Услышав приближающиеся шаги, Кассий Дайа приоткрыл один глаз. Увидел Креона. Батав что-то коротко пролаял двум легионерам, что надзирали за Дайей. Один из них сорвался с места, на ходу снимая связку ключей с запястья.
Скрипнув, ключ провернул механизм. Подошедший Креон отворил дверь:
– Выходи, Кассий Дайа.
– На казнь? – равнодушно поинтересовался Дайа, а сам сжался внутри.
– На службу. Обвинения сняты.
– Сняты? – Дайа сел. Кровь принялась мучительно проталкиваться по венам.
– Этой ночью, пока ты сидел взаперти, убийца покушался на женщину. А сегодня, не более двух часов назад, он убил трибуна ангустиклавия Элия и срезал его лицо. А еще убил обожженную женщину.
– Зое?
– Да.
– Несчастная.
Болезненно кривясь и подволакивая отлежанную, будто ватную ногу, Дайа доковылял до Креона, протянул ему руку, батав пожал ее и помог переступить через высокий порог клети. Не успел Дайа вдохнуть воздух свободы – а он готов был спорить, что снаружи дышится легче, чем внутри, – как к нему бросился коренастый юноша в застиранной тунике.
– Гай! – он попытался обнять его, но Дайа – под посуровевшим взглядом Креона – состроил брезгливую гримасу, оттолкнул юношу и буркнул:
– Пошел вон! Замучил меня, слякоть!
Взгляд батава при этих его словах потеплел. Все правильно сделал. Хватит уже! Префект конницы должен быть безупречен, рявкнул мысленно Дайа сам себе. Никакая женщина не стоит риска прослыть мужеложцем. И уж тем более Понтия!
Он успел увидеть, как скуксилось по-детски лицо Понтии, и рассвирепел еще больше. Быстрым шагом он двинулся в сторону конюшен.
– Север защищал тебя, – сказал ему, догнав, Креон. – Многое рассказал об убийствах. Приск найдет злодея, будь уверен.
Дайа буркнул в ответ что-то нечленораздельное.
– В Двадцатом новый легат, – продолжил Креон. – Требий Сей. А Друз… все, в Рим возвращается.
– О, – Дайа остановился. – Как так?
– Отстранен. Приск подозревал, что это он – убийца.
– Друза?!
– Да. На него многое указывало. И…, – Креон прочистил горло, – как по мне, так до сих пор указывает. На женщину ночью он не мог покуситься, да. Но кто поручится, что это не кто-то, кого он нанял? Этим утром Приск застал его на месте убийства, с руками в крови, с лицом Элия в этих руках…, – Креон остановился вслед за Дайей, что застыл вдруг столбом на месте.
– Расскажи! – потребовал Дайа.
Креон ждал этого. Потому и поспешил за Дайей. Ему нестерпимо хотелось обсудить последние события, но с кем? С товарищами? При всем расположении к ним, батав был невысокого мнения о них, гибкость разума не была им свойственна. В их головах лишь еда, женщины и сражения. А Дайа – хоть и слывет недалеким – собеседник интересный, как раз Креону под стать.
В подробностях он рассказал о том, как командующий обнаружил своего сына над телом убитого, а труп лупы нашел в сундуке. Рассказал о его подозрении, что Север покрывает Друза. Дойдя до самого интересного, Креон огляделся и, понизив голос, поведал о вскрывшейся по чистой случайности правде: о том, как Друз, наущенный теткой, подлил снадобье для вытравки плода беременной наложнице своего отца. А потом избавился от ненужного свидетеля своего деяния – повитухи, продавшей ему зелье. Слякоть человек, хоть и сын патрона.
– Ох, – выдохнул Дайа, дослушав подробности. – А ведь Друз… он мог. Жена Элия отказала ему. Ты знал?
– Да. Друз этого не отрицал. Нагло себя вел.
– Но Приск ошибается: Север не стал бы его покрывать.
– Как знать, – Креон загадочно улыбнулся.
– Как-как? Да никак. Друз его терпеть не может, это всем известно.
– Приск полагает, это наиграно.
– Наиграно?
