Обзору мешали два здоровенных детины из отставников и их вульгарные жены с высокими вздыбленными прическами, еще при Сулле вышедшими из моды. В иной час Косс грубо растолкал бы их, несносных, пропахших чесноком и жареной рыбой плебеев, которым, однако, боги щедро отмерили роста и стати. Но приходилось молчать и терпеть. В неприметных плащах из грубой колючей шерсти и стертых сандалиях, они с Друзом сливались с толпой пришедших поглазеть на движущуюся к храму Калигулы процессию во главе с ним самим. Почти скрытый от любопытных глаз народа за широкими спинами рослых батавов-телохранителей, цезарь шел, поминутно оступаясь. Процессия задерживалась, сминалась, сбивалась с темпа, задаваемого мерными ударами барабана, висевшего на шее тучного жреца в золотой маске Вакха.
- Что с ним? – услышал Косс вопрос одной из женщин своему мужу-отставнику. – Он болен?
- Молчи! – прошипел тот и с опаской оглянулся, с мгновение сверлил тяжелым взглядом лица Друза и Косса. Наконец, хмыкнул, признав их не похожими на доносчиков, и отвернулся. – Устал он.
- Брусчатка грубая, – добавил его товарищ, – немудрено споткнуться.
Друз толкнул Косса в бок и скорчил гримасу: раз уж плебеи боятся сказать лишне слово, то что говорить о патрициях?
Процессия приближалась. Меж красных гребней батавских шлемов мелькнули золотисто-рыжие кудри принцепса. Послышался детский голос. Он несет дочь на руках, понял Косс. Ребенок тоже погибнет, если все пройдет, как задумано, если человек Друза не подведет. Тот клянется, что не подведет. Ребенка не жаль. Плоть от плоти гнилого плода. Лети к Персефоне, маленький никчемный червячок! Косс сжал челюсти, вспомнив Сильвию, нубийку, единственную женщину, которую любил, красивую, отважную, погибшую так рано, так бессмысленно. Горите все вы, тучные, измаявшиеся в безделье свиньи! Его взгляд заметался по закутанным в плащи фигурам. Горите все, ты, ты, и ты!
Он поймал на себе взгляд отставника, удивленный и подозрительный, и понял, что яростно скрежещет зубами.
- Глисты, брат, – сказал он, и отставник шарахнулся от него, едва не натолкнувшись на одного из батавов. Косс нервно усмехнулся: почти смешно. Будь у него больше сторонников, не один лишь Друз, можно было бы напасть сейчас. Дюжина батавов – не такая большая сила, какой кажется со стороны. Они сильны и довольно ловки, но массивность им мешает.
Он легонько толкнул Друза локтем, спросил, едва шевеля губами:
- Где твой человек? Уже пора. У батавов факелы в руках.
- Пора? – Друз был менее осмотрителен, говорил в полный голос. – Не на дороге, брат! В храме! Поджарятся, как свиньи в яме!
- Тише! Как раб проберется туда?
- Раб? – загорелое лицо Друза осветила широкая улыбка. – Это не раб. Это один из них, – он кивнул на медленно движущихся за принцепсом людей. – Вернее, одна.
- Женщина? – Косс не поверил своим ушам. – Патрицианка?
- Да.
Косс присвистнул.
- Как тебе это удалось?
- Любовь, брат.
- Любовь? – Косс ухмыльнулся и снова толкнул товарища локтем под ребра. – Ты плут! И она готова умереть ради тебя?
- Клянусь жизнью, готова.
- Кто она? Чья жена?
По лицу Друза прошла едва заметная тень.
- Какая разница, брат? Скоро ты сам все узнаешь!
Мимо них, гордо подняв голову, проследовала Лоллия Паулина, бывшая – третья по счету – жена Калигулы, под руку со старшей сестрой Лоллией Сатурниной. Последняя долгое время была любовницей принцепса, что не упускал случая поведать об их страстных ночах в присутствии ее мужа. Валерий Азиатик кипел от злобы и ненависти, но молчал. Вот и сейчас покорно шел, скрежеща зубами, на шаг позади жены и ее сестры.
- Одна из них? – едва слышно спросил Косс.
- Нет. Имей терпение, брат, – отозвался Друз и прищурился, разглядывая проходящих женщин. – Красивое у Паулины ожерелье. Египетская работа, немыслимых денег стоит.
Косс проследил за его взглядом. На лебединой шее Паулины красовалось изумрудное ожерелье, россыпь чистых камней в изящной, кажущейся невесомой оправе.
