- Я слышала, Гай Цезарь, твой брат, обожает гладиаторов…., – изогнув шею, Лукреция заглянула Агриппине в глаза.
Они сидели друг напротив друга в паланкине, что несли от претория к дому магистрата шестеро рабов.
Агриппина ответила Лукреции тяжелым взглядом:
- Учись подбирать слова, милая. А лучше вовсе молчи. Твой муж алчет карьеры в Риме. И, возможно, Фортуна улыбнется ему. Но твой язык – погубит.
- Но почему?
- «…обожает гладиаторов» – ты в своем уме? Принцепс, мой брат, любит смотреть, как бьются мужчины, как они побеждают, или гибнут, сражаясь. Обожаешь гладиаторов ты, жена старой обезьяны.
- Я никогда…! – запротестовала Лукреция.
Агриппина отмахнулась от нее:
- Перестань, я вижу тебя насквозь, – Лукреция поникла под ее взглядом, и она смилостивилась, добавила успокоительно: – Тебе нечего стыдится, женщина может угождать старому борову, но желать она его не будет никогда. И старым хрякам стоит об этом помнить. К чему ты спросила про гладиаторов?
Лукреция залилась краской, сглотнула:
- Я подумала…. Если Гай Цезарь любит сражения, быть может, он предпочтет, чтобы преступника не тихо удавили в камере, как это обычно делается, а даст ему пасть с честью на арене?
- О чем ты? – Агриппина вытащила самое румяное яблоко из вазы, что стояла на столике между ними.
- Об Атилии Севере, – пробормотала Лукреция.
Агриппина хмыкнула и вгрызлась в яблоко.
- Я бы хотела посмотреть, как он сражается, – словно не замечая ее издевательского взгляда, продолжила Лукреция.
- Неплохо, – отозвалась Агриппина и бросила ей под ноги огрызок. – В этом ему не откажешь.
- Я буду молиться Юноне, чтобы Гай Цезарь приговорил его к смерти на арене.
- А я помолюсь, чтобы твой муж уморил его голодом. Свинья!
- Мой муж свинья?
- Нет. Север. Хотел, чтобы я…, – она вовремя осеклась: вовсе незачем Лукреции знать лишнего. – С чего ты решила, что его казнят?
- Но ведь он – убийца! – Лукреция всплеснула руками.
Агриппина фыркнула и отвернулась. События развивались слишком стремительно. Ей не хватало времени все обдумать, взвесить. Мозг после года лишений на Партенопе был уже не тем, что раньше. Он отказывался работать в полную силу. При малейшем напряжении мысли голова принималась трещать, пробуждался дикий голод, а после – когда он был удовлетворен – нападала сонливость. Как животное, подумала она. Или ем, или сплю.
- Расскажи мне об Афрании, – попросила она Лукрецию и взяла из вазы сливу. – Я почти не знаю его, и мне интересно, что он за человек? Какие страсти над ним властны?
- Страсти? – переспросила Лукреция и густо покраснела.
- Он – твой любовник?
- Что? Нет! – возмущение жены магистрата было искренним.
- Пока нет, – улыбнулась Агриппина. – Ты ведь не любишь мужа. Нисколько. Ни на гнутый стертый медяк.
- А ты любила своего мужа? – Лукреция вскинула голову и выпятила вперед подбородок. Отчего-то это вызвало в Агриппине приступ ярости: и упоминание о ненавистном Агенобарбе, и эта упрямо выдвинутая нижняя челюсть.
И все же она ответила спокойно, благодушно. Лукреция, эта провинциальна гусыня, может быть полезной.
- Его семя дало мне сына. И сейчас он, Луций Домиций, единственный наследник принцепса.
- Твой брат еще молод, у него будут свои сыновья, – возразила Лукреция.
- Зато его жена стара и приносит лишь дочек.
- Он разведется с ней и женится вновь.
Агриппина усмехнулась:
- Ты ведь знаешь Пульхру, гадалку?
- Ее знает весь Неаполь, – буркнула Лукреция.
- Она сказала, что мой сын станет следующим цезарем.
