С сомнением Децим посмотрел вверх, на обгоревшие балки – не рухнут ли. Но выглядели те крепкими. Во внутреннем дворике, среди беспорядочно сваленной в кучи обугленной мебели, угадывались обгоревшие тела лошадей. Гельветы из личной охраны Севера пытались спасти своих кобыл и испанского жеребца своего легата, но не смогли. Об этом они сами поведали ему. Один спокойно, второй – едва ли не со слезами.
Здание выгорело изнутри, однако деревянные перекрытия почти не пострадали. С пожаром справились быстро. Владелец – если он жив – восстановит его, не затратив много денег. Каменные дома хороши тем, что не сгорают дотла.
Вместе с Креоном Децим поднялся по закопченной лестнице на второй этаж. Обошел комнаты. Все было черным: стены, пол, потолок, мебель. Одна из комнат пострадала от огня больше других. В ней Децим обнаружил спату. Ножны из тонких металлических пластин оплавили клинок, кожа с рукояти сгорела. Но набалдашник был цел: голова кабана. Повертев меч в руке, Децим отдал его Креону:
– Вернем Северу. Это меч Косса. Где тела?
– В таверне напротив, командир.
– Идем.
Креон выдохнул с облегчением: в пропитанном гарью здании ему было не по себе. То и дело косился он на потолок, ожидая, что подпаленные балки обрушатся им на головы.
– Странно, что Атилий Север не вернулся за мечом и не послал никого, – пробормотал он, будто сам для себя, когда они спускались. – И почему он так сказал, не понимаю…
– Что сказал?
– Что не способен найти убийцу. Попросил его отстранить от расследования. Не похоже на него.
– Друз сказал, сославшись на слова Рубеллия, что убийца угрозой принудил его остановить расследование.
– Думаешь, это правда, командир? – с сомнением в голосе спросил батав.
Децим пожал плечами:
– Не знаю. Не могу представить, чем он может угрожать Северу. Тому нечего терять, кроме жизни, а на его жизнь убийца покусился. Значит, развязал ему руки. Но нет, наоборот, связал. Ты видел его лицо, когда я сказал про Рубеллия?
– Окажись орда под стенами лагеря, он был бы меньше потрясен, – кивнул Креон и предположил: – А что, если убийца знает его тайну?
– Тайну?
– О которой говорила госпожа Агриппина.
Децим остановился. Повернул голову к Креону. Балка над их головами скрипнула, и батав метнул вверх встревоженный взгляд, дернулся вниз по лестнице, но Децим удержал его за локоть:
– Откуда ты знаешь, что говорила Агриппина? Ты подслушивал?
Креон вжал голову в плечи:
– Я же охранял тебя.
– Ухом у двери?
– Это случайно вышло. Не намеренно. Только и услышал, что про Севера и его дурные наклонности. И сразу отошел.
Децим в ответ поджал губы:
– Ты лжешь. И вряд ли прав. Про дурные наклонности Севера Тринадцатый легион уже песни распевает, и его репутации они скорее на пользу, чем во вред. Он не скрывает и не стыдится. Идем.
Спускаясь вниз, он слышал, как батав напевает под нос «Сардо, брей бороду и ноги, Тринадцатый в дороге». Не поворачивая головы, сказал:
– Сардо не носит бороды.
Креон кашлянул.
– Прости, командир.
Они вышли на улицу, пересекли ее. У распахнутых дверей таверны уже сидел ее хозяин – высокий и худощавый грек с хищным профилем. Возле него, красная от смущения, стояла женщина. Красивая, пышногрудая, широкобедрая, но с тонкой талией и изящными ладонями. У Креона при взгляде на нее загорелись глаза, и она зарделась еще больше, принялась поправлять обернутую вокруг головы косу.
– Господин Корнелий Приск, – хозяин таверны поклонился. – Тела внутри. Я велел принести душистых трав, чтобы перебить запах. Есть вино. Прохладное и подогретое.
– Благодарю, любезный…
– Архей.
– Архей.
– А это…, – Архей посмотрел на женщину, – Елена. Вчера один из посетителей сидел здесь, вот за этим столом, единственный. Было холодно, и все шли внутрь, но не он. Елена подошла к нему подлить вина, и оба они увидели, как из окна дома Бахуса выпрыгнул сначала один человек, потом второй. Вторым был легат Север, она узнала его.
– Ты успела рассмотреть того, кого Север преследовал?
– Нет, господин, – замотала головой Елена.
Децим поджал губы: к чему этот грек теряет его время на пустое?
Грек заметил тень недовольства на его лице и с улыбкой сказал:
– Тот посетитель опрокинул стол и погнался за ними.
Децим и Креон переглянулись: на это стоило потерять время.
– Ты можешь описать его, Елена? – спросил у женщины Децим, а Креон в этот момент многозначительно ей подмигнул.
– Да, господин. Приятный, в летах, но не пожилой. Плащ простой, из грубой шерсти, а сапоги дорогие, и ремни. Твоего роста. Большой. Волосы черные, с сединой на висках. Лицо крупное. Зубы все на месте. Я даже удивилась. Редкость это, такие хорошие зубы.
– Ты видела его впервые?
– Да, господин.
– Узнаешь, если увидишь?
– Да.
– Спасибо, Елена.
– Господин, – женщина поклонилась и глянула косо из-под длинных ресниц в сторону Креона: этот огромный варвар заставил ее сердце колотиться быстрее.
– Креон! – Децим ткнул батава локтем в бок и первым переступил через порог.
Запах горелого мяса никакие душистые травы и благовония перебить не могли.
– Как в шатре Севера, – проговорил нагнавший его Креон.
– Да. Чувствуешь, – Децим втянул носом воздух, – эту… примесь?
– Так пахло из пустой амфоры.
– Да. Трибуна Рубеллия и всех их, – он обвел глазами помещение, в котором на столах лежали обгоревшие трупы, – убили одни и те же руки.
Он подошел к одному из тел. Женщина. Красивое тело, чем ближе к ступням, тем менее пострадавшее от огня. И голова – череп, облепленный шматами обгоревшей плоти.
– Лицо, – Децим произнес одно-единственное слово, но батав понял, кивнул.
– Как трибун Рубеллий.
– Не совсем. Ей не срезали лицо. Полагаю, он облил ее голову горючей жидкостью.
Креон вздрогнул:
– Заживо?
Децим не ответил. Наклонился к шее погибшей женщины. Он знал, где искать.
