- Это все? – спросил Децим у Тимея. Он сидел в кресле. Перед ним стоял на столе поднос с завтраком. Холодное мясо, сыр, хлеб, оливки, вода в кувшине.
– Да, – грек стоял, сцепив руки за спиной.
– Хорошо, – Децим пробежал глазами короткий список на принесенном Тимеем листе пергамента. Семнадцать имен. Семнадцать. – Хочешь есть?
Тимей помотал головой.
– Я не верю, что Ламах способен… был способен на предательство, – проговорил он. От его обычной дерзости не осталось и следа. Он был раздавлен. – Предать Рим – возможно, но не цезаря Клавдия. Ему мы обязаны всем.
– А я считал надежным Скунху. Двадцать лет службы. Ни одного нарекания.
– Нужно написать цезарю.
– Солдатские страхи – наша печаль, Тимей.
Грек почувствовал движение за спиной, обернулся. В шатер, пригнувшись, вошел Север, следом за ним – Рубеллий.
– Атилий Север, – Децим кивнул Луцию и улыбнулся Рубеллию: – Трибун Рубеллий.
– Корнелий Приск, – юноша залился румянцем: никогда командующий не смотрел на него так, как сейчас.
– Я преклоняюсь перед твоим талантом, трибун.
– Благодарю, Корнелий Приск.
– Это было самое впечатляющее и грандиозное зрелище за всю мою жизнь.
Рубеллий от смущения закусил губу, покосился на Луция. Децим перехватил его взгляд, но предпочел не заострять внимания на этом свидетельстве неуставных отношений.
– Однако… есть трудности.
– Трудности, Корнелий Приск?
– Да, – Децим пожевал губы. – Все мы видели орла. Однако кое-кто посчитал, что это… крест.
– Крест? – опешил Север.
– Это был орел! – запротестовал Рубеллий.
– Я знаю, трибун. Но многие увидели в нем крест. Знак того, что распятый бог сильнее наших богов, и мы обречены на поражение. За прошедшую ночь при попытке дезертировать было схвачено пятьдесят семь человек, тринадцати дезертировать удалось. Также выявлены и схвачены те, кто намеренно вносил смуту в наши ряды. Я не снимаю с себя вины. Если бы я не отвлекся и не упустил время, все было бы иначе. Призыв Юпитера, и вот он, знак. – Лицо командующего вдруг приобрело странное выражение, смесь смущения и неуверенности: – Возможно ли повторить знамение, трибун? Но в более… однозначном… исполнении.
– У трибуна латиклавия много идей, – ответил вперед Рубеллия Север. – Он это сделает.
– Трибун? – Децим хотел услышать самого творца.
– Да, Корнелий Приск. Я…, – Рубеллий снова покосился на Севера, ища одобрения. – Я обдумаю и доложу тебе, что это будет… на этот раз.
– Сколько дней тебе понадобится?
– Дней…, – Рубеллий замялся, его лицо стало багрового оттенка.
– Не больше трех. Это возможно? Если нужны люди…
– Нет, Корнелий Приск, – прервал его Север. – Никого лишнего, – он скользнул взглядом по Тимею.
– Мне можно доверять, – сказал грек.
– Мы доверяли твоему брату.
– Я – не он. Как и ты – не твой сын.
– Довольно! – Децим поднял раскрытую ладонь. – Атилий Север, – он протянул Луцию лист пергамента. Тот взял, пробежал глазами список имен. Его челюсти сжались.
– У нас один выход, – сказал он.
Децим кивнул:
– Прилюдно?
– Как преступников.
Рубеллий непонимающе перевел взгляд с Луция на Децима и обратно, глянул и на Тимея. Но старик не ответил ему взглядом, он смотрел в пол и беззвучно шевелил губами.
– Вероятно, ты сведущ в медицине, трибун Рубелий…, – начал Децим.
– Я? Нет, нет, – Рубеллий замотал головой, – я совершенно не…
– Мой отец был увлечен ею. Не самое достойное занятие, но… недостойные занятия бывают полезны. Взять тебя: ты окажешь неоценимую помощь кампании, большую, чем сотни юношей из военных семей. – Рубелий сглотнул. – Опухоль необходимо вырезать, пока она мала. Если дать ей вырасти, любое лечение станет бесполезным. Пока опухоль – с головку иглы, – он показал глазами на пергамент в руках Севера.
– Это список тех, кто подрывает боевой дух армии, Марк, – пояснил тот трибуну, что так и не понял, о чем ведет речь командующий. – Эти люди должны быть казнены.
Трибун кашлянул, подошел ближе, заглянул в список. Кроме сака Скунхи он не знал никого.
