Плотно затянув на голове матерчатый подшлемник, Косс надел шлем центуриона преторианской гвардии, застегнул на подбородке ремень, прижимавший нащечники к лицу, затянул потуже ремень на поясе.
- Третьей центурии второй когорты преторианской гвардии центурион Гай Акций, двадцать девять лет, четыре года безупречной службы в претории, не женат, но есть конкубина иудейских кровей и две дочери, пяти и трех лет, друзей в претории не имеет, исключение: Авл Випсаний, сегодня выходной. Все верно?
Голый мужчина со связанными за спиной руками и кляпом во рту лихорадочно кивнул. Настоящий Гай Акций, выбранный среди преторианцев, несших в ту ночь караул в садах цезаря, ростом, статью и разрезом глаз напоминал Косса, за что и поплатился. Косс рассудил, что незачем становится рядовым, за лучшее замахнуться выше. Даже если подчиненным Акция покажется, что командир ведет себя иначе, нежели обычно, они не осмелятся ни задавать лишних вопросов, ни бежать с доносом к командованию. Косс знал армейские порядки. В них секрет римских побед, но в них же изъян. И потом – решил он – довольно с него роли раба, мелкой мошки. Пора возвращаться в привычную оболочку того, кто командует.
Для Друза они выбрали молодого – лет восемнадцати – увальня, что отошел в сторону, дабы оправится под раскидистую пинию. Он едва успел понять, что произошло. Неожиданно слева от него возник центурион, рявкнул в ухо что-то яростное и зачем-то сбросил с его головы не застегнутый на подбородке шлем. Бедный парень сжался, втянул голову в плечи – он боялся командирского гнева, всегда влекущего за собой если не порку, то скудный вечерний паек. И в это мгновение ему на затылок обрушилось что-то тяжелое. Его отнесли туда же, где уже лежал связанный центурион Акций: за вольер с гиенами. Друз быстро переоделся. Туника, сегментный доспех, широкий ремень из толстой воловьей кожи – все было новым, чистым, солдат, очевидно, совсем недавно заступил на службу в преторий.
- Оставим их здесь? – спросил Косс, указав глазами на пленников.
Друз в этот миг поймал на себе взгляд самца-вожака, с интересом в желтых глазах наблюдавшего за странными манипуляциями людей.
- Там, – ответил Друз и по-волчьи оскалился. Вожак в ответ задрал кверху морду и издал визгливый смешок.
У Косса отвисла челюсть, а связанный центурион затрепыхался в путах, замычал.
- Если их найдут, нам конец, брат, – просто сказал Друз. – А так…. Смотри на их челюсти, они перемалывают любые кости.
Косс вздохнул, посмотрел Акцию в глаза:
- Прости, брат. Но я обещаю тебе, твоя женщина и твои дети не будут знать нужды, – он присел рядом с ним на корточки, положил ему руку на плечо. Глаза центуриона полезли из орбит, челюсти задвигались, кляп намок и съехал набок. Набрав в грудь воздуха, Акций выплюнул кляп, вновь вздохнул, чтобы исторгнуть крик о помощи, но не успел: Косс сжал ладонью его лицо и одновременно ударил кинжалом в сердце. Акций дернулся, его конечности мелко затряслись, босые ноги заскребли по земле. Минута, и он обмяк. Косс повернулся к Друзу: – Со своим разберись сам.
Тот кивнул, вытащил пугио и хотел перерезать солдату горло, но передумал.
- Косс, сделай ты, я не знаю, как ударить в сердце, чтобы было мало крови, а из глотки захлещет фонтан, забрызгает меня.
- Нет, брат, сам. Вот сюда, между ребер, дави.
Друз подчинился, надавил на рукоять. Лезвие вошло в плоть. С полураскрытых губ солдата сорвался едва слышный звук.
- Вот и все, Друз. Теперь за дело.
