Наголо бритый человек сидел, притаившись в кустах, и наблюдал за домом. От земли шел холод, с неба сыпался мокрый снег, но он не двигался. Это качество – быть незаметной, но услужливой тенью – с малых лет взращивал в своих воспитанниках его первый хозяин, работорговец из Александрии, что за бесценок скупал детей у обнищавших крестьян в голодные неурожайные годы. Иные отдавали ему своих сыновей и дочерей даром, только бы избавиться от лишнего рта и заодно подарить этому рту надежду на лучшую долю. Они ошибались в большинстве случаев. Хозяин был жесток и не ценил жизни своих воспитанников. Они росли, недоедая, недосыпая, в ожидании удара или даже смерти. Многие ломались, но те, кто смог выдержать, ценились дорого на рынке рабов. И он был одним из них, одним из лучших. За него, худого подростка с оливковой кожей, двадцать лет назад нынешний хозяин отдал восемь тысяч сестерциев. И все эти годы он – раб – был безупречен. До вчерашнего дня. Вернее, ночи, когда совершил во имя любви роковую ошибку и предал хозяина, поставил под угрозу его жизнь и честь.
Раб с вечера засел неподалеку от дома магистрата и следил за окном на втором этаже. Там, как он узнал у одной из домашних рабынь, Гортензий поселил Юлию Агриппину, сестру Гая Цезаря, женщину, по-видимому, дорогую сердцу хозяина. Это было единственное, что он мог сделать для него: оберегать ее, следить за тем, чтобы ничто не угрожало ей. Каков же был его ужас, когда он, сдерживая зевоту, увидел ее выскакивающей в ночи на улицу в сопровождении жены магистрата. Следом за ними из дома вышел хмельной префект Афраний, и женщины спрятались в кустах, оказавшись нескольких шагах от притаившегося раба. А он уже хотел обнаружить свое и их присутствие, обратить на куст внимание префекта, но передумал: довольно ошибок, от Афрания всего можно ожидать. За лучшее остаться в тени, но не оставить сестру цезаря, следовать за ней и оберегать.
Сжимая под плащом влажную от пота рукоять гладия, он следовал за двумя женщинами на безопасном расстоянии. Не раз и не два он был готов выхватить меч и зарубить пьянчуг, что преграждали двум матронам путь, но те справлялись сами. Когда город перешел в предместья, и прохожие перестали попадаться, раб вздохнул с облегчением и позволил себе расслабиться. Остановился и повернулся к дороге спиной: мочевой пузырь был полон и требовал оправки.
Как же он клял себя потом! Услышав визг за спиной, он повернулся и обомлел: откуда-то взялось не меньше полудюжины крепких парней, что уже волокли обеих женщин к стреноженным у расщепленной молнией пинии лошадям. Один из них заметил справляющего нужду раба, пригрозил, вытянув наполовину меч из ножен, и подмигнул по-разбойничьи: шевельнешься – убью! И раб остался стоять, задрожал для вида, даже плащ обмочил. Громила ухмыльнулся и вразвалку последовал за удаляющимися товарищами. Они отвязали лошадей, но в седло забрался только один – высокий мужчина, чье лицо было скрыто капюшоном.
Лихорадочно отсчитав про себя до ста, раб последовал за ними. В этом он был мастером: крался по-кошачьи, не издавая звуков, будто стелясь над землей. Заодно разглядывал похитителей и их жертв. Тот, что подмигнул ему, нес одну из женщин на плече. Жену магистрата – ее раб узнал по белокурым волосам и пышному заду, вздрагивающему в такт пружинистым шагам громилы. Юлия Агриппина шла сама, понукаемая толчками в спину.
Идти долго не пришлось. Одинокая ферма за худым забором. Раб посчитал бы ее брошенной, настолько облезлыми были стены, если бы не свет, пробивавшийся сквозь ставни.
Мужчина в плаще спешился, хромая, прошел по заросшей сорной травой дорожке к дому и требовательно постучал в дверь. Она отворилась. На пороге, залитая светом, показалась тонкая женская фигура. Она бросилась мужчине на шею, и они слились в объятиях. Страстных, но недолгих. Мужчина отстранил от себя женщину, что-то коротко сказал, и они вместе вошли в дом. Уже за порогом он обернулся, бросил приказ оставшимся на улице подельникам. Громила и еще один вошли следом, один неся жену магистрата, второй – таща Агриппину. Дверь за ними закрылась, но ненадолго. Очень скоро они вернулись к оставшимся на холоде товарищам. Все шестеро что-то быстро обсудили и рассредоточились вокруг дома, двое встали у двери.