– Да. Друз признал свою связь с Рубеллием…, – Креон охнул: об этом и не рассказал! И принялся восполнять пробел в повествовании. Дайа слушал с интересом, ухмылялся. – А раз Друз с Рубеллием имел связь, выходит, и Север – с ними обоими, – закончил он.
– Выходит?
– Выходит. А как иначе?
– Это все ложь. Байки, – Дайа помрачнел. – От меня пошли. Стыдно за это.
Креон хмыкнул.
– Что? – с вызовом спросил Дайа.
– Так и про тебя…
– Говорят?
– Говорят?! – батав фыркнул. – Видят! И сам я только что не видел, по-твоему?
– Баба это.
– Что?
– Она это. Пенек этот корявый – работник Вентидия – баба. Понтия. Шлюха, чтоб ее! Приволок с собой, дурак. Жалею. Каюсь. Столько здесь женщин, а она на меня глаза свои таращит влюбленные, душная, постылая! Сегодня же за ворота лагеря выставлю. Надоела, хуже ячменя. Вентидий ее прикрывает. Сам понимаешь, – он красноречиво ткнул языком во внутреннюю сторону щеки.
– Как не понять? – хмыкнул Креон и переспросил с подозрением: – Точно баба? Совсем ведь…, – он скривил губы.
– Точно, – заверил его Дайа.
У конюшен они расстались. Оба с чувством удовлетворения: Креон оттого, что сбросил с души тяжкий груз знания, которым невозможно не поделиться, Дайа – оттого, что пообещал в присутствии батава покончить с тайными встречами, со слухами, с молвой, бросающей тень – о, боги! – на весь Тринадцатый легион.
Нумидийцы – кто был на конюшне – приветствовали его радостным улюлюканьем. Эти их звуки ему не нравились, куда больше ему был по душе рев и проклятия хриплоголосых галлов Брикса. Но в это мгновение он не почувствовал обычного раздражение, не скривился от непривычных римскому уху резких голосов. Широко улыбнулся и раскрыл объятия. Тепло обнялся с каждым. Хлопал по плечам людей и по шеям – лошадей. Разделил с ними полуденную трапезу: выпил кувшин молока и съел лепешку с заложенным внутрь овечьим сыром и пряными травами.
На душе стало тепло. Счастье – сидеть вот так, на разложенной перед конюшней попоне, в круге с людьми, которые верят тебе и в тебя, которые пойдут за тобой. За победой. Или к Плутону в стылые объятия. Или к кому там попадают нумидийцы, умерев?
Двое из нумидийцев переглянулись, один коротко шепнул, второй кивнул.
– Чего шепчетесь? – строго спросил Дайа.
– Так, – туманно ответил нумидиец, немолодой уже, с лицом – сушеной сливой. – Порадовать тебя хотим, командир.
– Чем это?
– Вот, – нумидиец поднялся с земли, дошел до костерка, над которым они подогревали в котелке молоко, запустил руку в кожаный мешок, что висел у него на поясном ремне, и высыпал в огонь щепоть сухого трута. От костра потянуло сладковатым. – Садись ближе, командир.
– Дурман? – нахмурился Дайа.
– Нет. Дурман тлеет, ты спишь наяву, ты мягок, как сыр на солнце, – нос нумидийца брезгливо сморщился. – А от этого – ты зверь, бесстрашный, бессмертный.
– Бессмертный? – недоверчиво хмыкнул Дайа, но придвинулся ближе: аромат его влек. Заодно зачерпнул еще молока из котелка и взял лепешку из корзины. – Глупость – эти ваши травки, парни. Отвага – она от сердца, изнутри. Как золото в кошеле: или оно там есть, или его нет.
Нумидиец усмехнулся в вислые усы и подбросил в огонь еще травы.
Дайа подтянул к себе котелок, вылил в чашу оставшееся в нем молоко, взял из корзины лепешку. Зверский голод. Не утолишь его такой простой пищей. Нужно мясо, хорошо прожаренное сверху и сырое внутри, с кровью. Откусываешь кусок, и кровь брызжет от зубов, течет по щекам. Запить мясо вином, терпким, выдержанным. А потом… Дайа моргнул: действует зелье. Теперь, будучи не просто тупым рубакой, а командиром, под началом которого – шесть сотен всадников, он успел поймать этот миг перехода сознания от человека разумного к раздираемому исступлением зверю.
