- Что ты несешь?! – не поворачивая головы, еле слышно, углом рта, возмутился Друз.
– Он просил передать это тебе, – тихо ответил Рубеллий.
Воспользовавшись тем, что Клавдий прервал свою речь перед легионами, чтобы промочить горло, трибун передвинулся со своего места рядом с Севером и встал позади Друза. Марсово поле. Последнее напутствие, и легионы отправятся навстречу своей судьбе.
– И что это значит?
– Он считает, что это ты убиваешь женщин.
– Сухарь спятил?
Рубеллий вздохнул. Сглотнув, прошептал:
– Ищи, кому выгодно, так обычно говорят. Измываться над ним выгодно только тебе.
– Измываться? – лицо Друза приняло удивленно-ехидное выражение.
– Так это не ты?
– Убиваю баб? Конечно, не я, болван. А ты еще не объяснился, что это было там, с Миципсой, – он резко толкнул Рубеллия локтем под ребра.
Трибун крякнул, задохнувшись, и просипел:
– Как иначе мне было усыпить его бдительность? Как заставить поверить в мою преданность?
Друз двинул подкрашенными бровями, ухмыльнулся.
– Ты был убедителен, – прошептал он. – Так убедителен, что я еле сдержался, чтобы не сломать тебе нос, – его рука незаметно переместилась за спину. Рубеллий прерывисто вдохнул, когда пальцы Друза сжали его естество.
– Он догадался, что ты узнал от меня о его намерении убрать Миципсу.
– Но ты ведь все отрицал?
– Отрицал. Но ты же знаешь его.
– Знаю, – Друз прицыкнул языком. – Начет баб, у него подозрения или… есть доказательства?
– Так это ты?
– Нет. Но что, если кому-то выгодно очернить меня? Хоть даже ему самому. А убивает их он.
– Он не убийца.
– Ты уверен?
– Да. Мне кажется, Кассий Дайа что-то сказал ему, что… указало на тебя.
– Что?
– Я не знаю. Не расслышал.
– Узнай.
– Как?
– Как угодно! – Друз обезоруживающе улыбнулся в ответ на тяжелый взгляд отца: Децима возмутил его слишком громкий шепот. Как кстати гребень на шлеме – отцу не разглядеть, кто стоит у сына за спиной. – Про него и Дайю…. Это правда?
– Что?
В ответ Друз сильнее сжал пальцы.
– Отец уверен в этом.
– Дайа нет, – со стоном выдохнул Рубеллий.
– А сухарь?
– Я попытался… соблазнить его…
С губ Друза сорвался смешок.
– И что же?
– Ничего.
– Старайся лучше.
– Да.
Разговор прервался: император продолжил свою речь. Но говорил недолго, быстро охрип и передал слово Дециму.
– Ты сказал, убийца настоятельно посоветовал ему прекратить расследование…, – слово-в-слово повторил за Рубеллием Друз. – И он подчиняется. Каким образом посоветовал? И с чего сухарь так уступчив?
– Я могу только догадываться…, – трибун замолчал: командующий сделал паузу, чтобы солдаты смогли прореветь «Аве, цезарь!».
– И?
– Непрямое послание. Замаскированное. Намек в способе убийства или на трупе, не знаю, он не рассказывает мне. Возможно, угроза.
– Угроза, – повторил Друз задумчиво. – Агриппина рассказала отцу, что у сухаря есть, что скрывать. Она знает, что. Но отказалась открыть. Вероятно, убийца знает. Найти бы его. И спросить.
– Агриппина?
Друз досадливо поджал губы:
– Ты этого не слышал.
– Понял.
Рубеллий шагнул назад, чтобы вернуться на свое место, но Друз удержал его:
– Еще: отец сказал, сухарь собирается сделать нечто такое, что воодушевит войска. Я хочу знать, что, и опередить его.
– Постараюсь узнать, – шепнул Рубеллий.
– Плохой ответ, – Друз сжал пальцы. Услышал, как трибун втянул воздух меж стиснутых зубов.
– Я узнаю.
