-твоему, менее стоек?
Кокцей задумался, пожал плечами:
- Не знаю. Мы здесь братья по оружию, но не друзья. Не делимся друг с другом сокровенным. Быть может, Камилл и насолил кому-то сильно, но я об этом не знаю.
- Как он относился к Феоклу?
- Хорошо. Лучше, чем к любому из нас.
- Благодарю, Кокцей. Иди. Пусть Дидий придет.
Казалось, тот уже ждал за дверью. Едва она закрылась за Кокцеем, как отворилась вновь, и вошел высокий толстый мужчина средних лет, с шарообразной головой, мясистым лицом и густыми черными волосами.
- Я сяду? – не дожидаясь ответа, он втиснулся в кресло. – Я спросил у Рубелия, он сказал, сидеть можно. И вот я сижу! А ты – Аквилий Север….
- Атилий.
- А я как сказал? Слышал о тебе, легат Тринадцатого, ловко ты хаттов размазал в прошлом году!
- Это были Сульпиций Гальба и Корнелий Приск, не я.
- В самом деле? Перепутал, прости. Значит, ты ходил с принцепсом к проливу между Галлией и Британией, нет?
- Последние семь лет Тринадцатый стоял в Виндониссе. И никуда не отлучался.
- Да? – Дидий почесал затылок. – Откуда ж я тебя знаю?
- Ты меня спрашиваешь? – Луций заметил злорадство на лице Гортензия. Дидий – определенно, моллюск, простейший, непосредственный настолько, что даже неудобно грубо осадить его.
- Легат Атилий Север слывет самым злым командиром империи, – подсказал Дидию Гортензий.
- Злее Камилла? – глаза Дидия округлились от изумления.
- Что ни день, то десятки крестов по периметру лагеря!
Теперь у Дидия округлился и рот, он перевел взгляд с Гортензия на Луция и обратно.
- Магистрат пошутил, трибун Дидий. Встань, выйди. И зайди, как положено по уставу.
- А как поло…? Слушаюсь!
- Благодарю, Гортензий, – сказал Луций, когда за Дидием с грохотом захлопнулась дверь.
- И от меня бывает толк, благородный Север.
- Несомненно.
Дверь отворилась.
- Трибун Гай Дидий по приказу явился! – Дидий выкинул руку вперед в приветствии. Глаза его были устремлены вперед, второй подбородок дрожал от напряжения.
- Вольно. Садись.
- Слушаюсь!
- Ты убил Камилла?
- Нет! Я…, – начал Дидий, но вдруг поймал себя на мысли, что, быть может, не по уставу отвечать не односложно, и повторил: – Нет! Нет!
- А кто?
Дидий нахмурился. Словами «да» и «нет» не отделаться.
- Имя, – подсказал Гортензий.
- Стрига! Имени его не знаю!
- Камилл убит человеком.
- Человеком?
Луций проигнорировал его вопрос, спросил сам:
- Ты ужинал со всеми?
- Да!
- Теперь вспомни, вы пили вино, играли в кости после ужина, зашел Феокл, кого из команды не было в тот момент в комнате?
Дидий нахмурился.
- Не помню я, чтобы коротышка заходил, не было такого!
Луций и Гортензий переглянулись.
- Ты сам отлучался? – спросил Луций.
- Не единожды! Кишки расшалились, бегал опорожнить, – его лицо вдруг приобрело несвойственное ему сложное выражение. – Вот и сейчас….
- Беги, – разрешил Луций.
- Слава Юпитеру, он сдержал свою утробу, – Гортензий воздел глаза к потолку, когда дверь захлопнулась за Дидием.
- Плохо.
- Лучше бы он опорожнил ее здесь?
- Я не об этом. Ни Рубелий, ни Кокцей, ни Феокл не запомнили того, что Дидий отсутствовал, ни у одного не отложилось в голове, что его не было в общей комнате, когда зашел Феокл.
Следующим был позван Туллий. Едва он переступил порог, Луций спросил у него:
- Сколько раз ты отлучался из общей комнаты во время и после ужина? Твои товарищи сказали, что ты часто выходил, – он поймал краем глаза удивленный взгляд магистрата.
- Не чаще прочих, – Туллий пожал плечами и сразу развел руками: – Хорошо, быть может, чаще. Раза четыре, пять, шесть.
- Зачем?
- Отлить, воздухом подышать, там душно было. Еще…, – он посмотрел по сторонам, будто боялся, что еще кто-то услышит, – это разбавленное вино – не для нынешних холодов пойло, я отлучался к себе, опрокинуть в горло чашку-другую крепкого фалернского.
- Поэтому Камилл тебя прозвал «еще кувшин!»? – спросил Гортензий.
- Да. Сам он не пил, совсем. Не человек, а свод правил, притом преглупых, – дальше Туллий продолжил не своим голосом, а явно передразнивая кого-то: – Вино сушит ум, поздняя трапеза губит сон, от свинины гниют кишки, соитие с черной женщиной ведет к бессилию мужской плоти….
- Чушь, – не удержался Луций.
- А я что говорю? – ухмыльнулся Туллий и расслабленно откинулся на спинку кресла. По красным глазам легата он понял, что допрос не будет долгим и въедливым. Сам он сумел подремать со всеми в общей комнате, и теперь был бодр, как младенец поутру.
- Это ты убил его? – Гортензий решил заполнить паузу и пойти по проторенному Луцием пути.
- Нет, – Туллий снова подобрался, сел прямо, ноги поджал под себя.
- А кто?
