Грубая рука, державшая Агриппину за шею, толкнула ее вперед. Налетев на что-то плечом и попутно споткнувшись, она растянулась на земле. Вернее, на каменных плитах, шершавых, сухих и прохладных. Попыталась встать, но не смогла. Мешали стянутые за спиной, затекшие руки. Мужской голос прохрипел ругательство. Затылок пронзило болью: похититель намотал ее волосы на руку, рывком поднял на ноги и грубо толкнул вперед. Она ударилась бедром об острый край, вскрикнула. Догадалась, что ее бросили на стул.
Похититель усадил ее на нем плотнее, привязал к спинке ее заведенные назад руки, а лодыжки – к кривым ножкам. После чего перерезал затянутую на шее веревку и сорвал с головы мешок. В глаза Агриппины ударил яркий свет. Она зажмурилась. А когда снова открыла глаза, успела лишь мельком увидеть скрывающегося в дверном проеме человека в запыленном плаще. Он сильно припадал на одну ногу. «Туллий!» – осенило ее. Вероломный трибун пришел в себя и сумел сбежать. Луций ошибался, уверенно говоря о его сломанной ноге. Не сломал, а подвернул. Наверняка, у него есть подельники, друзья. Они вытащили его из лазарета при претории, они же вправили сустав. Луций лгал, нет у него никаких доказательств невиновности Туллия, это была просто уловка, чтобы заманить Афрания на разговор.
Сглотнув, она осмотрелась. Просторное помещение с голыми каменными стенами. Ни одного окна, но светло, как днем, от чадящих факелов на стенах и масляных ламп, стоящих на придвинутом к стене столе. На нем же – разложенные в ряд инструменты. Агриппина вздрогнула: эти щипцы, пилы, иглы и клещи – орудия труда и лекаря, и пыточных дел мастера. Сердце задергалось в груди. Заснувший в глубинах ее естества пугливый зверек пробудился, встрепенулся и приготовился биться в путах, исступленно воя. Но усилием воли она загнала его обратно, сжала до скрежета зубы.
- Вернись! – крикнула она, и похвалила себя: голос был не сдавленным, молящим, но резким, требовательным. – Ты слышишь меня, Туллий? Вернись!
Ее услышали. Раздались шаги, шевельнулось полотно, закрывающее проем двери, и Агриппина улыбнулась: ей подчинились, это уже победа. Но, едва она увидела ту, что вошла, отодвинув полотно, ее улыбка померкла. Перед ней, скрестив руки на груди, стояла Клодия Домицилла. Выражение ее лица было совсем иным, нежели когда она – радушная хозяйка дома – отвечала на вопросы Атилия Севера, сокрушаясь об убитом муже и рассуждая осторожно о политике. Желчно сжатые в нить губы, жесткие, будто прорезанные лезвием морщины, идущие от крыльев носа к уголкам рта, залегшие под глазами тени – в этом лице не осталось ни следа красоты.
Опешившая равно как от самого появления Домициллы, так и от ее подурневшего лица, Агриппина закрыла рот: вопрос, который она намеревалась задать похитителю, вылетел у нее из головы.
- У сестры цезаря есть вопросы? – голос Домициллы был теплым, как ледники в горах Гельвеции.
- Где Лукреция? – спросила Агриппина первое, что пришло на ум. Судьба жены магистрата немало волновала ее: если это пустоголовое пернатое живо, значит, и ей самой нечего бояться. В противном же случае…. Усилием воли она отогнала прочь малодушные мысли.
Домицилла усмехнулась и скосила глаза на инструменты на столе. Ее длинные тонкие пальцы пробежались по ним, словно выбирая. Агриппина с трудом заставила себя отвести взгляд и тем проигнорировать этот намек.
- Ты солгала нам, – так спокойно, как только могла, проговорила она.
- Солгала? – вдова Камилла лукаво улыбнулась, отошла от стола и приблизилась к Агриппине. – Ты боишься. От тебя воняет страхом. Это отвратительно.
Домицилла стояла, нависнув над Агриппиной. Ее длинные, не собранные в прическу волосы касались лица пленницы, щекотали ноздри. Не выдержав, Агриппина чихнула.