Друз разжал пальцы:
– Возвращайся к Зевсу, Ганимед. Он, кажется, уже тоскует, – и горделиво вскинул голову, расправил плечи. Мастер не спал ночами, чтобы успеть в срок, и успел-таки: доспехи Друза поражали своим великолепием и тонкостью работы. Сделанный точно по его меркам панцирь сидел, как влитой. Будто не металл, а его собственные мускулы, отливающие золотом в лучах закатывающегося за Тибр солнца.
Рубеллий вернулся на свое место. Друз увидел, как он прошептал что-то на ухо Северу. Перехватив на себе взгляд бывшего командира, улыбнулся ему одними губами. Север улыбнулся в ответ в той же манере. Кажется, поверил в непричастность к убийствам. И совсем не обрадовался. Помрачнел еще больше. Его тусклый взгляд и осунувшееся лицо разительно контрастировали с золотым блеском доспехов и пурпуром туники, плаща и гребня на шлеме. Друзу он напомнил мумию Александра, которую по велению Калигулы извлекли из саркофага: цезарь желал увидеть лицо величайшего из властителей. Друз был тогда там, в Александрии. Вместе с Коссом. Оба с хорошо скрываемым изумлением смотрели, как цезарь примеряет на себя снятый с мумии панцирь. Он оказался цезарю велик в ширину и мал по росту. Что до внешности Великого, ваятели и художники не льстили ему. Он был красив. Даже смерть и безжалостное время не смогли обезобразить его черты. Но величия в нем не было. Просто кукла. Друз силился найти в душе благоговение, но не сумел. Как и Косс. Как и Гай Цезарь. Хорошее тогда было время. И Гай Цезарь был в разуме.
В порту было не протолкнуться. Несмотря на выверенный до секунды процесс погрузки войск на корабли, толчеи не удалось избежать: матросы, грузчики, рабы, лупы, дети – казалось, весь город сбежался поглазеть на отплытие римской армии, а заодно – если повезет – заработать. Чумазые мальчишки просили подаяния, торговки трясли лотками с пирогами, лупы приобнажались, когда мимо проходил кто-то, за чьей душой их наметанный глаз видел монету.
Никого из них не заинтересовали две женщины, что, переваливаясь утками, проталкивались в вечерних сумерках сквозь толпу. Чтобы добраться из Рима до Остии, жена и теща Эмилия потратили все, что скаредной рукой отсыпала им Нония.
– Это наша последняя возможность, – в тысячный раз за их путь пробормотала теща Эмилия. – Мы верно все делаем, видят боги, верно!
Ее дочь в который раз повернула к ней свое бескровное, покрытое испариной лицо:
– А если нас схватят? Если обвинят в пособничестве? Для закона мы – семья преступника!
– Опять ты за свое! Что ты, как дятел? Истину говорят: когда жены полна утроба, пусто у нее в голове! Мы спасем ему жизнь, и за это он одарит нас! И щедро! Не то, что эта гарпия, его жена!
– Матушка! – мучительно простонала жена Эмилия и остановилась. Они дошли – несколько десятков шагов, и вот он, трап, перекинутый на борт либурны. За сестерций солдат Тринадцатого легиона подсказал им, на каком именно корабле находится командование – легат, трибуны, префекты.
– Идем! – мать подхватила ее под руку и решительно потащила к трапу, возле которого стоял всего один легионер. Один, но вида настолько грозного, что портовый люд обтекал его стороной, боясь приблизиться.
– Куда? – рыкнул он, обдав женщин запахом чеснока.
– Мы…, – пискнула жена Эмилия, попятилась, ткнулась задом в живот матери. – Матушка, пойдем прочь…
– Нет! – теща Эмилия грудью оттеснила дочь в сторону, заглянула в глаза солдата, тусклые, глубоко утопленные в костистое лицо: – Дело у нас, к легату!
– К легату? – грубое лицо расползлось в щербатой ухмылке. – Стара ты для него, мамаша. А ты…, – он перевел взгляд на жену Эмилия, но договаривать не стал: всяк опечалится, кому укажешь на неказистую наружность. Еще и на сносях. – Шли бы вы, – закончил он мягко.
