- Я не ослышалась, ты считаешь мазню Камилла божественной?
- Лучше бы он оставил стену белой.
- Не понимаю, этот Камилл – серьезный человек, командующий флотом, а тратил время на глупости. Для низких ремесел есть рабы и плебеи. Мы же рождены для власти, на нас держится Рим, на нашей воле и умении править.
- Одно не мешает другому.
- Ты ошибаешься. Пока мой брат отдавал всего себя делам Рима, и больше ничему, он был неплох, пусть ему недоставало опыта. А потом, когда он погряз в музыке, танцах, состязаниях колесниц, он забросил дела! Ему важнее было бренчать на лире или разучивать танец, чем сидеть на заседании Сената!
- Ты обещала следить за языком.
- Я слежу!
- Не похоже, – он резко перевел разговор на другое: – Домицилла – странная женщина.
Правая бровь Агриппины вопросительно изогнулась:
- Странная?
- Матери обыкновенно помнят, как держать младенцев, даже если их дети давно выросли.
- А Домицилла – нет, – задумчиво проговорила Агриппина. – Ты прав. Это остается навсегда. Сколько бы лет ни прошло. Но что это значит? Что она плохая мать?
- Не знаю, – Луций пожал плечами. – К убийству Камилла это не имеет касательства. Ее сын сейчас в Риме. Но все равно, странно.
- А ее зубы?
- Хорошие зубы.
- Слишком хорошие, чтобы быть своими. Белые-белые. И кожа, она умащивает ее, это заметно. А ее серьги стоят целое состояние. Которого у нее нет.
- Ты права. Надо поговорить с ней еще раз. Вернемся. Вечером.
Они дошли до места стоянки «Партенопеи» в порту. Корабль покачивался на волнах, ветер развевал пурпурный штандарт на мачте, по палубе сновали люди.
Их поприветствовал средних лет центурион, чьи солдаты несли вахту возле «Партенопеи». Его обветренное лицо было озабоченным, под левым глазом дергалась жилка.
- Что-то произошло, центурион? – спросил Луций.
- Тит Волумний, старший центурион второй когорты городской стражи, легат Север! Так точно, произошло!
- Что?
Волумний стушевался, от его лица сначала отлила кровь, потом прилила обратно, притом, казалось, вся, что была в его теле, отчего кожа стала багровой.
- Один из трибунов исчез ночью с корабля. Мы бдели на совесть, по уставу, не отвлекаясь, не отлучаясь. Даже по нужде не отходили, отливали с пирса. Никак бы он мимо нас не прошел! И трап не был спущен! Ему бы прыгать пришлось!
- Кто исчез?
- Рубелий! – донеслось сверху. Луций задрал голову и увидел перегнувшегося через борт Проба. – Рубелий сбежал!
- Не сбежал! – выкрикнул центурион Волумний. – Мимо нас не мог он пройти!
Луций посмотрел на него. Трясется, боится. Десятилетия безупречной службы, и такой прокол. В деле, за которым пристально следит сам Гай Цезарь. Центуриону не позавидуешь.
- На борту есть караул?
- Да, легат! – кровь слегка отлила от щек Волумния. Караул на борту! Есть, с кем разделить вину, а может, при удаче, и вовсе переложить на них. – Это они не уследили!
- Когда вы заступили на вахту? – Луций перевел взгляд на солдат Волумния. Низкорослые, широкозадые, с узкими плечами и девичьи тонкими руками, в них угадывалась сирийская кровь, веками щедро вливавшаяся в вены неаполитанцев.
- За час до полуночи, легат!
- Хорошо.
- Я обелен? – голос Волумния был полон надежды.
- Я этого не сказал. Твои солдаты, центурион, похожи на постельных рабов, но никак не на воинов. Принуждай их к тренировкам.
- Слушаюсь!
- Проб! – Луций утратил интерес к Волумнию. – Спусти трап!
- Какой ты грозный! – Агриппина шутливо прильнула к его плечу. – Будь я глупа, кровь сразу прилила бы к лону, Марс спустился к смертным!
- Не ерничай. Солдат должен выглядеть мужчиной, а не перезревшей лупой в нечищеных доспехах.
- Ты гоняешь своих солдат, я уверена. – Она вдруг мечтательно улыбнулась: – Как же германские легионы роптали на моего отца! Он не давал им покоя, заставлял бегать вокруг лагеря, а после отрабатывать приемы боя, принуждал переправляться вплавь через Рейн, а течение там быстрое!
- И это правильно.
- Кто спорит? Солдаты моего отца были гордостью Рима, а свою злобу выплескивали на варваров. «Германик заставил меня пробежать десять кругов вокруг лагеря с жирным тессерарием на плечах, и за это я выпущу тебе кишки, вонючий херуск!», – она засмеялась.
- В моем легионе нет жирных тессерариев.
- Плохо кормишь?
- Хорошо гоняю.
- А ты, всегда с ними?
- Изредка.
- Отец разделял с легионом тяготы марша, не ехал, а шел, в полном доспехе, с оружием. Мать не одобряла, считала лишним, – она погрустнела вдруг, повела плечами: – Лучше не вспоминать. Горько.
- Госпожа Агриппина, – по перекинутому через борт трапу стремительно спустился Деций Проб и протянул ей руку: – Прошу, обопрись о мою руку!