- Это от тебя воняет, – пробормотала она, – плесенью, как от всех старух….
Внезапный удар едва не свалил ее вместе со стулом: помешала стена. Агриппина дернула руку из-за спины, чтобы потереть загоревшуюся огнем от боли щеку. Путы впились в запястье.
- Гарпия! – она дернулась всем телом к Домицилле, но та резво отскочила, и Агриппина вместе со стулом рухнула набок, приложилась виском о пол. Несильно, но перед глазами замелькали разноцветные круги и звезды, а мир сузился до узкого коридора. Пришла боль. Запоздало она поняла, что Домицилла исступленно пинает ее ногами, что-то крича. Пыталась сопротивляться. Но тщетно. Намертво привязанной к стулу, ей оставалось терпеть и молить богов, чтобы кто-то вмешался.
Все кончилось внезапно. Перед глазами возникли сапоги, крепкие, из толстой кожи, подбитые изнутри мехом. Она зажмурилась, сжалась, ожидая удара. Но ошиблась. Вместо того, чтобы разбить ей лицо, неизвестный поднял ее и вернул вместе со стулом на место, но на этот раз поставил лицом к стене. Сжав ее щеки шершавыми пальцами, принудил открыть рот и затолкал в него кляп, скомканный из дурно пахнущей тряпки.
- Убей ее! – яростно прокричала Домицилла.
Агриппина попыталась оглянуться, посмотреть назад, в глаза своему спасителю. Но движение отозвалось дикой болью, пронзившей ее от шеи до правой лопатки.
- Нет, – мужчина говорил шепотом, спокойным, но не терпящим возражений. – Она нужна нам.
- Нам? Нам?! – голос Домициллы сорвался на визг.
- Нам, – повторил мужчина. – Она – сестра цезаря, женщина из рода Юлиев. Живая она полезнее, чем мертвая.
Раздался странный клокочущий звук, нечто среднее между вороньим карканьем и жабьим урчанием – захлебнувшийся в горле Домициллы крик ярости.
- Прошу, милая, не злись. Сейчас мы должны быть предельно собраны и разумны. Нельзя поддаваться чувствам, пойми, – он был серьезен, этот человек, и Домицилла слушала его, как послушная раба. Агриппина позволила себе вздохнуть с облегчением: с ним она сумеет договориться. Но следующие его слова заставили ее снова оцепенеть от ужаса: – Я должен идти. Завершить начатое. Ты останешься здесь, любовь моя, с ней. Но не тронешь ее и пальцем, ты слышишь меня?
- Слышу, – отозвалась Домицилла.
- Хорошо.
«Хорошо? Хорошо?! Ты болван, если веришь ей! Она убьет меня!», – понимая, что кляп не позволит ей издать иных звуков, кроме мычания, Агриппина сидела тихо, но внутри ее клокотала ярость, металось отчаяние, липко причитал страх.
Прерывистое дыхание Домициллы, мужское сопение, влажные звуки поцелуев, и тяжелые шаги. «Он ушел, мне конец», – Агриппина опустила голову и закрыла глаза. Возможно, если сидеть тихо и не злить Домициллу….
Она не успела додумать: Домицилла развернула ее лицом к себе, вырвала кляп изо рта и принялась хлестать по лицу этой намокшей от слюны тряпкой.
- Не надейся выйти живой из этих стен! Рыжая сука! – приговаривала она.
- Убей меня, и он не простит тебе! – воспользовавшись тем, что Домицилла остановилась перевести дыхание, сумела вставить Агриппина. Но зря: опустевшие глаза вдовы Камилла вновь загорелись яростью. Тряпка ударила по губам. Кожа лопнула, по подбородку потекла горячая струйка.
- Заткнись!
- Я – сестра цезаря…!
- Цезаря? Цезаря?! – запрокинув голову, Домицилла расхохоталась. – Ты и твой спятивший братец – насекомые на нашем пути!
Агриппину словно окатили ледяной водой. На миг позабыв о страхе, она даже подалась вперед:
- Что вы задумали, ты и Туллий?