Но теща в этой мягкости углядела слабость и лазейку:
– Ты послушай! – она ткнула его пальцем в сгиб локтя. – Она – жена Марка Эмилия! Знаешь его?
– Кого?
– Марка Эмилия! Лучшего друга Косса Атилия Севера, сына вашего легата…
Лицо солдата при звуках этого имени приняло странное выражение, будто оплыло немного, глазки забегали.
– Эй, Салоний, в чем дело?
Все трое задрали головы – голос раздался сверху, с корабля. Мать расплылась в улыбке, а дочь густо покраснела: через борт перегнулся тот самый красавец, что был с легатом, когда тот заезжал к Эмилию.
– О! Э! К легату мы! – замахала руками теща Эмилия, жена же продолжила краснеть и улыбаться.
– Я ее знаю! – ответил Дайа на вопросительный взгляд Салония. – Ты – жена этого… как его?
– Марка Эмилия! – подсказала теща.
– Да! Его. Эта задница прятался от нас на чердаке, а ты лгала нам, что его нет, так?
Женщины попятились было, но теща быстро нашлась:
– Заставил он нас, заставил!
– Заставил так заставил, – пожал плечами Дайа. – Чего пришли?
– К легату хотят, – хмыкнул Салоний. – Может, доложишь?
Дайа хохотнул:
– У него сейчас Рубеллий, – он старательно подмигнул Салонию. – Не рискну я их прерывать.
Салоний осклабился в ответ. И продолжил гнуть свое:
– А если и впрямь важно? Может, про этого, лица который сдирает, что знают?
– Это так? – спросил Дайа и сразу отмахнулся: недоуменные лица обеих женщин были красноречивее слов. – Ничего они не знают, – сказал и отошел от борта.
– Легату угрожает опасность, – крикнула теща. – Впусти нас!
Лицо Дайи снова показалось над бортом.
– Я защищу своего командира от любой опасности, – расхохотался он, но все же поинтересовался: – Что за опасность?
– Мы скажем только ему!
Дайа закатил глаза. Гнать бы их, но внутренний голос едко напомнил ему о его проступке: хвала богам, что госпожа Нония, по всей видимости, не упоминала его имени, упрекая мужа в отсутствии на погребении сына. Что если сейчас он совершит подобную же ошибку? И так уже… опять не удержался, намекнул товарищам на постыдные склонности легата. Пусть не словом, а подмигиванием, движением мускул лица. Клятва не нарушена. Но на душе гадко. Зря.
– Ладно, – буркнул он. – Ждите. Что сказать ему?
– Что жена Эмилия хочет сообщить нечто важное! – крикнула теща. – Жизненно важное! О госпоже Нонии!
– Я служил бы на флоте, как отец, – Рубеллий решил нарушить долгое молчание, – но никак не выходило у меня… подружиться… с качкой.
Не отрываясь от своего занятия – он чертил, положив кусок пергамента на кодекс, – легат улыбнулся. Чертеж Рубеллию не был виден: Север сидел, откинувшись на спинку кресла, кодекс держал, наклонив к себе. Перегибаться же через стол, чтобы посмотреть, трибун не решался.
– В Пантикапее к легионам спустится Юпитер, – без вступления, ровным голосом сказал Север. – На миг. Орлом взмоет в небеса. И исчезнет.
– Это… стихи?
Легат, наконец, посмотрел на Рубеллия:
– Это то, что Друз велел тебе выяснить. – И сразу ответил на его немой вопрос: – У него подвижное лицо. Читать по его губам несложно. И еще проще догадаться о его намерениях.
– Это… не он, не он убийца, – пробормотал в ответ трибун: ничего иного в голову ему не пришло.
– Я понял.
– А почему ты подозревал его?
– Дайа вспомнил, что Друз домогался жены трибуна Элия.
– Единожды, – проговорил еле слышно Рубеллий. – И не всерьез. И она отказала.
– Отказала Друзу. Это всерьез.
Трибун в ответ вздохнул, пожевал губы.
– Я не понимаю, зачем он… хочет навредить тебе, – проговорил он. – Нет ни одной стоящей причины.
– Причин много. Будь осторожен с ним.
