В общей каюте вповалку на полу и в гамаках спали люди. Никто даже головы не поднял, когда он заглянул. Пусть, им нужен краткий отдых, пока их товарищи крутят вал. Скоро им придется сменить их. Останавливаться или сбавлять скорость нельзя.
Он толкнул дверь в каюту Кокцея. С ложа на него испуганно воззрилась Агриппина. Она сидела, кутаясь в меховое одеяло. В ее поднесенной ко рту руке что-то было, и она торопливо спрятала руку под одеяло.
Не сказав ни слова, он прошел мимо нее к полкам, на которых стопками лежала одежда Кокцея. Боковым зрением он видел, что она следит за каждым его движением, кусает губы, словно намереваясь что-то сказать.
Он неторопливо перебирал туники, одинаково хорошо скроенные, но слишком узкие для него.
- Как тебе удалось выжить? – спросила она.
Он не ответил.
- Ты обижен на меня?
- Обижен?
Он произнес это сухо, безо всякого выражения.
- Дуешься, как ребенок, – Агриппина поднялась с ложа и, продолжая кутаться в одеяло, подошла, прижалась к его спине, обняла и прошептала: – Я думала, он – мой брат, мое спасение…. Прости меня….
Невозмутимо, будто ее и не было, он продолжил свое занятие.
- Прости меня, – повторила она. – Я виновата перед тобой, дважды, трижды…. Ты рисковал собой из-за меня…, – Агриппина переместилась так, чтобы видеть его лицо, прижалась к нему теснее. – Я хочу купить твое прощение, заслужить его….
- Из-за твоего предательства погибло семь парней из гвардии. Они вызвались идти со мной и Дайей на либурну, чтобы вызволить тебя.
- Ты поэтому зол? – она вздохнула с облегчением. – Но для того они и были рождены, чтобы служить нам и умирать за нас, патрициев.
- Это мы рождены для того, чтобы служить им и умирать за них, за народ римский. А их назначение – долго жить и плодиться.
Глаза Агриппины распахнулись в удивлении, губы глумливо изогнулись:
- Удары по голове, я вижу, не прошли бесследно…, – начала она, но вовремя одернула себя: слишком серьезно он это сказал, без тени обычной теплоты. – Прости. Не думай, что я бессердечна. Я все понимаю. Можешь не верить, но я думаю так же. Я другая. Не такая, как мой брат Гай или наша мать. Интересы народа – выше моих амбиций. В этом я похожа на отца и Нерона, моего брата. Моего настоящего брата.
Он улыбнулся, покачал головой, тем показывая, что не верит ей. Но лед был сломан. Она почувствовала это. Такие, как он, не умеют злиться на женщин. Да, не воспринимают всерьез, не считают равными себе. Это обидно. Но выгодно.
Он сел на ложе, поднял на нее глаза:
- Ты что-то ела, я видел.
Агриппина улыбнулась, села рядом и протянула то, что было зажато у нее в руке: кусок зачерствевшего пирога:
- Возьми.
Он взял у нее пирог, поднес к носу.
- С рыбой. Черствый. Хочешь меня отравить?
- Если не будешь есть начинку, не отравишься.
Он усмехнулся.
- Где ты нашла это? – он разломил пирог надвое, большую часть вернул Агриппине. – Моряки и гвардейцы перевернули весь корабль, но не нашли ни крошки.
- У них нет моего нюха. Пожили бы они с мое на Партенопе…
- Давно умерли бы.
- Да, – она положила голову ему на плечо. – В каюте Проба нашла. Завернутым вот в это, – она показала глазами на промасленный пергамент, лежавший на ложе. – Завалялся среди вещей. Похоже на чертеж кладезя талантов.
Луций скосил глаза на пергамент. Прищурился, силясь разглядеть слова и рисунки, потом протянул руку, взял его.
– Ты права, почерк Камилла, – проговорил он. – Чертеж арены и расчеты. А это, видимо, кусок того самого пирога, что Домицилла испекла Камиллу.
- И Проб – после убийства – завернул его в один из бесполезных, по его мнению, пергаментов Камилла.
- Вероятно.
- Вот видишь, я оказалась полезна. Нашла решение загадки. Тебе будет, что предъявить моему брату.