Раб ждал. Высчитывал, сможет ли отправить к праотцам шестерых головорезов, а после их предводителя и его женщину до того, как они нанесут непоправимый вред сестре принцепса. Вероятность успеха была ничтожна. За всю свою жизнь раб молился лишь однажды: в день, когда был выставлен в числе прочих воспитанников работорговца на продажу. Он просил послать ему доброго хозяина. И боги услышали.
- Дай мне знак, отец-Юпитер, – одними губами прошептал он. Если бог отзовется, раб покинет свое укрытие и….
Ухнула птица, и он не успел завершить свою мысль. Юпитер дал знак! Раб бесшумно подкрался к одному из несущих караул детин. Тот стоял, подпирая спиной стену, и дремал. «Легкая работа», – мелькнуло в голове у раба. Он подошел почти вплотную, встал по левую руку от караульного, примерился. Резкий удар ребром ладони в кадык, и дело будет сделано: парень свалится без чувств.
Но боги вмешались. Резко хлопнула дверь, парень распахнул глаза, и раб юркнул в густые кусты: время упущено, все актеры снова на сцене.
- Уходим! – услышал он. – У нас осталось неоконченное дело в Неаполе. Фабий, Артабан, вы остаетесь здесь. – Раб при этих словах улыбнулся: двое – не помеха, с ними он справится. Он выглянул в надежде рассмотреть лицо главаря. Но тот не изменил своей привычке скрывать лицо под капюшоном. – Аппий, – главарь хлопнул по плечу еще одного, – ты тоже останешься. Следи, чтобы Домицилла не причинила вреда Агриппине.
- Да, господин, – пробасил тот, которого главарь назвал Аппием, а раб оскалился в ярости: трое – уже серьезно. – Нам быть снаружи?
Главарь на мгновение задумался. «Раздели их! Юпитер, молю, пусть он разделит их!», – взмолился беззвучно раб. И бог услышал.
- Двое снаружи, один внутри. Каждые четверть часа сменяетесь, иначе замерзнете. Может статься, Домицилла попытается купить одного из вас или всех сразу….
- Мы верны тебе, господин! – не дал договорить ему Аппий.
- Верю. Но напомню: тот, кто предаст меня, пожалеет. Мы скоро вернемся.
Щелкнув пальцами, он повернулся на пятках и широко зашагал прочь. Раб заметил, что хромать он стал меньше. Плащ развевался за его плечами, как крылья огромного ворона. Подельники семенили, отстав на полшага.
Раб проводил их взглядом. Оставшаяся троица тем временем разделилась: Аппий, как старший, постановил, что первым греется внутри и заодно следит за Домициллой. Его товарищи безропотно согласились и встали у дверей.
Раб нагреб вокруг себя упавших листьев, закрутился в плащ. Лежа так, он напрягал и расслаблял мускулы – верное средство для того, кто хочет разогнать кровь и тем согреться, но не может позволить себе размашистых движений. Сердце и разум подсказывали ему, что надо ждать: пока не время для решительных действий. Трое стражей пока свежи и ретивы, но ближе к утру начнут клевать носом. Тогда он нападет.
Через четверть часа скрипнула дверь, на пороге появился зевающий Аппий с лепешкой в руке. Кивнул коротко сирийцу Артабану и мотнул головой назад: иди мол. Сириец не заставил долго себя уговаривать: потирая замерзшие ладони, юркнул внутрь.
Аппий оторвал половину лепешки и протянул Фабию.
- Что там?
- В лепешке? Сыр.
- Нет. В доме.
- Сидят, – лениво отозвался Аппий. – Ешь!
Фабий не стал перечить.
- Как думаешь, он не предаст нас? – спросил он с набитым ртом.
- Предаст? Нас? – Аппий засмеялся, натужно, по-вороньи. – Кто он и кто мы, думай, что говоришь.
- Я просто хочу получить то, что он обещал нам. Золото.