Он снова смотрел в пергамент и потому не видел, как вспыхнули при этих словах щеки Рубеллия, как заблестели его глаза.
– Благодарю за беспокойство о моем… благополучии, легат Север!
– Ты поможешь мне в Пантикапее, – сухо отозвался тот, положил кодекс на стол, и трибун, наконец, смог заглянуть в пергамент. Ничего особенного. Часть метательной машины. – Что ты ожидал увидеть? Ободранный череп?
– Нет. Другое. Я ведь… мои руки тоже… тянулись к…, – Рубеллий потупил взгляд, закусил губу. – Отец не запрещал, не гневался, но… говорил, что не должно заниматься… ремеслом тому, кто рожден быть воином… и в день моего совершеннолетия он сжег все мои рисунки, – на миг он поднял глаза в надежде увидеть реакцию, но лицо Севера ничего не выражало. – Твой отец знал?
– О чем ты, трибун? – легат поднялся с кресла, давая тем понять, что его вопрос не требует ответа. Обошел стол, открыл сундук, что стоял у стены, вытащил из него деревянный ящик. С осторожностью, будто он был чем-то хрупким, перенес на стол. – Юпитер, – сказал он, открывая защелки. – В Пантикапее он будет тридцать локтей в высоту.
Рубеллий заглянул внутрь, моргнул: внутри было что-то прозрачное, чуть белесое. Луций вытащил это из ящика, поставил на стол. Человеческая фигура в локоть высотой – тонкие полупрозрачные кости, веревочки, блоки, каркас из чего-то, напоминающего паутину, и натянутая на него прозрачная ткань. Трибун хотел тронуть фигуру пальцем, но в дигите от нее остановил руку, посмотрел вопросительно на Севера.
– Можно, – разрешил тот.
Палец Рубеллия коснулся груди Юпитера.
– Ткань пропитана чем-то? – спросил он.
– Горючей жидкостью. На отдалении и в сумерках он не будет виден, пока не загорится. Первыми перегорят тросы внизу, конструкция придет в движение, и в последней вспышке это будет напоминать взлетающего орла. Вот это, – он показал глазами на пергамент, – тот узел, что заставит его взлететь.
– А если не получится?
– Получится. Ты поможешь мне установить его. Части, узлы, каркас – все готово. Надо только собрать. Но тебя одного мало. Не знаю, кому еще можно довериться. Если солдаты узнают, что явление Юпитера – трюк, все будет… еще тяжелее, чем можно предвидеть. С этой кампанией.
Щеки Рубеллия вспыхнули:
– Благодарю за доверие, легат Север! Я клянусь, что Друз не узнает об этом!
Луций усмехнулся. Сел обратно в кресло напротив трибуна и сказал:
– Не в твоих интересах говорить ему. Что он может предложить тебе? Самое большее – это латиклавий в Двадцатом легионе. Это если цезарь сохранит его самого в должности легата после кампании. Что вряд ли. Тем более, ты уже латиклавий. И до легата тебе один шаг. Очевидно, что тебе выгоднее быть верным мне.
– Я вовсе не хочу занять твое место.
– Зато я хочу его уступить. Почему бы не тебе? Надеюсь, цезарь позволит мне оставить службу после этой кампании. Если ты сумеешь проявить себя, я буду ходатайствовать о твоем назначении. И командующий тоже.
– Командующий не станет. Он… я чувствую его презрение ко мне.
– Оно сменится на восхищение. Когда он увидит твое творение в действии, – легат перевел взгляд на прозрачную фигуру, – и реакцию солдат на него.
– Мое творение?
– Для человека твоего происхождения ремесло простительно.
– Легат Север…
– Воскреси свое умение рисовать, чтобы ни у кого не возникло сомнений. Твой последний рисунок был нехорош.
– Мой…? – Рубеллий поперхнулся. – Да, да, я помню. И сожалею. А что ты…, – он замялся, – что ты будешь делать после отставки?
Легат не успел ответить, да, по всему, и не собирался. В дверь коротко стукнули, и в следующее мгновение она, скрипнув, приотворилась, в щель просунулась голова Кассия Дайи. С грохотом опрокинув свое кресло, Рубеллий вскочил и, раскинув руки, загородил собою фигуру на столе.