– Я дошел до решения сам, пока мы нагоняли вас, – Луций прикрыл глаза, будто подсчитывал что-то в уме. – А здесь ошибка, – сказал он, открыв глаза, спустя минуту. – И не одна. Камилл строил только корабли, и то ошибался. А камень – вовсе не его стихия. Эта арена – мертворожденное дитя на раннем сроке. В это только еду заворачивать, – смяв пергамент, он бросил его на пол. Попытался откусить от пирога. Тот был черств и едва поддался зубам.
- Подожди, не ешь! – Агриппина сунула руку под кровать и достала бурдюк. – Вино! Было спрятано в панцире в каюте Туллия.
- То, что нужно. Спасибо. – Он взял у нее бурдюк, вытащил пробку. Вино оказалось крепким, но подкисшим.
- Плохое?
- Плесенью отдает. Бывает и хуже.
- С кишками Рубелия? – усмехнулась она и, отпив глоток из бурдюка, добавила задумчиво: – Подумать только, пять дней назад я проснулась на Партенопе и даже подумать не могла, что столько всего произойдет.
- Как ты поняла, что Проб самозванец? Он сам рассказал тебе?
- Нет, – она поведала ему, как по чистой случайности раскрыла обман Проба. – А ты? Как ты догадался?
- Проб и твой брат Нерон – разные люди, это очевидно.
- Разные? Но он был похож на моего отца, просто поразительное сходство!
- Отдаленное.
- Но бюст отца….
- Мрамор податлив. В отличие от собственного черепа и плоти на нем. Он подправил бюст. Но мастера выбрал неумелого. Слишком заметно.
- Ты успел это увидеть, когда разбивал бюстом Пробу голову?
- Я наблюдателен.
- Я запомнила Нерона другим, но подумала: столько времени прошло, память может изменить. И голод, он меняет до неузнаваемости….
- Голод уменьшает щеки, но не уши и нос, не сужает лоб, не меняет линию роста волос…, – он заметил, что глаза Агриппины при этих словах удивленно распахнулись. – Если хочешь, я покажу тебе.
- Как?
Он поднялся:
- Сейчас вернусь.
Едва дождавшись, когда за ним закроется дверь, Агриппина схватила оставленную им часть пирога, отгрызла от нее половину и, не ощущая вкуса, принялась жевать, запивая вином. Оно было мерзким, отвратительным на вкус, но еще гаже было у нее на сердце. Как же глупа она была, что поверила Пробу, как необдуманно себя вела. Сохранить положение женщины из рода Юлиев теперь вряд ли удастся, сберечь бы жизнь. И здесь без Луция не обойтись.
Он вернулся, с большим куском пергамента и углем.
- Взял из каюты Камилла, – сказал он и, подвинув к ложу столик, положил на него пергамент. – Сейчас ты увидишь, – его рука с зажатым в ней углем заметалась над пергаментом. Несколько минут, и на Агриппину с желтоватого листа смотрел ее отец, то же лицо, что у тысяч возведенных в его честь статуй.
- Это мой отец, – проговорила Агриппина, стараясь казаться невозмутимой. Север ее удивил. Пергамент? Уголь? Рисунки?
- Нет. Это бюст, которым я убил Проба. А твой отец…, – он подтер что-то в нескольких местах в портрете, дорисовал, – вот теперь это он, – не останавливаясь, он быстро набросал еще один портрет рядом с первым: молодого мужчину с продолговатым лицом, крупным носом, большими глазами, тяжелым подбородком и маленьким ртом. – Узнаешь?
- Это Нерон, – прошептала она. – Теперь я вижу. Ничего общего с Пробом.
- Кое-что есть. Но немного. Сейчас добавлю Проба, увидишь.
Проб в отличие от Германика и Нерона вышел не бесстрастным, каждая черта его лица была исполнена яростью и исступлением. Агриппина вздрогнула: слишком свежо было воспоминание о его безжалостных словах и грубых руках.
- Кто научил тебя этому?
- Никто. Сам.
- Зачем?
- Зачем? Это…, – он помедлил. – Это как голод. Как твое желание править. Только сильнее.
Он бросил на Агриппину быстрый взгляд и успел поймать выражение крайнего изумления, щедро смешанного с брезгливостью. Но она быстро взяла себя в руки, улыбнулась тепло:
- У каждого свой голод. Это ты обтесал Партенопею, да? Не смог смотреть на ее уродство?
- Отчасти да. Но скорее…, – его лицо нервно дернулось. – Мне лучше думается, когда руки заняты… ваянием.
- Кто она? Чье у нее лицо? Не Домициллы, нет, я долго думала и поняла, что….