Спустя час, когда они проходили чеканным шагом по аллее меж вольеров, до них донеслись обрывки разговора рабов-бестиариев. Они жарко спорили, пытаясь выяснить, кто же из них дал корма гиенам, вроде никто не давал, а все семейство лежит с туго набитыми брюхами и крепко спит.
За этот прошедший час, в течение которого успело стемнеть, и освещение в садах сменилось с природного на факельное, они осуществили ту задумку, что пришла в голову Косса, и должна была избавить Рим от Гая Цезаря. Избегая вольеров с черепахами, жирафами и прочей безобидной, но диковинной живностью, они набросали во все прочие пучков пропитанной смолой соломы и к каждому такому вольеру подложили с тыльной стороны пропитанную же смолой веревку, задвижки на выходящих на аллею дверцах ослабили так, что первым же ударом о них напуганных огнем животных они будут распахнуты настежь.
Все веревки по левую сторону аллеи сходились в одну точку за вольером с медведем. По правую сторону – за клетью с обезьянами. Их Косс и Друз выбрали по одной причине: они были крытыми, и на их крышах они намеревались отсидеться, пока вырвавшиеся на свободу звери будут собирать кровавую жатву, жуя и кромсая благородную римскую плоть.
- Может статься, твоя мать будет с ним, – сказал Друз перед тем, как они разделились.
- Я спасу ее, – отмахнулся Косс. – Вперед. И да помогут нам боги.
Часом позже полуночи в начале аллеи появились музыканты и танцовщицы. Первые шли, вплетая замысловатые мелодии флейт, лир и барабанов в резкие выкрики животных, их рев, лай и хохот. Вторые лениво извивались в такт постукиванию барабанов и трещоток. Следом шли пошатывающиеся хмельные люди. Будь светлее, Косс и Друз непременно узнали бы многих из них, но неверный свет факелов менял черты лиц, и только по вальяжным манерам, неторопливым движениям и гордо посаженным головам было понятно, что со смешками и гулом бессодержательной болтовни по аллее шествует цвет римского общества. Калигулу Косс скорее не увидел, а догадался, что фигура в переливающихся золотом одеждах – он, цезарь. Вокруг теснились батавы и преторианцы, а немногие невооруженные люди шли странно: подобострастно изогнув шеи, они внимали каждому слову властителя.
Когда Калигула поравнялся с вольером со львами, залегший на крыше обезьяньей клетки Друз дал условный сигнал: крикнул совой. Но Косс не ответил: рано, пусть подойдет ближе к середине аллеи. Тогда ему точно не уйти.
Цезарь не торопился, надолго останавливался у каждого вольера, свита тотчас окружала его, люди прекращали разговоры, внимали ему, кивая головами.
Батав в медвежьей шкуре отошел от толпы, оглянулся на принцепса и быстрым шагом направился к вольеру с медведем. Там встал, упер руки в бока и хрипло крикнул по-батавски:
- Выходи, жирный гусь! На таких, как ты, я ходил мальцом с одной рогатиной!
Вряд ли медведь понял смысл его обидных слов, скорее, его привлек тон и вид человека со шкурой его собрата-медведя на плечах. С ленцой он оторвал свой зад от вороха соломы, на котором сидел, и грузно двинулся к решетчатой дверце. Подойдя, ухнулся на зад, сложил лапы на животе и смежил веки.
Батав был пьян. Это Косс понял не сразу, с опозданием. Возможно, догадайся он раньше, все пошло бы иначе, по тому изящному пути, что он задумал. Но, как это нередко бывает, один хмельной болван может разрушить замысел ста мудрецов.
Рассерженный спокойствием медведя, батав резко нагнулся, загреб пятерней мелких камешков, которыми была усыпана аллея, и метнул их медведю в морду. Косс выкрикнул совой и, не дожидаясь ответа Друза, судорожно забил кремнем о кресало над пропитанной смолой веревкой. Руки от нервного напряжения соскакивали, сердце бешено колотилось. Наконец, искра, огонек…. В это мгновение снизу раздался треск, по вольеру прошла дрожь, стоявший на коленях Косс свалился набок и затушил своим телом занявшийся фитиль. Гневный рев, наполненный ужасом вопль, резко оборвавшийся, и следом за ним – испуганное многоголосие. Что происходит на аллее Косс понял еще до того, как подполз к краю крыши.
