Ей снился Рейн, петляющий среди гор, холмов, лесов, полей, несущий свои воды к Оппидуму Убиоруму, крошечному поселению, в котором она появилась на свет. Она плыла туда, на «Партенопее», душой, заключенной в безобразную носовую фигуру. Мимо проносились германские деревушки, женщины, стирающие с пирсов белье, рыбаки в плоскодонках, тихоходные торговые суда, чьи пузатые борта были размалеваны яркими красками.
Миновав остатки сожженного моста через Рейн, «Партенопея» пристала в порту Оппидума Убиорума. Агриппина узнала вывески портовых заведений: медвежья голова – таверна, перекрещенные ножи – оружейная лавка, солнце – жилище гадалки. Люди – суровые мужчины средних лет, женщины с собранными в косы волосами, дети. Но это на берегу, на твердой земле. А на скрипучих досках пирса – Випсания Агриппина, жена Германика. В простом платье и стоптанных сандалиях, с распущенными спутанными волосами, она подняла голову и явила обезображенное бороздами морщин лицо.
- Он бросил меня, – сказала она. – Оставил навсегда, сказал, что я все испортила, все, все, что он сделал, все, ради чего жил и побеждал, ради чего отдал жизнь. Он пенял, говорил, моя вина, что все наши дети мертвы, и ни один не дал ростка, что обратится в плодовое дерево….
Агриппина хотела крикнуть, что она ошибается, и отец ошибался, что трое их детей живы, что у Гая есть дочь, а у нее самой – сын, и она сделает все, чтобы он – кровь Германика – стал цезарем и отцом многих детей. Но деревянные губы не могли исторгнуть ни звука, душа забилась внутри истукана, и вдруг Агриппина увидела себя со стороны: носовая фигура пошла трещинами, в воды Рейна посыпалась труха. Мгновения, и на ее месте остался лишь гнилой, изъеденный червями столб.
Она рывком села на кровати и откинула прочь одеяло. В комнате было темно, сквозь неплотно прикрытое круглое окошко в борту не проникал свет. Значит, решила она, еще не рассвело. Тяжело дыша, она поднялась, на ощупь добралась до стола, нащупала кувшин. Не найдя чаши, выпила остатки вина прямо из него. Открыла окошко, маленькое, не более ладони в длину, и вдохнула полной грудью. Стало легче.
Надев сандалии и завернувшись в плащ, она вышла в коридор. Двое солдат, что дежурили у ее дверей, вытянулись в стойку. Один быстро спрятал что-то за спину. Нос Агриппины уловил аромат яблок и корицы.
- Отдай!
- Госпожа?
- У тебя там пирог, я чувствую. Отдай.
Солдат покраснел и вытащил руку из-за спины. Еще больше смутившись, протянул ей надкусанный круглый пирог.
- Где Север? Спит? – она выхватила пирог из его руки и сразу откусила кусок.
- Нет, госпожа. Он не ложился. Вместе с центурионом Волумнием он обыскал каюту трибуна Туллия. Потом они ушли наверх. Волумний вскоре вернулся, сказал, легат отпустил его, разрешил поспать.
- Когда это было?
- Больше часа назад, госпожа.
- Пойду, найду его, – она плотнее завернулась в плащ и двинулась к лестнице, ведущей на палубу.
- Госпожа…! – солдат обогнал ее и преградил путь. – Магистрат велел охранять тебя!
- Так охраняйте! Следуйте за мной и бдите по сторонам. Держать меня взаперти он не велел! – она по-плебейски отпихнула его локтем.
Солдат и его товарищ переглянулись и одновременно посмотрели на старшего в карауле. Тот кивнул им, и они послушно потопали вслед за Агриппиной.
На палубе, слабо освещенной стоящим на корме треножником, было холодно, вода в приземистой бочке у дверей каюты покрылась коркой льда. Пронизывающий дерганый ветер дул с севера, бросая в лицо хлопья снега.
- Брр, – Агриппина передернула плечами. – За всю свою жизнь не припомню таких холодов. Есть здесь кто?
От мачты отделилась тень и приблизилась к треножнику.
- Г-госпожа, – отстучал солдат зубами и поклонился: – Тит Росций. Нас трое здесь, – он оглянулся назад, где во мраке угадывалось какое-то неясное движение. – Через четверть часа нас должны сменить трое снизу. Приказ легата.
- А где он сам?
- С гребцами.
- С гребцами? – удивилась Агриппина. – Там же смрад.
- Лучше вонь, чем холод, – проворчал кто-то из темноты.
- Заткнись, Марк! – прошипел Росций.
- Север известен своей бессердечностью, – заметила Агриппина. – За четверть часа вы замерзнете насмерть, Росций. Я приказываю вам смениться сейчас, – из-за спины Росция послышался одобрительный гул, а сам он благодарно улыбнулся. – Эти двое, что поднялись со мной, сменят вас. Двоих здесь достаточно. Бегом! – проследив, как Росций и его продрогшие товарищи стремительно покидают палубу, она повернулась к солдату, у которого отобрала пирог: – Спустись в эту выгребную яму с веслами, посмотри, там ли Север. А ты, – ткнула в грудь его товарища, – останешься здесь, охранять меня.
Спустя минуту они остались на палубе с ним вдвоем: сестра цезаря и отчаянно робеющий молодой гвардеец.
- Идем, солдат, я хочу пройтись, – она решительно зашагала вдоль борта. Гвардеец поспешил следом. На носу она приостановилась: – Как думаешь, солдат, она была красива, эта Партенопея?
- Не знаю, госпожа… Агриппина….
Она не могла видеть, но готова была спорить даже на жизнь, что он весь залился краской. Один, среди ночи, с сестрой принцепса, женщиной из рода Юлиев.
- Как тебя зовут? – надо действовать быстро, пока на палубе никого нет.
- Публий, госпожа. Публий Галерий.
- Публий, не самое счастливое имя на этом корабле…, – она придвинулась к нему, он был ниже ее ростом, тонкокостный. – Скольких ты уже убил, солдат?
- Я…, – он кашлянул, – пока ни одного, госпожа….
- Значит, твое копье еще не пронзало человеческой плоти? – она провела рукой по его бедру. На миг показавшийся из-за тучи месяц осветил его лицо: застывшую маску с закатившимися от страха и вожделения глазами. Да, сейчас!
Агриппина проворно вытянула из его ножен гладий, перехватила двумя руками и, не замахиваясь, ударила юного гвардейца рукоятью в лицо. Что-то хрустнуло, он едва слышно ойкнул, и она довершила дело: резким ударом ноги в живот оттолкнула его и бросилась бежать назад, к середине борта, чтобы успеть перекинуть трап на пирс.
Сколоченный из дубовых досок, он оказался неподъемным. Она выругалась, перевесилась через борт, чтобы оценить расстояние. Слишком далеко. Не допрыгнуть. Или допрыгнуть? Она закрутила головой. Веревку, надо найти веревку! А лучше доску, и использовать ее как трап, легкий и узкий!
Агриппина заметалась по палубе, с замиранием сердца прислушиваясь к шумам: не слышны ли чьи-нибудь шаги? Сжимавшая рукоять гладия ладонь взмокла, на лбу выступила испарина.
- Зачем?
Он неожиданности она вскрикнула, выронила меч, и, дернувшись в сторону, поскользнулась на мокрой от снега палубе. Растянулась на ней, ударившись затылком и поясницей. Попыталась подняться, но руки заскользили по мокрым доскам.
- Вставай, милая, – Луций протянул ей руку. – По счастью, тебя пока никто не видит.
Она обреченно вложила свою ладонь в его и дала поднять себя на ноги. Оглянулась назад, на нос корабля, туда, где оставила юного гвардейца Публия Галерия.
- Благодарю, что на этот раз не стала никого убивать.
- Я не могу здесь находиться! – прошипела она. – Я хочу увидеть сына!