– Нет, – сказал он спустя некоторое время. – Он милосерден. Перерезано горло.
– Как у трибуна.
– Да.
– Жаль его, – вздохнул батав. – Рубеллия. И Севера. Потерять второго сына подряд. Хотя казалось, он, Север…, – Креон нахмурился, подбирая слова. – Казалось, он не скорбит ни об одном из них.
– Он умеет казаться. И это хуже чем, если бы он рвал на себе волосы. Ты думаешь, что одним из твоих легионов командует трезвый рассудок, а на деле имеешь…, – не закончив, Децим махнул рукой. Перешел к следующему телу. Оно мало обгорело. Огонь почти не тронул кожу, даже волосы на голове частично сохранились. – Задохнулась? – предположил Децим и почти сразу опроверг себя: – Удар в печень.
– Красивая, – с сожалением заметил Креон.
Децим кивнул:
– Почему ту он лишил красоты, а эту нет?
Креон неопределенно хмыкнул: знай они ответ, поиск убийцы был бы завершен. Узнай причину убийства, и найдешь убийцу – главное правило Децима Корнелия Приска.
– Как он выбирает жертв? – Децим перешел к другому телу, мужскому, грузному.
– О, – Креон дернул пшеничными бровями, – евнух. Никогда не видел раньше.
– Заколот в горло.
– Это хозяин лупанара, – подсказал из-за спины Архей. Децим оглянулся на него, поблагодарил кивком.
– Нужно узнать о нем все, – сказал Децим Креону, – об убийце. Как убивал, кого. В Виндониссе и потом, в лагере Тринадцатого и окрестностях. Про Виндониссу, думаю, все расскажет трибун ангустиклавий Элий. Он жаждет мщения, его жене убийца срезал лицо. Что-то он наверняка знает и об убийствах в лагере. Но куда больше о последних убийствах нам расскажет Кассий Дайа: Север привлекал его к расследованию.
– А сам Север, командир? Он должен знать больше всех.
Децим помотал головой:
– Он не хочет участвовать в расследовании. Тем лучше. Не хочу ни с кем делить победу.
Высунув от напряжения кончик языка, Требий старательно переписывал начисто свои неряшливо сделанные пометки о количестве фуража и провизии – легат Друз Корнелий Приск требовал безукоризненности: никаких неразборчивых почерков и кривых строк, все должно было быть четко выведенным, без наклонов, без клякс.
Он не услышал, как шелохнулся за его спиной полог шатра, не услышал шагов. Уловил краем глаза движение у правого плеча, но не успел и головы повернуть, как гость положил перед ним на стол нечто маленькое, блестящее – серебряную клепку в виде пятиконечной звезды с кабаньей мордой в центре.
Сердце Требия ухнуло вниз, прямо в подставленную пятерню Плутона. Подземный бог тут же сжал учащенно забившееся вместилище Требиевой души в кулаке, брызнула кровь.
Вот и все.
– Атилий Север, – сглотнув, выдавил из себя Требий, повернув голову к гостю. Поднялся. Глаза отвел. Смотреть Северу в лицо не было никаких сил. Эмилий, проклятый ступид!
– Префект Требий Сей, – голос Северу так и не вернулся. Полушепот – полусип.
Взгляд Требия уперся в легатские сапоги.
– Лисистрата работа, – пробормотал он. – Триста сестерциев за пару.
– Возможно. Но с клепками, наверняка, дороже. Да?
– Четыреста десять, – еще тише, чем сипел Север, отозвался Требий.
– За такую цену они могли бы держаться крепче. Одну я нашел на полу общественного туалета в Пантикапее, вторую – возле него, в углу, где спали двое бродяг.
Требий в ответ вздохнул. Его крупные ладони сжались в кулаки, разжались снова. Не поднимая глаза, он сказал:
– Недолгая вышла у меня служба, – он дернул плечами. – Мог бы отпираться. Мало ли когда я мог потерять их, клепки эти, но…. Мог бы о милости просить, ради жены и детишек. Но нет у меня никого, ни жены, ни конкубины, ни детей. Слезы лить по мне некому. Ошибся – плати, дурак Требий Сей. Чего уж тут извиваться, как гадюка на печи, не отопрешься. Одно скажу – не в оправдание – если б узнал тебя сразу, и пальцем не тронул бы. – Наконец, он поднял глаза, вздрогнул – взгляд у легата был тяжелый и пронизывающий – и зачем-то добавил: – Встречу трибуна латиклавия Косса там, расскажу ему, как… у нас тут… все…
– Как утопил его отца в моче?
Требий поперхнулся слюной. И Север продолжил:
– Германия крепко сплотила вас. Эмилий был готов умереть ради моего сына, ты – ради Эмилия.
– Я не знал, что он задумал, – проговорил Требий. – Мог бы догадаться. Но и мне и в голову не пришло, что он способен, что он может…. Думал, к женщинам пошел. Проследить решил. Он же хилый, обидит кто, а я ему старший товарищ, как-никак. А как узнал тебя…, – он передернул плечами, вновь ощутив тот ужас, что объял его в туалете, когда он заглянул в лицо утопленника. -Утром я уже за ним послеживал, ждал чего-то… подобного…
– Ты спас мне жизнь, Требий Сей.
Требий смущенно улыбнулся: в нем зародилась робкая надежда на благополучный исход. Подвиг уравняет проступок.
– Почему он хочет убить меня? – спросил Север.
– Он считает, ты мог спасти Косса. Но не сделал этого. Потому что считал приговор справедливым.
Настала очередь Севера отвести взгляд.
– Ты думаешь так же?
– Нет, легат Север.
– Говори открыто, префект Требий Сей. Твой ответ ни на что не повлияет. Ты думаешь так же?
– Косс умер без страха. Это все, что ты мог сделать. Приговор был жесток. Но справедлив. – Требий вздохнул. – При всей моей любви к командиру моему, трибуну Коссу Атилию Северу. Я… хотел бы от тебя той же милости. Быстрой смерти.
Вместо ответа Север отодвинул от стола табурет, на котором обыкновенно сидел Эмилий, сел на него. Требий остался стоять. Он не понимал, что ему делать: говорить ли что-либо, молчать ли, просить ли о милосердии?
– Садись, – сказал Север и, когда Требий подчинился и осторожно опустил зад в кресло, подвинул ему через стол вторую клепку. – Только две отвалилось?
– Три, – выдавил из себя Требий.
Север неопределенно дернул ртом.