- Не знаю. Все говорят про стригу. Я уже сказал это Атилию Северу.
- У него были враги?
- Только Нептун.
- Кто теперь встанет на его место? – Луций, наконец, успел вперед магистрата.
- Воля принцепса, – Туллий пожал плечами. – Но я думаю, что Проб. У него есть знакомцы, которые замолвят за него слово.
- Сын Камилла?
- Да. Гай. Они с Пробом дружны. Неплохой парень, хоть и со странностями. Но у кого их нет? Говорят, принцепс и сам… непрост.
- Непрост, – согласился Луций.
- Если назначит Проба, я не расстроюсь, – продолжил меж тем Туллий. – Большая власть – большой риск, а я всем доволен и не хочу ничего менять.
- Камилл не рассказывал тебе об арене для навмахий?
- Рассказывал, – Туллий хмыкнул. – Как-то вломился ко мне под утро, разбудил. Сунул под нос чертеж, пытался что-то мне втолковать. Но я ничего не понял, накануне выпил лишнего. Он выругался и ушел. А ворох своих пергаментов оставил. Ворвался потом, едва я снова заснул, принялся меня трясти, допытывался, что я успел в них прочитать и увидеть.
- И что же?
- Ничего. Я спал. Какое чтение, когда голова трещит?
- Когда это было?
- С неделю назад.
- Ты был в общей каюте, когда зашел Феокл и сказал, что Камилл отправляет его на берег?
- Нет. Я в это время был у себя.
- В это время? Ты его точно помнишь?
- Я слышал перестук. Моя комната – соседняя с Камиллом, если помнишь. Пока допил вино, – он поиграл бровями, – да погрустил об отсутствии здесь баб, коротышка уже успел отбыть за своей старухой.
- Ты знал, что этот червь пользовался лупами, которых привозил Камиллу? – спросил Гортензий.
- Об этом все знают.
- И ты молчал?!
- Благородный Гортензий, Публий Валерий Камилл был мне другом, но я не почитал нужным учить его жизни. С его состоянием и положением он мог жениться на женщине вчетверо моложе его и уж точно спать с самыми красивыми гетерами Неаполя. Но предпочел жениться на старой гарпии, а сношал и вовсе какую-то падаль.
- Ты пьян? – холодно спросил Луций.
- Выпил немного, Атилий Север, – не стал отпираться Туллий.
- Кто убил его, как думаешь?
- Так стрига же….
- Нет, человек.
- Тебе позже все объяснят, – добавил Гортензий.
Туллий задумался. Пожал плечами:
- Из нас, трибунов, ни один не поднял бы на него руку. А из моряков…, – он пожевал губы. – Все они с ним не один год плавали, привыкли давно…. Позволишь говорить прямо, Атилий Север?
- Да.
- По сравнению с тобой Валерий Камилл был нежной розой.
Гортензий хрюкнул, сдерживая смешок.
- Хотя, по-моему, – продолжил Туллий, – молва преувеличивает твою невыносимость.
- Молва?
Туллий смутился вдруг, отвел взгляд:
- Люди говорят…, – пробормотал он, обращаясь к стене.
- Сын Рубелия?
- Нет, – поспешно ответил трибун. – Нет, другие….
- Ладно, – отмахнулся Луций. – Зови Проба.
- И ты скажешь, мой друг Камилл был несправедлив к ним? – спросил у него Гортензий, когда дверь за Туллием закрылась.
- Нет, не скажу.
- Сборище болванов, пьяниц и сплетников!
- Но он держал их при себе. Хотя мог заменить другими.
- Он был милосерден.
- Я понял, нежная роза.
Вошел Проб. Он спал на ходу, но изо всех сил старался казаться бодрым и веселым.
- Ты отлучался несколько раз за вечер, – сказал Луций, едва тот сел. – Так сказали твои товарищи. Куда ходил?
- Пока ужинали, никуда, со всеми сидел. А после, когда просто пили, играли, общались, отбегал к себе, взять персик, или фиг. Ем часто, но понемногу. Верное средство не разжиреть.
- Ты помнишь, как зашел Феокл, его слова?
- Помню. Он сказал, что Камилл отправляет его за женщиной. Мы посочувствовали ему.
- К нему относятся не как к рабу, я вижу.
- Он почти вольноотпущенник, – Проб улыбнулся. – Камилл высоко ценил его, ставил в пример. Еще…. Знаешь, море – не суша, здесь все иначе. Кто бы ты ни был, ты должен доверять тем, кто рядом, уважать их. Ты зависишь от них, они от тебя. Мы – братство, и не столь важно, патриций ты или раб, не помнящий, откуда родом.
- Твои товарищи иного мнения. И насчет братства, и насчет Камилла.
- Печально слышать.
- Кто из команды желал ему смерти?
- Из команды? Так это не кровосос? Так и думал! Но как его обескровили?
Луций рассказал и добавил в конце:
- Расскажи товарищам, я обещал им.
- Да, легат.
- Кто мог это сделать?
- Кто-то из простых моряков. Уверен, никто из нас, трибунов, не решился бы на убийство близкого друга принцепса Калигулы. Даже у Дидия хватит соображения понять, что сухим из воды не выйти.
- Что ж. Поговорим теперь с простыми моряками, – устало проговорил Луций, и Гортензий страдальчески скривился: раздери Вулкан этого Проба! Север собирался опросить только трибунов, но нет, ухватился за эти его слова про то, что виновны де простые моряки!
<<предыдущая, Глава 12
следующая, Глава 14>>
© 2016, Irina Rix. Все права защищены.