- Получишь. Меньше говори, меньше думай, просто исполняй, – Аппий снял с пояса висящий на крюке бурдюк, отпил, протянул товарищу: – Выпей!
Раб напрягал слух, но ничего стоящего не услышал. Обыкновенная болтовня скучающих мужчин. В какой-то момент он с отчаянием подумал, что поступил неверно, оставшись у этого дома. Быть может, стоило проследить за главарем, узнать, кто он, и доложить о нем магистрату. А также о его жене Лукреции, что находится в этом доме вместе Юлией Агриппиной. Но метаться – не в его обыкновении, раз решил остаться здесь и освободить обеих женщин, значит, так и поступит.
Шло время, стражи менялись, уже дважды Аппий уходил погреться, возвращался вновь, и теперь снова ушел. У дверей стояли сменивший его Фабий и сириец Артабан.
Изнутри послышались голоса. Кричали женщины. Можно было даже разобрать отдельные слова, но не смысл.
Артабан и Фабий переглянулись. Сириец пожал плечами и что-то сказал. Раб скорее догадался, чем расслышал его слова: Аппий внутри, он разберется.
Но Аппий, судя по всему, бездействовал. Накал страстей внутри нарастал. Сердце раба заколотилось: что-то происходит там, в доме. Он подполз поближе.
- Давай, бей! Но знай, моя смерть ничего не изменит! – услышал он. Узнал голос Юлии Агриппины. Ему уже доводилось слышать его. Давно. Но он не забыл. Боги не дали ему внешней привлекательности, зато на память не поскупились, он легко запоминал и почти не забывал.
Фабий дернулся со своего места, но Артабан придержал его за плечо:
- Аппий разберется, – повторил он, как молитву.
Незаметно для них раб продвинулся еще на два локтя. Еще немного, и он вскочит, первым вырубит Фабия, он выше и крепче, за ним Артабана. Его мутило от вида крови, еще больше неприятен был ее запах. И оттого он всегда старался избегать ее пролития. Возможно, и теперь это удастся, и достаточно будет удара в низ грудины или кадык.
Он преодолел еще два локтя расстояния и был готов действовать, когда на него с лаем выскочил лохматый пес.
Артабан издал вопль, больше подошедший женщине.
- Кто здесь?! – Фабий выхватил меч из ножен.
И раб понял, что надо действовать. Сей же миг, не теряя ни секунды. Он резко вскочил, скидывая с себя палую листву и плащ. Пинком отбросил от себя подвернувшегося под ногу бдительного пса, налетел на Фабия и приложил его, схвативши за уши, головой об стену. С разворота ударил Артабана ногой в живот и сразу, не дав ему опомниться, схватил пальцами за ноздри и приставил к горлу пугио:
- Хочешь жить?
- Что?
Раб повторил, громче и в самое ухо сирийца:
- Хочешь жить?
- Хочу! – проскрипел тот.
Раб оглянулся на Фабия, что лежал бесформенным кулем у стены. Его грудь еле заметно вздымалась, из угла рта тянулась струйка крови.
- Ваш главный, кто он? Имя?
Глаза Артабана расширились, он дернулся назад, будто от полыхнувшего пламени. Но пальцы раба крепко держали его нос. Раздался хруст. Из горла сирийца вырвался бы дикий вопль, но раб был быстр: зажал ему рот ладонью и нанес, наконец, свой излюбленный удар в кадык. В горле сирийца булькнуло, блестящие глаза-маслины закатились, и он начал валиться назад, увлекая за собою раба. Тот осторожно положил его на землю. Ежесекундно оглядываясь на дверь, он кинжалом разрезал свой плащ на полосы, связал обоих стражей, заткнул им рты. В драке он отогрелся, даже вспотел. Крепко сжав в правой руке меч, а в левой кинжал, он подошел к двери и приник к ней ухом. Услышал далекий голос, глухой, грудной, скорее мужской, чем женский.
- Юпитер, не оставь! – прошептал он едва слышно и, вздохнув, толкнул дверь. По счастью, петли были хорошо смазаны, она беззвучно открылась, и раб вошел. Окинул взглядом сумрачную комнату – никого – и притворил за собою дверь.
Двинулся вперед, к запертой двери, из-под которой пробивался свет. Потянул на себя, заглянул осторожно. И отпрянул, облившись холодным потом. Сжал крепче кинжал и меч. Аппий видел его, не мог не видеть! Головорез сидел в глубоком кресле прямо напротив двери. Сейчас он нападет!