- Я и Туллий? – Домицилла засмеялась.
- Я могу быть вам полезна! – ее перестали бить, она все еще была жива – это вселяло надежду.
- Нет.
- Что бы вы ни задумали, это может пойти совсем не так, как вам хотелось бы, и тогда я – заложница – буду гарантией….
Домицилла ударила ее по лицу. Не тряпкой, а рукой. Рот наполнился кровью. Агриппина пошевелила языком верхний клык. Шатается. Но держится.
- Так-то лучше, – сказала Домицилла спустя долгое время, в течение которого Агриппина, потупив взор, молчала. – Молись. Отдыхай.
С этими словами она вышла из комнаты и принялась – судя по звукам – хлопотать по хозяйству.
Агриппина еще раз огляделась: нужно найти способ освободиться. Инструментов – хоть отбавляй. Вон они, лежат на столе, манят. Но как к ним добраться? Проклятый стул тяжел, а она совсем обессилела. Вдобавок – даже если сможет подтащиться к столу – не настолько гибка, чтобы суметь разрезать веревки.
Из соседнего помещения потянуло выпечкой, послышалось мурлыкание: Домицилла напевала песенку о любовном томлении покинутой возлюбленным наяды.
- Сука, – пробормотала Агриппина. Ей удалось придвинуться к столу и даже чуть приподняться, чтобы схватить одно из длинных узких лезвий, но онемевшие пальцы почти не слушали ее, соскальзывали. – Чтоб ты сдохла, старая гарпия!
Запах усилился. Рот Агриппины наполнился слюной, но она запретила себе думать о еде: не то время и не то место. Пальцы, сомкнулись, наконец, на округлой, с насечками, рукояти какого-то инструмента. Она повернула голову, чтобы посмотреть, чем же удалось завладеть: стоящим инструментом или безделицей? Шею и лопатку пронзило болью, пальцы разжались, и добыча со звоном упала на холодные плиты.
Теперь она его увидела. Инструмент скиссора, только меньшего размера. Лучше и не придумаешь для того, кто хочет освободиться от пут. Проклятье!
В это мгновение, откинув в сторону закрывавшее проем полотно, в комнате появилась Домицилла. Она сразу поняла, что к чему, но против ожиданий не разразилась бранью, не налетела на Агриппину с кулаками и пинками. Она молча поставила на стол прикрытое тканью блюдо, подняла с пола оброненный Агриппиной инструмент, по-крестьянски сгребла со стола в подол его собратьев и вышла.
Вскоре вернулась, неся кувшин и две чаши.
- Сестра цезаря голодна. Ей нужно поесть.
Агриппина замотала головой:
- Нет! Не буду! Я знаю, это яд!
- Я выпью вместе с тобой, – Домицилла улыбнулась. Теперь на ее лице не было и намека на недавнюю гримасу, ему почти вернулось зрелое очарование. Она наполнила чаши до самых краев, подняла одну и, плеснув немного на пол в дар ларам, отпила из нее.
- Я буду пить только из твоей чаши!
- Как хочешь, – пожала плечами Домицилла и поднесла чашу к губам Агриппины. Та отпила. – Нравится?
Агриппина принудила себя кивнуть, а Домицилла непринужденно наполнила вторую чашу, отпила из нее и откинула ткань с блюда. Комната наполнилась ароматом. Глядя на круглые румяные пышные хлебцы, Агриппина сглотнула. Нельзя. Наверняка, они отравлены.
- Что он задумал?
- Он? – Домицилла улыбнулась, будто сама себе, протянула руку к блюду, отщипнула от хлебца, положила в рот. – Не он, а мы. В хлебе нет яда, как видишь. Хочешь?
- Да.
Пока Агриппина жевала, Домицилла в упор смотрела на нее, разглядывая, как покупатель на рынке рабов.