- Побег не приблизит тебя к сыну. Только разозлит принцепса. Ты этого хочешь?
- Нет, – Агриппина поникла, охватившее ее после пробуждения исступление испарилось без следа. – Я…. Мне приснился сон. Там была моя мать. Видел бы ты ее, несчастная, постаревшая, подурневшая, и она говорила, что наш род прерван, ни одно ее дитя не продолжило род, и я… я…. я испугалась за него, за моего мальчика…!
- С ним все хорошо. И будет хорошо, если его мать перестанет вести себя, как…, – он шумно выдохнул, не найдя подходящего сравнения: емкого, но вместе с тем не оскорбительного. – Идем вниз. Солдат, забери свой меч!
Прикрывая расквашенный нос краем плаща, Публий Галерий вышел из темноты за спиной Луция. Согнувшись и стараясь не смотреть на Агриппину, он подобрал с палубы свой меч и удалился навстречу поднявшемуся из гребного отсека товарищу.
- Он всем расскажет, – с отчаянием прошептала Агриппина.
- Нет. Я сказал ему, что ты следуешь обыкновению Германика проверять своих солдат подобным способом. Он не прошел проверку. Я утешил его, сказав, что городские гвардейцы и солдаты германских легионов – люди из разного теста, но это все равно стыдно – быть побитым женщиной. Он будет молчать.
- Я думала, ты внизу, с гребцами, – стоило поблагодарить его, но Агриппина не стала: и без того довольно унижений.
- Поднялся подышать.
- И где ты был? Я не заметила тебя.
- Стоял у мачты, – ответил он после секундного промедления. – Ты и этот мальчик прошли мимо, не заметив меня.
- Нашел что-нибудь?
- Так, – туманно ответил он. – Похоже, это действительно Туллий.
Они снова спустились в длинное, провонявшее нечистотами помещение, почти полностью погруженное во мрак. Лишь у самой лестницы, рядом с рычагами и креплениями, призванными приводить в действие механизм избавления от нечистот, было светло от небольшого треножника.
Агриппина с сомнением посмотрела на пирог в своей руке. Она бросила его, когда выхватила гладий из ножен Публия Галерия, потом снова подобрала, когда шла с Луцием к люку. Он размок и потерял большую часть начинки, но она снова чувствовала голод, и потому не удержалась, подняла. Но теперь, окутанная смрадом сотен немытых тел и экскрементов, пожалела об этом. К горлу подкатила тошнота.
Десятки глаз смотрели на нее из темноты. Из-за черной кожи рабов эти глаза казались живущими отдельной жизнью, подвешенными за веревочки. Светлое пятно было одно: Кассий Дайа. Оглянувшись на Луция, что стоял над мудреным механизмом Камилла и пытался привести его в действие, Агриппина быстро зашагала вперед, к скамье, на которой сидел Дайа и двое чернокожих.
- Госпожа, – Дайа скрючился в подобии поклона.
- Ешь, – шепнула она и украдкой сунула ему пирог.
- Благодарю! – он схватил пирог и с жадностью набросился на него. Соседа, что покосился на него затравленно, он резко ударил локтем в бок: – Отвали, падаль! – он в несколько секунд сжевал пирог, протолкнул его судорожно в горло и икнул. – Благодарю, госпожа, да прибудет с тобой милость богов!
- Дайа! – позвал его склонившийся над рычагами Луций.
Раб и Агриппина, оба повернулись на его голос.
- Да, командир! Я еще думаю!
- Думай. Твое место, с краю, оно ведь самое неудобное из вас троих, на скамье?
- Неудобное! – Дайа выплюнул это слово, как нечто горькое, попавшее на язык. – Да мне труднее всего! Эта падаль, что сидит у борта, еле-еле вперед-назад веслом ворочает! Тот, что в середине, хоть немного шевелится, но основная работа на мне! Когда гребу, мотаюсь взад-вперед, как…. Прости, госпожа, срамное сравнение в голову пришло.
- Тебе бы лучше стоять, ведь так?
- Так! Сидя – совсем тяжело, быстро устаю, а эти гады, что ходят по проходу, они ведь кого хлещут? Тех, кто ближе! Меня! А эта падаль, – он снова толкнул соседа, – жрет и пьет не меньше моего, гадит, как слон, а работает вполовину меньше моего, а тот, у борта, почитай, вообще весь день дрыхнет!
Под Дайей скрипнуло, он вскрикнул. Послышался шум текущей воды. Рабы переполошились, загомонили.
- Командир! У тебя получилось!
- Какое счастье! – криво улыбнувшись, проворчала Агриппина.
- Это, правда, счастье, госпожа! – воскликнул Дайа.
- Теперь ты точно предпочтешь жизнь и рабство почетной смерти.
- Пока я жив, есть надежда обрести свободу.
- Ты прав. Надейся, – сказала она и, понизив голос до шепота, добавила: – Выбери жизнь.
Дайа кивнул, а она вернулась к Луцию:
- Тебе стоит поспать. Плохо выглядишь.
- Старость.
- Тебе еще далеко до старости. – Она посмотрела на него внимательно: – Ты чем-то расстроен?
Он протянул ей футляр с письмом Марка Рубелия.
Подойдя к треножнику, Агриппина наклонилась к нему и развернула свиток.
- Ха! – воскликнула она чуть погодя. – А младший Приск честолюбивый мальчик!
- И он остался с легионом.
- Под Церой…, – Агриппина вдруг посерьезнела. – Под Церой, той, что в паре часов пути от Рима?!
- В трех, если скакать галопом. – Он вдруг понял, что означает огонь в ее глазах: – Даже не думай!
- Легион под Римом! – она подошла ближе и ткнула его в грудь свернувшимся в трубочку письмом. – Ты можешь стать императором! А я буду твоей женой, августой!
- Ты отказала мне.
- Императору я не откажу! – она привстала на носки и положила руки ему на плечи. – Я буду твоей женой.
- Я уже женат.
- Разведешься! Брось всю эту глупость, этот проклятый корабль, расследование! Нам нужно в Рим, как можно быстрее! Боги! Почему ты сразу не сказал мне, что твой легион так близко от Рима?! Я думала, брат отозвал из Гельвеции тебя одного!
- Он отозвал легион. До него дошла весть о мятеже германских легионов, и он перебросил Тринадцатый к Риму для защиты.
- Они взбунтовались?! Почему ты не сказал мне?!
- Они были близки к мятежу. Децим Приск и Гальба усмирили их. Теперь Германия спокойна.
- Но они восстанут снова, если дать им искру, – ее глаза загорелись. – Приск и Гальба, ха! – она усмехнулась. – Приска я уговорю встать на нашу сторону, тем более твой сын служит у него….
- Уже нет.
- …А Гальба всегда хотел меня, но он до одури боится своей жены и ее мамаши! Эта ведьма как-то раз оттаскала меня за волосы прилюдно, обвинив, что я де имею виды развести ее прыщавую дочь с Гальбой! Надо устранить старую гарпию, и ее дочь заодно! Нападение грабителей или ночной пожар, это легко! Гальба будет моим, а его легионы – нашими, и, как только они присягнут тебе, я отравлю его! Он опасен, честолюбив! Я знаю прекрасный способ, есть такой невзрачный гриб…. От него даже противоядия нет! Ладно, не важно! У Приска нет особых амбиций, он будет верен нам, я уверена! Ему можно оставить жизнь! Ты ведь согласен? – она прижалась к нему всем телом.
- Нет.
- Что? – Агриппина нахмурилась. – Нет? Из-за Друза? Хорошо, твоя правда, мальчишка опасен, пусть умрет. Но Дециму можно оставить жизнь. Ему можно доверять. Хотя, если ты настаиваешь….
- Нет.
- Не настаиваешь?
За ее спиной раздался клокочущий сдавленный смех. Агриппина медленно повернула голову: согбенная спина Кассия Дайи вздрагивала от смеха.
