Женщины Пантикапея – и лупы, и благочестивые жены и матери – с воодушевлением и радостью встретили римскую армию, разместившуюся по высадке одним большим лагерем под стенами города. Запрета на появление гражданских в лагере не было, как не возбранялись солдатам редкие отлучки. Децим Корнелий Приск рассудил, что им за лучшее будет отвлечься от множащихся в воинских рядах слухов о чудесных победах князя Сардо. Вино и женщины – если присутствуют в жизни мужчины в умеренном количестве – добавят храбрости, воздержание же губительно.
Пышные смуглые гречанки с высветленными лимонным соком толстыми косами были куда темпераментнее германок, с которыми привыкли иметь дело легионеры Двадцатого, и красивее гельветок, к которым прикипели сердца солдат Тринадцатого. Они были частыми гостьями в лагере, но ни одна не пострадала: убийца то ли выполнял свою часть негласной договоренности, то ли не последовал за армией в Тавриду.
Миновали май и июнь, июль перевалил через иды, а римская армия так и стояла под стенами Пантикапея. По донесениям Ламаха, Стигия и Карсы, скифская орда откочевала далеко в степь, в земли диких народов. И народы эти, один за другим, князь Сардо присоединял к своему войску. Или уничтожал. Его войско росло, как тесто на дрожжах, и в этом была опасность. Лепид призывал к началу кампании, к стремительному маршу – гидру надо изрубить на куски, прежде чем она станет чудовищем. Децим был не согласен с ним: углубляться настолько далеко в степь – значит ставить себя в положение Вара в Тевтобургском лесу: помощи ждать неоткуда, запасы продовольствия ограничены. Легионы умрут от голода прежде, чем догонят орду, передвигаясь по голой степи.
В конце июня птица принесла последнее донесение – от Карсы. И с тех пор писем не было. Ни от Карсы, ни от Ламаха, ни от Стигия. Обеспокоенный, Децим отправил несколько разведывательных отрядов – одни прочесывали полуостров, другие миновали перешеек и углубились в степь, доехали до Танаиса и вернулись обратно. Чего командующий не хотел, так это неожиданного появления скифов. Но все было спокойно.
Наконец, молчание лазутчиков прервалось.
– Мой командир Карса считает, мне нельзя возвращаться обратно, командующий Корнелий Приск, – сказал с низко опущенной головой сак, присланный Карсой. Он привез донесение – не на пергаменте, а в своей голове. Много дней скакал, меняя двух лошадей – неказистых, но быстрых и выносливых дочерей Вортекса от безродных критских кобыл.
– Причина? – в ожидании, пока соберется в его шатре все командование, Децим рассматривал сака. Он знал его давно. Этот мужчина был уже немолод. Как и все его товарищи невысок, жилист, смуглолиц. Что-то в нем переменилось. Децим никак не мог понять, что. Сак стал другим. – Не таись.
– Я…, – губы сака дернулись. – Карса считает, я слабее прочих, больше подвержен страху быть разоблаченным. И мое возвращение после долгого отсутствия, оно может вызвать подозрения и…, – он замолчал, услышав шум за спиной. Оглянулся: в шатер вошел Луций Атилий Север, следом за ним – его трибуны и префект лагеря. – Легат Север, – сак склонил голову.
Тот кивнул ему, поприветствовал командующего:
– Корнелий Приск.
– Атилий Север. Скунха, человек Карсы, – представил Децим сака.
– У Карсы закончились птицы? – спросил у того Луций.
– Отправленную Карсой птицу подстрелили, – ответил за него Децим. – Случайно, насколько я понимаю. Донесение попало к Сардо.
– И?
– По счастью, на Карсу ничто не указывало. Но теперь Сардо знает, что в его рядах есть лазутчик. В небо смотрят чаще.
– Досадно.
– Карса решил не рисковать. Отправил Скунху. С устным докладом. Без возврата.
– Этак у Карсы закончатся люди. – Луций повернулся к Скунхе: – Ты, кажется, напуган?
– Да, легат Север, – пробормотал сак, не поднимая глаз. – То, что я видел там, чему был свидетелем…, – он не договорил: пришли офицеры Шестого и Двадцатого легионов. С приветствиями они разместились вокруг стола командующего. Лепид, Север и Друз сели, остальные остались стоять.
– Рассказывай, – велел саку Децим.