- Так и сказала? – румянец вдруг сошел со щек Лукреции.
- Она сказала, я получу сполна того, о чем прошу богов. А я прошу только об этом. Чтобы тот, кому я дала жизнь, правил миром.
- Она ведьма.
- Наверняка. – Агриппина внимательно посмотрела на Лукрецию. – Ты побледнела. Она и тебе гадала?
- Да, – Лукреция поджала губы.
- Расскажи!
Чтобы унять внезапную дрожь, жена магистрата судорожно схватила из вазы грушу, принялась жевать ее.
- Не таись, я прошу! – Агриппина тронула ее запястье.
- Вскоре после свадьбы мой муж подвел меня к ней – я тогда носила наше дитя в чреве – и спросил ее, каково наше будущее. Она ответила, что мы будем жить в согласии и любви. И… умрем в один день.
Агриппина расхохоталась:
- И ты расстроилась! Он старше лет на тридцать, как несправедливы боги, подумала ты, я права?
- Признаюсь, да. А он был рад…. Ты права, все мужчины – свиньи!
- Еще бы ему не радоваться! Никому из мужчин не будет греть душу мысль, что его женщину по его смерти будет сношать другой. А он хитрец, твой облезлый Гортензий!
- Хитрец?
- Готова спорить на пять лет жизни, он заранее заплатил старой карге, и она напророчила именно то, что он велел ей. Чтобы в твоей голове, милая, даже мыслей не возникло стать молодой вдовой.
- Ты думаешь? – лоб Лукреции пошел морщинами.
- Уверена. Старый трюк. В пустой голове моего дядюшки Клавдия сотни похожих историй, про властителей древности. Хитрые жены, сыновья, слуги подкупали провидцев, и те пророчили царям, что их последний день придется назавтра после смерти щедрого хитреца. Редко кто решался спорить с судьбой.
- Ты думаешь, Пульхра солгала мне, и духи ничего подобного не говорили?
- Уверена.
- Но сама ты поверила ей! В ее пророчество!
- Это была случайная встреча. Конечно, я верю ей. Странную вещь она сказала…, – медленно произнесла она.
- Какую?
Агриппина не ответила. В ее голове забились слова гадалки: она и Луций примут смерть от одной и той же руки, а ее смерть придет по воле родной крови. Гай! Родная кровь! Человек, в обыкновении которого неожиданные решения и во власти которого они оба. А что если Гортензий и Афраний правы? Что если Гай посчитает преступлением против себя убийство пятерых моряков и прикажет казнить Луция, взявшего на себя ее вину? И тогда она останется без поддержки, одна в Риме, где все против нее.
Она погрузилась в раздумья, и до самого конца пути не реагировала на подобострастные попытки Лукреции поддержать разговор. Зато когда рабы остановились и опустили паланкин возле дома магистрата, Агриппина уже не раздумывала, не колебалась. Она приняла решение.
В доме их ждала весть, что Гортензий и Афраний почти разделались с делами, и скоро прибудут. Агриппина не стала терять времени, тратить его на пустые разговоры с Лукрецией. Она затребовала горячую ванну и раба-массажиста. Из новых платьев хозяйки дома выбрала одно, самое простое, бледно-зеленого оттенка.
В горячей воде она отогрелась от холода тюрьмы. После ванны крепкие руки слепого раба-массажиста разогнали кровь в ее теле, умастили кожу. Рабыня-косметичка подвела ей сурьмой глаза, чуть тронула брови, придавая им яркости, уложила волосы в высокую прическу.
Агриппина придирчиво оглядела себя в бронзовом зеркале. Обилие хлеба, несомненно, пошло ей на пользу, торчащих костей и острых углов поубавилось. Но пока лучше не раздеваться. Большинство мужчин предпочтет пышный хлеб сухарю. И вряд ли Афраний – исключение.
Шурша струящимся шелком платья, она спустилась в атриум и принялась дожидаться Афрания.
Когда префект и магистрат вошли, она, не раскрывая своего присутствия, дождалась, пока ворчащий себе под нос Гортензий скроется за колонной, и выступила вперед, преграждая Афранию путь.