– Э… командир? – рефлекторно Дайа дернулся вбок, чтобы обойти его и оказаться с легатом лицом к лицу. Рубеллий переместился следом. – Командир, я доложить!
Луций поднялся, вышел из-за стола.
– Пусть видит, – бросил он Рубеллию.
– Пусть видит?! Да он же разболтает все!
– Не разболтает, – наклонившись, Луций поднял его кресло, – садись, – он с силой надавил на плечо трибуна и, прежде чем Дайа успел разглядеть фигуру на столе, заключил его в объятия. Дайа так опешил, что едва почувствовал укол за своей ключицей. – Мой сын не успел ничего понять, Дайа. Мгновенная смерть. – Дайю прошиб холодный пот, он дернулся, но не сумел освободиться. – Если ты расскажешь кому-либо о том, что сейчас увидишь, мучительная и позорная смерть Миципсы покажется тебе комариным укусом по сравнению с тем, что я придумаю для тебя, – он резко отпустил Дайю. Тот отпрыгнул назад, потирая место укола. Крови не было. Справившись с испугом, он увидел в руке легата стилус.
– Я буду молчать. Клянусь! – прохрипел он.
– Не просто молчать. Ни слова, ни намека, ни жеста.
– Клянусь, командир!
– Ас цена его клятвам! – воскликнул Рубеллий. – Уже ходят слухи… о тебе и обо мне. Кто б другой, как не он…?
– Пресекай слухи. Ячменем и палками, Марк. Так ты клянешься, Дайа?
– Клянусь! Резать будут, жечь, ничего не скажу!
– Хорошо, – Луций шагнул в сторону, и Дайа, наконец, увидел то, что так старательно загораживал от него Рубеллий. Его брови недоуменно поползли на середину лба: сколько суеты вокруг какой-то статуэтки!
Луций взял с края стола масляный светильник и поднес горящий фитиль к ноге фигуры. Доля секунды, и она вспыхнула, с еле слышным хлопком сложилась снизу вверх, взмыла горящей птицей над столом, и в следующий миг опала на него хлопьями пепла.
– А! – Дайа отпрыгнул к двери, Рубеллий тоже вскочил, вновь опрокинув кресло.
– Впечатляет?
– Да, легат, – Рубеллий спешно вернул кресло в прежнее положение. – Прошу прощения. Не ожидал.
– Оно… живое? – спросил от двери, не решаясь приблизиться, Дайа.
Рубелий засмеялся. Луций улыбнулся:
– Докладывай, Дайа.
– Докладывать?
– Ты хотел доложить, – напомнил ему Рубеллий, – когда вошел.
– А, – Дайа крякнул, – да. Да, командир. Там жена этого…, – он нахмурился. – Эмилия! Жена Эмилия пришла к тебе. И мать ее тоже.
– Жена Эмилия? – удивился легат. – С ним что-то случилось?
– Не сказали, – Дайа развел руками. – Пытал, уперлись, ни в какую. Дело, говорят, срочное, важное, но скажем только легату. Что-то о госпоже Нонии. Быть может, они хотят сообщить что-то новое о нападении на нее, то, чего мы не знаем?
– Возможно. Или хотят получить награду за ее спасение.
– Будто они ее спасли.
– Неважно. Спас Эмилий. Они – его семья. Сейчас вернусь, – с этими словами легат вышел из этой каюты в смежную, прикрыл за собой дверь.
Рубеллий и Дайа остались стоять. Первым молчание нарушил трибун:
– Если твой поганый язык…
– Я буду молчать, – поспешно прервал его Дайа и с опаской покосился на дверь, за которой скрылся легат.
– Не смей разносить эти слухи!
– Это не я!
– Не ты?! А кто…?!
Его свирепое шипение прервало возвращение легата. Положив на стол увесистый мешочек, он занял свое кресло.
– Дайа, пригласи их. Марк, ты.… Здесь много золота, с ним их путь обратно в Рим будет опасным. Сойди сейчас на берег, договорись об охране. И найми для них повозку. Жена Эмилия на сносях, ей нужен покой.
