Вода в медном котелке покрылась коркой льда. До чего жестоки боги, раз на Партенопе – самом южном из Понтинских островов – дождевая вода обращается в лед. Иную зиму в Германии, в рейнском Оппидуме Убиоруме, где Агриппина родилась, не бывало таких морозных дней, как сейчас на продуваемом ветрами Тирренского моря каменистом клочке суши.
Она разбила камнем лед, зачерпнула глиняной миской воды. Зубы свело от холода.
- Нам нечего есть, – проговорила еле слышно Ливилла, ее сестра. – Ты ведь пойдешь?
Агриппина кивнула. Разговаривать не хотелось. Любое лишнее движение, даже слово – и ты отдаешь холоду часть себя. Худой плащ и солдатская туника почти не грели, но мысль о том, что надо снять их, а после нырнуть в ледяную воду, доводила до отчаяния. Ненависть дернулась в груди. Ливилла не умела плавать. Зато умела ублажать безрассудного рыбака, что, несмотря на строжайший запрет о помощи изгнанницам, не реже раза в неделю причаливал на своей плоскодонке к западной оконечности островка и ждал там младшую из сестер с узелком, полным лепешек, сыра, оливок и жареной рыбы. От него она получила кремень и кресало, которые спасают сестер в эту зиму. Даже на голых камнях можно развести костер, если предварительно обойти весь островок по берегу и собрать прибитые волнами ветки, бревна и тину.
Ливилла никогда не делилась с сестрой едой, скрывала своего любовника. Агриппина догадалась после. Одним осенним утром, вынырнув близ берега, она заметила, как тяжелая лодка, спущенная с караулящей остров униремы, нагоняет рыбацкий челнок. Юноша в нем изо всех сил работал веслами, но спастись ему не удалось. Расправа была быстрой, а море скрыло в себе ее следы. Ливилла тогда весь день была сама не своя, а к вечеру впервые отужинала вместе с сестрой тем, что та поймала за день: мелкими рыбешками и устрицами. До этого она отказывалась, говорила, что лучше умрет от голода.
Агриппина разделась. Краем глаза отметила отвращение на лице сестры: да, ее тело больше напоминает сейчас истощенное мальчишеское, нежели женское. Под кожей не просто видны мускулы, а каждое мышечное волокно. В отражении – запавшие глаза, ввалившиеся щеки, длинный нос. И копна спутавшихся рыжих волос, неровно отрезанных ножом. Острые ключицы, выпирающие ребра. Чудовище. Ливилла выглядит куда лучше. Ей не приходится ежедневно проводить часы в ледяной воде, она сохраняет тепло и тело, как скряга – свои медяки.
Агриппина отвернулась от нее и пошла к берегу. Отправив в небеса ритуальное проклятие на голову брата, она вошла в воду. Холод пронзил ее, на глазах выступили слезы. Но надо идти, стиснуть зубы и идти. Не сдаваться, жить. Ради того, чтобы дождаться тепла, ощутить вкус хлеба и вина, увидеть сына.
- Нет! – яростно пробормотала она. Богам удалось довести ее до черты, когда такие мелочи уже не важны. Выжить – вот главное! Назло брату, назло матери, которая сдалась на таком же острове и уморила себя голодом, отцу, который был так умен, а позволил отравить себя!
Вода сомкнулась над головой, камень в руках потянул на дно. Привычно заложило уши, сдавило грудь. Самое трудное – открыть глаза. Нужна воля, ведь морская соль разъедает их, принуждает потом лежать и плакать на берегу, не от горечи, не от отчаяния, а от боли.
Розоватое тело мелькнуло на дне, Агриппина ринулась за ним, нагнала, пригвоздила ножом к кораллу. Не мешкая, сунула трепыхающееся тельце в кусок сети, найденный на берегу, и оттолкнулась от дна. Кальмар был не меньше локтя в длину. Это значило, что силы потрачены не зря, что скоро будет горячий суп, а вместе с ним и тепло от костра.
Азарт от охоты, радость от маленькой победы разогнали кровь, и она почти уже не чувствовала холода, когда шла по мелководью к берегу. Мысли были заняты чайками. Горластые твари кружили над местом, куда накануне она выкинула рыбьи потроха. Как раньше не додумалась? Камней здесь в избытке, а сделать пращу из куска плаща – проще простого. И тогда будет дичь на ужин.