Он отодвинулся подальше от огня.
– Затуши, – велел он. Раздражение в собственном голосе удивило какую-то – очень малую – часть сознания. Все прочие части ощущали совсем другое. Они хотели рубить в кровь врагов, раскалывать их черепа, загребать пальцами их теплый мозг и есть его, пить их кровь из рассеченных глоток. Они хотели сношений – чтобы не ходить кругами, обхаживая чужую жену, не платить за час или за ночь лупе, а взять жену врага, взять силой у него на глазах, возле него, еще живого, но истекающего кровью.
Нумидиец затоптал огонь. Дайа, не отрываясь, смотрел на его старые стоптанные сапоги из выцветшей, некогда красной кожи, и боролся со зверем внутри себя. Префект, римлянин, цивилизованный человек не может позволить животному одолеть себя.
– У, командир, пробрало тебя, глаз кровавый, дым с ноздрей, – покачал головой нумидиец, и цокнул языком, – выпустить злого духа тебе надо. Иначе…, – сведя глаза к переносице, он замотал головой, – совсем дурной станешь.
– Выпустить?
– Скакать, драться, бежать. Поехали! – он мотнул головой, и все африканцы повскакивали с земли, дернулись к конюшне.
– Дурак я, с вами по полям скакать? – Дайа с трудом сдержался. Раздражение, гнев так и бурлили в нем. – Пойду я.
Нумидийцы с тревогой проводили его быстро удаляющуюся спину. Переглянулись. Дружно зашипели на товарища, что подбрасывал траву в костер. Тот замахал руками, заругался. В конце концов, сплюнул на землю и с оскорбленным видом скрылся в конюшне. Спустя минуту выехал верхом на рыжей кобыле, направил ее вслед Дайе. Так и держался за ним на почтительном расстоянии, готовый в любую секунду пресечь попытку злого духа вырваться из распираемого яростью тела своего командира.
Дайа шел быстро. Думал. Мысли яркими вспышками возникали в его голове, стремительно проносились, гасли. Чудное зелье. Даже зрение будто стало острее. И слух. И память. Он вспомнил все до единого слова Креона. Много сплетен, шелухи, но ярко – будто огнем в воздухе – высветилось, что Север отстаивал перед Приском его, Дайи, невиновность. Легата стоит поблагодарить. И заодно показаться на глаза.
Решительно оттолкнув в сторону зевающего у шатра караульного, Дайа под его возмущенный оклик вошел внутрь.
– Командир, Гай Кассий Да…! – успел гаркнуть он и выкинуть вперед руку в приветствии, прежде чем заметил, что Севера в шатре нет, а за низким столиком на табурете сидит, согнувшись, раб-секретарь. От неожиданности тот подпрыгнул, табурет накренился, завис в воздухе, колеблясь на двух ножках из четырех. Глаза секретаря, наполненные ужасом, полезли из орбит. Перевесил длинный пористый нос, и со скрипом табурет вернулся в изначальное положение. – Где легат?
– Уехал, – вместе с твердостью положения в пространстве секретарю вернулась флегматичность, а его взгляду – всегдашняя тусклость.
– Куда?
– Куда? – секретарь посмотрел на него, как на чьи-то испражнения, вдруг появившиеся на пороге.
– Плесень! – зверь вырвался наружу: Дайа ринулся на секретаря. Отбросив в сторону стол, сгреб его за тщедушные плечи и швырнул на пол. Секретарь заверещал. В шатер просунулась голова караульного и сразу убралась. Следом стремительной змеей выполз секретарь. – Дерьмо ослиное! – рявкнул Дайа ему вслед и огляделся: нестерпимо захотелось пить. Взгляд натолкнулся на глиняные бутыли. Одна показалась ему початой. Он подошел, наклонился. Действительно: початая. Пробка торчала из горлышка криво и не была замазана глиной или воском.
Дайа покосился на закрытый полог, поднял бутыль, выдернул пробку и, запрокинув голову, приник губами к горлышку. Его нос успел почувствовать совсем не винный запах, но рука запоздала: не успела отдернуть ото рта бутыль. С проклятием Дайа выплюнул мерзость, что обволокла нестерпимой горечью его язык.