Она улыбнулась ему и, скрестив руки на груди, прошла мимо и поднялась сама. Проб недоуменно воззрился на Луция. Тот пожал плечами, а Проб мечтательно улыбнулся и картинно прижал руку к сердцу.
- Прими совет, не играй с огнем.
- Эта женщина – огонь, ты прав.
- Я говорил о принцепсе.
- Принцепсе?
- Он ревнив, Деций Проб.
- Но ведь она его сестра. Или, – в глазах трибуна что-то мелькнуло, – ты хочешь сказать, все те слухи – правда?
- Какие слухи?
Проб кашлянул, покраснел.
- Расскажи, что произошло, – Луций помог ему выйти из положения.
- Поднимемся сначала?
- Говори.
- Рубелий не пришел к завтраку. Нам это показалось странным, он не из тех, кто пропустит хоть один прием пищи. Ты и сам видел, – Проб развел руки в стороны, показывая необъятную тучность Рубелия. – Подумали, вдруг его хватил удар во сне, пошли к нему. В комнате пусто. Обыскали весь корабль. Ни следа. Исчез.
- Лодка на месте?
- Да.
- Он не смог бы незаметно спустить трап, это шумное действо.
- И тяжелое. Одному не справиться.
- Так я обелен? – подскочил к ним центурион Волумний и, опомнившись, добавил с поклоном: – Легат, трибун!
Луций оставил без ответа вопрос центуриона, спросил сам, у Проба:
– Рубелий хорошо плавает?
- Все моряки умеют плавать.
- Положим, он прыгнул в воду. Здесь не поднимешься на пирс, слишком высоко, справа – еще хуже, зато слева можно взобраться на землю по тем камням, – он показал на уходящий вдаль откос наваленных в прибрежные воды валунов. – Проверить бы….
- Я готов! – выкрикнул Волумний.
- Иди.
Центурион взбежал по трапу, и уже спустя мгновение раздался громкий плеск, а чуть погодя – брань. Вода была ледяной. Отплевываясь, центурион повертел головой и быстро сделал свой выбор: широко загребая, поплыл к откосу. Но почти не сдвинулся с места, встречный ветер и волны были против него. В широко раскрытых глазах заплескался ужас.
Луций и Проб переглянулись: счет жизни центуриона пошел на мгновения.
- Помочь! – крикнул Луций солдатам. Те заметались по пирсу. Нашли доску, протянули Волумнию, но волны выбили ее из их слабых рук, едва он ухватился за нее.
- Он утонет, – буднично сказал Проб. – Теперь очевидно, Рубелий или утопился, или до сих пор на корабле. Но можно было обойтись словами, без наглядного представления, – и, спохватившись, добавил: – При всем уважении, легат. Хотя он сам вызвался, и, стало быть….
Но Луций не дослушал его. Оттолкнувшись от края пирса, он прыгнул в воду и, прежде чем ледяные воды сомкнулись над его головой, услышал громкий всплеск где-то рядом. Он вынырнул, мгновением позже над поверхностью показалась голова молодого трибуна Кокцея:
- Где он? – трибун завертел головой.
- Я здесь! Спасите!
Оба повернулись на крик. Голова центуриона на секунду показалась над водой и снова исчезла.
- Вместе, легат!
Едва они подхватили вытолкнутого волнами центуриона, как волна ударила их всех о гранит пирса.
- Плывем к кораблю! – закричал Кокцей. – Проб! Лестницу с борта! Мы не продержимся долго! – последние слова захлебнулись в потоке брани: на этот раз их ударило о борт корабля.
Луций последним перевалил через борт, потирая ушибленное плечо. На палубе собралась вся команда и солдаты караула. Волумний сидел, привалившись к мачте, и осоловело смотрел перед собой. Кокцей, как ни в чем не бывало, насвистывал. Он был гол по пояс, в одних холщовых штанах, а его тунику старательно выжимал один из моряков.
Глаза Волумния уперлись в Луция, а с синих губ сорвалось хриплое:
- Я обелен, л-л-легат?
- Да. Обсохни, выпей горячего вина. И…мои извинения, центурион Волумний.
- Служу Риму! – выпалил тот и сразу деловито огляделся: – Вина горячего я с удовольствием выпью!
- И я хочу горячего вина! – Агриппина посмотрела на Проба. – Я замерзла на ветру!
- Слушаюсь, госпожа! – ответил тот с неизменной улыбкой.
- Когда Рубелия видели в последний раз?
- Боги, согрейся и обсохни! – выкрикнула Агриппина. – Все расспросы – после! Иначе свалишься в лихорадке, и мой брат получит не имя убийцы Камилла, а весть о твоей наиглупейшей кончине!
- Госпожа Агриппина права, легат Север, – улыбнулся Кокцей. – Идем со мной, мы схожи по сложению и росту, моя одежда подойдет тебе.
- А я пойду с Децием Пробом, – Агриппина сделала шаг к просиявшему лицом трибуну и оперлась о его руку. – Эй, несчастный! – Волумний не сразу понял, что сестра цезаря обращается к нему: – Поднимай свою мокрую задницу и тащи ее за нами, я поделюсь с тобой!
Волумний с неуверенностью оглянулся на Луция.
- Иди, – разрешил тот. – Но сначала отправь одного человека за магистратом. Трап поднять.
<<предыдущая, Глава 18
следующая, Глава 20>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.