Тот крякнул он неожиданности.
- Госпожа Агриппина! – его голова качнулась в поклоне, а темно-серые глаза забегали вверх-вниз по ее телу.
- Секст Афраний Бурр, – удовлетворенная произведенным впечатлением, она, как хороший полководец, не дающий противнику ни секунды передышки, сразу ринулась в атаку. Положив ладонь ему на плечо, она коснулась губами его заросшей щетиной щеки. – Верный и незаменимый…, – она поискала слово. Пес? Боги, нет! Слуга? Еще хуже! Помощник! Да, это подойдет! – Верный и незаменимый помощник Августа и Тиберия, тот, благодаря кому Рим устоял в тяжелые времена. Сколько раз я хотела поблагодарить тебя за службу, но богам не было угодно, чтобы мы встретились.
Мясистое лицо Афрания пошло пятнами, он оттянул с шеи шарф.
- Приятно слышать, госпожа Агриппина, – пробормотал он. – Служить твоей семье – великая честь!
- Семье? – Агриппина лукаво улыбнулась и отступила на шаг назад, к низкому столику. Она заранее приготовилась и приказала рабу принести вина и фруктов. Наклонившись, сама наполнила чаши и протянула одну Афранию. – Ты служил и служишь Риму, как мои деды, как мой отец. За Рим! – она сделала глоток, наблюдая поверх чаши за префектом. Тот выпил до дна. Прекрасно! Она забрала у него чашу и наполнила вновь. – И за верных сыновей Рима!
- И за прекрасных дочерей!
- О да.
Они выпили, Афраний до дна, Агриппина – едва коснувшись губами. Третью чашу Афраний наполнил сам, потянулся к вазе с фруктами, но Агриппина будто бы случайно оттерла его от нее, предложила новый тост. Чем больше префект выпьет и чем меньше съест, тем быстрее захмелеет и тем податливее станет.
- За то, чтобы римские орлы летали, задевая крыльями пики самых высоких гор, и рвали на части нежное мясо ягнят, а не рылись в грязи в поисках червей.
- Хорошо сказано! – Афраний опрокинул в себя четвертую чашу, и Агриппина наполнила ее снова. – За то, чтобы…, – он запнулся, зашевелил беззвучно губами. – За то, чтобы… кобылицы…., – он осекся, – я хотел сказать, что…. Чтобы римские волчицы…. Член Юпитера! Прости, госпожа….
- Не извиняйся, – она вылила остатки вина из кувшина в его чашу. – Ты воин, мастер меча, а не слова. Просто выпей за меня.
- Госпожа! – Афраний благодарно улыбнулся, поднял чашу, выпил ее залпом и, вытерев губы краем запыленного плаща, плюхнулся на низенький диванчик. Прикрыв глаза, закачался из стороны в сторону.
- Афраний! – нежно позвала его Агриппина.
Префект вскинул голову, его блуждающий взгляд уперся в ее грудь. По-плебейски присвистнув, он осклабился и воскликнул:
– Боги, да ты прекраснее всех шлюх Неаполя!
- Благодарю, Секст, – криво улыбнулась Агриппина. – Лестно слышать.
Быстро же он захмелел, подумала она. Осмелел. Может статься, дело уйдет дальше, чем просто разговор. Пусть. Он немолод, кряжист, почти толст, но ему не откажешь в грубой привлекательности.
- Вино закончилось, – после недолгой задумчивости молвил Афраний.
- Да, – отозвалась Агриппина. – Но в моей комнате есть еще. Целый кувшин. И нет случайных ушей.
- Это… приглашение, госпожа?
- Нет, хвастовство! Идем же!
Пока Афраний, спотыкаясь и бранясь вполголоса, поднимался вслед за ней по лестнице, она посматривала по сторонам, отмечая любопытные взгляды рабов. Непременно доложат Лукреции. Пусть. Глупой гусыне невдомек, что можно запереться наедине с мужчиной вовсе не для близости. Не только ради нее.