От него не укрылось, какими взглядами обменивались Дайа и Рубеллий, когда он вошел: взглядами неприязненными, сдобренными со стороны Дайи снисхождением, со стороны Рубеллия – злостью. Не укрылось их переглядывание и сейчас, на этот раз недоуменное: будто спрашивали они друг у друга, с чего это легат так заботится о двух гусынях?
Требий Сей, префект лагеря Двадцатого легиона, тягостно вздохнул. Уйти бы вниз да завалиться спать: время уже не раннее, смеркается, веки без долгих уговоров смежатся. Все лучше, чем сидеть на скамье у борта и смотреть, как Марк Эмилий, присев краем ягодицы на борт, плюет в воду, пыхтит недовольно, молчит, изредка косится на Требия.
Напрасно надеялся, что выпросив у нового легата должность своего помощника для Эмилия, получит собеседника, товарища, с которым будут они вспоминать начало зимы в Германии, полное событий, свершений и потерь.
– Он убил его, понимаешь? – прошептал Эмилий.
– Понимаю, – отозвался Требий. Раз в сотый. В сотый же раз затолкал обратно вглубь души демона, что в голос засомневался в правильности выбора помощника. Друз Корнелий Приск – не тот человек, которого можно обременять просьбами: единожды попросив и получив желаемое, знай: это все, больше просить нельзя.
– Моим кинжалом….
Требий вздохнул. Хотел в очередной раз спросить, как, по разумению Эмилия, мог Север одним пугио перебить всех стражников Мамертинской тюрьмы, всех преторианцев, вызволить сына, а после исчезнуть вместе с ним за пределами римского мира. Но не стал. Разумному человеку очевидно, что поступил Север единственно верно. Но Эмилий разве разумен?
– Уверен, что Децим Приск не оставил бы сына, он бы…
Это было уже что-то новое. Приподняв скептически бровь, Требий открыл рот, чтобы возразить глупому юнцу, но внимание его привлекла сцена на пирсе, возле корабля, на котором, судя по знаменам со львом, находилось командование Тринадцатого легиона.
– Гляди, – он указал рукой на женщину, которую давно заприметил на пирсе. Она сидела на ящике, подперев рукой голову. Поначалу их было двое, но одна уковыляла грузной уткой в сторону термополиса. Сбежав с трапа либурны, к ней подошел человек в плаще. Часовой перед этим поднялся на борт, очевидно, тот, что спустился, сменил его на посту. – Чего он от нее хочет? – Эмилий послушно повернул голову, его темные брови приподнялись в легком удивлении: женщина? Беременная?
Что-то в ее манерах, чуть дерганных, резких, Эмилию показалось знакомым. Даже с такого расстояния от нее веяло неуверенностью, нервозностью. Чего нельзя сказать о человеке с либурны. Он наступал на нее, его движения были пружинистыми, мягкими, как у кошки. Все выглядело так, будто они говорили, но голосов слышно не было.
Разговор был недолгим: загородившись руками, женщина рухнула вдруг на колени. Мужчина смел ее руки в стороны, схватил за волосы, потащил в зияющий чернотой проход между двумя высокими рядами ящиков.
– Убьет, – прошептал Требий, но ошибся: быстрее камня, пущенного баллистой, женщина вылетела под свет покачивающегося на столбе фонаря и бросилась прочь. Требию и Эмилию с их мест удалось увидеть, как, столкнувшись с возвращающейся из термополиса товаркой, она схватила ее за руку, и вместе они побежали всполошенными утками через пирс. – Шлюхи, – хмыкнул Требий и снова сел.
– Может, конкубины? – не согласился с ним Эмилий.
Требий с удивлением покосился на него: впервые за последние дни парень говорит что-то, не относящееся к Луцию Атилию Северу и его сыну.
– Конкубина не убежала бы. Она в своем праве на последнее прощание.
– Да. Но ты же видел, с чьего корабля сошел этот… – он не договорил, потому что Требий, разгадав, что за этим последует, какие слова, закатил глаза. Эмилий отвернулся. Лучше смотреть на воду, чем кидать зерна в соль – пытаться достучаться до сердца этого черствого чурбана Требия.