- Боги! – прошептала она. – Я совсем забыла про него! Надо его убить! Скажем, что он попытался сбе…, – она резко осеклась: сверху послышался дикий вопль, донесшийся до них, несмотря на закрытый люк, за ним еще один, топот бегущих по палубе людей. Спустя мгновение люк со скрипом отворился.
- Легат Север! – крикнули сверху, ступени заскрипели под весом бегущего вниз человека. – Легат Север, он вернулся, вернулся!
- Кто? Гортензий? Туллий очнулся?
- Гортензий? – это был один из солдат караула, тот, что отдал Агриппине пирог, бледный, дрожащий, с распахнутыми от ужаса глазами. – Нет! Нечисть, что убила Валерия Камилла и Рубелия! Стрига! Эта тварь здесь, на корабле!
За то время, что Луций и Агриппина пробыли внизу, ночная мгла отступила, забрезжил рассвет, а погода резко переменилась. С неба больше не сыпались снежные хлопья, потеплело, и по палубе и над водой стелился туман, такой густой, что, стоя на корме, было не видно носа.
Гвардейцы сгрудились у люка, их было не меньше дюжины. Все были бледны и выглядели напуганными, их руки нервно терзали рукояти мечей, глаза беспокойно бегали по сторонам.
- Кто-то остался внизу, стеречь команду? – заметив среди них центуриона Волумния, спросил Луций.
Волумний вздрогнул, натолкнувшись на его колючий недовольный взгляд, сглотнул, огляделся и, стараясь ступать как можно тише, подошел ближе.
- Я ничего не мог с ними поделать, – проговорил он едва слышно, – они боятся этой твари, она где-то здесь, в тумане, сидит и глумится над нами. Стоит кому отбиться, сразу утащит!
- Многих из солдат утащила?
- Вроде никого. Пока.
- Кого-то из команды?
- Вроде… нет…, мы не проверяли…. Как увидели ее, сразу….
- Луций, что там? – Агриппина поднялась на палубу и, привстав на носки, выглянула из-за его плеча. Она изо всех сил старалась казаться беспечной, но ее выдавали дрожащие, искусанные до крови губы.
- Держись за мной, – бросил он через плечо. – Не бойся. В Паннонии, если послушать местных, так каждый второй мертвец – стрига. Но за шесть лет, что я служил там, ни одного не встретил. Сборщики налогов не в счет. – Никто не оценил шутки, и он раздраженно добавил: – Камилла убил человек, сколько еще раз нужно это повторить, чтобы вбить в ваши пустые головы?!
- Как знать, легат Север? – зашептал Волумний. – Как знать? Я вот что думаю, – он снова огляделся и совсем понизил голос: – Туллий – он и есть кровосос. Камилла убил по-человечески, а с Рубелием разделался, как зверь: выпил кровь, а нам оставил мясо. Я про него слышал, что, когда выпьет, лезет в драку, чуть что не по нему, и с легкостью ломает носы тем, кто много моложе и сильнее. А стриги ведь могучи, кровь жертв дает им силу. Уверен, он пришел в себя, разорвал на части тех, кто стерег его, и вернулся! Я слышал, стриги безволосы. И Туллий – лыс. А еще – в доказательство – он падок на юных девушек….
- Будто ты падок на старых бабушек! – прошипела Агриппина. – Это ничего не доказывает! Где этот твой кровосос?! Будь он здесь, давно бы уже попытался кого-нибудь утащить! – в это мгновение из тумана раздался резкий, скрежещущий крик. – Боги! – взвизгнула Агриппина и судорожно стиснула пальцами плечи Луция. – Ты ведь спасешь меня, ведь спасешь?! Да вытащи уже, наконец, меч! От этих болванов никакого прока, они слякоть, а не солдаты!
- Это чайка, милая.
- Что?!
- Чайка. Птица. Кричала. – Луций повернулся к центуриону: – Волумний, ты видел эту тварь?
- Нет, легат.
- А кто видел?
Волумний замялся:
- Никто из нас не видел. Но все мы видели то, что она… он сотворил….
- И что же?
Волумний сглотнул, гвардейцы придвинулись друг к другу еще теснее. Их глаза устремились в одну точку, туда, где в тумане терялся нос корабля с едва различимой фигурой Партенопеи.
- Там…, – выдохнул центурион.
Агриппина вздрогнула, вспомнив сон, где ее душа была заключена в деревянную статую и рассыпалась в прах вместе с нею. Она посмотрела на Луция: что он предпримет? К ее удивлению, на его лице промелькнула тень раздражения, даже злости, челюсти сжались.
- Идем, – он взял ее за локоть.
- Я не пойду! – она вырвалась, но сразу устыдилась: что простительно плебсу, для женщины из рода Юлиев – позор. – Пойду! Но вытащи меч! Или дай его мне, если готов удавить кровососа голыми руками!
- Забирай, – он вытащил спату из ножен и протянул ей, а сам быстрым шагом двинулся на нос.
Держась за его спиной, она мелкими шажками пошла следом. За ней, как гуси на водопой, шли Волумний и гвардейцы. На носу Луций остановился, повернулся к ним лицом и развел руками:
- Здесь никого нет.
Один из солдат поднял дрожащую руку, указал на деревянную наяду:
- Лицо…. Ее лицо…..
Агриппина обошла Луция сбоку и заглянула в лицо Партенопеи. Из ее горла вырвался вопль ужаса, она отшатнулась, налетела на Луция. Ее истерика передалась гвардейцам и Волумнию, они заметались по палубе.
- Отставить! – отстранив от себя Агриппину, Луций свалил Волумния ударом в челюсть. – Молчать! Построиться! – Молодой солдат успел закинуть ногу на борт, чтобы прыгнуть в воду. Его Луций сгреб за шиворот, стащил с борта и отбросил на середину палубы. – Вы римские солдаты или сирийские евнухи?! – и уже Агриппине: – Милая, успокойся, что с тобой?
- Ее лицо, ее лицо…, – она задыхалась, ей будто не хватало воздуха. – Оно… изменилось…, – с трудом, словно голова налилась свинцом, она снова посмотрела вверх. Плосколицая нимфа за ночь преобразилась, теперь ее черты были правильными, чеканными, хищными. Это лицо было прекрасно, но исполнено муки. От нее веяло горечью потери, но то была не тихая смиренная боль безропотной вдовы. В ее лице сплелись отчаяние рыдающей над телами детей Ниобы и гнев беспощадной мстительной Немезиды. – Как ты это объяснишь?!
Луций кашлянул, окинул испуганных людей презрительным взглядом и со снисхождением ответил:
- Воля богов, милая. Наконец-то, это она. Их дань павшему кладезю талантов.
- Не глумись! Ты видел хоть раз что-нибудь подобное? Ни одному ваятелю не под силу это, понимаешь?!
- А стриге под силу, значит?
- Она скорбит по Валерию Камиллу, по своему создателю, – сказал вдруг Волумний. Он немного успокоился, ему передались уверенность и хладнокровие Севера. – Вот что это значит.
- Ты прав, центурион, – Луций отвернулся от статуи и направился на корму. – Я иду спать.
- Но почему у нее лицо моей матери? – вопрос Агриппины заставил его остановиться.
- Матери? – он обернулся. – Ты ошибаешься, милая. Ничего общего. Она похожа на Домициллу. Разве нет, Волумний? Ты ведь знаешь Домициллу?
- Знаю. Ее весь город знает, – с опаской он посмотрел в лицо Партенопеи. – Пожалуй, да…. Похожа.
- Возвращайтесь на свои места. Лицо деревянной наяды – не повод для паники, – он посмотрел в глаза одному из гвардейцев, то самому, что попытался прыгнуть за борт в приступе ужаса. Тот отвел взгляд. – Вы позорите Рим, Неаполь, доспехи и оружие, которые носите, всех тех, кого призваны охранять. Если вы трусы, ваше место за плугом или прялкой, где угодно, но не в строю.