Вырвавшийся на свободу разъяренный медведь врезался в толпу людей. Размахивая лапами, он разбрасывал в разные стороны музыкантов, танцовщиц, сенаторов в белых тогах, их усыпанных драгоценностями жен. В панике люди спотыкались, валили друг друга с ног, яростно работали локтями и коленями, расчищая себе путь к спасению. Лишь батавы остались невозмутимы. Окружив принцепса плотным кольцом, они спокойно пятились от наступающего зверя.
Косс снова ухнул совой и схватился за кремень и кресало. На этот раз вышло быстрее: веревка занялась, огонь скользнул по ней вниз.
Дело сделано. Сейчас загорится вся паутина, от нее солома, и…. Косс оскалился, как сытый волк, и лег на живот, подтянувшись к краю крыши. Обзор был отличным. Мечущиеся в панике люди, их крики, вопли. Огонь еще не успел охватить солому в иных вольерах, а звери уже бились в клетках: наружу их толкал инстинкт, требовавший унестись подальше от криков, столпотворения и паники.
Кольцо быстро отступавших к началу аллеи батавов было атаковано сбоку двумя львицами. Одну из них успели зарубить, но вторая прорвала кольцо, оказалась в двух шагах от принцепса. Косс увидел, как тот всплеснул руками, как заметались две женщины, что были возле него. Какой-то мужчина, что тоже был рядом, бесстрашно прыгнул к львице, в прыжке оказался верхом на ней, стиснул ее бока бедрами, схватил ее за нос, дернул вверх и полоснул кинжалом по горлу.
Косс с облегчением выдохнул: если бы не этот храбрец, Нония была бы мертва. Больше не медля, он скользнул вниз по задней стене вольера. На цезаря хватит бестий, а мать нужно спасти.
Оглядываясь по сторонам, он быстро добежал до них. По самую рукоять всадил гладий в широкую спину обезьяны, что за минуту до этого выхватила из строя одного из батавов, одним яростным движением порвала его надвое и теперь потрясала в воздухе этими исторгающими кровь частями.
- Сдохни! – взревел Косс, выдернул меч и отскочил в сторону. Огромное тело рухнуло на землю, зашлось в конвульсиях, а он, воспользовавшись брешью в строю батавов, нырнул в нее, нашел глазами мать, схватил за руку и выдернул наружу. – Это я, Косс! – проскрежетал он ей в ухо. – Бежим!
Он втащил ее в узкий проход между вольером с жирафами и клетью с курицей-переростком. Огляделся: никого. Остановился, повернул Нонию лицом к себе, встряхнул за плечи:
- Матушка, это я! Я! Ты слышишь?
Но та не слышала, не понимала, что происходит. Ее лицо застыло в маску ужаса. Выругавшись, он грубо потянул ее дальше, к раскидистой пинии с расщепленным молнией стволом. Он еще до сумерек заприметил это дерево: удобный насест для того, кто хочет наблюдать за пиром бестий. А чтобы было проще взобраться, прислонил к стволу рогатину, на которой в клетки подавали корм.
Он подсадил мать на толстый сук, забрался сам, полез дальше, оттуда протянул Нонии руку, втащил ее наверх. Она начинала приходить в себя, ее движения становились менее деревянными, зато появилась нервная дрожь.
- Тихо, тихо, – просил он ее, когда понимал: еще немного, и она истерически захохочет или зайдется плачем.
Они разместились в разветвлении, как в клети, там было безопасно и относительно удобно. Косс прижал к себе дрожащую мать.
- Смотри, смотри, как он умрет. Он, Цезония и их дитя.
- Девчонки нет с ними, – голос Нонии был почти спокоен. – Ей уложили спать.
Косс усмехнулся.