Улыбка обнажила ровные белые зубы с выраженными клыками. Но сразу померкла. А руки сами собой прижали к груди сеть с бьющимся кальмаром – как дитя.
Вдалеке, рядом с несущей караул униремой выросло военное судно. Агриппина, как зачарованная, смотрела, как на воду спускают лодку, как в нее по веревочной лестнице спускаются люди. Кальмар шлепнулся о воду. Больше не нужен. Принцепс устал ждать, когда его сестры умрут от голода и холода.
Нос лодки ткнулся в песок. Первым из нее выбрался высокий мужчина в пурпурной тунике и накинутом на плечи длинном плаще, осмотрелся и двинулся вглубь острова, в расщелину между скал, где в прилив по пояс стояла вода, а сейчас песок был сух и скрипел под подошвами сандалий. Агриппина узнала его. Этот не станет глумиться над изгнанницами, убьет быстро. Брат милостив. Дура Ливилла наверняка попросит перед смертью вина и сладостей, о которых бредит часами. И, конечно, он не откажет. Прикажет накормить и обогреть. Но, возможно, сам не доживет до заката. Скрывшись в темной нише, Агриппина готовилась к прыжку. Вспотевшие от напряжения ладони сжимали камень – острый кусок скалы. В зубах – по манеру головорезов с Авентина – был зажат нож. Жизнь сестры цезаря подходит к концу, но будет отдана недешево!
- Легат! – Луция догнал капитан либурны, на которой они прибыли к острову. – Позволь мне пойти первым! Море – не твоя стихия.
- Мы ведь на земле.
- Я хотел сказать, я знаю здесь каждый камешек, на этом острове! – капитан попытался исправить свою оплошность. Клятые патриции! С ними сложно, надо отмерять и выверять каждое слово, как снадобья в лавке знахаря. Чуть перебрал, и лекарство стало ядом, а безвинная фраза – погибелью. Об этом человеке капитан слышал немало, и больше очень плохого, нежели хорошего. Его Тринадцатый легион – образец следования уставу, но ценой слишком высокой. Казни, наказания, муштра. Капитан любил свободу и море, и удавился бы, случись ему служить затравленной сухопутной крысой под началом такого сухаря.
- Это ты привез сестер принцепса сюда?
- Я, легат, – он чихнул, обдав Луция слюной. – Прошу простить, сын притащил котенка, я рядом с этими тварями дышать не могу, чихаю, глаза слезятся. Утопил его, пока малец спал…, – челюсти легата едва заметно сжались, и капитан понял, что продолжать не следует. – Так я пойду вперед?
- Иди.
Агриппина в своем укрытии едва не взвыла от злости: добыча уходит! Совсем не этого широкомордого плебея она хотела забрать с собой в царство Плутона! Нет, дожидаться нельзя, надо нападать!
Подхватив в горсть гальки, она кинула ее далеко вбок. Капитан и Атилий Север ожидаемо повернули головы в направлении звука, в другую от нее сторону. По замыслу, острый камень должен был пробить Северу череп, а нож рассечь капитану горло. Сразу затем она собиралась убить себя быстрым ударом ножа в ложбинку за ключицей. Она десятки раз видела, как гладиаторы-победители разили таким способом своих поверженных соперников.
Прекрасный план. Без шероховатостей, без изъянов. Она прыгнула, но, едва ее ступни коснулись песка возле Севера, и пришло время для резкого удара камнем, вдруг оказалось, что обе ее руки крепко прижаты к телу, и она не может сделать ни единого движения. Север стиснул ее в объятиях, совсем недружеских, не страстных. Так, промелькнуло у нее в голове, удав душит жертву. Она попыталась брыкнуться, лягнуться, вывернуться из хватки, но тщетно.
Сбоку мелькнула круглая физиономия капитана. Ее запястья свело от боли: кто-то сдавил их и обезоружил ее, отбросил камень и нож в сторону.
И вдруг маленький трусливый загнанный зверек, всю жизнь прятавшийся где-то в глубинах ее души, вырвался наружу.
- Нет! Нет! Отпусти меня! Умоляю, прошу! Не убивай! Пощади меня! Все, что угодно, оставь мне жизнь, только жизнь, прошу! – она забилась в его руках, ее лицо исказилось, сморщилось, разом стало красным от прилившей крови, из глаз хлынули слезы. Она зарыдала вперемешку с воем и мольбами. – Почему он не оставит нас в покое? Здесь мы никто, пусть заберет имя, память! Я – никто, никто, я прошу, прошу! Я согласна на все, на все, прошу, не надо…! Не надо! – Луций отпустил ее, и она сползла к его ногам.