Но Аппий не торопился. Из-за двери не доносилось ни единого звука.
Пот ручьями стекал по спине раба. Призвав на помощь все свое мужество, он толкнул дверь ногой, ворвался в комнату и, успев подивиться плохой реакции все еще сидящего Аппия, ударил его в грудь мечом. И понял, что пропал. Острие ткнулось во что-то и застряло, то ли в скрытом под одеждой нагруднике, то ли в костях грудины.
С утроенной отчаянием силой раб ударил кинжалом в незащищенное горло Аппия и сразу выдернул обратно. Ничего не произошло. А ведь кровь должна была толчками исторгаться из перерезанной артерии!
Он сглотнул, присмотрелся. Горло Аппия было перерезано. От уха до уха. И как он сразу не заметил, что туника громилы из серой стала красной от крови?
Он огляделся. Его взгляд приковало к себе накрытое с головой тело на узком ложе. Подойдя, он с замиранием сердца приподнял край шерстяного одеяла. Широко распахнутые голубые глаза Лукреции смотрели в закопченный потолок.
- Проклятье! – пробормотал раб. Похоже, главарь не зря подозревал Домициллу в желании навредить гостьям. Надо спешить. Возможно, Агриппина еще жива.
Словно в ответ его мыслям из недр дома раздался яростный крик, звон разбивающейся посуды и хрип.
Раб вихрем ворвался в следующую комнату. Пусто. Побежал дальше.
- … возьмем власть и будем первыми в Риме! Я, женщина из рода Клодиев, и…, – донесся почти звериный рык из-за занавеси, прикрывавшей проход в комнату.
Стигий рванул на крик, налетел на полку с посудой. Со звоном она посыпалась на пол, и потому он не услышал окончания фразы.
Первое, что он увидел, застыв на пороге, была женщина. Она стояла спиной к входу, широко расставив ноги и согнувшись. По ее плечам рассыпались черные, тронутые сединой волосы. Раб подумал, что она стряпает, месит своими тонкими руками тесто, но вдруг из-за широкой полы ее платья показалась женская ступня в сандалии из тонкой кожи. Она забила судорожно по полу. А из-за голого плеча согнувшейся женщины на миг показался рыжий локон. Госпожа Агриппина – рыжая, это раб помнил. И потому, схватив первое, что подвернулось ему под руку, он обрушил это на голову седеющей брюнетки, по-видимому, той самой Домициллы.
Это оказался пустой кувшин из-под вина. Он треснул, распался на три части. В руках раба осталась лишь округлая ручка. А сама Домицилла повалилась на пол. Рабу хватило одного взгляда, чтобы понять: с силой он не рассчитал. Череп женщины треснул, сквозь разошедшиеся края были видны изгибы мозга. Ее ноги забили в агонии по полу, на губах выступила пена.
Сглотнув, он поднял глаза на Агриппину. Та была жива. В ее зеленых глазах застыл ужас, рот был широко раскрыт, грудь вздымалась. Она никак не могла надышаться.
- Я сейчас, сейчас! – прошелестел раб и кинулся к ней, чтобы разрезать путы, которыми она была привязана к стулу. Но едва он сделал это, даже разогнуться не успел, как получил сильнейший удар ногой в живот, отлетел к стене. – Госпожа….!
Но она не слышала его. Подняв с пола выпавший из его руки кинжал, она деловито осмотрела его, покрутила в воздухе и только тогда обратила взор на безоружного тщедушного мужчину с гладко выбритым черепом. Он что-то говорил, но она не слышала. Его рот открывался и закрывался, как у выкинутой на берег рыбины.
- Я тебя не знаю, – сказала она и подошла, приставила кинжал к его горлу. – Это ты шептался с Домициллой? – ее зрачки опасно сузились.
Он замотал головой:
- Нет, не я!
Агриппина нахмурилась, наклонилась чуть ниже:
- Говори громче, падаль! Я слышала, ты можешь, шептун проклятый!
- Не могу! – донесся до нее еле уловимый ухом сип. – Я не разговаривал с Домициллой! Я пришел спасти тебя!