- Пусть поспит. Наутро я отрежу ей голову и принесу тебе.
- Ты рисковал моей жизнью.
- Я спас тебя.
- Тебе повезло.
- Я спас тебя, – повторил он. – Не отвлекайся, смотри.
К аллее тем временем со всех сторон спешили преторианцы, не строем, а разрозненным огоньками – у каждого в руках был факел. То тут, то там раздавались крики – ужаса, боли, агонии. Оказавшиеся на свободе животные кто от испуга, а кто от природной ярости бросались на всех, кого встречали на пути. Слон, отбросив, как тряпичную куклу, человека, схватился с бегемотом, семейство гиен, ехидно скалясь и похохатывая, рвало на части двух мертвых львиц, меж ними флегматично полз ящер, таща в пасти оторванную человеческую ногу. Цезарь был все еще цел и невредим, но кольцо батавов вокруг него редело с каждой минутой. И на них с неотвратимостью судьбы наступал медведь. Лук и стрелы спасли бы вас, болваны, злорадно подумал Косс и улыбнулся: горшей доли божественному Гаю Цезарю не придумать. Не яд, не кинжал, а когти, клыки и утроба. И не роскошный мавзолей, как последнее пристанище, а куча дерьма.
Но прошло несколько мгновений, и улыбка сползла с его лица. Мужчина, что ловко убил львицу, все еще был рядом с цезарем. Когда отступающая от медведя группа поравнялась с пинией, на которой сидели Косс и Нония, он вдруг крикнул: – Расступись! – и метнулся к стволу, схватил рогатину и ринулся на медведя. Тот инстинктивно отпрянул от яростного напора. – Цезарь! В клетку! Запереться!
Косса как молнией пробило, он метнул взгляд направо. Медвежий вольер, слишком близко. Проклятье! Проклятье!
Батавы не растерялись, один из них схватил принцепса поперек талии и в несколько прыжков оказался возле вольера, его товарищи прикрыли его тыл, Цезония неслась на своих двоих следом, за ней увязалась гиена, но ее бег на ходу подрубил подоспевший сбоку преторианец.
Все вместе они вбежали в вольер, захлопнули за собой дверь, задвинули засов.
Тем временем медведь, отойдя от потрясения, теснил мужчину с рогатиной. Тот отступал. Это орудие явно не было для него привычным. В Германии Косс видел, как ловко управляются с рогатиной местные из племени убиев, но сам предпочитал не приближаться к этим непредсказуемым необъятным животным настолько близко и использовал против них лук и стрелы.
Мужчина сделал обманный выпад рогатиной влево – медведь дернулся за ней – и сразу перехватил ее и ударил одним из рогов в морду медведя. Рог вошел в глазницу, брызнула кровь, зверь взревел, вырвал орудие из рук человека и бросился на него. Его страшные когти оставили глубокие борозды на теле мужчины, на них повисли лохмотья его туники, но сам он сумел выскользнуть и, не мешкая, побежал к вольеру, из которого Калигула, Цезония и батавы наблюдали за бойней.
Один из батавов дернулся к дверце, но принцепс судорожно схватил его за плечо и выкрикнул:
- Не сметь! Не открывать!
Но убегавший от медведя рудиарий Турбон – теперь Косс узнал его – и не рассчитывал, что принцепс рискнет своей жизнью и отворит для него дверь. Опередив зверя на каких-то пять-шесть локтей, он, не добегая до вольера, прыгнул вверх, зацепился за прутья решетки и, как обезьяна, полез наверх. Медведь ринулся следом, решетка задрожала под его весом. Еще немного, и вслед за человеком он оказался бы на крыше.
- Колоть! – крикнул тот сверху.
Батавы покосились на принцепса, ища одобрения этому приказу. Тот вдруг очнулся, сбросил кроличье оцепенение.