– Никто не узнает, – сказал тот. – Если Приск разыщет свидетелей, которые опознают тебя или Эмилия в тех, кто напал на меня, я опровергну их слова.
Челюсть Требия беззвучно отвалилась: он не поверил своим ушам.
– Я не повисну на кресте сегодня? – спросил он.
Бескровные губы Севера растянулись в ухмылку:
– Любого префекта лагеря можно смело прибивать к кресту через год службы – за воровство…
– Я ни единого аса…!
– Так и года еще не прошло.
– Атилий Север, я…!
Легат поднял ладонь:
– Верю. Успокойся. Косс говорил, ты – первый и единственный честный префект лагеря.
– О, – Требий залился краской. – Лестно слышать, легат Север. Трибун помнил обо мне в такой час.
– Час?
Требий побагровел еще больше:
– Перед… смертью…
Север мотнул головой. Это движение отозвалось болью в шее, и он скривился.
– Я вернулся в Рим в начала марта, – сказал он. – И до середины апреля, до самого дня казни, каждую ночь проводил у него. Днем – дела легиона. Он говорил постоянно. Часами. Вспоминал всех вас. Тебя, Карсу, Эмилия. Он попросил бы о милости для любого из вас.
Требий усмехнулся, покачал головой:
– Распял бы он нас. И выпотрошил. За отца-то.
Север улыбнулся в ответ, ничего не сказал. Его взгляд уперся в незаконченный отчет Требия, но вряд ли он стал его читать, скорее задумался о своем.
– Я был свидетелем…, – Требий нарушил через некоторое время молчание. – Эмилий читал письмо из Рима, злился. Письмо от женщины было…, – он пожевал губы. – Прошу простить меня, Атилий Север, твоя жена ждет дитя?
– Да, – ответил Север, не отрывая глаз от пергамента.
– Значит, велика вероятность, что то письмо было от нее. Найти бы его, письмо это. Потому как от кого еще, какая еще женщина будет увещевать его забыть об их договоренности убить ее мужа?
– Что? – отстраненность испарилась из голоса Севера, он обратил взгляд на Требия.
– Он думал, что никто его не слышит и не видит, не заметил он, как я вошел, вопил, что она…, что ас ей цена, раз из-за… ребенка в чреве готова попрать клятву о мщении, что он-то не отступит. Я так понял, она… изменила свои намерения из-за ребенка, что-то про пророчество было, что она может умереть в родах, и преступление – оставлять дитя сиротой. А потом он дважды попытался убить тебя, вот я и подумал…, – он поднял глаза вверх вслед за поднявшимся с табурета Севером. – Но это только догадка моя, легат Север. Вот вернется этот червь, я шкуру с него спущу и все выясню! Может, и не она вовсе, не жена твоя.
– Она. Ты верно мыслишь, префект Требий Сей.
Требий глубоко вздохнул.
– Я клянусь, – сказал он, положив руку на сердце, – отныне этот червь Эмилий не приблизится к тебе ближе, чем на стадий!
Север покачал головой:
– Не мешай ему.
– Не мешать, легат Север?
– Пусть делает то, что задумал, – легат положил Требию руку на плечо, легко сжал его. – Приятного вечера, префект.
Север стоял спиной к входу, и не видел, как на пороге появился Эмилий. Сначала он опешил, потом – стиснув круглый набалдашник пугио – дернулся вперед.
– Пошел вон! – одними губами, но яростно рявкнул Требий. – Вон!
Эмилий испугался зверского выражения на его мясистом лице и шарахнулся назад.
– Это был он? – спросил Север, когда ткань полога с шорохом упала за ретировавшимся Эмилием.
– Да, легат. Прости, но я… не могу ему не мешать.
Север обернулся назад, на закрытый полог, потом вернул взгляд обратно, к префекту, что так и сидел вполоборота, смотря на него снизу вверх.
– У тебя есть вино, префект Требий Сей?
– Да, легат Север, да, – закивал Требий. От сердца окончательно отлегло: сохранена и жизнь, и должность. – Налить?
– Да, – Север шагнул было к табурету, но Требий вскочил со своего кресла и подвинул ему его:
– В кресле удобнее! – Он засуетился по шатру. Вынул из сундука две бутыли вина. Подумав, добавил к ним третью, поставил на стол. Метнулся к выходу.
– Куда ты? – спросил его Север.
Требий остановился на пороге:
– Велеть еды принести, – ответил он.
– Не надо еды.
– Слушаюсь! – Требий вернулся к столу, сбил пробку с бутыли, разлил по чашам. Север в это время осторожно сел в кресло, кривясь от боли. Требий догадался, что его мучает. Покраснел. – Сильно я…? – начал он и посмотрел на свою огромную пятерню.
– Кость не сломал, – отозвался Север.
– Кость? – оторопел Требий.
В ответ легат беззвучно засмеялся. К нему, поняв, наконец, шутку, присоединился спустя секунду Требий.
– Никому не рассказывай об этом, префект, – Север опрокинул в себя полную чашу вина.
– Клянусь, легат, – заверил Требий и отхлебнул глоток из своей чаши: пить наравне с Севером, который сразу за первой осушил вторую, он не собирался: префекту лагеря нужен трезвый ум.
Трибун ангустиклавий Элий шел первым. Расправив плечи и глядя перед собой, он шагал походкой победителя. Он был уверен: теперь убийца будет найден. В игру вступает Децим Корнелий Приск. Человек, который всегда находит преступника. Эмилия будет отомщена. Кулаки Элия сжимались и разжимались, когда он представлял, что он сделает с этой нежитью в человеческом обличии. Приск должен позволить ему это. За помощь в расследовании. Из сострадания. Из солидарности.
Кассий Дайа плелся за ним, отстав на шаг. Его походка была иной. Он шел, как Верценгеторикс на триумф Цезаря, с пониманием того, что ничего хорошего в конце не ждет. Говорят, Приск куда больше Севера силен по части расспросов, допросов, безошибочно отличает ложь от правды, оговорки и недоговорки трактует как твое преступление. Как быть? Рассказать об убитых женщинах? О том, что бросил их гнить, заперев дом, а сам сбежал? Подозрительное поведение, странный поступок. Как объяснить прошедшему огонь и воду Приску, что он, префект конницы и бывший гладиатор, прославленный Капуанский мясник, испугался? Приск не поверит. Заподозрит в том, что он и есть преступник. Да, в Виндониссе две из четырех жертв – Офилия и дочь Фелана – были убиты, когда Дайи уже не было там, и он, проданный в рабство, ехал в клетке в Капую. Но две женщины были убиты при нем. И Статилию он мог убить, и Беренику, и на жизнь госпожи Нонии мог покуситься – он был рядом, вполне мог это сделать. И четырех луп в Пантикапее тоже мог убить, он был их единственным гостем в ту ночь. А что если это он и есть? Какая-то часть, что просыпается в нем, когда он во хмелю?
