Перед тем, как войти, Рубеллий застыл на миг перед порогом, провел костяшками пальцев по щеке. Щетина начала пробиваться, чуть, едва заметно. Непривычное ощущение, это покалывание при касании. Короткий путь от ощущения к воспоминаниям, и его сознание ухнуло в прошедший день, полный событий, день ужасный и прекрасный одновременно. Он вновь, будто наяву, почувствовал уколы щетины на своих губах, мерный стук сердца под своими ладонями. Слишком мерный, слишком спокойный, пронеслась в голове горькая мысль. Испытывай Север к нему тягу, влечение, его сердце билось бы быстрее. И он не отбросил бы его от себя. Но перед тем он извинился. Не ехидно, нет. Марк явственно слышал нотки сожаления в его голосе.
Он и сам не заметил, как вошел, все еще погруженный в думы.
– Трибун, – голос легата вывел его из задумчивости.
– Легат Север.
– Где Коссутий?
– Коссутий? – рассеянно отозвался Рубеллий, не до конца понимая смысл слов: его внимание приковал к себе раб-цирюльник, суетившийся вокруг легата.
– Тебе не передали моего приказа явиться вместе с ним?
Рубеллий кашлянул. С гладко выбритым лицом и коротким ежиком волос Север стал выглядеть иначе. Таким он был все годы, что Рубеллий служил в легионе. Закоснелый римлянин пунических времен, презирающий эллинское стремление духа, но восхваляющий крестьянский труд. Подходящая маска для легата.
– Марк, ты пил всю ночь?
– Что? Нет, легат Север, нет! Я не пью! Совсем не пью!
– Небрит, растрепан…, – при этих его словах Рубеллий непроизвольно коснулся пальцами своей шероховатой щеки, потом пригладил непослушные вихры кудрей.
– Виноват. Позволь мне…
– Не успел, терпи. Тебе передали приказ?
– Да. Да. Я заходил в лазарет. Коссутия там нет.
Легат напрягся.
– Где он?
– Я не знаю. Спросил у других лекарей, они не видели его с вечера. Один заходил к нему до полуночи. Говорит, тот занимался… Миципсой. Сколько снять людей с утренней тренировки для поисков?
– Нисколько. Важность невеликая, – Луций провел ладонью по волосам. – Все, что я хотел, это напомнить ему, что сдержанность – важное качество для солдата.
– Сдержанность?
– Немногословность, – Луций встал с кресла, дошел до возвращенной на место вешалки для доспехов, снял ремень с мечом, надел через плечо. – Идем к инженерам. Хочу посмотреть на них.
– Да, легат.
Едва они вышли из шатра, Рубеллий принялся рассказывать об инженерах, о каждом, кого нанял: что за человек, чем славен, в чем мастер, а в чем пустое место. Он говорил и говорил, ежесекундно косясь на легата. Тот этих взглядов не замечал. Или делал вид, что не замечает. Смотрел прямо. Встречные приветствовали их, кому-то он лишь сдержанно кивал, с кем-то перекидывался словом.
– Легат Север! Трибун латиклавий! – Рубеллий краем глаза уловил, как два пожилых солдата поприветствовали их. Отбил кулаком от груди ответное приветствие. Взгляд его при этом – косой и келейный – был прикован к морщине в углу рта Севера. Такая мелочь, а сердце ноет, и внизу живота разливается лава. Лица протопавших мимо ветеранов изрезаны морщинами вдоль и поперек, но в них нет ничего, что выбило бы разум из тела, сделало бы ватными кости.
– …я обошел лазарет, легат Север, – несмотря на то, что тонул в водовороте страсти, он не переставал говорить – доклад следовал за докладом. – Тело Миципсы в ванне, накрыто материей. Тело Папия на столе, тоже…, – его передернуло, – накрыто, я посмотрел. Невий лежит. – Он покачал головой: – Думаю, он не очнется. Стоит проявить к нему милость и…
– Невий? – Луций остановился. – Ты сказал: Невий?
– Да, легат, – Рубеллий тоже остановился, захлопал ресницами. Морщины в углах рта легата стали еще жестче. – Лежит. Как обычно.
– Невий только что прошел мимо нас. Вместе с Леторием.
– Что? – опешив, Рубеллий завертелся на месте. Наконец, его взгляд поймал удаляющиеся спины двух ветеранов.
– Но…, – успело вырваться у него перед тем, как легат крикнул:
– Невий! Леторий! – ветераны тотчас обернулись. – Вернитесь!
Ветераны бегом припустили обратно.