- Легат, но ведь это магия, колдовство! – пробормотал солдат, не поднимая глаз. – С чего ей вдруг менять лицо?!
- Пусть магия, пусть воля богов. Почему вы решили, что это стрига? – он махнул рукой в направлении деревянной фигуры. – В сказках эта тварь не отличается тягой к искусству. Или вы решили, нас почтила присутствием какая-то особенная?
- А если это сам Камилл, его восставший труп? – прошелестел кто-то.
- Его труп сейчас потрошат бальзамировщики на вилле Гортензия.
- А, может, его тень, не успокоившаяся душа! – с жаром поддержала общий настрой Агриппина.
- Он и при жизни не был способен сотворить хоть что-то достойное, если говорить о ваянии и живописи. Отчего по смерти с ним приключилась метаморфоза?
- Я тебя не понимаю! Ты будто защищаешь того, кто…, – она оглянулась на Партенопею, – того, кто….
- Кого?
- Я не знаю…, – Агриппина посмотрела беспомощно на центуриона, ища поддержки, но тот развел руками: чудо, не иначе! А солдаты и вовсе застыли, опустив головы: презрительный резкий тон легата оказался действенен, им стало стыдно за недавнее малодушие.
- Забудем об этом. Половина из вас спускается вниз. Проверите, все ли хорошо с командой, и отдыхайте. Остальные с Волумнием дежурят здесь. Ты ведь выспался, центурион?
- Да, легат.
- Я – спать. Два часа. Если явится гонец с известием, что Туллий пришел в себя, немедленно разбуди меня.
- Я с тобой, – Агриппина подошла к нему, еще раз оглянулась назад и вздрогнула. – Лягу рядом. С этим кораблем что-то не так, что бы ты ни говорил. Но, я верю, ты сумеешь защитить меня.
- Ты высокого мнения о моих боевых навыках.
- Я слышала от брата, что ты хорош в ближнем бою.
- Принцепс льстил мне.
Они удалились достаточно далеко от носовой фигуры, чтобы к Агриппине вернулись ее всегдашние резкость и грубость:
- Льстят тебе твои пустоголовые любовницы! – хмыкнула она, и семенящий за ними по пятам Волумний закашлялся, чтобы скрыть нервный смешок. – Бесспорно, если сравнивать тебя с их мужьями, дряхлыми бессильными боровами, наверное, ты неплох. Что до меня, то я никогда….
- Кажется, ты говорила, что я достоин стать цезарем.
- Тише! – она схватила его за локоть, ее глаза загорелись. – Где ляжем? Я больше не хочу спать в комнате Рубелия, там воняет старческим потом и чем-то кислым.
- Выбирай любую.
- Тогда идем в комнату Кокцея. В каюте Проба ложе только выглядит удобным. А на деле жесткое.
В комнате Кокцея было холодно. Агриппина сразу же нырнула под меховое одеяло и завернулась в него, как в кокон. Были видны только ее рыжие волосы и блестевшие в тусклом свете масляной лампы глаза.
- Надо убить этого Дайю, – ее голос был приглушен одеялом. – Он слышал мои слова.
- Не надо. Твои слова – просто шутка сестры цезаря.
- Ты что же, – она приподнялась на локте, – не принимаешь моего предложения?!
- Милая, ты не в том положении, чтобы плести интриги. Успокойся, наконец, я прошу тебя.
- Трус!
- Если бы я захотел низложить принцепса, я не стал бы связываться с его сестрой. Я уповал бы на своих солдат, чью верность легко подкрепить золотом, которое у меня есть. Они не предадут, если им щедро заплатить. А вот сестра цезаря – определенно захочет сменить меня на того, кто ей удобнее. Или милее ее сердцу.
Агриппина фыркнула, закрылась одеялом с головой и отвернулась. Луций затушил лампу и лег рядом. Он мгновенно заснул. А к Агриппине сон не шел, она ворочалась, крутилась. Ей быстро стало жарко под одеялом из заячьих шкур, но она не раскрывалась из вредности. Пусть мерзнет! Гнев клокотал в ее сердце, а голод скручивал желудок. Но надо терпеть. Не выходить же в коридор! Где-то по кораблю ходит нечисть, хоть Север и не верит в ее существование. Но кто еще мог облагородить плоское лицо Камиллова истукана.
Чтобы быть как можно дальше о Луция, она отодвинулась ближе к краю, высунула из-под одеяла ногу, чтобы было не так жарко. И вдруг прямо в ухо ей пробубнили:
- … августой она хочет быть, ха! Да таких август видели мы в Норбонне, три аса за дюжину! Думала, он согласится, польстится на ее мослы, ха!
Агриппина подпрыгнула, как ужаленная:
- Как ты смеешь?! – она с силой толкнула Луция.
Он вскочил, подхватил с пола меч:
- Что случилось?!
- Случилось? Случилось?! – голос Агриппины сорвался на визг. – Ты оскорбил меня!
- Тише, милая! Я всего лишь пытаюсь уберечь тебя от новых ошибок!
- Тем, что сравниваешь меня с норбоннскими шлюхами за три аса?!
Из темноты на нее повеяло изумлением:
- Что?
- Не прикидывайся! Ты только что прямо в ухо бормотал мне эти мерзости!
- Какие мерзости? Я спал. Сядь, успокойся, – он сел рядом и попытался обнять ее за плечи, но она резко оттолкнула его:
- Не прикасайся ко мне!
- Хорошо, – он отодвинулся. – Я клянусь, я не говорил ничего.
- Неужели? Не говорил, что на мои… мослы никто не польстится?
- Ты прекрасна.
- Я не верю тебе, – она снова упала на подушку и с головой накрылась одеялом.
Луций тоже лег. Но меч не стал класть на пол. Положил рядом с собой. Сон сразу же сморил его. Снился Камилл. И провидица с пристани. Они жарко спорили о чем-то, слепая старуха и мертвец с рассеченным горлом.
- …кусок дерьма, ты занимаешь слишком много места! – злобное ворчание отринуло дрему, в которую Агриппина успела погрузиться.
Она дернулась, чтобы ударить Луция, но запуталась в одеяле, и в это мгновение отчетливо услышала его ровное дыхание рядом – справа – и снова хриплое бормотание прямо из недр подушки:
- …рыбы сожрут твои кишки!
Ее сердце ухнуло вниз, кожу сковало льдом. Это не Луций. Он спит и ровно дышит. А бормочет кто-то снизу. Из-под кровати?! Она сжалась от страха под одеялом, будто оно могло защитить.
- …бабы, они глупы, что рыбьи головы, нет там соображения и на гнутый медяк! Она себя почитает коварной лисицей, а на деле – курица с открученной башкой! Сестра принцепса! Да вертел я этого принцепса и его сестриц на своем колу! В своем она уме, чтоб ему такое предлагать, овца ободранная?! Ему надо соглашаться, даже не думать! Свернет шею Калигуле, сядет на его место, женится на ней, овце, для вида, а через месяц сбросит в Тибр. Случайность, ха! Негоже цезарю сухостой жезлом ворошить, негоже! Цезарю надобно других сношать и в люди выводить, с пышным задом, наливной грудью и черными косами!
Из горла Агриппины вырвался хрип. Боги, эта тварь все слышала! Она была там, в трюме с гребцами. А теперь она здесь! Она вездесуща, как бог иудеев, или способна проникать сквозь стены!
Боясь вздохнуть, она осторожно толкнула Луция локтем:
- Проснись! – прошипела она. – Он здесь!
- Кто? – сквозь сон спросил тот.
- Клятый холод! – проскрежетал голос прямо Агриппине в ухо, и одновременно с ним послышалось бормотание: глухое, злобное, на языке, который она не признала. Их двое?!
- Стрига! Он здесь! – выкрикнула она.
Луций рывком вскочил с ложа, с обнаженным мечом закрутился по комнате.
- Нет! – истошно крикнула Агриппина, когда поняла, что он резко открыл дверь, и в комнату хлынул свет нескольких факелов, освещавших коридор.