– Да, командующий. – Скунха глубоко вздохнул. – В набеге на племя готров мы были с князем Сардо. Он велел нам присоединиться, дабы проверить, насколько мы хороши. Три сотни всадников всего нас было. Это холмистая равнина, их земля. Мы приехали туда верхом, два дня пути от орды. Спешились. Оставили дюжину человек с лошадьми. И двинулись пешим строем в узкую долину. А готры засели на холмах, с луками, копьями.
– Да он болван, – фыркнул Лепид. – Сам сунул голову в зад бегемоту.
– Погоди, Лепид, – сморщился Друз. – Если этот сак жив и с целой шкурой рассказывает нам о том дне, значит, Сардо не болван. Он ведь победил? – Скунха кивнул. – Как?
– Уже смеркалось, – продолжил Скунха. – Мы шли через долину. Сомкнув щиты, строем. Не черепахой, но чем-то подобным. У них другие щиты, в форме капли. Готры медлили, не нападали. Ждали, когда мы углубимся. Мы дошли до середины, когда они начали стрелять и метать копья, но никто из нас не был ранен. Они засели слишком высоко, и редко какое копье долетало до наших щитов. Стрелы попадали, но мы были в плотном строю и двигались быстро. Тогда готры атаковали. Мы сдержали первый натиск, при этом двигались вперед. Готовились отразить второй. Но готры резко отступили. И Сардо приказал нам бежать вперед, так быстро, как только можем, не строем, не прикрываясь. И мы побежали. Туда, где было поселение готров.
– А этих готров, что же, Яхве с холмов дуновением счистил? – спросил Лепид.
– Люди, которых оставили с лошадьми, изобразили конную атаку на поселение, – сказал Луций. – В сумерках было не разобрать, что кони без всадников. Мужчины кинулись спасать жен и детей.
Сак сглотнул, заморгал.
– Князю Сардо шепчет Яхве, а мне – Юпитер, – без тени улыбки сказал Луций. – Так и было?
– Да, легат Север.
– Да он хитрец, – хмыкнул Лепид, – когда выходит против дремучих пастухов.
– Его хитрости похожи одна на другую, – Друз вздохнул скучающе. – Я ожидал от него большего.
– Готры присоединились к нему? – спросил у сака Децим.
– Да. Ни один не колебался. Наутро они прошли через посвящение. Человек должен окунуться в реку и…
– Про этот обряд мы уже слышали, – махнул рукой Лепид. – Похоже, слизняки заранее были готовы к поражению, а?
– Ас цена такой победе, – поддержал его Друз.
– Ас. Но к асу ас, и будет сестерций, а потом и ауреус, – возразил Лепид. – А в это время мы сидим здесь.
– Продолжай, – велел Децим саку, не обратив внимания на пику Лепида. – Расскажи мне о царе Тугуре. Он – кукла, а вся власть – в руках Сардо?
– Нет, командующий. Власть царя велика, а его вера – крепка. Господь говорит с ним тоже, является к нему во снах. У царя много сыновей, но старший сын и наследник – Тапар – не верит искренне, только делает вид. Мы проследили за ним. Он посещает шаманов, через них говорит со старыми богами. Сардо или не знает, или терпит. Еще в орде много… пророков, иудеев по рождению. Со всеми ними Господь говорит, а они несут его слово. Люди разные, от юношей до старцев, есть даже женщины. И это… причина многих раздоров. Одни убеждены, Господь считает жену равной мужу во всем, другие говорят, женщина – есть несчастье рода человеческого, нечестивое существо, хуже животного.
– Как считает Сардо?
– Он прислушивается к тем из женщин, чьими устами говорит Господь.
– И много их, этих женщин?
– Три. Нет, четыре.
– Красивые? – Лепид осклабился, подмигнул своему сыну, что служил латиклавием в отцовском легионе.
– Одна – да. Сулу. Жена Сардо. Одна из жен. Остальные – старухи.
– Бог и с ними говорит?
– Да, легат Эмилий Лепид.
– Эта Сулу иудейка?
– Нет, ее народ… с севера. Из края, где нет лета. Так говорят.
– Что же они там жрут, если нет лета?
Скунха не успел ответить на вопрос Лепида. Заговорил Децим:
– В прошлом донесении Карса писал о покушении на жизнь Сардо. У него есть враги в орде?