– Легат Север, – они одновременно заново поприветствовали его и осторожно, исподлобья, заглянули в глаза.
– Рад, что ты вернулся в строй, Невий.
Рот ветерана растянулся в улыбку: тон у легата радушный, участливый.
– А я как рад, легат Север! Хожу и удивляюсь, столько всего произошло, пока я спал! В поход идем, Кассий Дайа теперь префект конницы, а главное – скотина, что меня в беспамятство отправила, больше подобного не сотворит – трибун Приск теперь легат, и конь его при нем!
– Давно ты очнулся?
– Ночью! Как проснулся, так…
– Кого же ты видел лежащим на месте Невия, Марк?
Губы трибуна задрожали.
– Я пойду…, – он дернулся с места в бег: до лазарета было не больше стадия.
– Стой. – Луций вернулся к Невию: – Ты очнулся ночью. Коссутия видел?
– Видел, – кивнул ветеран. – Тревожить не стал. Он занят был. С трупом.
– Невий, Леторий, – Луций кивнул им, давая понять, что разговор окончен.
– Легат Север.
– Побереги себя, Невий! – крикнул он им вслед. Обернувшись на его голос, Невий с улыбкой отдал честь. – Инженеры подождут, – сказал Луций Рубеллию. – Идем в лазарет.
В лазарете он быстро прошел мимо стола с покрытым материей телом, от которого шел запах поплывшего печеного мяса. У единственной не пустующей койки остановился. Тронул лоб лежащего человека. Не удивительно, что Рубеллий обознался: в смерти Коссутий стал похож на Невия, каким тот был в беспамятстве. Лицо лекаря было пепельным, черты – заострившимися.
Луций приподнял одеяло. На лекаре была длинная шерстяная туника и штаны – обычное его одеяние: он мерз даже в жару. Верх туники – до уровня груди – был влажноватым.
– Как…, – выдавил Рубеллий. – Он лег и умер? Удар?
– Нет, – Луций оглянулся назад, его взгляд остановился на ванне, накрытой полотном. Поколебавшись, он наклонился к лицу Коссутия и лизнул его пергаментную ввалившуюся щеку. С брезгливо сложившихся в птичью гузку губ Рубеллия сорвался клекот. – Соль. Его утопили в растворе для бальзамирования. – Он разогнулся. – Надеюсь, я не отравлюсь этим.
Рубеллий сглотнул:
– Но за что? Почему?
Луций оставил эти вопросы без ответов. Дойдя до ванны, приподнял край полотна. На животе мертвого Миципсы и его бедрах – кроме следов прижизненных ранений – были приметные следы – от скребущихся ногтей.
– Нумидийцы? – шепотом предположил заглянувший через плечо Луция Рубеллий.
– Нумидийцы?
– Месть, – Рубеллий вышел из-за его спины, медленно опустился на колени, навис над ванной, разведя руки в стороны так, что его ладони оказались на уровне следов от ногтей на теле Миципсы, – Коссутий боролся, царапался, – трибун наклонился ниже, обернулся: – Его ткнули лицом прямо в…, – он осекся: выражение лица легата ему не понравилось.
– Я бы не стал заострять на этом внимание, трибун.
– Да, легат, – кадык Рубеллия дернулся. Он быстро поднялся на ноги. – Виноват, легат.
– Решись кто-то из нумидийцев на месть, не Коссутий был бы целью, а…
– Кассий Дайа?
Кассий Дайа. Луций был далек от мысли, что хоть у одного из африканцев достанет окаянства покуситься на жизнь нового префекта конницы. Дайа победил Миципсу в честном бою, а после нагнал на нумидийцев страха рыком и оскорблениями. Им невдомек, что это всего лишь гладиаторское кривляние, а на деле Дайа страшится их неповиновения. Они не посмеют. А вот убийца может покуситься на жизнь Дайи по тем же причинам, по каким убил Коссутия. Причинам, пока не ясным.
– Найди его. Быстро.
– Да, – выдохнул с облегчением Рубеллий и выбежал из лазарета.
В ожидании возвращения трибуна Луций несколько раз обошел лазарет, искал следы, улики. Ничего. Убийца безупречен. Однако опасается разоблачения. Иначе не отправил бы ему запеченного Папия как намек-угрозу.
За что он убил Коссутия? Тот узнал что-то? Или знал давно? Почему молчал? Быть может, он успел рассказать Дайе?
От скуки он принялся мять в руках шар воска, приготовленного, очевидно, для нанесения на тело Миципсы. Будучи покрытым им, тело сохранится нетленным некоторое время.