– Вот дерьмо! – проскрежетал он тихо, но яростно. С ненавистью посмотрел на бутыль в своей руке. Обычная, винная. Глиняная, с виноградной гроздью – пантикапейские гончары добавляли безликим бутылям красоты этими простыми рельефами. Дайа пил вино из подобных бутылей, неплохое, выдержанное, в меру терпкое. А что, если это яд? Сердце Дайи замерло, ухнуло вниз. Нет, возразил ему кто-то внутри, яд не может быть настолько мерзок на вкус. Вернее, может. Но как такую смрадную жижу подсунешь человеку? Вмиг догадается. Нет. Нет. Хотя… Запах кажется знакомым. Дайа нахмурился. Поколебавшись, поднес горлышко к носу. Определенно, знакомый запах. Знакомый. Вспоминай, болван, вспоминай!
Приложив к горлышку край плаща, он перевернул бутыль. Ткань пропиталась небольшим количеством жидкости.
Заткнув бутыль пробкой, он поставил ее на место, а сам прошел по шатру, то и дело поднося к носу смоченный жидкостью край плаща. Возле ложа он остановился, взгляд сам собою упал на расшитую накидку. Он видел ее на Зое. Она скрывала под ней свои обнаженные плечи и лицо. И тут его осенило. Огонь. Горючая жидкость.
Он еще раз понюхал смоченный в жидкости край плаща, подлетел к бутыли, откупорил, втянул носом запах из горлышка. Не ошибся. Это она. Горючая жидкость.
В один миг кровь в его жилах обратилась в лед.
– Вот оно что, – пробормотал он. – Вот оно как….
Оцепенение оставило его так же стремительно, как и охватило до этого. В один прыжок оказавшись на пороге, он отдернул в сторону полог. Караульный и секретарь уставились на него.
– С чем я зашел?! – прорычал он.
– С чем? – легионер и секретарь переглянулись.
– Это было у меня в руках? – он сунул секретарю под нос бутыль.
Тот отшатнулся, покосился на караульного, в глазах его пронеслось недоумение, затем – страх.
– Нет, Кассий Дайа, – сказал он, решив, что самое лучшее в этой ситуации – говорить правду. – Эту бутыль ты взял в шатре. Я ее помню. Она помечена красным, – он ткнул длинным пальцем в краску на горлышке.
– Верно, – Дайа только сейчас заметил отметину. Умно. Чтобы не перепутать. – Ты знаешь, что в ней?
– Что в ней? Вино. Что же еще?
– Ты подтвердишь командующему, что не я принес ее.
– Командующему?
– Да! – обыкновение секретаря переспрашивать и отвечать вопросом на вопрос вывело Дайю из себя. – Прямо сейчас и подтвердишь, – он схватил его за ухо. – Пошли!
В стадии от шатра командующего их нагнала Понтия. Вернее, Вибий – мастеровой бригады инженера Вентидия.
– Куда ты? – она схватила его за рукав туники.
Дайа резко обернулся, скорости шага не сбавил. Заметил краем глаза ехидную ухмылку, скривившую тонкие губы секретаря.
– В Приску! – прошипел Дайа. – Я знаю, кто убийца!
– Кто? – с лица Понтии схлынули все краски.
– Север, – тихо сказал Дайа и приостановился.
– Север?!
– Да. А теперь иди.
– Гай! – она вцепилась в него. – Гай! – замотала головой.
– Пусти, – он оттолкнул ее от себя. – Не бойся за меня. У меня есть доказательства. Теперь есть. Неоспоримые. – И повысил голос: – Пошел прочь!
За порогом шатра командующего Дайю продержали недолго. Караульный зашел внутрь доложить о просьбе Кассия Дайи о встрече, почти сразу вернулся, кивнул утвердительно и придержал полог. Дайа и секретарь вслед за ним вошли.
– Корнелий Приск! – Дайа выкинул руку в приветствии.
Децим мрачно кивнул ему. В шатре он был не один. Вокруг стола сидели трибуны всех трех легионов и два легата – Лепид и Требий Сей. Друза не было. Севера тоже. Последнее было Дайе на руку: до конца он не был уверен, что сумеет обвинить своего командира, глядя ему в глаза. Но для храбрости все равно вспомнил Офилию, Статилию, Авлию, четырех женщин в Пантикапее, у которых даже имен не спросил.