– Да. Не все из тех, кого он присоединяет силой, покоряются искренне. За то время, что мы кочевали с ордой, семеро вождей было уличено в предательстве. Трое пытались отравить его, один велел своему сыну подрезать подпругу у кобылы князя, еще один подослал убийцу. А еще двое не успели ничего сделать, хватило их помыслов. Господь указал на них.
– Их казнили?
– Господь, что говорит с Сардо, – сын Яхве. Его предал ученик, указал на него в толпе, не явно, а поцеловав в губы. Так рассказывают пророки. И князь… это единственный способ выявить предателя. Он целует их. Тот, кто не падает замертво, чист. А кто помышлял о дурном, тот умирает в муках. Я сам видел.
– Яд, – сказал Луций.
– Почему же он сам не дохнет в корчах? – спросил Лепид. – Если у него яд на губах.
– Камедь, – ответил ему Децим. – Старый способ.
Он заметил, как сак едва заметно покачал головой: не верит в простое объяснение.
– Ты сомневаешься, Скунха, – сказал он. – Я понимаю, со стороны легко судить. Говори, как человек, все видевший своими глазами.
Смутившись от устремленных на него взглядов, сак потупился:
– Я был с тобой в битве с хаттами, Корнелий Приск. Искал с тобой пропавшую казну. Был ранен. Ни секунды не боялся, клянусь. Но там… каждый миг я чувствовал его присутствие. Он рядом, всегда, незримый, могучий, беспощадный, его нельзя обмануть, от него не выйдет утаить свои помыслы, он видит и слышит все. И он… пришел следом за мной. Он здесь. Сейчас. В этом шатре. Я его чувствую.
– Будь так, солдат, ты бы уже догнивал в степи с перерезанным горлом или на кресте, – сказал Луций. – Ведь бог Яхве, или его сын, или сонм его пророков непременно доложили бы князю Сардо, что ты – лазутчик. Яхве испепелил бы тебя молнией с небес, или наслал на тебя облако саранчи, или… чем там он разит врагов? Однако ты жив.
– Легат, – Скунха склонил голову.
– Сколько дней ты ехал?
– Девятнадцать дней.
– Миль пятьдесят в день?
– Больше. Семьдесят – восемьдесят.
– Корнелий Приск, позволь мне с нумидийской конницей и первой когортой…
– Нет, Атилий Север.
Децим отметил, как побледнел латиклавий Рубеллий, услышав просьбу Севера, и как облегченно выдохнул, услышав отказ.
– Только нумидийцы, Корнелий Приск, – не отступил Север. – Сотня.
– Нет.
– Пятьдесят. Только разведка, не более.
– Карса справляется, Атилий Север. Если тебе невыносима праздность, ищи убийцу женщин.
– В Остии из легиона дезертировало восемнадцать человек. Судя по тому, что убийства прекратились, убийца был среди них.
– Тогда сделай то, что обещал мне.
Лепид, его сын, Друз, трибуны и префекты разом нахмурились озадаченно, принялись переглядываться: любопытно, что имеет в виду командующий?
– Когда?
– Как только станет известно, что орда поменяла направление и движется к границам римского мира.
– Хорошо. У трибуна латиклавия, – Луций бросил мимолетный взгляд на Рубеллия, – давно все готово.
– У трибуна латиклавия? – переспросил Децим.
– Да. Это его идея.
– Вот как? – в голосе Децима послышалось недовольство.
– Уверяю, командующий Корнелий Приск, ты не будешь разочарован, – Рубеллий густо покраснел.
– А я в этом клянусь, Корнелий Приск, – добавил Луций.
– О чем вы? – не выдержал Лепид.
– О лупах Пантикапея, – ответил Луций.
– О лупах? – с недоверчиво скривившимся ртом Лепид обвел взглядом офицеров, остановился на Рубеллии, как бы вопрошая у всех присутствующих, какая такая связь может быть у женоподобного трибуна и луп Пантикапея.
– О лупах, – подтвердил Децим. Стоило завести этот разговор один на один с Севером, но тот вывел его из себя своей настырностью, вынудил напомнить об обещании. Всему виною это затянувшееся ожидание, оно портит характер, убивает хладнокровие и пестует раздражительность.
– Видел ли ты, Скунха, в орде человека, сбежавшего раба восточной крови? – спросил Север, нарушив молчание, в которое погрузился шатер. – Он среднего роста, сухой. Карие глаза, нос сломан, одно ухо смято, во рту недостает клыка. Ему тридцать семь, но выглядит старше. С ним пожилая женщина, выше его, крупнее.