– Нет-нет-нет, – замотав головой, забормотал Дайа. – Я бы никогда, никогда…
– Повтори? – Элий остановился и обернулся к нему.
– Что? – не понял Дайа.
– Ты что-то сказал, я не расслышал.
– Нет-нет, это я сам… с собой, трибун Элий.
Элий промычал в ответ что-то пренебрежительное и продолжил путь. До Дайи доходили слухи, что Элий был крайне раздосадован его назначением и, не таясь, поносил его в кругу трибунов ангустиклавиев. Причина, разумеется, была отнюдь не в солдатских качествах Дайи. А в том, что Элий, замшелый и блеклый, с несвежим дыханием и жеваным лицом, в свое время имел виды на Офилию, предлагал ей – и настойчиво – быть его любовницей. Обещал, что та не пожалеет. Но Офилия отказала. В ней ни на ас не было свойственной женщинам расчетливости. Она всегда слушала только свое сердце, и никогда – ум. А что, если… Дайа остановился, осененный мыслью. А что, если это Элий? Он мог убить и свою жену, и Офилию, и всех прочих. Жену – из ревности, Офилию – из мести. Дочь Фелана? Север упоминал, что девчонка имела связь с кем-то из командования. Быть может, с Элием? Дайа с сомнением посмотрел на сутулую спину удаляющегося трибуна. Покачал головой: нет, вряд ли. Непросто порою понять, что в головах у юных девиц, но уж точно не страсть к таким, как Элий. Им нравятся такие, как Дайа. Или Приск младший. Или Север.
А если это он, Элий, воспылал к ней страстью, а она, как Офилия, отказала, и он рассвирепел? Это возможно. От Элия так и веет обидой, вечным раздражением, желчностью. Такие, как он, способны годами носить в себе обиду. И почему Север не подозревал его?
Погруженный в свои путанные размышления, Дайа и сам не заметил, как оказался в шатре командующего, а его рука сама собою поднялась в приветствии, а с губ сорвалось зычное:
– Приветствую, командующий Децим Корнелий Приск!
Стоявший рядом трибун Элий неодобрительно покосился на него. В его карих глазах так и плескался упрек слишком громкому голосу и размашистым движениям. Но командующий неудовольствия не выказал. Легко улыбнулся и кивнул в ответ:
– Садитесь, – он показал глазами на два походных кресла. Сам он стоял возле большого стола, все пространство которого было занято картой, нанесенной на бычью шкуру. За столом сидел сухонький мужчина неопределенного возраста. – Будешь записывать все, что будет здесь сказано.
– Слушаюсь, – прогремел тот в ответ. Для такого тела у него был на редкость громкий и раскатистый голос.
Приск подвинул кресло так, чтобы сидеть к Элию и Дайе лицом.
– Первое, – начал он, сев, – меня интересуют события, люди. Не ваши мысли о них и не мысли Атилия Севера. Понятно?
– Да, – закивали оба в ответ.
– Вам обоим этот человек причинил боль. Я прав?
– Да.
– Начну с того, что мне уже известно. В Виндониссе группа солдат сплотилась в братство, которое развлекалось истязанием и убийством женщин. Братство было раскрыто, все участники были заклеймены и проданы в рабство. Убийства возобновились в лагере Тринадцатого легиона и окрестностях в апреле этого года, когда легион стоял под Церой. По приказу Севера, было проведено несколько проверок. Есть записи. Он надеялся выйти на убийцу по следам на теле: отметинам, что могли оставить жертвы, а также сам Север, когда дрался с ним в роще возле лагеря. Проверка ничего не дала. Кроме того, что, исключая тебя, Кассий Дайа, никто в Тринадцатом легионе не имеет клейма или следов его выведения.
– Я получил свое клеймо за другой проступок!
– Какой?
– Ударил офицера.
– Вот как? Кого?
– Трибуна латиклавия Друза Корнелия Приска.
Губы командующего растянулись в недоверчивую улыбку:
– Друз? – позвал он, повернув голову вбок.
– Это правда, отец, – отозвались из затемненного угла голосом Друза. Приглядевшись, Дайа сумел разобрать смутные очертания его фигуры.
– Хорошо. Это значит, что никто из тех, кто был пойман и заклеймен, не вернулся в легион. Значит, можно предположить, это тот, кого поймать не смогли, на кого товарищи не указали. Или…, – Децим не закончил мысль. – Трибун Элий, как была убита твоя жена?
– Ее лицо…, – начал трибун.
– Повторяю вопрос, трибун Элий: как она была убита? Он сдирал кожу с живой?
Лицо трибуна стало белее погребального полотна. Воспоминания причиняли ему боль.
– Я…, – Элий с трудом сглотнул. – Я не знаю. Коссутий, лекарь, что осматривал ее тело, сказал…, – он замотал головой. – Там были следы рвоты… возможно, она была…
– …отравлена и, значит, мертва, когда убийца сдирал кожу с ее лица, – закончил за него Децим. – Скорее всего.
– Статилию он тоже отравил, – пробормотал Дайа. – Там были следы рвоты.
Децим на это кивнул.
– Его женщине, – Элий покосился на Дайю, – перерезали горло.
– Еще двум в Виндониссе?
– Вдова инженера была отравлена, – Друз поднялся со своего места, вышел на свет и присел на край стола. – А девчонка, дочь телохранителя легата, зарезана. Это я помню точно.
– Итак, в Виндониссе он дважды использовал яд и дважды – нож, – заключил Децим.
– Лупе Беренике перерезал горло, – добавил Дайа. – И лупе Авлии.
– И трибуну Рубелию. И одной из луп в Пантикапее. Это его обыкновение. Яд или нож.
Дайа задумался: в словах Приска он начал улавливать подход.
– Но он не всем срезает лица, – проговорил он.
– Не всем. И тех, кого он не лишает лица, он убивает иначе. Как получится. Чаще всего удар в печень.
– У Фелана, это телохранитель Севера и отец одной из жертв, был проломлен череп, – сказал Элий и, подбодренный кивком командующего, рассказал об обстоятельствах гибели гельвета. Особенно Приска заинтересовало то, что убийца попытался представить смерть Фелана как самоубийство раскаявшегося преступника.