– Так это ты или не ты баб кромсаешь, Капуанский мясник? – спросил Лепид.
Дайа вздрогнул: тон Лепида ему не понравился.
– Не он, – ответил за Дайю Децим и посмотрел ему в глаза, тем безмолвно спрашивая о цели прихода.
– Я знаю, кто убийца, Корнелий Приск! – выпалил Дайа.
– С этих же слов начал Элий сегодня. Ты тоже хочешь обвинить моего сына?
– Никак нет!
– Кого же? – спросил Децим и посмотрел направо, на сидящих в ряд четырех оставшихся в живых трибунов Тринадцатого легиона. Все четверо занервничали, заерзали на креслах, один пригладил волосы, второй почесался, третий затеребил мочку уха.
– Это…, – Дайа замялся, глянул на секретаря, что жался к нему. Кашлянул. – Он… подтвердит.
– Что подтвердит? – в голосе командующего послышалось раздражение.
Дайа посмотрел на бутыль в своей руке.
– Ты пьян? – спросил Лепид. Этот вопрос, тон, которым он был задан, сама поза Лепида, расслабленная, вальяжная – он будто растекся по креслу, широко расставив ноги, – вызвала приступ ярости, придала Дайе решимости.
– Это не вино, – сказал он ровным голосом. – Я зашел в шатер к легату Северу. Увидел початую бутыль. Да, захотел выпить. Понюхай, Корнелий Приск, – он решительно двинулся к Дециму, на ходу выдергивая пробку.
Скривившись, Децим отстранился от сунутого под нос горлышка.
– Ты спятил?
– Понюхай.
Децим взял у него бутыль, поднес к носу горлышко. Его лицо дернулось в гримасу отвращения.
– Что это за дерьмо?
– Ты не узнаешь запах, Корнелий Приск? – по лицу командующего Дайа понял, что нет. И подсказал: – Это горючая жидкость. Та, что пропала в день гибели трибуна Рубеллия.
Децим нахмурился. Подойдя к своему столу, он налил немного темной жижи из бутыли в глиняную чашку. Опустил в нее зажженный фитиль масляного светильника. Отпрянул, когда из чаши полыхнуло.
– С помощью этой жидкости было сожжено тело Рубеллия, – сказал Дайа медленно, – потом подожжен лупанар. Легат Север солгал тебе, Корнелий Приск. Жидкость не пропала. Он просто… поменял ее вместилище. Ты, – Дайа обернулся на секретаря, – подтверди, что эта бутыль была в шатре! – секретарь мелко закивал.
– Зачем он солгал? – спросил Децим. То ли у Дайи, то ли у самого себя.
Дайа выдохнул, как самоубийца перед прыжком в пропасть.
– Оттого, что убийца – он.
Луций остановил лошадь возле пастушьего лежбища – крупные камни были сложены кругом в невысокий вал, чтобы защищать лежащих или сидящих людей от ветра. В центре круга, в заполненной дождевой водой ямке плавали угли давнишнего костра.
Он стреножил лошадь. Оставил ее за валом. Сам перепрыгнул через него, обошел лежбище. Обглоданные бараньи кости, абрикосовые и сливовые косточки. Сел на плоский камень, привалился спиной к валу, закрыл глаза. Вытащил пробку из фляги, отпил из нее. Холодное. Не будь все вокруг отсыревшим, он собрал бы хворост, зажег бы костер, и подогрел бы его. Вино должно быть горячим. Тогда кровь бежит лучше. Вытекает быстрее.
Не открывая глаз, он расстегнул защелки браслета на правой руке. Тот распался надвое на петлях, упал на землю. Луций провел пальцем по длинному шраму на внутренней стороне предплечья.
– Ты хочешь смерти или ответов на вопросы?
Луций открыл глаза. Перед ним стоял пожилой мужчина в линялой хламиде и шерстяном плаще. Рослый, утробистый, с венчиком седых кудрей вокруг блестящей лысины. Его глаза немного косили, и как-то странно бегали, на губах блуждала улыбка, какая бывает обыкновенно у хмельных. За его спиной, в нескольких шагах от стреноженной лошади Луция, стоял, опустив голову в торбу, навьюченный ослик.