– Я… я думаю, можно соединить две задачи, – сказал он.
– Трибун? – на этот раз пояснения понадобились Дециму.
– Сжечь их молнией Юпитера? – спросил у Рубеллия Север. – Ты об этом, Марк? – Трибун кивнул. – Я против. Они – солдаты Рима. И заслуживают быстрой смерти. Но решать тебе, Корнелий Приск.
– Мы проявим милосердие, – согласился с ним Децим, но по лицу его было видно: идея Рубеллия пришлась ему по вкусу. – Не буду задерживать, легат, трибун.
– Прости, Атилий Север, – пробормотал Рубеллий, когда они вышли из шатра командующего. – Это было слишком.
Луций в ответ мотнул головой: пустяки.
– Крест! – в его голосе смешались негодование и презрение. – Стоило послушать Дайю. Во всепробивающем Марсовом члене при самом горячем желании не увидишь крест.
– Значит, мы сделаем…?
– Нет. Приск прав. Однозначно. Явно. Прямо. Огненные слова в небе. «Слава Риму и цезарю Клавдию».
– Натянем пропитанные горючей жидкостью веревки?
Луций улыбнулся:
– Ты быстро учишься.
Трибун залился краской.
– Стараюсь, командир!
Оба Лепида – старший и младший – настаивали на распятии, Друз предложил забить подстрекателей палками и той же казни подвергнуть пойманных дезертиров. Но Децим поддался настроению Севера и решил быть милосердным: пусть римские солдаты умрут быстро и легко, от меча.
Давно перевалило за полдень, и солнце начало клониться к закату, но по-прежнему светило нещадно. Воздух был тяжелым, недвижимым. Ни дуновения ветерка, и в небе – ни облачка. Пот ручьями заливал лица, реками струился по спинам построившихся перед деревянным помостом солдат.
Взойдя на трибуну, Децим окинул взглядом лагерь. Будто вымер. Все собрались здесь. На показательную расправу над поддавшимися страху товарищами и над предателями. Оглянулся назад, на связанных по рукам и ногам обреченных мужчин. У них отобрали всю одежду и амуницию, и они стояли кто с прикрытыми сублигакулой чреслами, кто обнаженным. Испуганные, жалкие. Один лишь Скунха был спокоен, стоял, расправив плечи. Децим увидел, как к нему подошел Север, спросил о чем-то. Сак с готовностью ответил. По лицу Севера пробежала тень недоверия, он задал новый вопрос. Лицо Скунхи осветилось улыбкой, он замотал головой, отрицая что-то, а губы Севера сжались в тонкую нить: ответ ему не понравился. Отходя от Скунхи, он встретился взглядом с Децимом, и тот мотнул головой, давая знак подойти.
– О чем вы говорили? – спросил он, когда Луций подошел и встал рядом, но на полшага позади.
– Спросил, видел ли он знамения, когда был в орде.
– И что же?
– Видел. Огненный крест в небе.
– Ты расстроен? – удивился Децим.
– Он уверяет, что крест был над их головами, очень высоко. И это была степь, ни одного дерева вокруг. Не понимаю, как Сардо смог сделать это.
– А я не понимаю, как твой трибун сумел сделать Юпитера, обращающегося в орла. Уверен, этот мальчик легко раскроет тайну креста.
– Если выстрелить из двух скорпионов, а к стрелам привязать пропитанную горючим веществом ленту и поджечь, есть вероятность, что они пересекутся в небе, но…
– Атилий Север…
– …он говорит, крест был огромным, и висел в небе долго, несколько минут.
– Полагаешь, это настоящее знамение?
– Нет, – Луций усмехнулся. – Полагай я так, мне стоило первым встать в очередь к Авлу Бебию и подставить ему горло, – он оглянулся на центуриона Двадцатого легиона, сурового мужчину со свирепым лицом прирожденного экзекутора.
Децим поднял руку, призывая всех к молчанию. Он не собирался говорить долго, заигрывать с толпой. С расхоложенной армией надобна жесткость и прямота.
– Солдаты! Я собрал вас здесь для того, чтобы вы увидели, какова цена страха, цена предательства, цена трусости! Смерть! Наши враги пытаются сломить вашу волю, вашу верность, предать вас страху! Они сочиняют страшные сказки, которыми только детей пугать, чтоб не ходили затемно за порог! Вы не дети, вы не женщины! Вы – воины, солдаты Рима, солдаты, обученные побеждать! И вы победите! И пройдете по улицам Рима, как герои! Я всегда был терпим к вам, к вашим слабостям, прощал вам многое, но трусость и коварство простить не могу! Наказание за них – смерть! Семнадцать человек приговорены к смерти за подстрекательство к побегу, за распространение небылиц о непобедимости нашего врага, за призывы к отказу от верности цезарю! Пятьдесят семь дезертиров бросят жребий. Шестеро, что вытянут черный камень, будут казнены, остальные высечены! – он обернулся: – Бебий!