– Он убивает неблагочестивых женщин, – заключил Децим после его рассказа, дополненного словами Дайи о дочери Фелана. – Луп, неверных жен, любовниц нескольких мужчин. Ошибка Севера полагать, что он – один из братства. Члены братства убивали ради удовольствия. Он – нет. Предположу, он карает за неподобающее поведение.
– Корнелий Приск, если позволишь…, – начал Дайа.
– Говори.
– Убийца покушался на госпожу Нонию, жену легата Севера, а она…
– Не отличается благочестием, – перебил его Друз со смешком. – Как и все прочие жертвы.
– Моя жена была безупречна! – горячо возразил Элий.
Друз хохотнул. Децим и Элий повернули к нему головы. И он, ухмыльнувшись, развел руками:
– Вся Виндонисса знала о состязании жен, бедняга-Элий, но только не их мужья и не их главный приз.
– О чем ты, Друз? – спросил Децим. – Какой главный приз?
– Жены трибунов, чиновников, местных богачей – все до одной состязались, кто скорее затащит в постель патриция, меня или Севера. Признаюсь честно, я был простой добычей. И со временем перестал цениться. С Севером было сложнее. Жены подчиненных – под запретом.
– Моя жена никогда не…! – начал Элий.
– Твоя жена была изобретательнее прочих, – ухмылка Друза стала шире. – Заплатила хозяйке лупанара и заменила собою одну из девок. Сумрак, лица не видно. Легат не сразу ее узнал. Помню, очень был раздосадован. Даже взбешен. Тогда мы с ним были более дружны, нежели сейчас, отец. Вместе сели думать, как прекратить этот бабий произвол.
Децим смотрел на Друза, но краем глаза следил за Элием. При словах Друза лицо трибуна сначала застыло, с него схлынули краски, потом оно побагровело, глаза сузились, голова замоталась из стороны в сторону: он не хотел верить услышанному.
– Это неправда, – прошептал он. Друз на это пожал плечами.
– Ты с ней…? – спросил сына Децим.
– Нет. Мне она отказала, – ответил Друз, и Элий облегченно выдохнул. – Говорю же, я был слишком легкой добычей. Мною не похвастаешься. Красивая была. Молодая. В год, когда я начал службу, все ангустиклавии, как по приказу, развелись со своими старухами и взяли в жены юных дочерей местных богачей. Как поветрие. Вечно всякая плесень кладет под себя горячих девок, а потом терзается ревностью. Не болваны ли?
От Децима не укрылось, что Элия затрясло. Дайа же спрятал улыбку, уперев подбородок в шарф: с Друзом он был полностью согласен.
– Север поставил трибунов перед выбором: отставка или развод, – продолжил Друз. – Все четверо выбрали второе.
– Четверо? – переспросил Децим. – Это было уже после смерти жены трибуна Элия?
– После, – подтвердил Друз. – После всех убийств, после разоблачения братства. Его жена, – он кивнул на Элия, – исчезла после своего трюка в лупанаре. Только и успела, что похвастаться подругам.
– Откуда знаешь, что успела?
– Гая, жена трибуна Лаберния рассказала мне еще раньше, чем Север. Красавица. К слову, я принял участие в ее судьбе. После того, как Лаберний развелся с ней. Я написал о ее… достоинствах одному приятелю… Вару, ты должен помнить его, отец, у него жена – дочь разбогатевшего на доходных домах куска навоза. Свою навозную Хлою Вар, разумеется, не оставил, слишком богатая. Но в любовницы Гаю взял. Она потом благодарила меня в письме. Навозная Хлоя бесплодна, а Гая – образец плодовитости, уже принесла Вару мальчиков-близнецов.
Децим прочистил горло. Друз расхохотался:
– Понимаю, отец. Косс пенял мне на то же: пока он вместе с тобой рубился не на жизнь, а на смерть с хаттами, морозил зад германской зимой и гонялся за украденной казной легионов, мы в Виндониссе сражались за баб. Нет, хуже: бабы сражались за нас. Элий, – Друз с ухмылкой перевел взгляд на трибуна, – только не клянись, что даже не подозревал ни о чем!
Элий сглотнул. Он шел в шатер командующего преисполненный надежд на отмщение. И испытал унижение, равного которому не испытывал никогда. Он был убит, раздавлен, растоптан.
– Легат говорил мне, дочь Фелана имела связь с кем-то из командования, – сказал Дайа. Без позволения командующего сказал, но посчитал, что это не нарушение: Приск сейчас дознаватель, а не командир.
– Со мной, – Друз подмигнул Дайе.
– Боги, – фыркнул Децим, – в Виндониссе мало луп и вдов?
– Много, отец. И ты не представляешь, как сильно они ненавидят благочестивых жен и чистых дочерей.
– Одна из жертв была вдовой, – вставил Дайа. Сам не понял, зачем.
– Да, – кивнул Друз. – Ее муж служил инженером в легионе. Жуткий случай. Сунул голову в заевший механизм. Раздавило, как дыню. Акта, кажется. Да, Акта. Его жена. Долго носила траур. Я хотел ее утешить. Отказала. А Северу, разумеется, нет. Легат, патриций, красавец. Это сейчас он…, – Друз кашлянул, – на погребальный костер краше кладут.
– Которая из четверых была убита первой? – спросил Децим.
– Акта, – ответил Друз.
– Потом моя жена, – прошелестел Элий.
– Потом дочь Фелана. И последней – моя Офилия, – закончил Дайа. – Она едва разрешилась от бремени…
– Не едва, – возразил Друз. – Месяца три или четыре прошло. Мне лучше знать, ты к тому времени был уже далеко, Капуанский мясник, – он широко улыбнулся. – Кстати, она сильно подурнела после родов. Хорошо, что ты запомнил ее не такой, а красавицей.
– Красавицей, – опустив голову, пробормотал Дайа. Как ни старался, он не мог вспомнить ни ее лица, ни голоса. Помнил только иссиня-черные волосы, всегда заплетенные в две толстые и тугие косы, и упругое тело с крепкими бедрами и тяжелой грудью.
– Теперь расскажите мне о последних убийствах, – Децим оборвал грустную вереницу его мыслей. – Все, что знаете.
Говорил теперь в основном Дайа. О своем участии в некоторых эпизодах он упоминал вскользь, о чем-то – вовсе умалчивал. Элий почти не участвовал в рассказе, лишь изредка добавлял что-то несущественное.