– Ты ел? – спросил префект, чуть погодя, когда с либурны на пирс снова спустились люди: на этот раз двое высоких мужчин, один широкоплечий, ладный, с широкими движениями, второй – долговязый, узкий в кости, с движениями нервными и мелкими.
– Ел, – соврал Эмилий. Двое на пирсе принялись оглядываться, будто искали кого-то. Прошлись вдоль, застыли в нерешительности.
– Это латиклавий Рубеллий, тощий который, – проговорил, прищурившись, Требий. – А второй…. Это же Кассий Дайа! Похож повадкой. Или не он? – Эмилий буркнул что-то. – Видел бы ты, как он разделал того нумидийца! Кишки вокруг шеи его коня обмотал, и…! – он взмахнул руками, изображая ускорение, с которым внутренности несчастного были вырваны из утробы. – Префект нумидийской конницы теперь! – Требий прищелкнул языком. – Вот время наступило, хорошее. Так служишь, служишь, годы проходят, а ты все тот же тессерарий, которым был двадцать лет назад, или хуже того – рядовой. А теперь, продвижение пошло, и мне, и Карсе, и вон, Дайе этому, да такое, что и мечтать не осмеливался ни один из нас! Да что мы? Приску какое повышение вышло! Командующий! Три легиона, – он присвистнул. – Высокое доверие цезаря, поход, кампания! Хорошее время!
– Хорошее, говоришь? – прошелестел сдавленно Эмилий. Клятый Требий, сидит и сидит, сидит и сидит, не идет вниз. До утра, что ли, сидеть тут собрался? До самого отплытия? Эмилий с тоской посмотрел на палубу либурны. Перейти на нее по перекинутым с корабля на корабль трапам не составит труда. А потом? Четкого плана у него не было. Едва мысль доходила до того, как окажется он перед дверью легатской каюты, все сметали эмоции: исступление, бешенство, ярость. Руки сами собой сжимались в кулаки и принимались месить воздух. Не нужен план. Планы всегда рушатся. Главное – сделать первый шаг, а там боги помогут.
– Хорошее, – подтвердил префект. – А что до Косса…, – он крякнул, – это жизнь, парень. Уж поверь, ему, – он показал глазами на знамя со львом, – тяжелее, чем тебе, больнее.
– Ему нет дела. Он даже на погребение не пришел.
– Вот как? – наконец-то, этот прошлогодний сухарь удивился.
– Да, Требий. Никто не пришел Никто. Только я был. И его мать, госпожа Нония. И рабы.
Префект прочистил горло.
– И Корнелий Приск не пришел, – добавил с горечью Эмилий.
– Который?
– Оба.
– Верно, дела, – вступился за командиров Требий. – Поход – дело такое. – Он вздохнул. – Как там Карса? Жив ли? В самую печь отправлен. Вот оно, доверие! А знаешь, кто его насоветовал? Косс.
– Косс? – Эмилий вскинул голову.
– Да, – кивнул Требий. – Косс рассказал отцу про наши германские дела, вот тот и вспомнил про Карсу. Предложил его Приску.
Эмилий фыркнул.
– Мало Косса, он еще и Карсу на погибель отправил, – пробормотал он.
– Чего на погибель-то? Зачем живого погребаешь? Ладно, – он с кряхтением поднялся – засиделся, затекли ноги, защемился хребет – и потянулся с хрустом, – пойду я.
– Приятных снов, Требий, – Эмилий едва сдержал в себе вздох облегчения: наконец-то, уходит!
Префект ушел. Эмилий огляделся: палуба не пуста: два легионера хрипло спорят на корме. Но в его сторону не смотрят. А даже и смотрели бы, пусть. Заранее вытащив из ножен пугио, он взобрался на борт, по узкому трапу перешел на соседнюю унирему, с нее – снова на унирему, потом на трирему. И обнаружил, что на либурну Севера не ведет никакой трап, кроме того, что перекинут с берега. Зайти с земли? Но как пройти мимо часового? Эмилий едва не застонал в голос от бессилия. Как же так не заметил раньше? Да просто, ответил сам себе, с их триремы не было видно, корабли стоят диагональю. И темно вдобавок.