Центурион Бебий кивнул в ответ и поднял руку, давая знак конвойным ввести на помост дезертиров. Их поставили в три ряда, вдоль каждого из них прошел солдат с холщовым мешочком. В нем были камни, черные и белые. Шестеро, что вытянули несчастливый жребий, остались стоять на помосте, остальных стащили вниз: наказание плетьми – не то зрелище, с которого надо начинать.
Шестерых мужчин заставили встать на колени. Несмотря на зной, всех их колотило, кожа покрылась гусем, по лицам струился пот. Наверняка, холодный, подумал Децим. Двоих из них он знал, легионеры Двадцатого. Еще четверо – из Шестого. Никого из Тринадцатого. Как никого из Тринадцатого среди подстрекателей. В душе шевельнулась зависть. Позволение командующего отлучаться из лагеря не распространялось на солдат Тринадцатого: Север им запретил. И дни они проводили в изнуряющих тренировках. «Север черств, но прав, – подумал Децим, – в уставшем теле – глухой к агитации дух».
Бебий упер острие своего гладия в ложбинку за ключицей Альбина, легионера его собственной центурии. С его искривившихся яростно губ сорвалось оскорбление. Альбин задрожал еще сильнее. С силой Бебий налег на рукоять. Лезвие легко вошло в плоть. Он сразу выдернул его, толкнул Альбина. Тот завалился набок, его тело дернулось и обмякло. Бебий перешел к следующему.
– Корнелий Приск, – Луций тронул Децима за локоть и в ответ на его вопросительный взгляд показал глазами на восток. – Нужно торопиться.
Децим повернул голову, прищурился. Небо на востоке было черно, надвигалась гроза.
– Дерьмо! – прошипел он. Только этого не хватает! Страх уже пустил ростки в душах солдат, гроза с востока в день казни – многие узрят в этом знак. – Бебий, шевелись быстрее!
Трупы утащили, бесцеремонно, волоча за ногу или за руку. На помост ввели Скунху и прочих подстрекателей. Первого из них Бебий толкнул на колени, занес меч.
– Рим обречен! – выкрикнул вдруг Скунха. К нему обратились взгляды: командования, товарищей по несчастью, солдат. – Я вижу это! Вижу улицы, залитые кровью, вижу изрубленных жен и детей, вижу сожженные дома! Примите Господа, и спасетесь! Он дает жизнь вечную! Он любит нас! Он не оставит нас! Господь! Вверяю жизнь свою…! – его голос утонул в раскате грома.
– Проклятье! – Децим повернул голову на звук. И опешил: еще ни разу в жизни он не видел, чтобы тучи приближались так быстро. Сизые, рваные, они неслись, будто обезумевшие лошади. По шлему ударила тяжелая капля. За ней еще одна. – Бебий!
Но Бебий, уже занесший меч над коленопреклоненным мужчиной, отступил на шаг. Его грубое лицо оплыло. В маленьких глазках, утопленных в изрытую шрамами и оспинами плоть, забился ужас.
– Бей! – приказал ему Децим, но центурион замотал головой. Капли застучали по шлемам и панцирям, по доскам помоста. Сверкнула молния, совсем рядом. Зарокотал спустя мгновение гром. Бебий отступил еще на шаг. Взгляд Децима уперся в лицо Требия. Префект посерел лицом, замотал головой. Друз, что стоял рядом с ним, замер, его глаза расширились. Децим в ярости рванул из ножен меч.
– Я сделаю это, – придержав его локоть, сказал ему Луций.
Децим кивнул.
Оттолкнув в сторону Бебия, Луций свалил с ног успевшего подняться с колен Скунху. Сгреб его за веревку, что охватывала его шею и от нее шла вниз, опутывая запястья и лодыжки. Дернул вверх, придавая его телу подобие коленопреклоненной позы.