Мерил шагами пространство между ванной и столом, на котором лежали останки Папия. Вниз не смотрел, пальцы сами собой придавали форму воску, лепили из него человеческое лицо.
Голоса. Рубеллий и Дайа. Луций кинул воск на стол. Тот шмякнулся рядом с торчащей из-под ткани ступней Папия.
– Командир!
– Дайа.
– Префект Кассий Дайа проводил… беседу со своим подразделением, – доложил Рубеллий.
– О, – Дайа покосился на ступню Папия. – Как живой.
Луций вздрогнул. Слова Дайи относились не к ступне. Бесформенный кусок воска стал лицом Миципсы. Не пустым, каким оно стало в смерти, а тем, каким было при жизни: высокомерным, дерзким, приторно красивым.
– Очевидно, Коссутий успел сделать маску, – Луций тронул воск пальцем. – Уже затвердел. Несколько часов.
Плечи Дайи чуть заметно приподнялись и опустились: он утратил к маске интерес. Но что-то было в его поведении: возбуждение, нервозность. Его глаза пронеслись по лазарету, не нашли, за что зацепиться.
– Коссутий убит, – сказал ему Луций. – Трибун Рубеллий считает, это может быть кто-то из нумидийцев. Поэтому прошу: будь осмотрителен. Выбери себе двух гельветов для охраны.
– Охраны? Для меня? – вытаращился Дайа. Удивление его было так велико, что слова о смерти лекаря не сразу дошли до него. – Как убит?
– Утоплен.
– Утоплен?!
– Идем, – Луций качнул головой в сторону, призывая его присоединиться, и направился к койке с Коссутием. Рубеллий же, удостоверившись, что оба повернулись к нему спиной, дотронулся до восковой маски. Не поверил ощущениям, положил на нее ладонь. Застыл? Несколько часов? Воск был теплым. Его горло сдавило спазмом. Осторожно он двинулся следом за легатом и Дайей.
– Что тебе рассказал Коссутий? – услышал он вопрос легата.
– О тебе и Офилии?
– Не только.
– О дочери Фелана рассказал. Что она пропала после того, как Фелан выпорол ее за… россказни, будто она с тобой…
– Это неправда. Фелан знал, что неправда.
– И Коссутий так сказал. Что ложь. Еще сказал, что она была…, – Дайа кашлянул, – горячей девицей.
– У нее было много мужчин. Среди простых солдат и… командования. Что-то еще?
– Он… почему вспомнил про Офилию…, – Дайа замялся. – Я рассказал ему о покушении на жизнь госпожи Нонии. И она… она ведь была в…, – он запнулся. Признаться, что пообещал матроне передать мужу просьбу и забыл? Нет, нет и нет! – Коссутий… предположил, что госпожа Нония наверняка была в смятении, в расстроенных чувствах… там, у заведения. И заключил, что этот демон выбирает жертв… не просто так, а…
– Твоя Статилия вряд ли была в смятении. И лупа Береника. И жена трибуна Элия и…, – он нахмурился, вспоминая имя брюнетки с белоснежной кожей, – Акта, вдова инженера Карвилия, это две жертвы без лиц в Виндониссе.
– Да-да, Коссутий упоминал о них. А я возразил ему почти твоими словами, командир, про смятение. Не были они в нем, Статилия и Береника.
– Что еще, Дайа?
– Больше ничего, командир.
– Хорошо. Ты свободен. Два гельвета для охраны.
– Я могу постоять за себя.
– Как знаешь, – легат пожал плечами. Дайа не сдвинулся с места, мялся, кусал губы. – Дайа?
– Коссутий рассказал мне о тебе и Офилии, и вот, он мертв…, – проговорил тот.
– Думаешь, я его убил?
– Нет, но…, – Дайа выдохнул, но не решился продолжить. И взгляд отвел.
– Хочешь знать, что увидела Офилия?
– Да, командир, хочу. Если тебе важна моя безграничная преданность, если…
– Ничего особенного она не увидела. Поверь.
– И все же…. Клянусь, я буду молчать, сколь бы… постыдно это ни было.
– Постыдно? – Луций улыбнулся, смущенно и жестко одновременно. – Это подходящее слово, Кассий Дайа.
Дайа прочистил горло, оглянулся назад, на Рубеллия, кашлянул.
– Она… она… застала тебя с мужчиной? – спросил он тихо и отчего-то сипло. Луций кивнул. – Признаться…, я подозревал. Не то, чтобы это настолько заметно, но… Авл, который младший Приск, и… трибун, эти юнцы, они…. Но, хочу сказать, что я….