Добраться вплавь?
Эмилий с сомнением взглянул на борт либурны, гладкий, вычищенный от водорослей и ракушек, что налипают на морском пути. Не выйдет. Не взобраться. Но если вернуться на свою трирему, с нее добраться до триремы, что стоит рядом с либурной, то можно попробовать самому перекинуть трап. Или перепрыгнуть. Расстояние невелико. Должно получиться.
Его многие видели. Кое-кто окликал, но он не отвечал и не оборачивался. Догонять никто не пытался. Оказавшись на триреме, что стояла недалеко от либурны, Эмилий столкнулся нос к носу с мужчиной средних лет. И узнал его. Плат. Солдат, что был с Луцием Севером в первую их с Эмилием встречу. Был январь, а сейчас апрель. Но будто десятилетия миновали.
Плат узнал Эмилия, кивнул ему. Брови его при этом на долю мгновения сложились в скорбный домик сочувствия. Эмилий кивнул в ответ. Так, молча, они разошлись: Плат, в облачении которого Эмилий запоздало заметил знаки отличия центуриона примипила, скрылся в за мачтой, Эмилий двинулся вдоль борта, выбирая место, откуда перепрыгнуть на борт либурны. Из-под двери легатской каюты пробивался свет. Не спит. Плохо. Не застанешь врасплох. Надо ждать.
Эмилий сел у борта, так, что только голова торчала над бортом. Шли минуты, складывались в часы. Луна переместилась в небе. А свет все горел. А если он спит со светом? Унявшееся за время ожидания сердце снова забухало: разум велел телу вставать и идти, вершить задуманное. Но, не успел Эмилий вскочить со скамьи, как дверь распахнулась, и в языке света показалась высокая фигура. «Прыгни и убей!», – прогремело в голове Эмилия, и он схватился судорожно за края борта, но сразу отпустил: это не Север, слишком сухощавый, узкоплечий, дерганный. Трибун латиклавий Рубеллий, один из двоих, что сходили на берег. Эмилий безошибочно узнал его по силуэту и манерам. Закрывая за собой дверь, он резко повернул голову в сторону Эмилия, и тот инстинктивно спрятался за бортом. Чуть обождав, осторожно выглянул. Увидел, как к Рубеллию подошел кто-то, меньший по росту, ладно сложенный, с манерами подобострастными, рабскими. Зато в движениях Рубеллия появилась властность. От удивления Эмилий позабыл на миг о своей цели и даже крякнул по-требиевски: эти двое слились в объятиях, грубых со стороны Рубеллия и податливых, угодливых со стороны второго.
Пришлось снова ждать. Наконец, они ушли. Чуть погодя свет в каюте Севера погас. Но на палубу вышел тот, кого Требий назвал Кассием Дайей. Не один, с товарищем, коренастым, круглоголовым. Они встали прямо напротив спрятавшегося за бортом соседнего корабля Эмилия. Пили и говорили об убийствах. Звучало много женских имен, чаще других – Офилия и Авлия.
Эмилий задремал.
Проснулся резко.
Небо на востоке посветлело, над горизонтом появилась узкая розовая полоса. Рассвет близок.
Он выглянул из-за борта. Наконец-то палуба либурны чиста.
Эмилий вздохнул. Проверил пугио в ножнах. Тот самый, что оборвал жизнь Косса. Комендант тюрьмы Сабин отдал ему его.
Он встал на скамью у борта, поставил левую ногу на борт. Придерживаясь за него руками, поднял правую ногу. Теперь распрямиться, оттолкнуться, перелететь. Сердце, как молот разъяренного кузнеца, долбилось о ребра, кровь стучала в висках.
– Эй, ты куда? – хрипло гаркнуло ему прямо в ухо, по плечу скользнула ладонь: человек попытался удержать его на борту, но не сумел: от испуга ноги Эмилия соскользнули с борта, и он полетел в воду.
<<предыдущая, Глава 16
следующая, Глава 18>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.