Пропустив вперед префекта, сразу рухнувшего на мягкое ложе, Агриппина заперла дверь и повернулась к нему:
- Вина?
- После.
- После чего?
- После того, зачем ты привела меня сюда.
Агриппина на мгновение утратила самообладание, с ее лица сползла улыбка, и Афраний расхохотался:
- Задница Вулкана, когда ты растеряна, ты еще прекраснее!
Агриппина скривила рот, решительно подошла к развалившемуся на ложе Афранию и села рядом. Тот сразу подобрался, сел ровно, искоса посмотрел на ее нахмуренное чело.
- Прекраснее! – передразнила она его. – На «Партенопее» я слышала совсем другие слова о себе! Что-то вроде…, – она повернулась к нему: – «Кожа и кости! Хотел бы я посмотреть на того изголодавшегося, что возжелает ее!».
Афраний и бровью не повел.
- Я этого не говорил.
- Гортензий сказал.
- Я – не он. Это слова крестьянина.
- Крестьянина? Он – патриций. В отличие от тебя.
- По крови. Но не по сути. Такие, как он, не ценят тонкий стан и изящество. Для него приземистая коротконогая каракатица – красотка! – Афраний ухмыльнулся: – Прости, госпожа, но в деревне твоя ценность была бы невелика. Там надобны грубые руки…, – он осторожно, будто нечто хрупкое, взял ее руку в свою широкую ладонь и осекся.
Настала очередь Агриппины хохотать:
- Моя кожа шершавее, чем у раба-землекопа! Секст, год на обломке скалы, торчащем из моря, из любой сделают крестьянку.
- О, жестокие боги! – пробормотал префект и припал к ее руке влажными губами: – О, немилосердный цезарь….
Взгляд Агриппины, блуждающий поверх спины Афрания, уперся в красивое лицо мраморной статуи. Нимфа. Партенопея, очевидно. Кто же еще? Прямой нос, маленький рот, пухлые губы. Совершенные черты, выверенные по всем канонам. И совершенное отсутствие эмоций. Изменившаяся на ночь носовая фигура корабля была другой. Агриппина вздрогнула, вспомнив ее. Столько гнева и горечи одновременно она видела лишь однажды, на лице матери, омывавшей в молоке от сажи кости отца. Человеческим рукам не под силу повторить это, ни в мраморе, ни в дереве. Они способны придать камню форму, но душу в него могут вложить лишь боги.
- Ты слышал о носовой фигуре на «Партенопее»? – спросила она. – Она стала другой этой ночью.
Афраний поднял голову, пустым глазам вернулась мысль:
- Слышал? Я ее видел, – сказал он серьезно и присовокупил бранное слово. – Прости, госпожа. Озноб по коже от этой ведьмы.
Агриппина кивнула:
- Ты прав. Она мне напомнила мою мать.
- А мне – твою прабабку Ливию.
- А Север сказал, она похожа на Домициллу, вдову Камилла.
Афраний задумался.
- Возможно. Только не думаю, чтобы эта торговка плотью так скорбела.
- Торговка плотью? Она держит лупанар?
- Лупанар? – Афраний гоготнул. – Нет! Ее семья со времен Суллы торгует рабами. Африканцами, в основном. Кстати, о Севере…, – он вперился в нее внимательным, совсем не хмельным взглядом.
- Кстати о нем, – поддержала тему разговора Агриппина. – Ты отправил его в тюрьму.
- Да. И ты была у него.
- Была, – не стала отрицать она. – С Лукрецией. Судьба Луция ей небезразлична. Она….
- Я знаю.
- Гортензий тоже знает?
- Пока нет.
- Правильно. Иные знания стоит приберечь. Лукреция сказала, Луция казнят…..
- Если на то будет воля принцепса. Но нужно, чтобы он признал свою вину. Или доказательства были неопровержимы….
- Ты прикажешь пытать его?
- Нет, – Афраний покачал головой. – Это бесполезно. Те пытки, что не оставляют следов, он выдержит, я хорошо знаю упрямцев такого сорта. А оставлять следы нельзя, признание должно быть искренним, только тогда правосудие и цезарь поверят мне.