В комнате, кроме них, никого не было, а из коридора воззрились изумленно и испуганно четверо караульных.
- Легат…? – выдавил из себя один из них.
- Все хорошо, – ответил тот. – Госпоже Агриппине приснился кошмар. – Он взял со стола масляную лампу, зажег фитиль от факела в руках караульного. – Все спокойно?
- Да, легат, – услышала Агриппина. Север вышел в коридор, что-то коротко обсудил с караульными и вернулся.
Закрыв за собой дверь, он поставил лампу на столик.
- Видишь? Здесь никого.
- Вижу. Хочешь сказать, я сошла с ума?
- Плохой сон.
- Нет. Я умею отличать сон от яви, поверь. На Партенопе, будь он проклят, ко мне кто только не являлся: отец, мать, братья, чудовища из морских глубин. Но я чувствовала, что они – морок. А эти голоса настоящие!
- Голоса?
- Их двое. Один говорит мерзости, а второй бормочет!
- Я ничего не слышал. – Луций посмотрел на плотно прикрытую створку круглого окошка. – Открыть? Уже рассвело, со светом тебе будет не страшно.
- Открой.
Он подчинился. В комнате стало светлее и холоднее, стали слышны крики чаек и шум прибоя.
- Когда мы сможем сойти на берег? – свет вернул Агриппине храбрость. Теперь она уже не была уверена, что голоса не примерещились ей. – Я хочу вернуться на виллу Гортензия. Его жена глупа и болтает без умолка, но там тепло и довольно еды.
- Дождемся Гортензия, он должен прибыть с вестями о Туллии.
Агриппина вздохнула. Она не ела уже несколько часов, и мозг сковало привычной слабостью. Сколько же нужно этому телу еды, чтобы вернулись сила и бодрость?
- Дождемся. – Она не стала спорить. – Ложись, спи. Ты выглядишь так, будто тебя, а не меня держали год на острове.
- Ценю твою заботу. Это тебе, – он протянул ей кусок черствого хлеба с солониной, – отобрал у караульного.
- О, ты – чудо! – она села на ложе и вгрызлась зубами в мясо. – Как солоно! Здесь есть вода?
- Только вино, – Луций кивнул на кувшин на столе.
- Давай сюда!
- Ты много пьешь.
- Много, – согласилась она. – Но мне это нужно. Спи. Я разбужу тебя, если…, – Агриппина не договорила, помотала головой и, запрокинув ее, припала к узкому горлышку кувшина. Вино было крепким, терпким. По венам разлилось тепло. Она посмаковала это чувство. Оно было так прекрасно, что захотелось продлить его, умножить.
Она сидела, поглаживая пузатый бок кувшина, откусывая понемногу от куска хлеба. Север прав, это был всего лишь сон, ее собственное сознание, вздумавшее посмеяться над самим собой.
Агриппина повернулась, чтобы посмотреть на него. Спит. Солдатская привычка – быстро засыпать. А ведь он красив, сказала она себе, и при этом умен. Не поверил ее обещаниям. Немудрено. Она обещала ему императорский перстень, а сама представляла, как отравит или подошлет раба с кинжалом, чтобы сменить на другого. На Децима Приска, предсказуемого, любящего ее всем сердцем. Однако…. Если он почувствует, что она не лжет, не притворствует, он станет союзником. Децим далеко и, кажется, напрочь лишен жажды власти. А Север, пусть не признает, но полон честолюбия. Старуха-прорицательница сказала, у него есть цель, и это правда. Уж кто-кто, а она, Юлия Агриппина, правнучка Августа, умеет чувствовать в людях огонь одержимости.
Допив вино, она отставила кувшин и легла рядом с Луцием, прижалась к нему. К чему отвергать его, если в Риме ждет неизвестность? В лучшем случае мерзкий Гай, а после очередной старик-муж, в худшем – смерть или новая ссылка.
- Тринадцатый легион все еще отказывается вторгнуться в Рим? – жарко прошептала она ему в ухо и спихнула одеяло на пол.
Он мгновенно проснулся, повернулся к ней:
- А Рим готов сдаться?
- Рим изнемогает от желания сдаться…, – она впилась в его губы поцелуем.
- …Сучка драная! Все из-за тебя!
Оба вскочили одновременно.
- Ты слышал, ты слышал?! – от хмельной расслабленности не осталось и следа. Агриппину бросило в дрожь, кожу сковало изморозью.
- Слышал, – с мечом в руке Луций озирался по сторонам, не выпуская из поля зрения ложе.
- Он в подушке!
- Посмотрим!
- Осторожнее! – в ее глазах потемнело: она живо представила кровососущую тварь, что прячется в подушке.
Но кроме перьев и пуха в ней ничего не было, как и в тюфяке, что он искромсал следом.
- Где же он?!
Луций сбросил на пол остатки тюфяка. По комнате разлетелись перья и пух. Он склонился над деревянным каркасом ложа. Узкие доски квадратного сечения были кое-где обиты бронзовыми пластинами. Дорогая кровать. Рассчитанная на человека, много больше худощавого Кокцея, она выдержала бы двух или трех Рубелиев и не скрипнула бы.
В изголовье Луций задержался надолго. Хмыкнул, улыбнулся.
- Что там? – Агриппина сделала к нему шаг и остановилась: это ложе пугало ее. Вот ведь коварные боги: избавили ее от муки выживания на острове, но не подарили покоя, а кинули в пучину буйства какой-то нечисти!
Луций не ответил, распрямился, посмотрел на дверь:
- Хватит пыхтеть под дверью, заходи, солдат!
Дверь отворилась, явив взору красного от смущения караульного.
- Хороший у тебя слух, – заметила Агриппина.
- Обычный. Доски скрипели.
- Прошу прощения, легат Север! Я услышал крик госпожи и….
- Как твое имя, солдат?
- Муниций! Марк Муниций!
- Марк, я хочу, чтобы ты лег на эту кровать, вот здесь, ближе к краю. Жестко, но это ненадолго. Мы с госпожой Агриппиной спустимся в трюм, к гребцам. Если я прав, должно произойти кое-что странное. Как только это случится, ты должен спуститься к нам и доложить.
- О чем, легат? – румянец смущения сошел с тронутых пушком щек Муниция.
- Ты поймешь. Идем, милая, – Луций тронул локоть Агриппины.
- Зачем нам идти в эту клоаку? Там же смрад!
- Он уже выветрился. Я разобрался с механизмом Камилла, дерьмо унеслось в море.
- Я говорю о людях. От них воняет.
- Хорошо. Оставайся здесь.
- Разве я отказываюсь идти? – она поспешно вышла в коридор. – Просто не понимаю, зачем нам туда. Я устала от этих клетушек, я хочу на берег! Этот Камилл – болван! Отчего было не сделать переход отсюда в отсек с гребцами? – скрипя коленями, она резво поднималась по лестнице. – Нет же, надо взбираться наверх, выходить на палубу и снова спускаться! У меня болят ноги! Он что, никогда не видел настоящих кораблей? Построил какого-то урода!
- Возможно, в подобном устройстве корабля есть смысл.
Агриппина презрительно хмыкнула:
- Смысл?
- Как инженер он был талантлив.
- Ты судишь по желобам с дерьмом?
- Не только.
На палубе было промозгло. Быстро, не ответив на стылое приветствие Волумния, они добежали до нужного люка.
Агриппина первой устремилась вниз, в пусть зловонное, но тепло. Луций замешкался на верхних ступенях, закрывая за собой люк. Снизу раздался грохот и женский визг, резко оборвавшийся, будто кто-то закрыл кричавшей рот. Луций скатился по лестнице, на ходу со злостью осознав, что не имеет при себе оружия. Оба меча и кинжал остались в каюте Кокцея.
Серый свет проникал сквозь отверстия для весел в бортах, и этого было достаточно, чтобы разглядеть дергающихся на своих местах рабов. Они гомонили, ругались, бормотали.
