- Господин, ты желаешь еще чего-то?
Несмотря на то, что миновал полдень, в спальне магистрата Гортензия царил полумрак. Обе рабыни – гречанка и египтянка по очереди предлагали открыть ставни, но каждый раз он запрещал. В полутьме вероятность быть изобличенным куда меньше, чем при дневном свете. Хотя играл он свою роль неважно, и понимал это. Но особенность человека, будь он последним из рабов или первым из Юлиев, в том, что видит он лишь то, что ожидает увидеть. Обе рабыни и предположить не могли, что на месте их хозяина может оказаться чужак, а сам хозяин коченеющим трупом лежит завернутый в циновку под широким ложем.
Оказалось, для Гортензия было традицией начинать свой день с двух рабынь, этих или других. Стигий мысленно попросил прощения у Кары, которая не позволяла ему даже смотреть на других женщин. Но приказ господина важнее запретов жены, и он должен сыграть свою роль безупречно. Так, чтобы у этих женщин не возникло сомнений в том, что перед ними Гортензий. Но Стигий ошибся, переиграл, как это часто случается с плохими актерами. Обескуражил юных птичек своей силой и прытью. Какое счастье, что женщины глупы и списали все на свою привлекательность и покладистость. Обрадовались, решив, что господин одарит их.
- Позволь нам сопроводить тебя в термы, умастить твою кожу, – с придыханием прошептала ему в ухо египтянка. От нее пахло сандалом. Резкий запах, неприятный. Но даже сквозь него пробивалась неповторимая свежесть юности. У Кары, любимой Кары, запах иной.
- Она так суха, – проворковала в другое ухо гречанка.
- Кто? – не понял Стигий.
- Твоя кожа. Это все холод, он всему виной. И твои заботы, господин.
- Ты служишь этому неблагодарному городу, не жалея себя.
- Забывая о нас, твоих преданных рабах.
- Мы погибаем без твоей ласки, стареем раньше срока.
- Без силы твоих рук.
- Без мудрости твоих слов.
От него не укрылось, как они переглянулись. Их взгляды встретились над его голой костлявой грудью. “Ждут подарков”, – понял он, и мрак, охватывавший его душу, сгустился до чернильной тьмы. Ему, жалкому рабу, никогда женщины не будут говорить таких слов, так извиваться, угождая. Кара, толстая низкозадая Кара, называющая себя статной, но оттого не становящаяся более стройной и длинноногой, и та не считается с ним, любит, жалеет, но нежности от нее не дождешься, таких милых слов не услышишь.
Агриппина так и не вернулась, хотя времени прошло немало. Префект Афраний уже давно, повинуясь приказу, отбыл в преторий. А что, если господина там нет? Что, если их обоих, его и Агриппину, убили на пути в преторий какие-нибудь бандиты? Неаполь кишит ими.
Сразу после того, как префект, забравшись в седло испанской лошади, ускакал, Стигий начал готовить тело настоящего Гортензия к тому, чтобы его обнаружили именно в том виде, в каком оставил его убийца, некий Кокцей. Но не успел. Ворвались эти девки. Слава богам, он сумел затолкать труп обратно под кровать до того, как они что-то заподозрили. А теперь…. Теперь время упущено, скоро полдень, и в этом уже нет никакого смысла. Этот Кокцей наверняка уже давно разгуливает среди людей, десятки, сотни свидетелей подтвердят, что видели его вовсе не рядом с виллой магистрата.
Робкая мысль застенчиво вползла в голову Стигия: а что, если рискнуть? Продолжить играть роль, стать всесильным магистратом и зажить чужой жизнью, в почете и довольстве?
«Ты не сможешь вечно сидеть в темной комнате, рано или поздно тебе придется выйти на свет, – прогремел у него в голове голос Кары, а перед внутренним взором возник ее облик: широкая фигура, упертые в крутые бедра руки, сердитый взгляд, – и тогда тебе придет конец! Ты погубишь себя и навлечешь неприятности на господина. Он так много сделал для нас, мы должны быть верны ему!».
- Уходите, – хрипло проговорил он, ненавидя в этот миг и себя, и Кару, и господина, и весь римский мир, полный несправедливости и неравенства.
- Господин, мы провинились?
- В чем, господин?
- Вон! – прорычал он. – Оставьте меня!
Испугавшись его крика, обе скатились с ложа и, как были обнаженными, выбежали из комнаты.
Стигий вздохнул, сел на ложе, стащил с головы парик. Надо запереться на засов. Чтобы никто не вошел, никто не потревожил, никто не стал свидетелем того, как магистрат-самозванец готовит тело магистрата настоящего к роли самоубийцы.
Он запер дверь, открыл ставни, впуская дневной свет, и выволок из-под ложа свернутую в рулон циновку, развернул, осмотрел тело Гортензия еще раз. Синяки на горле слишком бросаются в глаза, их ничем не замаскировать. Как и рану на голове. Кожа содрана с черепа. На теле множество синяков. Если его найдут повешенным, никто не поверит в самоубийство. След от веревки на горле не скроет следы от пальцев, и никто не сможет объяснить синяки и ссадины.
<<предыдущая, Глава 41
следующая, Глава 43>>
© 2017, Irina Rix. Все права защищены.