– Я хочу, чтобы ты шел своей дорогой, любезный, – ответил ему Луций. Улыбка старика стала шире, а глаза совершили причудливый танец в пространстве.
– Пойду, – отозвался он. Но, вместо того, чтобы уйти, собрал полы плаща и присел рядом, вздохнул, хлопнул ладонями по коленям.
Луций закрыл глаза, снова отпил из фляги. Он мог бы сгрести старика за его худое одеяние и перебросить через вал. Но зачем? Хочет сидеть, пусть сидит.
– Угостишь?
Не открывая глаз, Луций протянул ему флягу.
– Римлянин не устрашился, что человек вроде меня отравит его вино, – услышал он. – Римлянин хочет умереть.
– Римлянин хочет тишины.
– Отпусти его, – сказал старик, спустя долгое время, в течение которого – Луций слышал – не раз прикладывался к фляге. Он ничего не ответил на это – не имел желания вступать в беседу с бродягой. – Отпусти его, – повторил он. – Он страдает, этот бедный юноша.
– Юноша? – открыв глаза, Луций повернул к нему голову. От мелкого беганья карих глаз старика у него заныли виски.
– Мальчик рядом с тобой.
– Здесь никого нет. Кроме нас.
Старик усмехнулся:
– Думаешь, я хочу обмануть тебя? Зачем? Что-то украсть? Твой меч? Твою лошадь? – он покачал головой: – Мне не надо ничего. Весь мир – мой, небо, звезды…, – он перехватил взгляд Луция, направленный вниз, на его ступни, обутые в стоптанные сандалии, и запнулся.
– Ты – последователь распятого бога, – сказал Луций.
Старик моргнул.
– Говорить загадками – невеликая премудрость, римлянам тоже доступная, – Луций забрал у него флягу. – У тебя на лодыжке след от оков, твой плащ – не плащ, а одеяло из клетки для лагерных узников. Твои товарищи выкрали тебя из лагеря, рисковали…. А ты возвращаешься. Хочешь умереть или ответов на вопросы?
Старик засмеялся.
– Я не умру, – сказал он, – что до ответов…. Я возвращаюсь, чтобы донести до каждого из вас его слово, его правду, его…, – он закачался на месте, его подбородок упал на грудь, из уголка рта потекла слюна. С подбородка она капнула на его короткопалую ладонь, лежавшую на колене, и он встрепенулся.
– Ты болен, – пробормотал Луций и отвернулся. Еще пара минут – пусть старый болван придет в себя, – и он скрутит его, перебросит через спину ослика и отвезет в лагерь.
– Болен? Да, да, я болен. Болен любовью к господу небесному!
– Нет, ты болен головой. Не владеешь ни лицом, ни телом, ни глазами, они живут отдельно от тебя. У меня так было…. И есть. Но не настолько сильно.
– Да-да, – старик улыбнулся криво, – он говорит мне, что тебя приложили головой о каменную ванну и утопили, – он прыснул, – в моче. Утопленники редко сохраняют разум, так он говорит, и смеется, – он засмеялся. – Нехорошо! – он погрозил пальцем пустому пространству рядом с Луцием. – Не будь злым, не мсти за любовь. Своенравный мальчик, – он покачал головой, – ничему не научился.
– Мальчик?
Старик нахмурился, его бегающие глаза на мгновение остановились, он будто бы обратился в слух.
– Мужчина. Не мальчик. Но для тебя он остался мальчиком. Лет пяти. Заболел лихорадкой? – старик участливо зацокал языком. – Ты был совсем маленьким. Да-да, твое отражение в глазах отца, испуганный ребенок на пороге смерти, тебе нечего стыдится…
Луций поднялся на ноги.
– Откуда ты знаешь?
Старик посмотрел на него, улыбнулся:
– Он разговаривает со мной. Твой сын. Отпусти его. Он просит тебя. Отпусти его к господу небесному. Ему тяжело здесь, тенью среди живых.
– Ты его видишь? – старик кивнул. – Как он выглядит?