Наконец, выслушав до конца Дайю, Децим откинулся на спинку кресла.
– Друз, налей мне воды. Элий, Дайа, можете идти.
Проследив, как они уходят, Децим принял чашу из рук Друза и кивнул ему на кресла напротив. Друз сел в то из них, которое занимал Дайа.
– Что думаешь, отец?
– Вероятно, это один из них.
– Что? – светлые брови Друза поднялись на середину лба.
– После измены жены Элий возненавидел женщин. Чем не причина?
– Он отрицает то, что знал о ее поведении.
– Он лжет. Слишком нервничает. Он знал. Или догадывался.
– А Дайа? Он точно не похож на ревнивца.
– Ты видел, как он убил Миципсу?
– Это было красиво.
– Это было слишком. Он склонен к…, – Децим поискал слово. Не нашел. – Сравни с тем, как Север убивал двух болванов утром. – Лицо Друза приняло скучающее выражение, и Децим кивнул: – Он хотел дать когорте зрелище, заодно устрашить: одному выпустить кишки, а с другого содрать кожу. Он был в ярости. Но не смог. Это выглядело…, – Децим пожал плечами, – как если я попытаюсь изобразить страсть к мужчине. – Сказав это, он вдруг задумался. Вспомнил эпизод в саду Севера. Неестественно, подумал он, притворно – вот, как это было. Что с тем рабом, что с утренней казнью. Север – странный человек, вечно пытается казаться не тем, кто он есть.
– Склонен к изощренной жестокости, это ты хочешь сказать, отец. Но две женщины были убиты после того, как Дайа был продан.
– Заметь, при нем обе жертвы были отравлены. После него – зарезаны.
– У него был сообщник?
– Возможно. Кстати, то, что он ударил тебя…. Что, если это был расчет?
– Расчет?
– Вероятно, он понял, что кольцо вокруг него сжимается, и вскоре он будет разоблачен.
– Отец, ударить латиклавия – это смерть на кресте. Он не мог знать, что Север милостив к нарушившим устав. Никто не знал. Даже я. Я был уверен, что всех, преступивших закон в легионе, казнят. Трупы месяцами гнили на крестах. Выглядело назидательно. Кто мог предположить, что это тела умерших рабов, а живые преступники уже рубятся в лудусах или грызут породу на рудниках? И потом – мне ли не знать? – это был спонтанный поступок. Я вывел его из себя, намеренно вывел, и он ударил.
– Зачем ты сделал это?
– Так, – Друз пожал плечами, – со скуки.
Дайа почти сразу отстал от Элия. Присел, будто хотел завязать разошедшуюся тесьму на сапогах. Подняв голову, посмотрел вслед трибуну. Тот явно не заметил отсутствия Дайи, шел, понурившись и загребая носками сапог землю.
Разговор с командующим дался Дайе нелегко. И он еще считал взгляд Севера пронизывающим. По сравнению с Приском Север – слепец с бельмами на обоих глазах. Вот уж кто въедается в самый мозг, так это Приск!
Дайа остановился. Этот человек непременно узнает о четырех жертвах в Пантикапее. Рано или поздно кто-нибудь да хватится тех женщин, сломает замки, проникнет внутрь. Приску доложат. И он найдет вещи Дайи.
– Нужно рассказать, – проговорил он.
– Приску? – спросил сам себя и сразу замотал головой:
– Нет, нет. Приск посчитает, ты – и есть убийца. Иди к Северу.
– Да, да, идем. Идем к нему.
Солдаты у шатра легата поприветствовали его. Один из них сунул голову внутрь, доложил о приходе Дайи. Получив положительный ответ, выпрямился, отодвинул в сторону полог. Дайа, пригнувшись, вошел внутрь. Рефлекторно втянул носом воздух.
– Это другой шатер, – в ответ на это заметил легат. – Здесь все другое.
Дайа вздрогнул. И правда: гарью не пахнет.
– Прости, командир.
Он осмотрелся. Так и есть. Этот шатер был меньше. В нем не было большого стола и полудюжины кресел. Только ложе за тканевым пологом, низкий столик и подушки. Доспехи – шлем, позолоченный панцирь, наручи и поножи – были свалены в кучу в углу.
Легат полулежал, развалившись на подушках у столика.
– Садись, – он кивнул на место напротив. – Выпьешь? – не дожидаясь ответа, наполнил до краев два серебряных кубка.
Дайа сел напротив, подвинул к себе кубок. С чего бы начать?
Для храбрости он выпил половину из кубка.
– Приск вызывал меня к себе, – сказал он, – чтобы я рассказал все, что знаю. И Элия.
– Хорошо, – Север выпил полкубка, выдохнул, допил до конца.
– Он считает, убийца не из братства.
– Вот как?
– Ты думаешь иначе?
– Я…, – Север сжал челюсти. Было в этом жесте что-то болезненное, мучительное. – Для меня расследование завершено, Дайа.
– Я не стал говорить ему о том, что Офилия знала о тебе… что-то, что ей не стоило знать.
– Почему?
Дайа не ответил. Север снова наполнил свой кубок и принялся пить из него.
– Есть еще кое-что, о чем я не рассказал ему, – продолжил, сглотнув, Дайа.
– Что же?
– Я знал, что он вернулся. Убийца. Знал еще до того, как… он… убил трибуна Рубеллия, – Дайа поднял голову и посмотрел в лицо Севера. Уловил, как на долю мгновения оно исказилось гримасой: такая же была на его лице в день казни Косса, когда легат склонился над телом Статилии. – Я солгал тебе, командир, – жуя губы, он снова опустил голову, – в ночь после знамения я не ограничился вином. Поехал в город, меня зазвали к себе в заведение четыре женщины. Всю ночь я был с ними, единственный клиент. Утром проснулся, а та, что была рядом…, – на мгновение он поднял глаза: лицо Севера ничего не выражало, взгляд был пустым, стеклянным, как у дохлой рыбы, – ее лицо было изрезано, и тело. Остальные… тоже. Все четверо мертвы, искромсаны. Не знаю, что на меня нашло, я испугался, командир, как был, голым, схватил лошадь и припустил прочь, в лагерь. Дом тот запер. Они там так и лежат, – он сглотнул, – наверное.
За пологом, что отделял ложе от остального пространства, ему почудилось движение, будто от дуновения ветра. Верно, ветер и есть, решил он.
– Боишься, Приск посчитает тебя убийцей? – спросил Север.
– Да, командир.
– Может.