– Никогда не воспринимал тебя в подобном качестве.
Уши Дайи стали красными.
– А… кто это был?
– Раб.
– Стигий?
Легат засмеялся. Следом за ним засмеялся и Дайа, сначала нервно, птичьим клекотом, потом заливисто, раскатисто. Не обращая внимания на застывшего возле ванны с Миципсой Рубеллия, они еще долго говорили. О грядущем походе, о тактике скифов, о возможных сложностях войска, преимущественно пешего, в столкновении с кочевниками.
Наконец, отдав честь, Дайа отбыл. Но перед тем, бросив на Рубеллий мимолетный взгляд, подался к легату и прошептал ему что-то на ухо. Тот задумался на миг, потом медленно кивнул.
Рубеллий дождался, пока шаги Дайи стихнут, и тихо произнес:
– Это ложь. – Луций повернулся к нему. – Про ту женщину. Она увидела что-то другое. Мне страшно подумать, что, раз человеку, у которого решето вместо рта, ты признаешься в том, за что солдаты станут презирать тебя.
– Презирать за раба?
– Это ложь, что она застала тебя с мужчиной. Тебе непривычны мужские объятия, я это чувствую.
– Уже привычны, Марк. Твоими стараниями.
– …но непривычны – не значит, что отвратительны. Ты солдат, и для тебя это… как преступление. Но если душить естество, оно бунтует, сводит с ума…
– Нечто похожее я слышал в Неаполе. От центуриона городской стражи Волумния. Ты знаешь его?
– … и потому ты убиваешь женщин, уничтожаешь женское, как отражение того, что ты душишь в себе. То общее, что есть у нас…, – Рубеллий захрипел, когда пальцы легата сдавили его горло.
– Общее, Марк, у нас только одно, – сказал он спокойно. В его голосе не было и намека на злость или гнев. – Мы оба навязаны своим командирам волей цезаря. Я не могу оспорить его приказ. Но утопить тебя, – он покосился на серо-синий труп Миципсы в ванне, – могу. Я не убиваю женщин. И, ты прав, я не люблю мужчин. Прошу, запомни это. Не наоборот.
Рубеллий не сопротивлялся. Его лицо стремительно синело, глаза начали закатываться, но он не сделал попытки освободиться. Луций разжал пальцы. Трибун рухнул на колени. Прижимая ладони к горлу, с хрипом, судорожно вдохнул, один раз, второй, третий.
– Определись, Марк, кем ты хочешь быть. Трибуном или…, – Луций вздохнул. Рубеллию в этом вздохе послышался знакомый оттенок: так вздыхала его мать, когда ребенком он, должный быть гордостью семьи, воином, в очередной раз простужался или приходил зареванный, обиженный мальчишками-задирами.
Он что-то прохрипел в ответ, начал медленно подниматься. Луций протянул ему руку, чтобы помочь. Но трибун мотнул головой. Придерживаясь за стол, справился сам. Луций перехватил его полубезумный взгляд. Испуган. Похожий взгляд был у Косса перед казнью. Его страх испарился со спасительной ложью о ссылке. Сердце Косса билось учащенно, радостно, пока тонкое лезвие кинжала не остановило его. В последний раз оно толкнулось удивленно. Поднимаясь в таблинум цезаря с головой сына в руках, Луций ощущал это удивление в его застывших навеки чертах под своими пальцами.
– В чем прелесть, Марк, делать из живого мертвое? – спросил он. Не у Рубеллия будто, а у самого себя. – Я не понимаю.
Рубеллий, пошатнувшись, шагнул к нему. Его взгляд метнулся к восковой маске. В этом восковом лице было больше жизни, больше чувства, чем было в живом Миципсе.
– А из мертвого живое? – спросил он. Понял, что попал в цель: челюсти легата непроизвольно сжались, а взгляд стал ледяным и колючим. И торопливо добавил: – Я никому не скажу! Никто не узнает, клянусь!
В его голосе сплелись мольба, страх и отчаянная решимость.
– Трибун латиклавий, – голос легата был холоден и бесстрастен, – для легиона главный лекарь Коссутий умер во сне, накануне жаловался на боль в груди. Подготовь список всех, кто может занять его место. Я выберу.
– А инженеры?
– Я найду их сам. – Он двинулся к выходу из лазарета. На пороге остановился, обернулся: – Убийца настоятельно советует мне прекратить расследование. Я подчиняюсь. Можешь передать ему это.
<<предыдущая, Глава 15
следующая, Глава 17>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.