- Быстрее! – выкрикнул он. – Бейте его! Убейте тварь! – растолкал батавов, выдернул у одного из рук меч, первым подскочил к решетчатой стене и ударил сквозь прутья. Лезвие наполовину вошло в медвежье брюхо. Зверь взревел, отпрянул, выдрал меч из руки принцепса, но уйти не успел: батавы засыпали его яростными колющими ударами через прутья решетки.
Косс с дергающимся от бессильной ярости сердцем наблюдал, как идеальный план покушения рассыпается в пыль.
Обливаясь кровью и путаясь в собственных вывалившихся из распоротого брюха внутренностях, медведь рухнул на землю.
Преторианцы, двигаясь плотным строем и прикрывая тылы щитами, наступали с четырех сторон, зажимая зверей в кольцо. За спинами гвардейцев первого ряда шли лучники и на ходу выпускали стрелу за стрелой в испуганных бестий.
- Уведи меня отсюда, – проговорила Нония. – Уведи….
Косс сглотнул, посмотрел на нее. Она права, здесь больше нечего делать.
Им удалось беспрепятственно выбраться из садов цезаря. Лишь однажды спешивший навстречу центурион дернул подбородком на Нонию, лежавшую на плече Косса.
- Жива. Без чувств. Несу домой. Приказ. – Рублено ответил он на безмолвный вопрос и, оглянувшись назад, добавил: – Там месиво.
- Принцепс?
- Жив. Двигай скорее, может, успеешь посветить лицом, и он отблагодарит тебя за спасение.
Центурион кивнул и ускорил шаг. А Косс быстро, но без суеты дошел до ворот. Там его нагнал запыхавшийся Друз.
- Леопард…. Тварь…, – задыхаясь, пробормотал он и поднял руку, чтобы показать сочащиеся кровью следы от когтей на предплечье. Косс пихнул его локтем в бок: гвардейцы у ворот с любопытством воззрились на них.
- Приказ доставить госпожу домой, – с недовольством процедил он и смерил их тяжелым взглядом смертельно уставшего воина. – Солдат сопровождает.
В ближайшем же переулке, убедившись, что за ними нет слежки и нет случайных свидетелей, они поснимали с себя доспехи, шлемы, все то, что указывало на принадлежность к гвардии, завернули в плащ, и Друз с этим узелком побежал к Тибру, топить. А Косс и Нония, сторонясь широких улиц, отправились кружным путем в свой дом на Палатине.
В атриуме их встретила Кара. Чуть позади, под сенью ее монументальной фигуры, маячил Квинт.
- Госпожа! – увидев Нонию, Кара устремилась к ней. – О, боги, ты вся в крови!
- Это чужая кровь, – буркнул Косс.
Лицо Кары на мгновение осветила жестокая улыбка, но сразу померкла: заглянув Коссу в глаза, она поняла, что вернулся тот совсем не с победой.
- Идем, госпожа, тебе нужна ванна. И вино. И дурман.
Квинт проводил их взглядом, повернулся к Коссу:
- Гая все рассказала мне. Она ничего не поняла, но я-то сразу смекнул, что это вы подговорили Марка броситься под повозку.
Губы Косса дернулись, то ли в улыбку, то ли в гримасу.
- Вижу, план, каков бы он ни был, не привел к победе, – продолжил Квинт. – Значит, нужен новый. – Он почти не скрывал своей радости. Узнав о том, что случилось на Загородном взвозе, о роли в происшествии своего сына, он догадался, что Друз и Косс задумали нечто, связанное со зверинцем. Стало быть, преуспей они, их победа была бы их собственной, а не Квинта, заслугой. Стали бы они тогда ему платить? Бесспорно, нет. Не требовать платы же за то, что рожденный от его семени ребенок немного помог им. Самому смешно. – Тебе нужно выпить, господин, и поесть. Моя мать, когда встает к печи, творит чудеса из муки, хлеб еще горячий….
- Да, – Косс обернулся на шум: в атриум ввалился Друз. – Нужно подкрепиться. Тащи, что есть на кухне, Квинт. Не в триклиний. В таблинум.
- Понял. Чтобы без чужих ушей.