– Если бог этого предателя так силен, пусть явит свою мощь! – выкрикнул он. Сверкнула молния, за ней еще одна, загрохотало. – Пусть покажет свою силу! – он вытащил из ножен пугио. – Вы думаете, это он?! Он?! Гневается?! Грозит?! Если так, пусть спасет своего раба! И испепелит меня! Ну же! – связки едва не лопнули от напряжения. Он застыл, держа связанного сака правой рукой, а пугио – в левой. Капли дождя били по людям, по доскам помоста, рокотал гром, сверкали молнии. – Солдаты Рима, это Юпитер! Юпитер гневается на вас за ваш страх! Он велит мне разить без пощады! Слава Риму! Слава цезарю Клавдию! – последние слова едва ли слышал хоть кто-то, кроме него самого и Скунхи, голос пропал, и вместо крика его горло исторгло жалкий сип. Он посмотрел вниз, на Скунху. Тот встретил его взгляд, пепельно-серые губы сака дернулись в дрожащую улыбку. Сразу погасшую, едва пугио проткнул его сердце.
Выдернув лезвие, Луций отпустил сака, и тот осел на помост, повалился на спину. Не глядя на него, он перешел к следующему. Децим на миг перевел взгляд с него на офицеров за своей спиной. Все были бледны, со сжатыми напряженно ртами. Лишь Рубеллий беззвучно шевелил губами, поглядывая испуганно на черноту в небесах.
Дождь усилился. Смешиваясь с кровью, вода лилась с помоста розовой жижей. Децим смотрел, как один за другим падают на мокрые доски тела. Один из осужденных попытался спастись от своей судьбы. Его никто не держал, и он мелкими шажками – насколько позволяли путы на лодыжках – посеменил к краю помоста. Поскользнулся, шлепнулся на голый зад. Пополз, извиваясь, как змея на раскаленной печи. Луций нагнал его у самого края, еще немного, и несчастный свалился бы прямо на головы мокнущих под дождем солдат.
– Спаси меня! – закричал он, когда Луций потащил его обратно. – Господь, спаси меня!
Децим отвернулся. Солдат, судя по звукам, сопротивлялся. Кричал, молил, умолял, взывал к чужому богу.
На мгновение Децим ослеп от вспышки молнии, уши заложило от оглушающего грохота. Инстинктивно он втянул голову в плечи, сжался. Медленно повернул голову. Облегченно выдохнул: Север шел к последнему осужденному, а обнаженное тело недавнего беглеца дергалось в конвульсиях: очевидно, лезвие пугио прошло, минуя сердце, и оттого смерть запаздывала.
Последний из семнадцати принял смерть спокойно. Она была быстрой, мгновенной. Его тело упало на помост уже бездыханным. Север вернулся к бьющемуся в агонии телу.
– Корнелий Приск, – Децим скорее прочел по губам, чем услышал его сиплый голос. – Скажи что-нибудь.
Он кивнул, выступил вперед. Подошел к краю помоста.
– Вы все видели! Юпитер явил нам свой лик, но предатели и трусы увидели в нем… распятого в Иудее бродягу! Приняли бога за жалкого неудачника! И вот они мертвы! С кем вы, солдаты Рима?! С Юпитером, дарующим победы?! Или с…?! – его голос заглушил рокот грома.
– Юпитер! – выкрикнули из толпы. Децим повернул на голос голову. Узнал в кричавшем галла Брикса, префекта галльской конницы Тринадцатого легиона. Крик своего командира поддержали его подчиненные – конные галлы. К ним присоединились нумидийцы, за ними весь левый фланг – Тринадцатый легион. – Отрубить ему голову! – крикнул кто-то уже из центра: за этим одиночным выкриком последовало многоголосие: к Тринадцатому присоединился Двадцатый легион: – Слава Дециму Корнелию Приску! Мы с тобой! Слава Риму!
– Выпотрошить предателя! – раздалось с правого фланга. Шестой легион с опозданием присоединился к всеобщему реву, но промедление свое с лихвой возместил истошностью голосов и кровожадностью требований. – Содрать с него кожу!
Поколебавшись, Децим шагнул к дергающемуся телу. Поскользнулся, чудом удержался на ногах. Выругался вполголоса: болванам только дай повод засомневаться в силе римского оружия, в грядущей победе. Падение командующего, на куриной печени не гадай, воспримут как дурное знамение.
Встав над умирающим, он вытащил из ножен гладий. От мысли отрубить голову, отказался: стоял неустойчиво, проклятые доски от воды и крови стали скользкими, как лед: велика вероятность потерять равновесие в замахе. Расставив широко ноги, он занес меч над вздымающейся голой грудью. Ударил вертикально вниз. Расщепив грудину, гладий пробил тело и доски.
Разогнувшись, Децим раскинул руки над головой:
– Юпитер! Я приношу тебе эту жертву! Пусть плоть предателей накормит твой гнев! Даруй нам победу! Слава Риму! Слава цезарю Клавдию!
<<предыдущая, Глава 19
следующая, Глава 21>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.