- У нее твое лицо, – прервал ее Луций, – и твоей сестры, и Домициллы, и еще многих…. Черты, эмоции…, – он неопределенно махнул рукой.
- О, – выдохнула Агриппина. Задумалась, а потом попросила: – Нарисуй мне Нерона, моего брата. В последний его день. Сможешь?
Он кивнул. Гадливость на ее лице, верно, привиделась, подумал он. Агриппина смогла понять. В конце концов, ее брат-император проводит время за игрой на лире, а прадед – Август – квохтал над саженцами капусты. Род Юлиев, возможно, терпимее прочих.
Над этим рисунком он работал дольше, часто задумывался. Агриппина не следила за процессом. Облокотившись о подушку, она ждала конечного результата, попивая вино и отгрызая понемногу от засохшего пирога.
Она почти задремала, когда он позвал:
- Смотри.
Встряхнув головой, чтобы избавиться от хмельной сонливости, Агриппина доползла до него, посмотрела на пергамент и вскрикнула: с него на нее смотрел человек, который поднялся на борт либурны Проба у берегов Капри, а после был сброшен им в море. Худое лицо, не лицо даже – обтянутый кожей череп, горящие, как у всякого изголодавшегося существа, глаза, отсутствие в них иной мысли, кроме желания насытиться, заострившиеся черты. У того, с Капри, эмоции были другими. Очевидно, что он уже не голодал. Но это был он, точно он.
- Боги…, – прошептала она и закрыла глаза, чтобы не выдать ничем своих чувств. Нерон жив. Он сумел доплыть до берега, она видела. Это можно использовать. Это нужно использовать! – Это колдовство, Луций. То, что ты умеешь.
Он скривился, будто съел кислое:
- Это ремесло.
- Нет. Твоя Партенопея прекрасна. Она – то, что не под силу сделать никому другому.
Луций покачал головой.
- Она заурядна.
Агриппина опустила глаза: зануда, чтящий устав, лишенный честолюбия и не пропускающий ни одной женщины, и это? Боги, куда вы катите Рим? Она встала, отодвинула ногой столик и села Луцию на колени так, чтобы быть лицом к лицу:
- Это и есть твоя цель, я права? Изваять нечто особенное, то, что не под силу ни людям, ни богам?
- Возможно, – ответил он.
- Возможно…, – повторила она медленно, будто силясь ощутить вкус этого пресного слова. В его силах узурпировать власть, а он разменивается на нелепое рабское ремесло. – А ты не думаешь, что это всего лишь манок? Мираж, как в пустыне. Вспомни, что сказала старуха.
- Я не запомнил ее бредней.
- Лжешь. Помнишь. Она сказала, ты добьешься своего, но это не принесет тебе радости. Время поменять цель, Луций.
- Думаешь, власть приносит радость?
- Убеждена, – она коснулась губами его щеки и зашептала: – От тебя пахнет его кровью….
- Я смою ее и переоденусь.
Он дернулся, чтобы встать, но она не пустила его:
- Нет, не надо. Там, где я родилась, для женщины нет большего счастья, чем отдавать себя мужчине, чьи руки по локоть в крови врагов, чье тело испещрено шрамами, а душа черна от проклятий взятых силой жен и дочерей тех, кто оказался слабее. Я хочу чувствовать запах его крови и вспоминать снова и снова, как раскололась его мерзкая голова! Я хочу вернуть долг за мое спасение тем единственным, что имею…, – она спустила изорванное платье с плеч, показались острые ключицы, обтянутые кожей ребра на груди. – Ты ведь хочешь, чтобы я оплатила по своим долгам?
- Я предпочел бы сон.
- Что?!
- Шучу.
Он повалил Агриппину на ложе. Она изогнулась, чтобы помочь ему стащить с себя платье.
- Я больше никогда, слышишь, никогда не предам тебя, – ее шепот был жарким и торопливым. – В знак моей преданности, я открою тебе свою тайну….
- Не надо, – он стянул с себя тунику.
- Нерон жив!
- Нерон? Это возможно. Приемный сын Камилла. Он в Риме. Служит в претории. Его возвращение к матери, Домицилле, совпадает по времени с гибелью твоего брата на Пандатерии….