В таблинуме Косс сразу упал в кресло и уронил голову на стол. Сознание провалилось в тягучее тошнотворное забытье, вынырнуло из него, снова погрузилось. Рядом скрипнуло отодвигаемое кресло, послышался голос Квинта, шаги, звон посуды. Нос уловил запах свежевыпеченного хлеба и вяленого мяса.
- Господин! – позвал Квинт. – Все готово.
Косс с трудом поднял голову. На столе перед ним стояло блюдо с грубо вылепленными хлебцами, миска с нарезанным ломтями сыром и тонко настроганным вяленым мясом, ваза с фруктами, три чаши и два кувшина – вино и вода.
- В задницу воду!
- Как прикажешь, – Квинт подхватил кувшин с водой, вынес его за дверь и сразу вернулся.
- Твой сын жив? – Косс вспомнил вдруг про малыша Марка.
- Жив. Что ему сделается?
- Злишься на нас, что рисковали его жизнью?
У Квинта отвалилась челюсть:
- Злюсь? Я?
- Он твой сын.
Квинт хмыкнул.
- Не единственный, – сказал он после промедления. – Лупы вечно норовят зачать от меня, знают, что мне потом не увильнуть, дело чести для мужчины кормить своих сыновей.
- А дочерей? – спросил Друз, потирая изодранное предплечье.
- Дочерей? Дочерей признавать и кормить мужчина не обязан. – Квинт нахмурился. – Никогда не думал об этом. Они что же, убивают их?
- Очевидно, продают, – Косс налил полную чашу вина, выпил залпом. – Простая жизнь. Убить слабого, обмануть сильного, поиметь их женщин, засеять семенем их лона, набить брюхо хлебом и залить его сверху вином…. Я завидую тебе.
Квинт отвел глаза в сторону. Он предпочел бы быть львом, а не крысой.
- Ты ведь хочешь узнать, что там случилось, в садах цезаря, а, Квинт? – спросил Косс, протянув руку к блюду с хлебом.
- Не смею просить рассказать, господин, – ответил Квинт и услужливо пододвинул блюдо ближе к Коссу. – Но лучше бы мне знать. Чтобы понять, какие… ошибки были совершены, и не повторить их при… следующей попытке….
- Не было никаких ошибок, – перебил его Друз. – Это был безупречный план. Я расскажу? – Косс кивнул и откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. – Садись, Квинт, – велел Друз и начал свой рассказ: как проникли в сады цезаря под видом возниц, как сменили облик, став гвардейцами, как подготовили все. – Вмешался злой рок, – закончил он. – Верно, богам не угодно, чтобы он сдох. Они хранят его.
- Перестань, – открыв глаза, фыркнул Косс.
- Перестать? Сам посуди, каждый раз он чудом остается жив, всегда что-то или кто-то спасает его.
- Иногда мы сами, – Косс поиграл в руке пустой чашей, рассеянно раздумывая, наполнить ее вновь или запустить ею в стену.
- Брат, – Друз стиснул его запястье. – Я клянусь тебе, что искуплю свою вину, я раскаиваюсь в том, что сделал, мой разум был помутнен. Я…, – он споткнулся на полуслове: открылась дверь, и в таблинум вошла Нония. Квинт вскочил с кресла.
- Матушка? – удивился Косс. – Я думал, ты спишь.
- Я не засну, пока он жив, – без выражения ответила она и упала в кресло. Подняла глаза на Квинта: – Исчезни.
- Госпожа, – Квинт поклонился и вышел. Дверь за собой притворил, но не захлопнул.
- Налей мне вина. Боги, сколько же надо выпить, чтобы забыться? – сжав пальцами виски, она начала раскачиваться из стороны в сторону. – Почему твоего отца никогда нет рядом, когда мне больно, когда мне страшно? Никогда нет, никогда….