- Еще немного, – шепнул Друз в ухо Коссу, – и золото вплавится в ее обуглившуюся плоть! Интересно, ее скаредный отец-деревенщина прикажет рабам выковырять камни?
- Друз! – Косса передернуло. Лоллия была красива. Хрупкая, нежная, тонкокостная, высокая, она чем-то напомнила ему Сильвию. Но она – не Сильвия, сказал он себе. Она – жертва, которую придется принести.
Голова процессии уже скрылась в храме. Ее петляющий хвост убыстрил шаг, теперь людей ничто не принуждало идти, едва переставляя ноги. Одной из последних к входу в храм подошла невысокая женщина, закутанная в белый плащ, ее живот выдавался далеко вперед, и она шла с трудом, как крестьянин, несущий в каждой руке по полному ведру воды для полива. Она оступилась и упала бы, если б не придержавший ее под руку пожилой сенатор. Поблагодарив его за помощь, она повернула голову, капюшон сполз с ее лба назад, и земля ушла из-под ног у Косса.
В один миг от его хмельной беспечности не осталось и следа, с неотвратимостью занесенного над шеей меча на него обрушилось осознание того, что происходящее – не сон, не фантазия, а реальность. Его прошиб ледяной пот.
- Нет! – забыв об осторожности, закричал он и рванул вперед, снеся в сторону отставника и его жену.
- Стой, болван! – Друз потащил его обратно в толпу.
- Пусти! Что она там делает?! Боги! Пусти меня!
- Нет!
Косс рванулся из его рук, ткань туники, за которую держал его Друз, с треском порвалась, и он упал на спину. Друз, не мешкая, кинулся к нему, не дал подняться, прижал к камням брусчатки. Косс яростно забился в его руках.
- Уже ничего не исправить! – закричал ему Друз. – Прими это! Ты же сам сказал, что без жертв не обойтись! Она сама плыла мне в руки!
- Что?! – Косс извернулся и резко сел, ударив Друза лбом в лицо. Тот с криком боли отлетел назад. Косс вскочил, сгреб товарища за грудки и затряс, как молосс кошку: – Что ты наделал?! Это моя мать!
- Она – твой позор! Ты же сам все понимаешь, откуда она пришла в ту ночь! Она делит ложе со всяким сбродом!
- Она – моя мать! – ярость придала Коссу нечеловеческих сил, он поднял Друза над землей и кинул его в глазеющую на них толпу. Сердце бешено билось о ребра, кровь застилала глаза. Он увидел, как тучный жрец встал в проеме входа в храм и начал закрывать тяжелые, окованные бронзой двери.
- Косс, нет! – закричал Друз, но было поздно.
Расталкивая людей, сбрасывая на ходу мешавший движению плащ, Косс бежал к храму. Снеся жреца в сторону, он врезался в плотно стоявших вокруг алтаря людей. «Еще не поздно, еще не поздно!», – кровь билась у него в висках. Мелькнуло перекошенное злобой лицо Калигулы и полное изумления лицо авгура, застывшего над алтарем. На нем сидела, болтая в воздухе ногами, дочь принцепса, а рядом лежала распотрошенная курица для гаданий. Взгляд Косса метался по лицам людей, а локти работали, отпихивали тех, кто был не интересен.
- Схватить этого болвана! – закричал, сорвавшись на визг, принцепс.
Косс дернулся в сторону от чьих-то сильных рук, и краем глаза уловил движение: откуда-то сбоку к алтарю метнулась фигура в белом.
- Нет! – врезав колено в пах плешивому сенатору, вздумавшему удержать его, Косс бросился наперерез, схватил мать за плечи, вырвал из ее рук кувшин и кинулся прочь из храма.
Едва он в прыжке переступил порог, один из батавов выкинул вперед ногу. Косс споткнулся об нее и рухнул на камни. Кувшин выскочил из его рук и, пролетев много дальше него самого, упал на дорогу и разбился. Брызги долетели до стоящего поодаль тучного жреца с чадящей лампой в руках. Его тога вспыхнула, но он проворно выкрутился из нее, сбросил на землю, затоптал по-слоновьи толстыми ногами языки пламени.
Чьи-то грубые руки сгребли Косса за плечи и поволокли обратно в храм. Люди там стояли молчаливые и бледные. Принцепс с дергающимся от ярости лицом мерил шагами пространство перед алтарем. Цезония стояла возле алтаря. Нония жалась к ней, ища защиты.