Последние слова Агриппина услышала. Надавив на кинжал сильнее, она наклонилась еще ниже, ее рыжие волосы коснулись покрытого испариной лба мужчины.
- Спасти меня?
- Да! – закивал он.
- Ты ведь раб?
- Да-да-да, – он сунул ей под нос руку. Слишком резко, в испуге она едва не пронзила его горло, но вовремя остановилась. Клеймо на запястье. LASVR.
- Ты – раб Атилия Севера?
- Да. Мое имя Стигий.
- Что ж…, – Агриппина убрала кинжал от его горла. – Он не говорил, что он взял с собой раба.
- Он не брал. Меня отправил в Неаполь его сын Косс.
- Зачем? Говори громче!
- Я не могу, госпожа. Мое горло не способно ни на что, кроме шепота. И, госпожа, – он принялся кланяться, но кинжала в ее руке из поля зрения не выпускал, – те люди, что пленили тебя, они скоро вернутся, я сам слышал! Нам нужно уходить! Ты возвратишься в дом магистрата Гортензия, а я буду охранять тебя, незаметно! Никому и в голову не придет, что ты отлучалась!
- Никому не придет в голову, говоришь? А где Лукреция, жена Гортензия?
Стигий сглотнул и мотнул головой на прикрытый тканью проем двери.
Пропустив его вперед, Агриппина пошла следом. Вскрикнула при виде расслабленно развалившегося в кресле Аппия.
- Он мертв, госпожа, – прошептал Стигий.
- Я вижу, – буркнула Агриппина. – Твоя работа?
- Нет, госпожа, он уже был мертв, когда я вошел. Думаю, госпожа Домицилла перерезала ему горло, когда он ел, чтобы он не помешал ей расправиться с тобой. А это…, – он приподнял край одеяла с лица мертвой Лукреции и горько вздохнул.
Поджав губы, Агриппина скользнула по ней взглядом.
- Яд?
- Не думаю. Не вижу признаков. Возможно, она умерла от сильного испуга.
- Испуга? Я бы уже трижды умерла за этот вечер, если бы от испуга можно было бы умереть.
- У тебя сердце волчицы, госпожа. А у нее….
- Сердце курицы. Да, ты прав, – слова раба польстили ей, и Агриппина наградила его улыбкой, но почти сразу помрачнела и озабоченно добавила: – Нам нужно спрятать тело. Если спросят, я поклянусь, что не покидала своей спальни. А она…. Пусть старик-муж думает, что она убежала к любовнику. Ты справишься?
- Госпожа, будет лучше, если сначала я сопровожу тебя в дом магистрата, а уже потом….
- Нет. В этом случае тебе придется оставить меня одну, а я требую, чтобы отныне ты был рядом. Твой хозяин все еще в тюрьме?
- Да.
- Что ж…. Сейчас мы вернемся в дом Гортензия. А утром ты сопроводишь меня на «Партенопею». Я уверена, Деций Проб сумеет доставить меня в Рим, к брату. Но сначала мы закончим здесь. Подожги дом. Снаружи никого?
- Двое.
Агриппина застыла.
- Я связал их, – поспешно добавил Стигий. – Я посмотрю, позволь мне удостовериться, что снаружи нет опасности!
- Иди, – позволила она.
Раб вышел и почти сразу вернулся:
- Никого, госпожа, поторопимся!
- Идем, – она стащила с тела Лукреции шерстяное одеяло, накинула себе на плечи.
Выйдя на улицу, поежилась, осмотрелась.
- Где они, те двое?
- Там, госпожа, возле собачьей будки.
Агриппина подошла, сверху вниз посмотрела на лежащих Фабия, Артабана и лохматого пса.
- Убей, – приказала она. При этих словах Фабий и Артабан замычали и принялись извиваться, пытаясь освободиться. – Этих болванов убей. Пса освободи. Иначе погибнет, когда здесь все заполыхает.
- Но…. Госпожа, я должен выяснить у них имя их главаря. Уверен, это поможет моему хозяину
- Ты споришь со мной?
- Госпожа, я….
- Не смей перечить мне, раб!
- Да, госпожа, – прошелестел Стигий и наклонился, чтобы снять с пса ошейник, через который была продета цепь.
<<предыдущая, Глава 35
следующая, Глава 37>>
© 2017, Irina Rix. Все права защищены.