Он смотрел на дергающуюся в рыданиях женщину и никак не мог понять, кто это, Ливилла или Агриппина. В истощенном синюшном теле с выпирающими ребрами и позвоночником было одинаково трудно, почти невозможно, узнать ни статную Агриппину, ни пышнотелую Ливиллу.
Краем глаза он заметил какое-то движение слева. Из-за скалы показалась женщина. Она была в платье и сандалиях, обмотанных для тепла тряпками, и куталась в худой плащ. Широкоскулое лицо было бледным, губы сжаты в тонкую, едва розоватую нить. Но он узнал ее. Ливилла. Значит, это захлебывающееся воем существо, скрючившееся в дрожащий комок, – Агриппина. Принцепса ждет разочарование, он будет недоволен. Будто бы не сам обрек ее на такой исход.
- Атилий Север, – мелкими осторожными шажками Ливилла подошла. Бросила взгляд на сестру. Уголки ее губ нервно дернулись. С трудом, вымученно, она улыбнулась: – Наш брат прислал тебя убить нас? Да? Убить? Я прошу, пусть это будет быстро. Ты ведь не откажешь нам в последней милости, в легкой смерти?
- У меня другой приказ, – он наклонился, чтобы поднять с земли Агриппину. Едва он коснулся ее, она закричала и попыталась отползти, но капитан вовремя подскочил, крепко схватил ее за плечи. Вдвоем они подняли ее на ноги. Но те не держали ее, и капитану пришлось взвалить на себя ее тело. – Цезарь не хочет вашей смерти. Ты слышишь? – он встряхнул Агриппину за плечи. Ее голова безвольно замоталась из стороны в сторону.
В глазах Ливиллы мелькнула надежда:
- Значит, ты заберешь нас отсюда? Он простил нас?
- Нет, – Север снял плащ и набросил его на плечи Агриппины, чтобы скрыть ее тело от любопытных взглядов подошедших моряков. Она судорожно стиснула края плаща, завернулась в него, как в кокон. – Он приказал забрать только твою сестру, Ливилла.
- Что? Почему? – она отступила на шаг, ее брови страдальчески взметнулись наверх. – Почему только ее? Я… я не выживу здесь, не выживу! – ее губы задрожали, по щеке побежала крупная слеза. И все. Кто бы мог подумать, что несгибаемая Агриппина обратится в дрожащего зайца, а мягкая Ливилла будет крепка, как кремень.
Луций повернулся к капитану:
- Ты переправишь сюда с корабля все запасы еды и дров, что есть, оставь только на один прием пищи для команды. Запасы пополнишь в Неаполе. Еще одежду и одеяла. Я все возмещу. Скажи, сколько.
- Но принцепс не давал такого приказа.
- Он запрещал?
- Нет, но….
- Можешь пожаловаться ему. Потом. Сейчас выполняй.
- Да, легат Север, – с этим человеком лучше не спорить. Но после доложить, кому следует.
- Еще сети, удочки…. У кого-нибудь из твоей команды наверняка это есть. Не затягивай, на все четверть часа.
Лицо Ливиллы осветила улыбка, она подошла к нему, ее маленькая пухлая ладонь легла ему на грудь.
- Да не обойдут тебя милостью боги! Как я могу тебя отблагодарить? – ее рука медленно поползла ниже.
- Если оставить тебя без припасов, ты умрешь. Уверен, твой брат не хочет этого, – он перехватил ее руку. – Я всего лишь исполняю его волю, пусть и не озвученную.
- Я стала непривлекательна?
- Ты прекрасна.
- Но ты отвергаешь меня!
- Неотложное дело в Неаполе. Должен спешить. Хочешь попрощаться с сестрой? – он обернулся на уводимую моряками в лодку Агриппину.
Ливилла не ответила, едва заметно передернула плечами.
- Что с ней будет? – спросила она после паузы.
- Не знаю. Но твой брат умеет удивлять. Поэтому, возможно, здесь тебе будет лучше.
- Возможно, – кивнула Ливилла и вдруг попросила: – Обними меня! Мне не хватает тепла, того, что идет от мужчин, я….