- Ты тощая, как жердь, – медленно проговорила она. – Я была такой же в твои годы. Здесь, в Неаполе, любят пышных, и худой девушке не приходится рассчитывать на удачное замужество. Но отцу при помощи моего дяди удалось выдать меня за человека благородных кровей. Он промотал все свое состояние, и они купили его. Его имя, его честь, его чресла. Вот только не оправдал он их надежд, сбежал в Сирию. И они разозлились, винили в этом меня. Кричали, что я недостаточно полна и горяча….
- Он был стариком, этот твой муж?
- Нет, но он был свиньей, это хуже. После того, как он сбежал, я просила их выдать меня за другого: меня полюбил молодой капитан одного из кораблей моего дяди. Но они отказали, а спустя несколько дней того человека зарезали в порту. В случайной драке, по словам дяди. Но я-то понимаю, что случайностей в Неаполе не бывает. Меня они отправили сюда, в этот дом. А сами жили в роскоши: мой отец, окруженный наложницами, дядя, скупавший мальчиков-нубийцев, и мой двоюродный брат Гней, его сын. Этот перепробовал всех жен Неаполя. Лукреция – из их числа. Тогда она еще не была женой Гортензия, приехала сюда из Рима, не сумев там найти богатого болвана, что женился бы на ней. Но Гней, мой брат, был покорен ею. Еще бы, настоящая римлянка! – она презрительно фыркнула. – Чтобы еще больше унизить меня, он приглашал их всех сюда, в этот дом, чтобы я прислуживала им. Годы и годы я жила здесь, как тень. Но все изменилось в один день. Прошло столько лет, а я помню, будто это было вчера. Летний полдень, пекло. Я шла вдоль берега, по щиколотку в воде, смотрела, как дети бедняков плещутся в море, и завидовала их крикливым, как чайки, матерям. Недалеко от берега встала на якорь либурна. Моряки, спасаясь от жары, прыгали в воду, плавали вокруг корабля, а один поплыл к берегу, ко мне. Амур пронзил мое сердце еще до того, как я разглядела его лицо. То же самое произошло и с ним, он рассказал мне потом, что он влюбился в бредущую в мареве женскую фигуру….
- Это был Камилл? Или Туллий?
Домицилла будто не услышала вопроса, она смотрела в сторону, ее взгляд затуманился.
- Сами боги благословили нас, связав любовью наши сердца, – продолжила она с чувством. – Долгие годы мы скрывались, но настал день, и мы поняли, что пришло время действовать. Ко мне тогда снова стал захаживать Валерий Камилл, старый облезлый пес. Но пес, не лишенный дара. Ему нужны были средства, а нам… нужен был его флот, его связи в Риме…. Трирема, на которой плыли дядя и брат, утонула в шторм….
- Камилл помог?
- Да. Оказывается, это несложно, если знаешь, где именно подпилить, ослабить, пробить брешь. Моряки говорят, нет смерти мучительнее, чем утонуть….
- Неужели?! Огонь или яд…, – Агриппина запнулась, перестала жевать. Не будь ее руки связаны, она отхлестала бы сама себя по щекам: к чему возвращать мысли Домициллы в опасное русло?!
- Яд…, – повторила та. – Да, ты права, яд – жесток. Дядя и брат утонули, но оставался мой отец. Я отравила его. Ядовитый гриб. Он умирал долго, мучительно долго.
- Хорошая дочь.
- Такая же, как ты – сестра. Или тебя оговорили, и ты не собиралась свергнуть брата?
- Свергнуть, но не убивать.
- Ты лжешь.
- Думай, что хочешь, – Агриппина решила не спорить. – Тебя не подозревали?
- Нет. Я устроила так, что подозрения пали на одну из рабынь. Под пытками она созналась. Всю фамилию казнили на арене. А я…. Из забытой всеми, презираемой и бессловесной, нелюбимой дочери и брошенной жены я стала богатейшей женщиной Неаполя. А Валерий Камилл стал моим мужем, дал мне имя и связи. Вместе мы стали силой. Мои деньги и его дар изобретателя и флотоводца. Вот ты, кичишься своим родом: Юлии властвуют над Римом! Но Рим – это суша. А море принадлежит нам, Клодиям!