– И человека, похожего на меня, видел там? – спросил Тимей. Он сидел на низкой скамеечке позади Децима, так тихо и незаметно, что сак задался вопросом, пришел ли этот старик со всеми или уже был во время его недолгого разговора один на один с командующим. – Ламахом зовут.
– Человека, о котором ты говоришь, легат Север, я видел. Часто встречал. Имутес. И Хайа, его жена.
– Он жив?
– Да. Он жив. А его жена ждет дитя.
– Очевидно, мы говорим о разных людях. Каре сорок девять лет. Какое дитя? И я не говорил ему менять имя. Стигий и Кара – так их зовут.
– Никого другого, похожего на твое описание, я не видел. В орде мало не скифов. Людей с такими именами я не встречал. – Скунха перевел взгляд на Тимея: – Ламаха я знал…
– Знал? – голос Тимея дрогнул.
– Да, – сак замешкался: понять, в каком звании находится этот старик, кто он такой, не было возможно. Простая туника, старые сандалии, потрескавшийся от времени ремень говорили о невеликом звании, но то, что он единственный, кроме командующего и легатов, сидел, это умозаключение опровергало. – Да, господин. Знал. Он мертв.
– Как это произошло?
– Он был щитом Афрамея. И принял на себя удар.
Римляне переглянулись.
– Чем был? – переспросил Друз.
– Кто такой Афрамей? – спросил Децим.
– Пророк, самый из них… беспощадный, неистовый, ярый. Князь Сардо любит его, Афрамей – его правая рука. Когда уста Господа не шепчут Сардо, они шепчут Афрамею. Но есть те, кто считает, что он извращает слово Господа. Передает его, блюдя свою выгоду, вредит.
– Ламах охранял его?
– Ламах был его самым преданным учеником.
Децим посмотрел на Луция, тот едва заметно улыбнулся и кивнул: подозрения относительно Ламаха подтвердились.
– И что же, Сардо стерпел нападение на свою правую руку?
– Не было нападения. Пророки не действуют… грубой силой. Люди рассказывают, в полную луну пророки садятся вокруг костра, берутся за руки и молитвой стягивают силу Господа с небес, из земли, из огня, из воды. Они молятся всю ночь, а с рассветом, собрав эту силу в круге, начинают повторять имя врага, много-много раз. Потом один из них размыкает круг, и сгусток силы уносится. Разить. У того, чье имя они повторяли, рвется сердце. Или мозг. У Ламаха текла кровь из глаз, ушей, носа и рта.
– Ты видел? – упавшим голосом спросил Тимей.
– Да. Я видел его труп.
– Еще раз, – велел Луций. – Марк, не нападай, если не уверен, отступи, уступи. Щит вперед, не открывайся. Не моргай.
– Да, командир, – Рубеллий, красный от напряжения, в насквозь пропитавшейся потом тунике, наклонился за щитом, который бросил в сердцах после очередного поражения: Дайа играючи обозначил свое превосходство, кольнув его в шею острием своего меча, молниеносно, выверено, даже кожу не проткнул.
Скоро день пойдет на убыль, и они начнут собирать полупрозрачную фигуру. Пока же Луций развлекал себя тем, что заставил Дайю обучать Рубеллия премудростям драки на мечах. Навык у трибуна имелся. В пешем строю он умел сражаться не хуже рядового легионера. Но перед Дайей был бессилен.
– Сложно все это, командир! – крикнул Дайа, оказавшись рядом с Луцием.
– Что сложно?
– Юпитер, орел – мудрено. Хватило бы огненного члена! И сделать легче!
– Нам нужен знак богов, Дайа.
– Чем член не знак? Всепробивающий Марсов…
– Довольно, Дайа.
– Прости, командир! – Дайа не стал дальше спорить. – А мы управимся втроем? – спросил он, не выдержав и нескольких секунд молчания. Отклонился от выпада трибуна, подставил ему подножку, но сам оступился на кочке. – Есть один парнишка, из бригады инженера… забыл, как его, инженера этого… А, неважно! Парнишка хороший, крепкий, навык имеет, поможет, болтать не будет…
– Нет, Дайа. Никого лишнего.
– Командующий встревожен, да? – Рубеллий сумел отпрыгнуть в сторону от удара ребром щита и воспользовался мгновением передышки, чтобы тоже задать вопрос.
– Не отвлекайся, Марк! – поздно, острие меча Дайи чиркнуло по голени трибуна.