- Кто этот…? – вскричал Калигула и осекся. Он узнал Косса. Повернулся к Нонии: – Твой сын помешался, женщина?!
- Гай Цезарь, позволь мне…, – бескровные губы Нонии с трудом разлепились.
- Церемония испорчена! – закричал Калигула и ударил ее по щеке.
- Прости его, Гай Цезарь, умоляю! – Нония упала на колени. – Это все вино и дурман, прости его! Германия лишила его рассудка, а вино и мак довершили ею начатое, я прошу… – Она подняла на него глаза: – Не все так сильны, как ты, тебя Германия сделала сильнее, но ты – бог, а мой сын – слабый человек!
Черты Калигулы немного разгладились.
– Верно, – сказал он. – Поднимись! – обернувшись, посмотрел на Косса и выплюнул: – Червяк!
- Я прошу, мой цезарь! – Нония прижалась к его коленям. – Мой муж служит тебе, он верен тебе, окажи нам эту милость, пощади наше единственное дитя….
- Поднимись! – повторил Калигула и подал ей руку, помог встать, приобнял за талию. – Я буду милостив. Но это ничтожество должно исчезнуть из Рима! – он сдернул с ее головы блондинистый парик, обнажились короткие темные волосы, тронутые сединой. – Что до твоего мужа, я отправил его с поручением в Неаполь, если ты еще не знаешь. В случае успеха, я собирался сделать его вторым консулом, не номинальным, а с реальной властью…. Но теперь, – он снова оглянулся на Косса, – я не стану этого делать. Раз он не смог воспитать сына, как можно даровать ему власть? – он стиснул пальцами ее плечо. – Ни на кого нельзя положиться! Или предатели, или болваны, или трусы! Все приходится делать самому, жалкие вы черви! Черви! – Нонии казалось, что эти тонкие, расчесанные до язв пальцы прожигают ее плоть насквозь, но она терпела.
- Твоя воля, мой цезарь! – проговорила она. – Мы не достойны ничего, кроме жизни в глуши, и смиренно просим о милости.
- Она дарована вам! Твой сын покинет город. Но ты останешься. – Калигула отпустил ее, сделал шажок назад, окинул изучающим взглядом и деловито осведомился: – Твое лоно еще не иссохло?
Нония побледнела еще больше, бросила затравленный взгляд на Цезонию, та едва заметно, ободряюще кивнула.
- Еще нет, цезарь.
- Почему же только один ребенок, этот болван? Твой муж не находит тебя привлекательной?
- Пророчество…, – Нония запнулась.
- Пророчество? – в глазах принцепса мелькнул интерес. – Люблю пророчества. Они интригуют.
- Право, цезарь император….
- Говори! Что за пророчество?
- Ауспиции после того, как я родила сына. Жрец, что проводил их, сказал, что следующее дитя убьет меня.
- Вот как? – он подошел, сжал пальцами ее подбородок. – Предназначение женщины – вынашивать и рожать. Если ей суждено умереть в родах, пусть умрет. Это воля богов.
- Да, цезарь.
- Север слишком мягок, я не раз замечал это за ним,- Калигула покачал головой. – Рим же надобно держать железной рукой. Он не достоин консульства, – он сжал пальцами ее лицо. – Я отправлю твоего мужа обратно в Гельвецию, там его место. Или нет…. Нет. Там слишком спокойно. В Африку. Да, это будет правильно.
- Благодарю, цезарь.
- Он останется там навсегда. Знаю, что он хочет отставки, но милость цезаря не безгранична. Отец ответит за проступок сына.
- Мой муж будет служить тебе до последнего вздоха.
- Несомненно, – усмехнулся Калигула и обернулся на батавов, державших Косса: – Уведите этот кусок дерьма! Сегодня, Нония, я посею жизнь в твоем чреве, – он поднял вверх указательный палец. – Уверен, когда родится наш ребенок, дитя бога и смертной, ты поймешь, что зря просила о милости для своего сына.
- Это честь для меня, цезарь.
- Бесспорно, честь. Он, а не это ничтожество унаследует состояние твоего мужа, – он сжал ее грудь. – Надеюсь, ты не разочаруешь меня, – он наклонился к ней и прильнул к ее губам. – Я понял не так давно, что не люблю бутоны, эту их нарочитую свежесть, нетронутость, с которой они носятся, как с драгоценностью. Мою плоть волнует увядание. Оно такое беззащитное, такое трогательное, последние мгновенья красоты. Ты согласна?
<<предыдущая, Глава 16
следующая, Глава 18>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.