- Не знаю, приемный ли он сын Камилла, но он на Капри! – Агриппина выскользнула из-под него, схватила со столика пергамент. – Человек с этим лицом! – она ткнула пальцем в рисунок, изображавший истощенного Нерона. – И Децим Приск с ним! Я видела! Мы подплыли к Капри, Проб отправил на берег лодку, она вернулась с Нероном, Приском и какими-то ящиками. Как я поняла, Проб думал в них золото, но там оказались камни! Он сбросил Нерона в море! Приск сам спрыгнул. Но они доплыли до берега, я видела, точно видела! Мы можем забрать Нерона, Гай оценит….
- Вот как? Теперь понятно, за что Проб убил Камилла. Тот подслушал, что он собирается занять место Нерона, присвоить его имя, отправил с этим известием голубя к Домицилле, но она не донесла на Проба, а….
- Да-да, так и было, этот кусок дерьма говорил, что Камилл подслушал его разговор! Но про Нерона, живого Нерона, он мне не рассказал! Боги! Прекрати смотреть на меня и послушай! Ты слушаешь меня?!
В это мгновение резкий удар свалил ее на пол. Она ударилась головой о ножку стола, рассекла кожу на щеке.
- Боги! Что это?
- Не знаю, – Луций подскочил к ней, помог подняться. – Поднимусь, проверю, – он подобрал с пола тунику, торопливо оделся. – Жди здесь.
- Хорошо, – Агриппина села на кровать и потянулась к платью.
Корабль качнуло, он накренился на левый борт, да так и остался, не вернулся в прежнее положение.
- Нет, идем вместе. Одевайся.
На палубе их встретил людской хаос, моряки и гвардейцы метались по ней, над всем этим гремел рев Афрания:
- Лодку! Спускайте лодку!
Луций заметил Дайю:
- Что случилось?
- Мы налетели на риф!
- На риф?
- И, кажется, тонем….
- Из-за него! – взвизгнули из-под руки. Луций посмотрел вниз: раб Феокл с вытаращенными глазами и перекошенным ртом указывал на Дайю. – Он отвлек Дидия! И сам отвлекся! Травил свои байки!
Дайа попятился:
- Он лжет, командир! Ничего я не отвлекся! Я….
Корабль дернулся от сильного удара. Крен уменьшился, задрался нос, затрещала мачта.
- Сейчас упадет! – закричал кто-то немужским тонким голосом.
Луций оглянулся на Агриппину. Но кричала не она. Ее рот был закрыт, глаза широко распахнуты. В оцепенении она смотрела наверх, на трещину, идущую вдоль мачты.
- Нас отнесло от рифа! Поднимает!
Теперь Луций увидел, кому принадлежит этот странный сдавленный визг. Белый, как погребальное полотно, Дидий сидел, держась за борта, в лодке, подвешенной к блочному механизму по правому борту. Вместе с ним был Афраний. А несколько моряков и гвардейцев тщетно пытались с механизмом совладать и опустить лодку на воду.
- Эй ты, коротышка! – закричал Афраний, заметив Феокла. – Помоги нам! Как ее опустить?! Ты должен знать! Заклинило!
Феокл дернулся на зов, но не успел сделать и двух шагов: мощный удар в правый борт свалил всех с ног. Через левый борт хлынула вода. Сверху угрожающе затрещало. Луций дернул Агриппину за руку, стремительно оттащил ее ближе к корме, скользя ногами по накренившейся палубе. Сзади раздался треск, грохот, раздирающий слух вопль, за ним еще один: упавшей мачтой придавило троих. Двум раздробило ноги, и они кричали теперь, силясь освободиться. Третий дергался в агонии, мачта упала поперек его торса и выдавила на палубу внутренности.
- К лодке! – скомандовал Луций и потащил Агриппину к механизму, который, казалось, начал поддаваться. Заметил Дайю, сбитого с ног, но с виду невредимого: – Вставай, болван!
- Бегу! Бегу!
«Партенопею» снова кинуло вбок, она загребла воды уже правым бортом. Рухнувшая мачта, увлекая за собой своих жертв, поехала, оставляя ими на палубе кровавый след.
- Все на левый борт! – заверещал Дидий. – Иначе перевернемся.
Крен был так велик, что дно лодки, в которой они с Афранием сидели, почти коснулось воды.
- Член Нептуна! – взревел префект, вскочил с узкой скамьи и с размаха ударил мечом по одной из четырех строп, державших лодку.
- Нет! – с нечеловеческим воплем Дидий бросился к нему. – Перевернемся!
- Прочь! – Афраний отбросил его на место пинком в живот и взялся за следующую стропу.
В механизме что-то скрипнуло, лодка глухо плюхнулась на воду, освободившись от строп.