- Агриппина! – крикнул он и уловил какое-то движение сбоку, ушел в сторону, и чей-то кулак просвистел мимо, ударился в балку. Грубый голос выкрикнул ругательство. Луций ринулся на него, чтобы вырубить неведомого врага. Но не успел. На спину обрушилось тяжелое, горло стиснули пальцы. Он захрипел, дернулся назад, врезался в стену, стремясь оглушить напавшего. Хватка ослабла, но лишь на мгновение. Чьи-то пальцы с удвоенной от боли и злости силой сдавили горло. Острые когти прорвали кожу. В это время что-то тяжелое врезалось ему в живот. Откуда-то прорвался сдавленный стон Агриппины. Это придало Луцию сил и ярости. Он ударил ногой того, что напал спереди. Сдавленная брань возвестила о том, что удар попал в цель. Пытаясь сбросить с плеч того, кто продолжал впиваться в его горло, он нащупал свисающую меж ними цепь. Это раб! Всего лишь раб, каким-то чудом сумевший освободиться, но не избавиться от ошейника и цепи. Луций резко дернул за нее вниз. Оставив длинные борозды на его шее, пальцы раба соскользнули. Перехватив цепь двумя руками, Луций резко крутанул ее по кругу. Шея раба с хрустом треснула, а его тело сбило с ног двоих, что устремились к нему из серого сумрака. Не дав им опомниться, он подскочил к тому, кто был ближе и ударил ногой в незащищенное горло. Второй успел подняться на четвереньки, попятился, но Луций настиг его, сбил пинком на пол, занес руку, чтобы локтем перебить ему хребет.
- Нет! Командир! Прошу пощады!
- Дайа?!
- Я, легат, я…, – бывший легионер простерся перед ним ниц, стукнулся лбом о пол. – Прошу пощады, я не хотел, не хотел….
- Вставай, болван, – Луций сгреб его за ветхую тунику, которой тот разжился в награду за ныряние.
Голова Дайи втянулась в плечи, лицо исказилось подобострастной гримасой:
- Прости, командир, прости, прости, прости! Я не хотел…!
- Где она?! – Луций встряхнул Дайю так сильно, что тот прикусил до крови язык. – Где Агриппина?!
Он не услышал, скорее, почувствовал движение за спиной. Развернувшись, кинул Дайю прямо на того, кто подбирался сзади. Оба, белый и чернокожий, врезались в скамью. Дайе повезло больше, он упал сверху. А его товарищ ударился затылком об острый край скамьи и обмяк.
- Луций….
Он повернулся на голос. Голова Агриппины показалась из-под лестницы. Для верности ударив бесчувственного Дайю ногой в живот, Луций подбежал к ней.
- Ты цела?
- Да…, – выдавила она сквозь слезы. – Боги, что происходит на этом проклятом корабле?!
- Рабы освободились.
- Рабы?
- Да, – внутри вдруг похолодело от мысли, что Дайа и его товарищи по скамье – не единственные освободившиеся. Он резко обернулся. От сердца отлегло. Все гребцы сидели на своих местах, пустовала лишь скамья Дайи. Он и два его товарища лежали на полу, он – в беспамятстве, они – бездыханные. Подойдя к Дайе, Луций пнул его под ребра: – Просыпайся, болван!
Глаза Дайи приоткрылись, блуждающий взгляд остановился на легате, что возвышался над ним, потирая истерзанное горло. Дайа зажмурился, всем сердцем желая оказаться подальше от этого трюма и разъяренного патриция.
- Командир, прошу…! Это все они, я и пальцем тебя не тронул, я….
- Лучше бы пальцем, а не тупой головой в живот, – Луций сгреб его за плечи, поставил на ноги. – Это ведь ты бормотал про сучку драную, что все из-за нее?
- Я, – Дайа захлопал ресницами, его глаза полезли из орбит. Он попятился назад, но Луций удержал его за плечо. – Но как ты узнал?
- И про норбоннских шлюх?! Про мослы сестры цезаря?! – Агриппина надвинулась на него, сжав кулаки.
- Я не хотел, госпожа, вовсе не хотел!
- Выкинь его за борт, я умоляю тебя! – взвизгнула Агриппина и попыталась вырвать Дайю из рук Луция. Под ее острыми ногтями его ветхая туника поползла на лоскуты. – Я не понимаю, что ты возишься с ним?! Не тебя ли порицают за жестокость к своим солдатам?! Я хочу видеть воочию, правдивы ли эти слухи!
Луций покосился на нее, потом посмотрел на Дайю. Тот моргал под его долгим взглядом, сглатывал. Луций разжал пальцы, Дайа безвольным кулем повалился на пол. Перебирая ногами, он попятился, скользя на заду.
- Зарежь его, я прошу тебя!
- Нечем.
- Задуши! Забей!
- Нет.
- Почему?! Он и его дружки едва не убили нас!
- А чего ты хочешь от рабов?
- Я хочу, чтобы он сдох!
- Прости. Он выбрал жизнь. В том, что он оказался здесь, есть моя вина.
- Вина?! Ты насильно приложил его кулак к лицу Друза Приска?
- Нет.
Дайа уперся спиной в балку, привалился к ней, посмотрел снизу вверх, как нашкодивший пес:
- Ты прав, командир, я был сам не свой в тот день, когда трибуну Приску вздумалось унизить меня при всем легионе. Я всегда знал свое место, госпожа…, – Дайа перевел взгляд на Агриппину. – Случись это днем раньше или днем позже, я сдержался бы, проглотил обиду, как то положено простому солдату, но….
- Но?
Любопытство в глазах Агриппины вынудило Дайю продолжить. Бросив быстрый взгляд на Луция, он вздохнул и выдавил из себя:
- Женщина, которую я любил, она…, – он пожевал губы. – Теперь-то я понимаю, что был ей ни к чему. Наказанием я был, а не благом. Ни аса за душой, жениться не мог, да и не хотел. Пил, был груб с ней, вспыльчив, мог ударить. А легат….
- Ты увел у него женщину, Луций? – догадалась Агриппина.
- Я не знал, что она – его
– О, эта гарнизонная жизнь в сонной Гельвеции! – захохотав, она по-солдатски хлопнула Луция по плечу. – Пока Сульпиций Гальба и Корнелий Приск с германскими легионами сражаются с варварами за каждую пядь римской земли, Тринадцатый легион…, – она осеклась, обожженная полным ненависти взглядом Дайи, и попятилась. – Убей это животное! Он смотрит на меня, как….
- А ты не зли его.
- О, вижу, ты отец родной для своих солдат! – она усмехнулась. – Она что-то значила для тебя?
- Нет.
Дайа всхлипнул.
Агриппина презрительно закатила глаза.
- Как она, командир? – еле слышно прошелестел Дайа.
- Она мертва.
- Мертва?
- В тот год в лесах вокруг лагеря начали находить убитых женщин, ты должен помнить.
- Помню, – он сглотнул. – Она страдала?
- Да. Я нашел тех, кто убил ее. Они наказаны.
- Так же, как я?
Луций оставил вопрос без ответа, и Дайа снова спросил:
- А ребенок? Она ждала ребенка!
- Девочка.
- На тебя похожа?
- На тебя, Дайа. Ее воспитывают достойные люди. Кто освободил тебя?
Тот тронул свисающую с ошейника цепь:
- Никто. Болван, что привел меня сюда, обронил ключ. Я понял, что это знак богов. Мне дарована жизнь, возможность начать ее заново. С этими двумя обезьянами я был скован одной цепью. Освободив себя, освободил и их. Искал выход, крутился тут. Люк заперт сверху. Понял, что, как был в ловушке, так и остался в ней. Решил ждать, когда кто-нибудь спустится. Знаками показал обезьянам, что делать, когда это случится: нападать!
- Где ты стоял, когда бормотал про норбоннских шлюх?