– Там мои вещи. Прут нумидийский. Миципсе принадлежал, серебром отделан. Его сразу признают. Сапоги мои, с клепками…
Отчего-то эти слова вызвали у легата смешок:
– Лисистрата работа?
– Лисистрата, – кивнул Дайа.
– С кабанами клепки?
– Со львами.
– Прекрасно.
– Что мне делать, командир?
– Ты же не убийца, Дайа?
– Нет! Нет! Конечно, нет! Чтобы я и… женщине вред причинил?!
– Тогда иди и признайся.
– Он не поверит мне. Все на меня указывает!
– Значит, не ходи.
– Командир, я…, – Дайа запнулся: полог снова дрогнул, уже сильнее, отодвинулся в сторону, и его глаза уловили очертания человеческого тела, тонкого, изящного.
Север перехватил взгляд Дайи, обернулся через плечо.
– Ее зовут Зое, – сказал он и позвал: – Милая, иди сюда!
Отодвинув полог, на тусклый свет, шедший от треножника, вышла женщина. Взгляд Дайи привычно пробежал снизу вверх: сначала оценить ноги, бедра, потом грудь и последним – лицо. Стройные ноги, тонкая талия, маленькая грудь и… Дайю прошиб холодный пот.
– Отец выгнал ее из дома, – сказал Север. – В Пантикапее девушке с обожженным лицом не заработать денег, не выйти замуж. Ее жизнь кончена.
– Благодарю, что принял меня, господин, – прошептала она и опустилась на подушку рядом с ним. У Дайи похолодело внизу живота: ее лицо, лысый череп, плечи, грудь и руки до локтей были густо намазаны белесой мазью. – Они выгнали меня, умирать, как собаку под забором родного дома…, – ее затрясло, глаза наполнились влагой.
– Не плачь, милая, – Север приобнял ее, осторожно, чтобы не задеть обожженной кожи. Дайю передернуло. Это не укрылось от Севера. – У нее уже нет лица. Вряд ли она теперь интересна убийце. А даже если он и решит завершить начатое, это не станет трагедией, ведь так, Зое?
– Не станет, господин. Я уже мертва, – прошептала та.
Дайа сглотнул. Ему было неприятно смотреть на эту женщину. Но еще более неприятно и больно было видеть командира таким, раздавленным, сломленным. Он надеялся заразиться от него уверенностью, несгибаемостью. А вышло так, что опоры, дабы не рухнуть духом, нужно искать не извне, а в себе самом.
– Я могу идти, командир? – спросил он и поднялся.
– К Приску?
– Да, командир.
– Удачи, Дайа.
– Командир, – Дайа вышел из шатра.
За порогом он столкнулся с батавом Креоном.
– Кассий Дайа, – кивнул ему Креон. – Хочу отдать легату…, – он показал Дайе свою ношу: спату в оплавленных ножнах. – Меч Косса.
– Иди, – пожал плечами Дайа.
– Странно, что он не подумал об этом сам. Не послал никого забрать меч сына….
– Странно? – Дайа усмехнулся. – Ничего странного. Войдешь, поймешь. Командующий Приск примет меня сейчас, как думаешь? Или неудачное время?
– А что хочешь?
– Вспомнил кое-что про убийцу.
– Примет! – Батав широко улыбнулся и хлопнул Дайю по плечу: – Если дело касается расследования, нет неудачного времени! Он не спит, обсуждает с Друзом убийства.
– Благодарю, – кивнул ему Дайа и решительно направился в сторону шатра командующего. Иди было довольно долго, и он намеренно ускорил шаг: чтобы не успеть передумать. Сейчас, не теряя ни секунды, иначе храбрость покинет сердце.
Креон проводил его взглядом. Он слышал, что Децим назвал Дайю одним из подозреваемых. Командиру лучше знать, но сам он придерживался обратного мнения. Вздохнув, он мотнул головой караульному, и тот доложил о его приходе. Выслушав ответ, придержал для Креона полог.
– Кассий Дайа, – Децим Корнелий Приск сидел в том же кресле, на месте Дайи теперь сидел Друз, – проходи, садись.
– Да, командующий, – сипло отозвался Дайа. Дыхание сперло. Тело противилось тому, к чему толкал его разум.
– Что-то вспомнил? – спросил Децим.
– Или хочешь признаться? – добавил с усмешкой Друз, когда Дайа опустился в соседнее с ним кресло.
– Признаться? – переспросил Дайа.
– Отец считает, ты можешь быть убийцей, – вмиг посерьезнев, ответил ему Друз. Децим при этом недовольно поджал губы, но Дайа этого не заметил. Он подпрыгнул на месте, вцепился в подлокотники кресла, замотал головой:
– Я не убийца, Корнелий Приск! Клянусь! Всеми богами клянусь! Я…, – он выдохнул, и как заготовленную речь, выпалил свои доводы, которые, как бусина к бусине на нить, заготовил на пути к шатру командующего: – Статилию я мог убить, и лупу Беренику, а вот хозяина лупанара Таруция – нет, я в это время был связан, среди свидетелей был…, – и он пустился в путаный рассказ о времени, проведенном в заведении Таруция, во второй раз за вечер поведав о произошедших там событиях. – И на легата Севера я не мог напасть в ночи, когда он один отправился ловить убийцу, я на кресте висел, а потом в лазарете был. Неотлучно при моей декурии, с крестов снятой, лекари были и центурион Плат. Никак бы я незаметно не отлучился! И трибуна Рубелия убить не мог я, и двоих с ним, я в это время с легатом был, он подтвердит! И прошедшей ночью из легиона не отлучался, есть свидетель, работник инженерной бригады…
– Да, твой любовник, знаю, – отозвался Децим. – Однако за всю ночь он не поручится. Он отлучался на опознание своего товарища, мальчишки, который был любовником Рубеллия и погиб вместе с ним.
Дайа подавился слюной. Любовник?! Боги! Рассказать про Понтию, что она – женщина, скрывающаяся под мужской личиной?! Или утаить и прослыть мужеложцем в глазах самого командующего?!
– Мне нет дела до привычек, распространенных в командовании Тринадцатого легиона, – устало ответил его мыслям Децим. – Легат подает пример подчиненным, это понятно. Так что ты хотел рассказать?
– Я…, – Дайа сглотнул. – Я помогал трибуну Рубеллию и легату Северу со… знамением. В качестве поощрения за безупречную работу легат позволил мне отлучиться в город, выпить и… к женщинам. Зазвали меня в одно заведение, небольшое, всего четыре лупы там было. Кроме меня никого…. Утром проснулся, а она мертва, и три других… тоже. Изрезаны, лица… содраны…
Децим и Друз переглянулись.