- Гребем отсюда! Быстрее! – Дидий пришел в себя быстрее префекта, который от неожиданности не удержался на ногах, упал и приложился головой о край скамьи. Своим веслом трибун оттолкнул лодку от борта «Партенопеи».
Не обращая внимания на текущую из рассеченного затылка кровь, Афраний схватился за весла.
- Быстрее, быстрее, – кричал Дидий. – Уходим, уходим, иначе она раздавит нас!
Лодка резво поплыла прочь. Дидий и Афраний, занятые своим спасением, не смотрели на попавшую в лапы стихии смертельно раненную «Партенопею». Оставшиеся на ней моряки и гвардейцы вскакивали на борт и бросались в воду в отчаянной попытке спастись, доплыть до стремительно удаляющейся лодки. Но почти сразу гибли, подмятые под борт корабля.
- Что делать?! Что делать?! – Агриппина судорожно вцепилась Луцию в плечо. – Они уплыли, уплыли!
- Ты умеешь плавать? – спокойно спросил он.
- Что? Плавать? Конечно, умею! Но какая разница, от корабля не отплыть, он раздавит….
- Там впереди, кажется, остров. Я брошу тебя в воду, так далеко, как смогу. Ты плыви, отплывай скорее. Успеешь.
Агриппина сглотнула, всмотрелась в туман. Ей тоже причудился далекий силуэт. Расстояние посильное, море неспокойно, но доплыть можно.
- Хорошо, я рискну, – прошептала она. – Я готова!
Луций забрался на скамью у борта, протянул Агриппине руку, помог подняться.
- Я не забуду, – сказала она. – И прости меня.
- Простил.
Еще в воздухе Агриппина перегруппировалась, и в воду упала не плашмя, а вошла рыбкой. Ее голова показалась над поверхностью не раньше, чем через треть стадия. Широкими гребками она, не оглядываясь, поплыла к острову, чьи очертания теперь уже отчетливо проступили на горизонте.
Дайа нервно улыбнулся, коротко кивнул Луцию, поднялся со скамьи на борт, не мешкая, оттолкнулся от него и, пролетев совсем немного, камнем вошел в воду. Почти сразу всплыл, обернулся посмотреть, далеко ли корабль. Увидел быстро надвигающуюся, нависшую из-за крена громаду корабля. Его рот разверзся в крике.
- Плыви, болван!
В глаза Дайи вернулся разум, он бешено заработал руками и ногами и сумел отплыть.
- Молодец, – пробормотал Луций и хотел уже прыгнуть следом, но кто-то мертвой хваткой вцепился в его ремень и потянул назад. – Что за…?!
Это был Феокл. Бледный, мокрый.
- Господин, прошу тебя! Прошу! Кинь меня! У самого у меня не хватит сил, ради богов…!
- В задницу богов! Иди сюда, и брось вещи, с ними не выплывешь!
- Это не вещи, – Феокл взмахнул дрожащей рукой. Мешок, что он держал в ней, судя по легкости этого движения, ничего не весил, хотя выглядел туго набитым. – Мешок с воздухом, изобретение моего хозя….
Луций не дослушал. Сгреб коротышку-раба за одежду, метнул, как праща камень. Феокл пролетел еще дальше, чем Агриппина. Ударился плашмя о воду, выпустил из рук свой мешок, но сумел доплыть до него, обхватил руками и поплыл, поднимая брызги своими короткими толстыми ножками.
Луций встал на борт. Годы тренировок, бои на мечах и рукопашные драки, в которых он принимал участие наравне со своими солдатами, бег, прыжки в длину и высоту – он не сомневался, что окажется достаточно далеко от сулящих гибель бортов «Партенопеи».
Оттолкнувшись, он прыгнул.
«Партенопея» в миг его прыжка сильно накренилась в обратную сторону, и вся мощь его усилия пропала втуне. Едва он оказался в воде, на него наехал борт корабля, подмял под себя. Он оказался под водой. Соль ела глаза, но он увидел недалекое, белесое от песка дно, облепленные кораллами подводные скалы, блестящие тела рыбок.
Сильный удар в спину выбил остатки воздуха из его легких, бросил на скальный выступ. Последним, что он увидел перед тем, как приложиться виском о ярко-рыжую многопалую длань коралла, был испуганно метнувшийся в сторону полупрозрачный морской конек.
<<предыдущая, Глава 55
следующая, Глава 57>>
© 2017, Irina Rix. Все права защищены.