- Там, – Дайа дернул подбородком на пространство рядом с ведущей наверх лестницей, где находился невысокий постамент с рычагами, приводящими в действие механизм корабельной канализации.
Луций подошел к постаменту. Еще несколькими часами ранее, пытаясь разобраться с рычагами, он обратил внимание на деревянный диск, вращающийся на торчащем из постамента бронзовом штыре с клепкой. Крест-накрест он был разделен узкими медными пластинами на шесть частей. Из его края на ширину ладони выдавалась бронзовая трубка с раструбом. Приложив к ней ухо, Луций прислушался. Ничего.
- Муниций, спускайся в гребной отсек, быстро! – громко сказал он прямо в раструб и сразу приложил к нему ухо. Ему послышался вскрик. Но, возможно, то был всего лишь скрип досок под ногами нависшей сзади Агриппины.
- Он вращается? – она тронула диск, он повернулся, что-то щелкнуло внутри, и сразу послышалось бормотание. Оттолкнув Луция, Агриппина приникла ухом к трубке.
- Что там?
- Подожди, – одними губами ответила она, некоторое время слушала, потом махнула ему рукой и уступила свое место, а сама прильнула к нему щека к щеке, чтобы тоже слышать.
Луция едва не оглушил резкий звук, в котором он не сразу признал кашель. Сразу за ним послышалась брань. Он узнал голос Волумния:
- …проклятье, застудил я грудь! Проклятый холод! Каким богам мы так насолили, что нам насылают германские холода?! Ты прав, в термы надо, пропариться, разогреть кровь…. Знаешь, а я не жалею! Оказался полезен, не посрамил звания…. Иначе разве кинулся бы он в воду, чтобы спасти меня? И там, в трюме, говорил со мной, как с равным. Мерзко только было, эти зловонные кишки, воняют лежалым дерьмом, а он в них голыми руками…. Брр! Красивый мужчина. Эта тощая коза к нему так и льнет, заметил? А он даже не смотрит в ее сторону…!
Агриппина отстранилась от раструба и скорчила злобную гримасу. Луций в ответ развел руками: с Волумнием он был не согласен.
- … как думаешь, подсолнушек, – продолжал, меж тем, центурион, – быть может, мне стоит попроситься к нему в легион?
- Там опасно, – ответили ему.
- Перестань, там не опаснее, чем здесь! Гельвеция – провинция спокойная, легионы на Рейне стоят насмерть, сдерживают германцев. А в армии – почет и достаток! Не то, что в этом загаженном чайками Неаполе! А ты ведь поедешь со мной, ведь поедешь? – Волумний прервался, кашлянул. – Сходим к гадателю, сегодня же, если легат и магистрат отпустят нас с этого корабля, разнеси его Нептун в щепки! Неуютно мне здесь! Но ты не бойся, я защищу тебя! Задница Вулкана, боги дайте знак, проситься ли мне в Тринадцатый легион?
Глаза Агриппины загорелись плутовским огнем, она раскрыла рот, но Луций замотал головой: молчи! И сам сказал в раструб, громко и глухо:
- Если твой подсолнушек – женщина, Волумний, Тринадцатый ждет тебя!
Договорить он не успел, бронзовый раструб передал наполненное ужасом многоголосие, брань, причитания, лязг.
Дайа безучастно смотрел, как сестра принцепса и легат покатываются со смеху, словно малые дети, учинившие шутку над товарищем. Быстро же они забывают прошлое, подумал он, живут одним днем. Душу Агриппины явно не терзают воспоминания о том, как она верещала, придавленная к грязному полу рабом-нубийцем, а Север забыл о железных пальцах другого раба на своем горле. Дайа хотел бы того же для себя. Но простой люд сделал из другого теста. Или глины. Или из чего там боги лепили людей?
Годы в неволе он не вспоминал о женщине, из-за которой оказался в рабах, еще гладиатором вытравил из сердца любовь к ней. Но теперь воспоминания о счастье и горечь потери разбередили затянувшиеся раны.
- Не думал, что ты умеешь смеяться, командир, – пробормотал он.
Агриппина резко оборвала смех:
- Боги, совсем забыла о нем! Отчего ты так милосерден, Луций? Он ведь хотел убить тебя!
- Не убил.
- Ты что, намерен оставить ему жизнь?
- Да.
- Луций!
- Милая, не спорь со мной. Львы – не курицы, не шарахаются от решения к решению.
- Ты не лев, ты – осел! Упертый осел! – она надула губы и бросила взгляд на Дайю. Ее глаза сузились: – Вот что…. лев Тринадцатого легиона, я уступлю тебе. Плата – его никчемная жизнь. Я хочу его голову, прямо сейчас! – она поднялась с колен, выпрямилась во весь свой высокий рост, расправила плечи, откинула голову назад, встряхнув растрепавшимися рыжими кудрями.
- Выгодная сделка, Атилий Север, – хрипло пробормотал Дайа. – Соглашайся! Соглашайся на все! Сверни принцепсу его петушиную шею и займи его место, как она советует! А потом выкинь эту тощую шлюшку в Тибр! Столько девок ладных, с пышными задницами, хлопнешь на рассвете – до заката колыхаться будет!
- Заткнись! – Агриппина резко развернулась, подскочила к Дайе и пнула его под ребра. – Я уже слышала один раз эти мерзости и не желаю слышать еще раз! – она метнула на Луция метающий молнии взгляд. – Что ты сидишь?!
- Дайа, красота госпожи Агриппины безупречна.
- Насади тебя Юпитер на свой член, Луций! Ты согласен или нет?! Я хочу, чтобы этот скот сегодня же кормил рыб!
Сверху раздался скрип открывшегося люка, послышались голоса, сдавленные, шепчущие. Спускаться говорившие не торопились.
Жалобно пискнула верхняя ступенька под чьей-то тяжелой ногой.
- Муниций? – Луций поднялся на несколько ступеней вверх. – Спускайся! И ты, Волумний! – бледный солдат и – по контрасту с ним – багроволицый центурион, опасливо ступая и придерживаясь за поручни, начали спускаться. От них чуть отстал смуглый кареглазый юноша. Он был в одной нижней тунике и сандалиях, и Луций не сразу узнал в нем одного из солдат Волумния. – А это подсолнушек?
Волумний от неожиданности оступился и полетел, вытаращив глаза, вниз. Луций успел удержать его за плечо прежде, чем разогнавшийся в падении центурион сокрушил постамент с рычагами и трубками.
- Смотри под ноги, Волумний. Когда-нибудь меня не будет рядом, и ты свернешь себе шею.
- Благодарю, Атилий Север, – пробормотал центурион. Он побагровел еще больше, прожилки на носу из красных стали сизыми. – Ты неверно все понял, про меня и…, – он оглянулся наверх, – это только для тепла было! В той комнате холодно и стыло, как у весталки в….
- Волумний, здесь госпожа Агриппина. Выбирай слова.
Взгляд центуриона метнулся по сторонам, остановился на Агриппине, что стояла со скрещенными на груди руками и недовольно кривила губы. Голова Волумния качнулась в поклоне, а глаза продолжили путешествие по сумрачному трюму. На лежавших на полу телах они задержались, поползли из орбит, а изо рта исторгся вопросительный хрип:
- Что здесь…? – он шагнул в сторону и чуть не наступил на Дайю, что сидел недвижимо, вытянув ноги.
Бывший легионер вскинул голову, протолкнул сквозь зубы беззлобное ругательство и хотел вновь погрузиться в спасительную дрему, но заметил стоящего на лестнице молодого сирийца.
- Это он, легат!
- Кто он?
– Тот самый болван, что выронил ключ!
Сириец попятился назад.
- Какой ключ? – выкрикнул Волумний. – О чем он говорит? Почему он свободен?!
- Потому что освободился! – хрюкнул Дайа. – Квохчешь, как несушка! Он кто тебе, сын? Сочувствую, папаша, конец твоему парню! От моих цепей ключ! Он его обронил, и я освободился!