- Я и больше могу, чем обнять, и четверти часа мне хватит, – пробубнил один из моряков. Слишком громко. Капитан беззвучно, лишь шевеля толстыми губами, выругался и замахнулся на него.
- Позволь ему, я прошу! – Ливилла умоляюще посмотрела на Луция.
- Хорошо, – тот пожал плечами. – Прощай. Постарайся выжить, – он повернулся и зашагал к лодке, в которой уже сидела Агриппина, зажатая с боков моряками. – Сластолюбцу, как вернется на борт, десять палок, – сказал он, проходя мимо капитана. – Если не уложится в четверть часа, отрежь ему ухо.
- С удовольствием, легат Север.
Спустя час, когда Партеноп остался далеко за кормой, Луций постучал в дверь капитанской каюты и, не дождавшись ответа, вошел. На ложе, застеленном шкурой зебры, сидела Агриппина, перед ней стоял стол, полный тарелок и мисок с едой, пузатых кувшинов с водой, вином и маслом. Она даже не посмотрела на вошедшего. Прижимая к себе миску, она лихорадочно загребала из нее кашу деревянной ложкой, отправляла в рот и, почти не пережевывая, судорожно проглатывала.
- А, это ты, – она, наконец, подняла на него глаза и на мгновение остановилась, перестала есть, даже отставила миску на стол. Но ее взгляд упал на медовые лепешки, зрачки расширились. Как одержимая, она схватила одну и вгрызлась в черствый край.
- Я вижу, ты успела принять ванну, – он отметил ее посвежевший вид, вымытые волосы, все еще спутанные, но уложенные в подобие прически – простой узел на затылке.
- Если так можно назвать это корыто, – фыркнула она. От загнанного зверька не осталось и следа. Перед ним была прежняя Агриппина. Резкая, своенравная, не сдержанная в выражениях и поступках. Серое шерстяное платье, приготовленное для нее, оказалось слишком широко, и она подпоясалась тонким ремнем, дважды обернув его вокруг талии. – Садись!
Луций подвинул себе табурет и сел напротив нее. Потянулся к лепешке и получил неожиданный хлесткий удар:
- Нет! Это мое! Я год не ела хлеба! Вот! – она сунула ему треснутое блюдо с мидиями и гребешками. – Ешь моллюсков, я их видеть не могу!
- Хорошо, – он улыбнулся. Перемена с ней была разительной, и эта женщина ему нравилась гораздо больше, чем ощипанный синюшный цыпленок, ползавший у его ног и вымаливающий жизнь. – Вина?
- Наливай! – она махнула рукой, резко перегнулась через стол и схватила оказавшуюся перед Луцием мисочку со сваренными в меду фруктами. – Это тоже мое! – она зачерпнула полную ложку, отправила в рот, закрыла глаза от удовольствия. – Боги, как же вкусно! – и без перехода спросила: – Зачем я понадобилась брату?
- Хочет, чтобы ты родила ему сына.
Агриппина фыркнула, обрызгав вином стол:
- Совсем рехнулся, болван несчастный.
- Будь осторожнее в словах.
- Ты не доносчик, – она в два глотка осушила кубок с вином и сразу наполнила его вновь.
- Я – нет. Но все остальные – да. Наш капитан. Он, я уверен, уже прикидывает, в каких выражениях донести Гаю Цезарю о том, что я приказал оставить припасы твоей сестре. Оскорбишь на словах брата, и это станет для тебя погибелью, а для капитана….
- Пинком наверх? – закончила за него Агриппина. – Нет! Это насекомое не посмеет, я сестра цезаря, а ты – его друг.
- Не спорь. Просто будь сдержанней.
- Как скажешь, – она оторвала кусок от пышного круглого хлеба, макнула его в мед и словно в оправдание сказала: – Я так соскучилась по хлебу!
- Я вижу, – Луций поднялся, обошел стол. – А ты… соскучилась только по хлебу на этом острове?
- О чем ты? – она бросила на него быстрый непонимающий взгляд и сразу вернулась к еде, откусила кусок от сырного пирога, запила вином
Он сел рядом и, будто невзначай проведя рукой по ее плечу, поправил выбившуюся из ее прически длинную рыжую прядь.
- У тебя такая нежная кожа….