– Прости, трибун! – крикнул Дайа, а Рубеллий снова бросил щит и топнул раненой ногой:
– Дерьмо!
– Спокойно, Марк. Отдохни. – Луций хлопнул ладонью по стволу поваленного дерева, на котором сидел. – Садись. А ты, Дайа, поезжай, сделай круг, убедись, что никого нет рядом. И начнем.
– Есть! – Дайа положил свой щит на землю, меч вложил в ножны и направился к своей африканской лошади. Он приучил ее к седлу. И ездил обыкновенно с ним, когда нумидийцы не видели.
– Да, Приск обеспокоен, – ответил Луций на вопрос трибуна, когда Дайа отъехал.
– Поэтому мы делаем это сейчас? Не дожидаясь вестей о приближении орды?
– Да.
– Стоило удавить Скунху прямо в шатре, а не отпускать его свободно расхаживать по лагерю, – проговорил Рубеллий. – С его появлением участились случаи дезертирства, а вчера Лепид-младший рассказал, что его отец приказал побить камнями трех солдат за то, что молились этому их богу, распятому, погребенному и ожившему.
– Чего не распял? – ухмыльнулся, не глядя на него, Луций.
Рубеллий хмыкнул в ответ.
– Ты думаешь, все это ложь? – спросил он, чуть погодя. – Колдовство, божья сила в круге пророков?
– Трюки.
– Но ведь…
– Проделки нечисти и промыслы богов – всегда уловки смертных.
– Но то, что этот сак рассказал про брата Тимея…
– Яд.
– Какой?
Луций пожал плечами:
– Не все ли равно?
Трибун не ответил. Он не хотел говорить о скифах.
– Тебе…, – начал он, запнулся: наверняка легат опять не ответит. Но все равно спросил: – Тебе лучше?
– Лучше?
– Легче. Я хотел сказать: легче. Столько времени уже прошло… Я про… Косса….
Как и ожидал, легат не ответил.
– Ты никогда не отвечаешь мне, – с горечью проговорил Рубеллий. – Я думал, я заслужил твое расположение. Своим усердием. Своей преданностью.
– Нет, не легче, – сказал, не поворачивая головы, Луций. – После отставки я поселюсь в Байах, этого хочет моя жена. Нет, мой отец не знал. – Без пауз, ровным голосом он ответил на все оставшиеся без ответа вопросы, что задавал ему Рубеллий. Их за прошедшие месяцы накопилось не меньше двух дюжин. – Хочешь спросить что-то еще?
Рубеллий кашлянул.
– Нет, Атилий Север. Прости мою…, – он не договорил. Лучше молчать. Просто быть рядом. Не заполнять бесценные минуты пустой болтовней. Но не выдержал долго: что-то вынуждало его говорить и говорить: – Ты уверен, что Дайа не проболтается? – он посмотрел на скрытые под скошенной травой части фигуры.
– Уверен. О том, что я отправил его осматривать окрестности и остался с тобой наедине, он не смолчит. Это волнует сердца и чресла его товарищей. То, что надо молчать о Юпитере, он сознает.
– Я виноват, – прошептал Рубеллий. – И стыжусь своего поведения. Больше этого не повторится.
– Этого?
Трибун вспыхнул:
– Я вел себя неподобающе, давал почву слухам.
– И сейчас даешь.
– Легат?
– Лицо выдает тебя.
– Но…
– В шатре у командующего. Слишком явно.
– Прости. Но я ведь… я ведь не досаждаю тебе, я…, – он вздохнул и сказал тихо, почти плаксиво: – Платон и Аристотель призывали уступать влюбленным.
Краем глаза он увидел, что лицо Севера приобрело суровое выражение.
– Ты не стыдишься своего поведения, Марк. Ты в нем упорствуешь.
– Атилий Север…
– Забудь. Это пройдет. Ты хороший трибун.
– Благодарю, легат Север, я…
– Ты и Дайа должны стать товарищами, – прервал его Луций. – Не по Платону. По Катону.
– Он презирает меня.
– Перестанет. – Луций открыл лежавший у него на коленях кодекс, принялся перелистывать пергаменты с чертежами. – Возьми, – он протянул Рубеллию лист. – Твой путь к сердцу Дайи.
– Ребенок? – трибун с удивлением уставился на детское лицо на пергаменте.
– Его дочь. Скажи, что нарисовал ее по памяти. Он оценит.
