- О, Мать-Юнона, как же ты провонял дымом. Азиний все поймет….
- Тогда беги отсюда, – он приподнялся над ней, скользнул взглядом вверх-вниз по ее обнаженному телу. В комнате было прохладно, но она вся взмокла. Ручейки пота стекали по ее шее, груди, животу. Рыжие кудри разметались по простыне.
- Нет, – она улыбнулась, обнажая трогательную щербинку меж верхних резцов. – Я еще не получила сполна то, зачем пришла.
- Достаточно, – он сел на ложе, потом поднялся, дошел до низкого столика, наполнил вином из кувшина полную чашу, отпил. Вкус был резким, терпким. Такие вина быстро туманят разум и дарят покой без сновидений. То, что сейчас так нужно. – Мне нужен отдых. С рассветом я должен спуститься туда снова.
- И снова будет жребий? Для нас?
Он кивнул:
- Приказ цезаря.
С прерывистым долгим вдохом Ульпия села на ложе, подтянула к груди колени. Так она выглядела совсем юной, невинной испуганной девочкой.
- Она страдала? – спросила она тихим, едва слышным голосом. – Помпония?
- Едва ли, – он влил в себя остатки вина из чаши, наполнил ее снова. – Выпьешь?
Без слов, лишь вздохнув еще раз, выверено, с дрожью губ и скорбью в глазах, она кивнула. Взяв обеими руками чашу, надолго застыла над ней, лишь потом отпила, поморщилась неизысканному вкусу.
- Все могло бы быть иначе….
- Что?
- Все. Наша жизнь. Наша с тобой.
Он неопределенно мотнул головой. Состязание с лабиринтом, поражение, много вина, чтобы утопить в нем сожаление и злость, потом соитие и снова вино – гремучая смесь, требующая скорейшего сна, а вовсе не разговоров.
- Я не нанимал того актера ублажать тебя в мое отсутствие. Ты изменила мне. Это не прощается.
- Отсутствие? Ты называешь то, что мы месяцами не виделись, отсутствием?
- Ты могла быть со мной, в Германии.
Она фыркнула:
- В этом ужасном месте?!
- Ты знала, где я служу. Знала, за кого выходила замуж. Должна была все взвесить.
- Я любила тебя!
Он позволил себе кривую улыбку.
- Это случилось лишь однажды, я была так несчастна, а он так прекрасно играл…. И потом, – она откинула волосы со лба, – ты же не будешь уверять, что был верен мне в Германии.
- Не буду.
- Они были страшны? Немытые корявые германки….
Он и забыл, какой невозможной она может быть.
Разозленная его молчанием, она изучающе посмотрела на него долгим взглядом поверх края чаши.
- Ты стареешь, – проронила она, наконец.
- Все стареют.
- И все так же много пьешь.
- Гораздо больше. Иди, милая. Пока Азиний не хватился.
- Он неревнив, – беспечно сказала она, поставила свою чашу на пол и упала на ложе, закинув руки за голову и призывно изогнувшись всем телом.
- Неревнив настолько, что из-за его ревности вы оба оказались здесь?
- Кто тебе сказал? – она снова села.
- Помпония.
- Старая сплетница, – пренебрежительно фыркнула она. – Благочестивая, безупречная…. Жена одного слизняка и мать другого!
- Она мертва. Оставь желчь для живых.
Ульпия изогнула в усмешке губы:
- Я просто говорю то, что думаю. А ты, такой благородный, отчего бросил ее там, оставил гнить?
- Мы сами чудом выбрались оттуда.
- Меня бы ты тоже бросил?
- Живую – нет.
- Но спрятался бы за моей спиной, как за Помпонией?
- Она была последней. Так вышло, что…, – он отпил из чаши и пустился в объяснения. Не хотел, чтобы она считала его трусом. Ульпия слушала его, сначала вполуха, больше озабоченная тем, как выглядит, потом – по мере того, как услышала в подробностях, что представляет собой лабиринт – стала внимать, затаив дыхание, без едких замечаний. Когда он прервался, чтобы смочить горло, она медленно поднялась с кровати, подошла, посмотрела ему в глаза:
- Я умоляю, сделай так, чтобы это прекратилось! Я сделаю все, что хочешь, все, что скажешь…. Чего ты желаешь?