- Да пофол ты! – рявкнула она с набитым ртом и пихнула его острым локтем. С удовлетворением отметила замешательство в его глазах и, прожевав, добавила: – Это последнее, чего мне не хватало на острове! И знай, ты никогда мне не нравился! Не понимаю, что все эти овцы находят в тебе! Плавятся, как сыр на солнцепеке! Тупые курицы! Ты же…! – она взмахнула руками, силясь восполнить жестами недостаток слов. – Ты же…!
- Что я?
- Сухарь!
- Сухарь?
- Сухарь! – подтвердила она. Нахмурилась и повторила задумчиво: – Сухарь…, сухарь…, – ее взгляд заметался по столу, наконец, нашел искомое: длинные тонкие сухарики. Подвинув к себе корзинку с ними, она принялась макать их в мед. – Не обижайся. Я очень разборчива.
- Что ж…, – Луций вернулся на свое место. – Хотя я слышал обратное.
- А ты не верь слухам! Старый козел Тиберий, а после него мой возлюбленный брат – оба навязывали мне в мужья и любовники всяких ничтожеств! Мне приходилось подчиняться! Но если мне случалось выбирать самой, я выбирала лучших. Вернее, – она отвела взгляд, – лучшего. – И назидательно добавила: – Тебе нужно было воспользоваться предложением моей сестры.
- Не было времени.
- А сейчас есть?
- Мы в пути. До Неаполя не меньше трех часов. Скучно.
- Зачем нам в Неаполь?
- Убит Валерий Камилл, командующий Мизенским флотом. Твой брат поручил мне найти убийцу.
- Вот как? Ты не сумеешь! Ты ничего не понимаешь в расследованиях!
- Посмотрим, – он поднялся.
- Подожди! – она откинулась назад, на спинку короткого ложа. – Я согласна, – она похлопала ладонью о шкуру зебры, тем зовя подойти. – Так и быть, я скрашу твою скуку, если поклянешься, что никто никогда не узнает о том, что произошло на острове, о том, как жалка я была, – ее черты заострились, стыдное воспоминание далось тяжело, на мгновение она забыла о вине и пище.
Север остановился у двери.
- Забудь о том, что было. Я уже забыл.
- Клянешься?
Вторая клятва за сутки. Женщины из окружения Гая Цезаря страсть, как любят вытягивать клятвы.
- Клянусь! Отдыхай. Тебе придется сопровождать меня в Неаполе.
- Боишься, что я могу сбежать?
- Да. Я должен доставить тебя в Рим, к принцепсу.
- Не бойся, не сбегу. Теперь, когда мне тепло и сытно, я хочу большего: увидеть сына, вернуть свое положение, состояние.
- Про положение и состояние не возьмусь обещать, но сына ты увидишь.
- Он с моим мужем?
- Нет. Твой муж умер.
- Вот как? – она по-волчьи улыбнулась, оскалив крупные клыки. – Слава Юноне! Всегда тошнило от этой старой свиньи!
- Сейчас он у родственников твоего мужа.
- Заберу его, как только вернусь в Рим.
- Он будет рад тебя видеть. А сейчас постарайся уснуть.
- Есть, легат! – она шутливо дернула вперед рукой, передразнивая воинское приветствие, и вернулась к пирогу.
Он закрыл за собой дверь, спустился в трюм. Потолок там был так низок, что пришлось согнуться чуть ли не вдвое. Воздух был сперт, пахло плесенью и потом. По ушам бил оглушающий храп. Прижав к лицу плащ, Север прошел меж рядов подвешенных к потолку гамаков, нашел единственный свободный. Скрючившись, как плод в материнской утробе, сумел в нем устроиться. Закрыл глаза.
Очень скоро услышал шепот, шорохи, скрип, едва слышные шаги. Догадался, что моряки предпочли коротать часы отдыха на продуваемой всеми ветрами палубе, а не рядом с патрицием. Нептун милостив, меньше вони, меньше шума.
Мерное покачивание быстро сморило его. Морфей даже успел подбросить дремлющему разуму невнятный сон о лагерных буднях в Гельвеции прежде, чем почтительно подрагивающая рука коснулась плеча, а возбужденный шепот произнес в самое ухо:
- Легат Север, боги разгневаны!
- Что? – Луций откинул с лица край плаща и сощурился от бьющего в глаза света масляной лампы. Над ним нависло гротескно подсвеченное снизу лицо одного из моряков.
- Капитан мертв! И еще четверо! То же проклятие, что погубило Валерия Камилла!
<<предыдущая, Глава 4
следующая, Глава 6>>
© 2016, Irina Rix. Все права защищены.