- И что же заставит его признаться?
- Холод, голод, жажда. Эта тюрьма уже при Тарквинии была старой, условия в ней невыносимые, и особенно – в камере Севера. Пусть посидит, подумает. К тому моменту, что я доберусь до Рима, уверен, меня уже будет ждать голубь с посланием, что признание получено.
- Когда ты уезжаешь?
- Утром. За три дня доберусь.
- Отобьешь зад об седло.
- Оно того стоит.
- Уверен? – Агриппина провела рукой по его коротко стриженым волосам.
- Всецело.
- Мне кажется, Секст, ты сильно переоцениваешь ценность тех пятерых для моего брата. Они для него – пыль.
- Мои опыт и знание человеческой сущности подсказывают мне, что Север – не самый удобный военачальник для Гая Цезаря, и тот будет искренне рад возможности избавиться от него, и благодарен тому, кто эту возможность….
- Твои опыт и знания уже низвели тебя от помощника императора до собачонки Гортензия, – резко перебила его Агриппина. – Ниже уже некуда. Или есть?
- Госпожа? – голос Афрания утратил теплоту, и он выпустил ее руку из своей. – Очевидно, ты хочешь защитить Севера. Он твой любовник?
- В отличие от твоей жены я думаю головой, а не лоном.
- У меня нет жены.
- Тем лучше. Не оскорбляйся. Лучше послушай меня. Говоришь, он не удобен моему брату? А ты знаешь, что Тринадцатый легион стоит под Римом, ждет возвращения своего легата?
- Вероятно, Гай Цезарь перебросил его поближе, оттого что решил сменить легата, а Севера отправил сюда, чтобы….
- Ошибаешься! – Агриппина подвинулась ближе. – В Германии назревал мятеж легионов, и Гай перебросил Тринадцатый к Риму, поскольку Луций – единственный, кому он полностью доверяет. Как думаешь, он казнит его за убийство пятерых клопов на основании слов клопа шестого? Боги, Секст! – она положила руку на его бедро. – Представь, как ты будешь выглядеть, когда явишься к Гаю с этой глупостью?
Афраний сжал губы в нить, задумался.
- Откуда мне знать, что ты не лжешь? Быть может, ты пытаешься оградить своего любовника от наказания? Или…, – в его глазах мелькнул огонек. – Ты тоже была на той либурне! Это ты убила их! А он покрывает тебя!
- Ты прозорлив, как пифия, – хмыкнула Агриппина, а сама похолодела. Надо скорее увести мысль Афрания из этого опасного русла. – Он мне не любовник, клянусь жизнью своего сына. Ты слышишь? Сына! Единственного наследника моего брата!
- Хорошо. Но зачем ты защищаешь его?
- Он мне безразличен, – Агриппина махнула рукой в сторону. – Но мне небезразлично то, что под Римом стоит его легион, и во главе которого в отсутствие легата остался трибун латиклавий Друз Корнелий Приск, честолюбивый юноша, чьи амбиции, по донесениям, простираются куда выше должности легата…
- Ты полагаешь…
- Мальчишка может использовать свое нынешнее положение. Или его самого могут использовать те, кто намерен посягнуть на власть моего возлюбленного брата…. Я боюсь за жизнь сына, единственного наследника принцепса, – эти слова она произнесла с нажимом, – мой малыш в Риме, и если… – ее губы задрожали, – если….
Афраний сглотнул: поди, пойми правильно эту рыжую ведьму! То ли терзания обеспокоенной матери, то ли завуалированный призыв к свержению Калигулы. Афраний поднялся, подошел к столику с вином и фруктами, наполнил чашу, выпил ее, вытер губы. И только после этого посмотрел на оставшуюся сидеть на ложе Агриппину:
- Я слышал, Север крепко держит свой легион, солдаты боятся его, уважают.
- Да. Кстати, отец этого Друза Приска – легат Двадцатого легиона.