- Если бы империи требовалось больше кораблей, они у нее были бы. Рим и без того побеждает и властвует. Твоя флотилия корыт – ничто.
- Зачем же тогда Гай Цезарь, твой брат, велел Камиллу построить для Рима новый флот?
- Мой брат и на большие безделицы спускал миллионы.
Домицилла снисходительно улыбнулась. С легкой грустью, как показалось Агриппине:
- Даже жаль, что ты не увидишь, что моя флотилия корыт сделает с твоим несокрушимым Римом.
- И что же? Торжественно пойдет ко дну на потеху плебсу? – едко предположила Агриппина. Вино было крепким, хмель опутал разум и отогнал страх, и оттого она не обратила внимания на сказанное Домициллой «жаль, что не увидишь…». – Налей мне еще вина!
Домицилла с все той же загадочной улыбкой подчинилась, разлила вино по чашам, разломила надвое хлебец.
- А ты любила когда-нибудь, сестра цезаря?
Агриппина на мгновение перестала жевать, задумалась. Гарпия расчувствовалась, значит, стоит подыграть ей, поговорить о любви.
- Да.
- Расскажи о нем. Он жив?
- Жив. Хотя… может быть, уже и нет. Германия – опасный край.
- Военный? – Домицилла одобрительно улыбнулась, когда Агриппина кивнула. – Красивый?
- Да.
- Темноволосый?
- Блондин. Серые глаза.
Домицилла глубоко вздохнула, отпила из чаши.
- Люблю таких, светлых. В Неаполе это редкость, много сирийской крови, – она фыркнула презрительно.
- Ты права. Дашь мне вина?
Они долго сидели так. Друг напротив друга. Отпив сама, Домицилла протягивала чашу Агриппине. Так же поступала с хлебом. Время от времени она поглядывала на неторопливую клепсидру, что отмеряла, капая, часы и минуты. Наконец, поднялась, смахнула со стола крошки, посмотрела с сожалением на пустой кувшин.
- Пора.
- Пора?
Домицилла улыбнулась:
- Да, милая. Ужель ты думала, я отступлю? Клодии не отступают, иначе не были бы теми, кто мы есть.
- Яд…, – прохрипела Агриппина, в горле вдруг пересохло, засаднило.
- Нет, я же не враг себе. Я преломила с тобой хлеб, разделила вино. Если не хочешь, чтобы тень твоего врага донимала тебя, не убивай, когда ночь в зените. Так говорил мой дядя. И он был прав. Однажды я не соблюла этот завет, и поплатилась. С тех пор я не повторяю той ошибки. Сейчас – уже можно, – она скосила глаза на клепсидру и сунула руку в вырез платья и достала пузырек из мутного зеленого стекла. – Аконит. Ты готова?
- Послушай, не делай глупостей, я нужна вам! Ты ведь слышала, что он сказал тебе!
- Слышала. Он не поблагодарит меня за это. Но и не проклянет, не бросит. Твоя смерть не повредит нашей любви, но станет испытанием, после которого она только усилится!
Агриппина расхохоталась:
- Ваша любовь?! Любовь?! Ты ведь не можешь верить в то, что тебя, увядшую старуху, можно любить?! Не можешь! И потому хочешь избавиться от меня! Боишься, что он предпочтет меня, сестру цезаря!
- Заткнись! – схватив со стола пустой кувшин, Домицилла вскочила и нависла над Агриппиной, намереваясь ударить и сдерживаясь из последних сил.
- Давай, бей! Но знай, моя смерть ничего не изменит! Он сольет тебя, как помои, едва ты исполнишь свою роль и станешь ему не нужна! Неужели ты веришь его клятвам? Боги, ты глупа, как безголовая курица! Никто не полюбит старую клячу, когда вокруг табуны молодых кобылиц! Все говорят о том, что он любит юных девочек, совсем юных!
Ощерившись, Домицилла издала звериный рев, швырнула кувшин в сторону – он разбился о стену – и набросилась на Агриппину, вцепилась в ее горло и начала яростно трясти.
<<предыдущая, Глава 34
следующая, Глава 36>>
© 2017, Irina Rix. Все права защищены.