– Похож на тебя. Темные волосы, темные глаза… карие. Хорошие зубы, кроме…, – старик прищурился, – улыбнись, мальчик! Да, клык подгнивает, и он кривой, неровно растет…, – он тоже поднялся, прошел вдоль вала. Походка его была разболтанной, неровной, будто у хмельного. Он резко остановился, крутанулся на пятках, едва не упал. Его живущее своей жизнью лицо со странной, дерганной мимикой, вдруг застыло в маску. – Он ненавидит свою мать. Говорит, она виновна в его смерти.
За его спиной темная полоса на горизонте стала шире, распалась на составляющие – стремительно приближающиеся увеличивающиеся в размерах точки. Всадники. Две-три дюжины.
– Как он умер?
– Он говорит, у него отняли жизнь.
Двадцать девять. Маленькие лошадки, высокие седла. Остроконечные шапки.
– Что он почувствовал в миг смерти?
– Страх.
В глазах старика промелькнуло нечто новое – тревога. Как ответ на кривую ухмылку Луция.
– Ты ошибся, провидец.
– О, нет, Захария не ошибается.
– Неужели? Когда умру я, знаешь? Или ты?
– Я буду жить вечно.
– Уверен? – Луций посмотрел ему за спину. – Одного из нас они убьют. Может, обоих.
Старик крутанулся на пятках. С его губ сорвался удивленный возглас, и он, покачнувшись, осел на землю тряпичной куклой.
Луций мельком взглянул на него, дергающегося то ли в падучей, то ли в агонии. Достал из ножен меч. Он видел луки за спинами приближающихся всадников, смуглых, жилистых, бородатых. Но пока ни один из них, надвигаясь, не снял оружия с плеча.
Первый из всадников резко остановил свою мохноногую горбоносую лошадь перед валом.
– Атилий Север! – выкрикнул он. Почти италийский выговор. Луций посмотрел на него с удивлением. Это лицо не было ему знакомо. – Я служил с твоим сыном! – всадник стащил с головы войлочную шапку и с отвращением – будто что-то протухшее – бросил оземь: – Префект конницы Двадцатого легиона Карса!
– Карса, – повторил Луций и убрал меч в ножны. – Вас раскрыли?
– Нас предал товарищ.
– Скунха?
Карса кивнул. Его взгляд при этом упал на дергающегося в ногах Луция старика. Лицо его сразу ожесточилось, глаза сузились, нижняя челюсть подалась вперед.
– Ты убил его, Атилий Север?
– Нет. Сам упал, когда вас увидел. Знаешь его?
– Это Захария, – сквозь зубы сказал Карса. – Это он совратил Скунху, нашего товарища, заставил выдать нас. Нас распяли бы, или сожгли, не предупреди меня вовремя одна женщина. Позволь, я убью его, – он занес ногу, чтобы переступить через вал.
– Не позволю. Связать. На осла. И в лагерь.
– Слушаюсь, – выдохнул Карса, обернулся к товарищам, показал глазами на осла. Два сака, заросших бородами до самых глаз, спешились, перебрались через вал, подняли Захарию и понесли к ослу.
– Скунха казнен за измену, – сказал Луций Карсе. Тот кивнул: он был согласен с приговором. – Перед этим привез донесение от тебя.
– Донесение?
– Весть, что орда движется вглубь степи, на восток.
Губы Карсы нервно дернулись.
– Атилий Север, орда уже в Тавриде.
Децим стоял посреди шатра, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Его лицо казалось непроницаемым, взгляд был обращен внутрь себя – нерушимый столп, олицетворение непобедимого Рима, бог Марс в спокойном, уверенном ожидании.
Кассий Дайа нервно переминался с ноги на ногу, то и дело поглядывая на опущенный полог шатра, Лепид и Требий Сей сидели, оба со сложными выражениями на мясистых лицах.
Трибуны кусали губы, нервничали. Все они были солдатами, со свойственными любому рубаке суевериями и верой в дурные предзнаменования. А их было изрядно, этих предзнаменований. Одна налетевшая с востока гроза чего стоила. Убийства. А теперь армия лишилась двух легатов. Кем Приск заменит Севера? Трибуны размышляли над этим, перешептывались. В иное время они порвали бы друг другу глотки за одну лишь возможность получить эту должность. Но не теперь, не в преддверии похода. Всех, как одного, терзало нехорошее предчувствие: степь виделась им омутом, в котором они канут безвозвратно.