Багровое лицо Волумния стремительно посерело:
- Легат…. Атилий Север, я прошу! Он хороший мальчик…!
- Верни этого раба на его скамью, Волумний, – раздраженно перебил Луций мольбы центуриона.
- А мальчик? Я прошу….
- Волумний…, – недавнее веселье исчезло без следа. Убийство не раскрыто, задача с ареной не решена, а новый день уже давно настал. – Вы оба, ты и твой… твоя сирийская жена повисли бы на крестах, служи вы у меня. Заткнись и исполняй.
- О, – выдохнула рядом Агриппина, – наконец-то. Таким ты мне нравишься больше.
Луций не ответил. Вернулся к постаменту, крутанул диск, дождался щелчка, приложил ухо к раструбу. Тишина.
- Это устройство передает звук,- пояснил он вытаращившимся на него солдатам. – Наверное, через трубы. Я слышал, как ты говорил со своим подсолнушком, Волумний.
Центурион открыл рот для новых оправданий, но поймал испуганный взгляд юного сирийца и передумал, сделал вид, что борется с зевотой.
- Ты оставил дежурство, Волумний?
- Всего на четверть часа, погреться!
- Где грелся?
Центурион снова побагровел. Оглянувшись на смуглого юношу, еле слышно просипел:
- В каюте трибуна Деция Проба.
- Ожидаемо. Широкое ложе, много еды, – Луций передвинул диск до следующего щелчка. Снова тишина. Еще одно пустующее помещение. Милое изобретение. Принцепсу понравилось бы. Он раскрывал бы заговоры еще на стадии первых осторожных обсуждений. – Камилл не доверял своим трибунам. Подслушивал.
- Шесть частей – шесть кают, пять трибунских и общая? – спросила Агриппина.
- Похоже на то. Этот круг сделал почти полный оборот, осталось одно деление.
Он передвинул диск.
- …Боги, наконец-то, тепло! В такие дни понимаешь, как мало нужно для счастья! – Луций узнал голос Гортензия. Труба не передавала всех эмоций, но ему показалось, что магистрат взволнован. Значит ли это, что Туллий пришел в себя? Или наоборот? – Садись, Афраний! Выпьешь вина? Здесь жил этот змей Туллий….
Только сейчас Луций заметил, что реверс диска испещрен клинообразными буквами. TVLLIVS. По соседству – DIDIVS, дальше – RVBELIVS, COCCEVS, DECIVS. И CAESAR AVG.
Он жестом позвал Агриппину.
- Не общая каюта, а гостевая, – одними губами шепнул он и показал на надпись: – Для принцепса.
Она кивнула и вопросительно посмотрела на трубку. Луций прикрыл ее ладонью.
- Гортензий. В комнате Туллия, – сообщил он ей. – Волумний, почему не доложил мне, что прибыл магистрат?
- Я не знал! Видимо, он прибыл уже после того, как мы спустились сюда. Я клянусь….
Луций отвернулся от него и снова приник ухом к раструбу.
- Выпей, Секст! – голос магистрата был полон наигранной живости. – Ладно, как хочешь, а я, пожалуй, выпью, неспокойно мне на сердце. Марк, налей мне в чашу – вот в эту, она вроде чистая – и выйди вон! – шорох, скрип, гул отдаленных голосов. Чуть погодя Гортензий вновь заговорил, в его голосе прибавилось обеспокоенности, а тон стал приглушенным: – Любезный Афраний, я не уверен, что мы поступим правильно. Он ведь легат, посланник императора! – собеседник перебил магистрата, слов было не разобрать, но тон был горячим.
Луций нахмурился. К авгурам не ходи, эти двое – магистрат и прибывший на его зов из предместий префект – говорят о нем. Что-то задумали. Убить? Но за что? Судя по фразам Гортензия, это явно не приказ Калигулы. Тогда что же? Смерть Камилла на его руках, и Туллий – всего лишь орудие? И теперь Гортензий хочет при помощи Афрания замести следы? Но убивать посланца цезаря – верх глупости. Хотя, с чего он решил, что Гортензий умен? Старый провинциальный петух, напыщенный и недалекий.
- Луций? – Агриппина уловила перемену с ним. – Что там? – не дождавшись ответа, она бесцеремонно оттолкнула его и сама припала ухом к раструбу.
- … что скажет цезарь, когда узнает, что я приказал арестовать его друга, поверив словам пьяного дурака? Нужно пытать этого Меция, чтобы он сознался, выдал всю правду, а не сочинял! Афраний, я боюсь рисковать, ты пойми, боюсь! Принцепс непредсказуем. Ты это знаешь, как никто!
Нехорошее предчувствие пробежало холодком по спине Агриппины.
- Люди принцепса убиты, его реакция предсказуема: он будет в гневе. – Очевидно, собеседник Гортензия перебрался поближе к магистрату. Хриплый бас показался Агриппине знакомым. Афраний? Конечно! Афраний Бурр, это его голос! Честолюбивый человек, без совести, принципов и ненужных сожалений. Некогда доверенное лицо старика Тиберия, он при Калигуле впал в немилость и был выслан из Рима. Оказывается, недалеко. В Неаполь. И, как видно, не собирается оставаться здесь навсегда, ищет возможности вернуться в столицу и доказать новому императору свою нужность.
- Но почему он убил их? Принцепс спросит, и мы не сможем ответить!
- Ты же слышал, что сказал этот кусок дерьма: Юлия Ливилла при всех предложила ему близость, а он отказал ей, Ливилле, красавице, сестре цезаря!
- И что, Афраний? Я это тоже слышал, но мы не знаем, какова Ливилла сейчас! Если она хоть вполовину так же дурна, как Агриппина, я не удивлен! Кожа и кости! Хотел бы я посмотреть на того изголодавшегося, что возжелает ее! – Гортензий фыркнул.
Агриппина перестала дышать, опасаясь пропустить хоть слово. Оскорбление она пропустила мимо ушей. Сейчас не до обид.
- Этот ступид Меций вызвался ублажить ее. Север позволил, но приказал капитану отрезать Мецию ухо за дерзость. И ты слышал, этот червь сказал, что не жалеет об ухе. Юлия Ливилла того стоила. Чем не повод, Гортензий? Север не захотел, чтобы моряки судачили о его мужской немощи, и потому убил их.
- Возможно, ты прав, Афраний. Но быть может, убийца – этот безухий Меций? А на Севера наговаривает?
- Будь так, откуда бы он взял столько золота?
- Не знаю.
Афраний засмеялся:
- Прими, наконец, правду: Север отравил их. Всех, кто был свидетелем его позора. Кроме безухого. Его он не нашел. Тот играл в кости в трюме. А когда нашел, не решился убивать при свидетелях. Предпочел откупиться!
- Хорошо, – Гортензий протяжно вздохнул, – ты убедил меня. Мы доложим Гаю Цезарю. Я сегодня же отправлю к нему птицу…. Нет, гонца! Это должен быть человек! Ты, Афраний! Ты все это начал, ты и заканчивай, убеждай принцепса….
- Я поеду. И заодно привезу ему убийцу Валерия Камилла. Предлагаю настаивать на том, что мы сами раскрыли это преступление.
Агриппина сглотнула и стиснула в своей ладони запястье Луция.
- Боги…, – прошептала она. – Что делать? – ее взгляд затравленно заметался по трюму. Не убежать, не скрыться! У Луция даже меча нет. Зато этот болван Волумний и второй – как его? – Муниций вооружены до зубов. С ними он, конечно, справится, но… захочет ли? Афраний и Гортензий не знают Гая так, как знает она! Он ни на мгновение не поверит в вину Луция…. А Луций, станет ли он защищать ее?! – Ты ведь не…?
- Молчи, – прошептал он. – Ты ничего не знаешь, весь путь от Партенопа до Неаполя ты спала.
<<предыдущая, Глава 22
следующая, Глава 24>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.