– Выходит, Север знал, что убийца вернулся, – проговорил Децим задумчиво.
– Нет, – выдавил из себя Дайа.
– Нет? Ты не доложил Северу?
– Нет.
– Почему?
Сердце Дайи задолбило о ребра. Тон Приска не предвещал ничего хорошего.
– Испугался. Так неожиданно, так…
– Если сейчас под стенами лагеря неожиданно появится скифская орда, ты тоже испугаешься, бросишься наутек?
– Нет, командующий! Нет! – от сердца отлегло немного: Приска разозлила трусость. – Я не боюсь врага! Я готов сражаться, готов умереть за народ римский, за Сенат, за цезаря Клавдия!
Лицо Децима при этих словах приняло кислое выражение, будто он лимон съел.
– Про Сенат и цезаря Клавдия африканцам своим расскажешь. Почему решил рассказать сейчас?
– Совесть не дает молчать, командующий Приск.
Децим недоверчиво хмыкнул в ответ.
– Странно, что никто из окружения царя Митридата не упоминал об этом. Я ведь спрашивал, не было ли недавно похожих убийств с обезображенными женщинами, – сказал он Друзу.
Дайа еще больше подобрался в кресле, его колени судорожно прижались друг к другу:
– Я запер дом, – проговорил он.
– Вот как? – Децим скользнул взглядом по всему его напряженному телу.
– Да, командующий.
– Место запомнил?
– Да, командующий, запомнил, это недалеко от…
– Едем, – перебил его Децим, поднявшись. – Друз, ты тоже.
– Сейчас, отец?
– Сейчас.
– Втроем?
– Дюжину верховых. Для охраны. И поисков. Поторопись.
Сборы были стремительными, уже через четверть часа они неслись по дороге к Пантикапею. Двое верховых саков освещали дорогу факелами. По главной улице города они проехали галопом, распугивая припозднившихся прохожих и, лишь когда Дайа узнал приметную вывеску мясной лавки, за которой следовало свернуть, перешли на шаг.
Обознаться было невозможно. Зажатый между такими же, как он, узкими двухэтажными строениями, этот дом разительно отличался от них: сквозь закрытые ставни соседних домов пробивался свет, слышались голоса, этот же был островком мрака и тишины.
– Это здесь, – сказал Дайа. Децим соскочил с лошади. Его примеру последовали остальные. – Внутри есть дворик, там можно стреножить лошадей.
– Хорошо. – Децим бросил повод и первым двинулся в проход. Следом за ним поспешил Дайа, забравший у одного из саков факел.
У двери, ведшей в дом, он остановился. По спине заструился пот.
– Где ключ? – спросил Децим.
– Выбросил, – выдавил из себя Дайа и вжал голову в плечи – неистребимая привычка, полученная в рабстве.
Децим отошел назад.
– Ломайте, – велел он солдатам.
Не дожидаясь их, Дайа первым навалился на дверь. Она скрипнула, но не поддалась. Он вытащил меч. Принялся исступленно рубить им крепкие доски.
– Уйди, – два дюжих сака оттерли его в сторону, переглянулись и одновременно ринулись на дверь.
С третьего удара они высадили ее и вместе с ней упали внутрь погруженного во мрак коридора. Друз, стоявший ближе всех, отшатнулся, зажав пальцами нос.
– Дерьмо! – прогнусавил он.
Смрад разложения окутал теперь и Дайю, к горлу подступила тошнота. Он сглотнул, отправляя обратно съеденную на ужин кашу.
Децим прижал к лицу шарф и шагнул внутрь. Саки, кашляя и отплевываясь, поднимались.
Остановившись, Децим осветил факелом привалившееся к стене тело. Лицо было шевелящимся месивом.
– Удар в сердце, – сказал он спокойно и двинулся дальше. В пролете, велев сакам дать больше света, склонился над вторым телом: – Четыре… нет, пять… шесть колющих ударов. Семь. Переверните!
Стараясь не касаться тела руками, с помощью предметов мебели, саки перевернули труп на живот.
– Три удара в спину. Интересно.
– Интересно? – лицо Друза не покидало гадливое выражение.
– Она убегала, очевидно. Убийца настиг ее, ударил в спину. Она упала, он ударил еще дважды. Потом перевернул и колол в грудь и живот. Изрезал лицо. Зверь.
Поднявшись на второй этаж, Децим присел на корточки возле тела, что нижней частью лежало у лестницы, верхней – свешивалось с нее. Месиво на месте лица, иссеченная грудь, взрезанный живот.
В комнате, на которую указал Дайа, они обнаружили последнюю – четвертую жертву. Ее тело было исколото и изрезано, живот вспорот, язык вытащен через рассеченное горло, кожа головы содрана вместе с волосами.
– Я могу забрать свои вещи? – спросил Дайа, застыв над сваленной в кучу на полу одеждой и амуницией.
– У тебя железные яйца, Дайа, раз ты собираешься это снова носить, – хмыкнул Друз. – Эту вонь никакой стиркой не истребить.
– Я сожгу, – тихо сказал Дайа.
– Забирай, – разрешил Децим.
– Благодарю, командующий Приск.
– Выходит, ты спал, а он в это время убивал. И ты ничего не слышал.
– Выходит, так, – голос Дайи стал совсем тихим.
Децим разогнулся, посмотрел на него, потом обвел взглядом комнату:
– Кто бы ни убил этих женщин, это не тот, кого мы ищем.
– Не тот? – удивился Друз.
– В одном из своих первых расследований я встретился с таким трюком. Убийца подражал другому убийце. Полагал, это убережет его от подозрений. Однако, как нельзя в точности повторить повадки, или голос, или почерк, так и манеру убийства не перенять полностью. Тот, кто убил этих женщин, подражает. Но не понимает сути. Тот, кого мы ищем, не зверь. Он не рвет и не кромсает, он хладнокровен, расчетлив, осмотрителен. Ему не нужны были мучения трибуна Рубелия, или луп, или тех женщин в Виндониссе. Он забирает жизнь. И красоту. – Децим со вздохом посмотрел вниз, на останки женского тела: – В этом доме мясник подражал хирургу.
– Мясник, отец? – Друз оглянулся на Дайю: – Капуанский мясник?
<<предыдущая, Глава 23
следующая, Глава 25>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.