– Ты правда помнишь ее? Или это просто ребенок, из местных?
– Помню. Я не забываю лиц, – Луций встал. – Время начинать. Как установим его, я уеду в лагерь. Вы с Дайей останетесь. Ровно час. Две клепсидры. Одна здесь. Другая у Децима Приска. Он призовет Юпитера дать знак за минуту до того, как истечет час. Как только здесь упадет последняя капля, ты подожжешь Юпитера.
– А если мы сделаем что-то не то? Если он не загорится, если…
– Должен загореться.
– А ты не можешь остаться?
– Легат должен быть с легионом.
Вернулся Дайа. Рубеллий вопросительно глянул на Луция, дождался кивка и, поднявшись с дерева, направился к нему, ослабляющему подпругу своей взмыленной кобыле.
Луций оторвался от механизма, который собирал. Он хотел увидеть реакцию Дайи. Тот сначала нахмурился, потом взял в руки пергамент, его лицо осветилось удивлением, радостью, умилением, потом лоб вновь собрался в складки, озадаченно, недоуменно.
– Твои глаза, болван, – пробормотал Луций, – и подбородок. Остальное – от Офилии.
– …Рим несокрушим и вечен, и не было, нет, и не будет народа, которому под силу поставить под сомнение могущество Рима, величие цезаря, доблесть народа римского! – Децим прервался, чтобы вздохнуть, и в очередной раз бросил взгляд на клепсидру, установленную за трибуной, так, чтобы только он мог ее видеть. Сестра-близнец этой клепсидры отмеряла время там, где, по заверениям Севера, должно состояться явление Юпитера. Глаза солдат обращены в нужную сторону, ему же и всем, кто столпился на помосте, придется повернуться, чтобы увидеть знак богов. Еще несколько минут, и он, окончив речь, должен воздеть руки к небу и воскликнуть: «Юпитер! Дай же знак, что не оставишь нас!». – Ходят слухи, что вы боитесь, не спите по ночам, передавая друг другу сказки о скифском чародействе, о чудовищах, о…
– Суховата речь, – хмыкнул кто-то позади него. Тихо, едва слышно, но по уху резануло.
– В щели у твоей жены суховато! – рявкнули в ответ голосом Требия.
– Да как ты смеешь?!
Децим резко обернулся. Увидел, как Требий схватил за горло трибуна латиклавия Шестого легиона – Лепида младшего. А его самого обхватил своими ручищами Лепид старший:
– Рехнулся, дерьма кусок?! Отпусти моего сына!
– Что вы…?! – зарычал Децим.
– Юпитер! – прошипел ему в ухо Луций, толкнул локтем в бок.
Децим метнул взгляд на клепсидру. Проклятье! Он успел поднять руки до уровня плеч и выкрикнуть: «Юп…!», когда на северо-востоке, за его левым плечом в воздухе возникла из ниоткуда огненная фигура. По солдатским рядам пронесся возглас изумления. Мгновение, и огненный человек обратился в орла. Его огромные крылья взмахнули, и видение исчезло.
– Юпитер дал знак! – крикнул Децим. – Победа будет за нами! Слава цезарю! Слава Риму! Слава Двадцатому легиону! Слава Тринадцатому легиону! Слава Шестому легиону!
Перевалило за полночь, но от разогревшихся за день стен домов по-прежнему шел жар. Кассий Дайа шел неторопливо по главной улице Пантикапея, ведя за собой на поводу свою кобылу. Посматривал по сторонам. Лавки заперты. Термополисы открыты. Мужчины едят, пьют, общаются, играют в кости. Проиграв, лезут в драку. Однако Кассий Дайа приехал сюда не за этим. Не за едой, не за вином и не за разговорами. За безупречно выполненное задание, за молчание, за железную дисциплину, что он навел в рядах нумидийцев, легат поощрил его: позволил отлучиться из лагеря на эту ночь.
Благодарение богам за Понтию, он не страдал совсем уж мучительно без женской ласки в последние месяцы. Но все-таки эта грубо слепленная женщина при всем ее старании в любви была ему скорее товарищем. От безысходности и не с такими спят. Но, едва появляется возможность, кто станет упорствовать в неразумной верности? Любой поспешит к тем, кого боги щедро одарили красотой и умениями.