- Скажи мне, что за человек Гай Валерий Камилл?
Она брезгливо скривилась.
- Ползучая гадина, вот он кто.
- А мне он показался благородным человеком.
Ульпия прижалась к нему, обвила его шею руками:
- Ты ошибаешься. Он – змея, что может прикинуться голубкой, если захочет. Но не дай ему тебя обмануть. Будет возможность, убей. Никто не станет задавать лишних вопросов, сомневаться, это подземелье жестоко к гостям. Идем, – она повлекла его обратно на ложе.
- Нет, милая. Возвращайся к Азинию.
По ее лицу слабой волной прошла гримаска раздражения, но она не стала перечить. Отстранилась, подхватила с пола накидку, завернулась в нее и, оглянувшись на прощание, выскользнула из комнаты.
Децим задвинул дверь на засов: предосторожность, которая въелась в кровь за годы службы. Положил рядом с собой на ложе меч и мгновенно заснул, погрузившись в тяжелый сон, почти без сновидений. Лишь изредка вспыхивали в его мозгу какие-то образы, события, яркие, стремительные, но оставляющие гнетущий осадок. В середине ночи он вдруг проснулся и больше заснуть не смог.
С тяжелой головой он вышел в сад, прошел по петляющей меж деревьев дорожке до балюстрады, выдающейся из скалистого берега, как нос корабля. Начало светать.
Децим надеялся, утренняя стужа прочистит голову, избавит ее от боли, а легкие – от саднящего кашля. Он оперся о перила балюстрады, закрыл глаза.
Промозгло. Сыро. Уходя из комнаты, он не накинул на плечи плаща, и теперь в одной тунике и легких сандалиях мерз, но уходить не спешил. В голове от холода прояснилось, а дышать стало легче. Он ощутил голод. Накануне вечером в горло не лез кусок, зато горным потоком вливалось вино.
- Позволь тебя поздравить!
Децим не слышал приближающихся шагов, Цербер возник будто бы из ниоткуда и встал рядом.
- С чем? – собственный голос напомнил ему сухое воронье карканье.
- С тем, как ловко ты усложняешь себе жизнь. И мне заодно, – весело ответил Цербер. Он был в шерстяной тунике, полотняных штанах и сапогах из мягкой кожи. На болтающемся на талии ремне висели пустые кинжальные ножны. Самим же кинжалом он с тщанием вычищал грязь из-под ногтей. – Надеюсь, боги будут милостивы, и сегодня не Азиний вытянет черный камень, иначе мне придется не столько беречься от ловушек, сколь поглядывать на него, следить, чтобы сей ревнивец тебя не зарезал. Не понимаю, – он покачал головой, – столько рабынь, танцовщиц, вдов, в конце концов! Трое из пяти оставшихся в живых гостий потеряли здесь мужей, но пока живы сами и – уверен – жаждут быть утешенными, но нет же, тебе непременно было нужно лечь в постель с бывшей женой. Что нового ты надеялся увидеть, почувствовать?
- Ничего. Это дело чести.
- Чести? – Цербер хохотнул. – О какой чести ты толкуешь? Ты развелся с ней, она стала свободной женщиной. И, разумеется, вольна была снова выйти замуж. И, надо сказать, ее выбор не был глуп. Этот жирный селезень обожает ее. И в этом главная трудность. Из-за нее он оказался здесь, он ревнив, как….
- Я слышал. Откуда ты узнал, что она приходила ко мне?
- От твоего батава. Он уже встал, подкрепляется завтраком и….
- Давно хотел отрезать ему язык.
- И член заодно отрежь. Он утомил меня своими байками о победах над женщинами. Надоело слушать.
- Когда ты успел утомиться?
- Мы оба проснулись засветло.
- Вы стали дружны?
- Опасность сближает. – Цербер прищурился, всмотрелся в клубящийся над морем туман. – Будет буря. Шторм. И погода изменится. Дня через три-четыре.
- Откуда знаешь?
- Уж поверь, – он ухмыльнулся, – об этом я знаю все.
<<предыдущая, Глава 23
следующая, Глава 25>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.