- Знаю. Служит под началом Гальбы. Ты сказала, у них там мятеж.
- Уже нет. По словам Луция, Приск и Гальба успокоили солдат. Я ему верю. Хорошо знаю обоих.
- Да, – ухмыльнулся Афраний. – Про тебя и Гальбу я слышал. Если верить молве, у тебя была с ним связь.
Агриппина смущенно отвела взгляд. Была бы. Если бы не сующие свои носы, куда не следует, жена и теща кривобокого уродца! За воспоминаем о досадном эпизоде прошлого, когда теща Гальбы выдрала у нее из головы клок волос, она едва не упустила момент торжества: Афраний заглотил наживку! Осторожничает, ни единого прямого вопроса, но заглотил!
- Друз Приск может призвать на помощь отца, – задумчиво произнес он. – Но примкнет ли к ним Гальба?
- Приск старший и Гальба верны роду Юлиев, – осторожно ответила Агриппина.
- Роду Юлиев, – повторил Афраний. – Этот Друз, он….
- Если я правильно поняла Луция, человек без принципов.
- И в его распоряжении легион…. Как Север мог оставить его?!
- Приказ цезаря! – развела руками Агриппина. Давай, соображай уже, пусти свою мысль в свободный бег, клятый ты тугодум!
- Друз может поднять легион на мятеж, но, если Север вовремя окажется в Риме, то сможет убедить солдат утихнуть.
- Ради Гая Цезаря я смогу повлиять на Децима Приска и Гальбу, – вставила Агриппина.
Прищурившись, Афраний посмотрел на нее поверх вновь наполненной чаши с вином:
- Северу лучше бы остаться в добром здравии, на это ты намекаешь?
- Именно.
- И что же мне делать? Не ехать в Рим? Или ехать? И предупредить Гая Цезаря?
- Пока не о чем предупреждать. И ехать тебе не с чем. Или Туллий пришел в себя?
- Нет.
- Это плохо. То был бы достойный повод отправиться в Рим – доставить Гаю убийцу Валерия Камилла с признанием! Без этого ты будешь выглядеть жалко: с доносом на Севера, подкрепленным словами какого-то выпивохи, и бесчувственным Туллием, который может вовсе не вернуться в сознание. Мой совет: повремени пока. Но принуди свои римские глаза быть внимательнее.
Афраний кивнул, опрокинул в себя чашу и вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.
Агриппина откинулась на ложе. Она намеренно не стала сообщать Афранию о подозрениях Луция. С этого борова станется оттеснить ее и забрать все лавры себе. Ну уж нет! Она сама доберется до истины. И сама назовет брату имя истинного убийцы Валерия Камилла. Гай поймет, как она полезна, как нужна ему, он вспомнит, как помогала она ему, какие мудрые советы давала, и вновь приблизит к себе. А дальше…. Друз Приск возможно и не думает подбивать к мятежу Тринадцатый легион. Но она подскажет ему, направит. Как только огонь разгорится и поглотит Гая вместе с его пожухлой Цезонией и их дочерью, и малыш Друз провозгласит себя цезарем, придет время выпустить Луция и одновременно призвать из Германии Гальбу и Приска. Тринадцатый легион присягнет Луцию, Друза он прикажет казнить. В это время германские легионы подойдут к Риму. Луция придется убить, чтобы избежать лишней резни и чтобы утешить скорбящее отцовское сердце Децима Приска. Прощупать почву. Вроде ни один из этих двоих, ни Приск, ни Гальба, не тяготел к идеям республики. Но ради будущего можно даже вернуть ее, на радость Сената. Приска и Гальбу на год сделать консулами. И за этот год выбрать, кто из них больше достоин стать ее мужем, кто боле покладист и верен. Неплохой план. Главное, чтобы не пострадал сын, чтобы он был в безопасности, когда все начнется. И здесь Афраний придется кстати. Он так хочет вырваться отсюда, из Неаполя, что, кажется, готов рискнуть жизнью.
<<предыдущая, Глава 27
следующая, Глава 29>>
© 2016 – 2017, Irina Rix. Все права защищены.