Легионы гудели от возбуждения после явления Юпитера. Захлебываясь от восторга и благоговения, солдаты обсуждали те несколько секунд. Никто из них не видел раньше подобного, ни сам, ни отец его, ни дед, ни прадед. Дайа слушал, и его распирало от осознания причастности к чуду. Пряча самодовольную улыбку, он с серьезным лицом слушал рассказы товарищей. Наивны, как женщины, как дети, думал он.
– Герой, заходи к нам!
Дайа повернул голову: на широкой скамье, придвинутой к стене дома, под масляным фонарем, сидели женщины. Скорее раздетые, чем одетые. Нашел! И как сразу не заметил? Дайа широко улыбнулся, двинулся к ним.
– Для лошади есть место во внутреннем дворе, – сказала одна и показала рукой на зияющий чернотой узкий проход в стене дома. – И сено.
Дайа в ответ улыбнулся еще шире. Женщины были в его вкусе: высокие, статные, с вьющимися волосами, заплетенными в косы.
– Даже цену не спросишь? – поинтересовалась другая.
– Какая ты глупая, Федра, – хихикнула третья. – Неужели не видишь, что это богатый господин, щедрый господин?
– И верно, – согласилась та, – как же я глупа! Прости, господин, прости!
Все четверо поднялись со скамьи. Дайа не возражал. Много женщин не бывает. Всего одна ночь, надо наслаждаться впрок.
Во внутреннем дворике, тесном, заваленном сломанной мебелью и какими-то мешками, он стреножил лошадь. Одна из луп подтащила к ней охапку сена.
– Ты поешь? – спросила она.
– Сыт, – ответил Дайа. – Но вина выпью.
С улыбкой лупа кивнула.
Вино было слабым, невыдержанным, но его невеликое качество Дайа компенсировал количеством. То ли ночь была не из тех, когда мужчинам хочется любви, то ли лупы сами затворили двери своего заведения, но он так и остался единственным клиентом.
Проснулся он от дикой гудящей боли в висках. Осознал, что лежит, отваливши нижнюю челюсть, и оттого во рту сухо, как у тысячелетней мумии.
Сжав голову руками, он сел на ложе. Перед глазами замелькали звезды. Слишком давно не пил. Отвык. Надо понемногу, а он опять, будто в последний раз, будто перед смертью. Глаза и череп распирало изнутри. Застонав, он обернулся на ложе. Спит, счастливица. Сквозь закрытые ставни пробивался сероватый свет. Рассветает. Душно, нужен свежий воздух. Встав, он, шатаясь, дошел до окна, распахнул ставни. Вдохнул глубоко. Лишь в рассветные часы в Пантикапее наступала долгожданная недолгая прохлада.
Надо выпить. Воды. А лучше – вина. Оно избавит от головной боли, от тошноты, от вкуса тлена во рту.
Он повернулся от открытого окна, чтобы спросить у лупы, где вода. И оторопел.
– Нет…, – его горло было слишком сухо, чтобы исторгнуть звук. Вышел едва слышный сип. – Нет, нет, нет!
В панике он ринулся прочь из комнаты, перед лестницей споткнулся о лежащее женское тело, удержался на ногах, но поскользнулся, рухнул, вляпался ладонями во что-то скользкое, липкое, съехал вниз, пересчитывая копчиком ступени, в пролете вскочил, побежал. На первом этаже наткнулся на тело лупы, что лежала ничком в луже крови. Четвертая сидела у порога, привалившись спиной к стене. Меж ее обнаженных грудей торчала рукоять кинжала. С ужасом Дайа узнал набалдашник в виде головы льва. Его пугио. Подарок Понтии.
Боком он прошел мимо мертвой лупы. На месиво из лоскутов кожи и запекшейся крови, в которое обратилось ее лицо, старался не смотреть. Выскочил во дворик. Его кобыла подняла голову от охапки сена и дернулась назад: слишком стремительно он появился.
Трясущимися руками он распутал стреноживший ее повод, подхватил за уздечку и потащил к проходу. Уже в нем остановился. Миг раздумья, и он бросил повод, метнулся обратно, к двери, ведшей в дом. Вытащил пугио из груди лупы. Хотел сунуть в ножны и только сейчас осознал, что гол. Метнулся было к лестнице, но передумал: нельзя терять времени! Пока не рассвело, риск быть увиденным и застигнутым на месте преступления мал. Он задвинул за собой засов. Быстрее, прочь отсюда! Марс, Юпитер, больше никаких шлюх, клянусь!
<<предыдущая, Глава 18
следующая, Глава 20>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.