Косс не ответил. Они с Друзом обменялись усталыми взглядами. Только чужого уныния не хватает, чтобы окончательно опустились руки. Зачем она пришла? От Квинта, неунывающего прохиндея было больше пользы, но нет, вместо него сидит она и всем своим видом напоминает, как они жалки и глупы.
- Я хочу, чтобы все закончилось, Косс, – прошептала она, отпила глоток из чаши и подвинула к себе миску с сыром и мясом. Взяла кусок сыра, быстро, явно не чувствуя вкуса, сжевала, взяла другой.
- Мы придумаем что-нибудь, матушка. Иди спать. Нам всем нужно отдохнуть. Сейчас мы ни на что не способны
- Нет, – она покачала головой. – Мы должны решить, что нам делать. Наливай!
Друз покосился на товарища, дождался кивка и наполнил ее чашу. Она выпила.
- Мы должны решить, как убить его.
- Матушка, мы это сделаем. Но нам нужен Квинт. А ты иди спать.
- Это рабское отродье? – она усмехнулась. – Он уже помог, как я вижу! Наливай! – она толкнула ему свою чашу, та ударилась о кувшин и опрокинулась. Остатки вина разлились по столу.
С опозданием Косс понял, что она пьяна.
- Я позову Кару, – с раздражением бросил он Друзу и поднялся из-за стола. В коридоре, прислонившись к стене, на корточках сидел Квинт. – Позови свою мать, – велел ему Косс. Квинт поднялся, но не успел сделать и двух шагов, как Кара появилась сама. По ее озабоченному лицу, торопливым шагам, он понял, что-то стряслось.
- Преторианцы, – вполголоса сказала она Коссу. – Пятеро. В атриуме, – и добавила, заметив, что он схватился за кинжал на поясе: – Не за тобой. Принцепс послал их за госпожой.
Косс стиснул челюсти. Вместе они вошли в таблинум. Друз и Нония молча сидели по разные стороны от стола, она тянула вино из чаши, он мял в руке хлеб.
- Госпожа…, – Кара подошла к Нонии, зашептала ей на ухо.
И тишина, вязкая, гнетущая, вдруг взорвалась криком. Нония вскочила, заметалась по комнате, натыкаясь на мебель, сворачивая на пол хрупкие статуи.
- Нет! Нет! Я не хочу! Не хочу! Боги!
- Госпожа, я прошу, тише! – взмолилась Кара и схватила ее за запястья. Нония рванулась в сторону, но рабыня была куда сильнее ее. – Нужно терпеть, терпеть, и тогда, тогда придет избавление, и ты увидишь, как падет твой враг, и сможешь плюнуть на его труп! Поверь мне!
- Терпеть?! – заверещала Нония и дернулась из рук Кары с такой силой, что смогла вырваться, налетела на стол, ударилась о его острый край бедром и в исступлении опрокинула его, пнула кресло, в котором сидел Друз. Тот вскочил, отпрыгнул к стене: огонь безумия в глазах Нонии напугал его больше, чем когти и клыки леопарда, что оставил отметины на его коже. – Вы…! Вы – ничтожества! Жалкие черви, вы оба! Оба! – она прыгнула к Друзу и вцепилась ногтями в его плечи. – Ни на что не способные…! Безмозглые…! Твари….! – и повернулась к Коссу. Ее лицо было страшно, все в пятнах, глаза расширены, рот перекошен. – Будь проклят тот день, что ты появился на свет из моего чрева! И ты сам будь проклят, щенок, не могущий растоптать эту гадину и защитить свою мать! Или он сдохнет, или…! Или…!
Сердце Кары ухнуло в пятки: лицо Косса приняло такое ожесточенное выражение, что она решила: он не сдержится и задушит свою мать.
Желваки заиграли на его осунувшемся лице, кулаки сжались. Медленно, с расстановкой, он произнес:
- Он умрет. Друз, Квинт, мы уходим.
Он повернулся и быстро вышел.
Квинт и Друз выбежали следом.
<<предыдущая, Глава 49
следующая, Глава 51>>
© 2017, Irina Rix. Все права защищены.