Полог дернулся в сторону, и два батава втолкнули в шатер Севера.
– Корнелий Приск, – в голосе Луция было раздражение и возмущение, – там…
Децим поднял руку:
– Молчать.
Брови Луция удивленно приподнялись. Он покосился на лапищу батава на своем локте, и тот отпустил его.
– Я совратил еще кого-то?
– Это ты убил их всех! – вперед Децима выкрикнул Дайа.
– Кого?
– Офилию, Статилию, Авлию, Зое… всех! Элия, Рубеллия…
– Ты спятил, Дайа?
Дайа замотал головой и шагнул к нему, но Децим остановил его:
– Ты не останешься в должности, Атилий Север. Преступник не может командовать легионом.
– Это обвинение?
– Да.
– Я сдираю лица?
– Да.
Луций засмеялся.
– Забавное предположение. И я готов выслушать обвинение. Но потом. Там, снаружи…, – он обернулся на задернутый полог.
– Не потом. Сейчас. – Децим подошел к нему, остановился в двух шагах, посмотрел пристально в лицо. Однажды он уже подозревал этого человека. И ошибся. Но на этот раз ошибки нет. Это он. Убийца.
– Кассий Дайа обнаружил в твоем шатре горючую жидкость. Ту самую, с помощью которой были сожжены тела трибуна Рубелия, легионера Паулина и работника Манлия, а после подожжен лупанар, – Децим победно улыбнулся: замешательство на лице Севера было искренним. Вот так, не стоит считать других глупее себя.
– Этого не может быть.
– Может. Также Кассий Дайа рассказал одну любопытную историю. Историю, которую ему поведал перед своей гибелью лекарь Коссутий. О том, что предшествовало исчезновению Офилии. Она пришла к тебе и застала за чем-то постыдным. Ты пришел в ярость. Она убежала. Дайе ты солгал про раба. Однако все мы… знаем, что это ложь. Ложь, которую ты зачем-то пестуешь. Удивительно, что же она увидела, если ты предпочитаешь прослыть мужеложцем и покрыть себя позором в глазах солдат, но только не открыть эту тайну? Это должно быть что-то отвратительное. Очевидно, Коссутий знал или догадывался о твоей… тайне. Дайа проговорился, сдал Коссутия. И ты убил его. Как потом убил Рубеллия. Ведь он сказал Дайе, что твоя история про раба – ложь. Этот мальчик обладал даром, необходимым нам даром, а ты убил его и сжег!
– Корнелий Приск…, – Луций попятился назад.
– Первой ты убил вдову инженера, Акту. Зачем? Возможно, в этом есть прелесть для тебя. А, может быть, она просто наскучила тебе, но отвязаться от нее было трудно. Все мы знаем, каковы женщины в провинциях. Проще удавить, чем убедить не докучать. Потом ты убил жену Элия. За ее обман. И дочь своего телохранителя. И его, – он посмотрел на Дайю, – женщину. Ты убивал своим манером. Но отчего-то все были уверены, эти смерти – дело рук насильников и убийц, промышлявших в Виндониссе. Отчего все были так уверены? Не оттого ли, что уверен был ты, а окружающие привыкли тебе повиноваться? Братство прекратило существование, и ты перестал убивать. Или не перестал? Так или иначе, все началось снова под Церой. Статилию ты убил за ее ложь, ведь она назвалась твоей любовницей. Не знаю, зачем ты убил тех луп. Предположу, это было лекарством от скорби. Нонию ты хотел убить, и убил бы, не помешай Эмилий. Косса ты любил, в этом я не сомневаюсь, а Нония…. Из-за нее он пошел на преступление. Из-за нее он лишился жизни. Дальше: четыре лупы в Пантикапее. Семеро человек при пожаре. Все было легко. Ты поджег лупанар и сбежал. Нанял пару воришек, чтобы иметь повод выпрыгнуть из окна до того, как здание заполыхает. При всем старании мы не нашли их. Значит ли это, что и они мертвы? Зое, изгнанная из дома, пришла к тебе. Ей некуда было больше идти. И ты принял ее. Затем, чтобы она оговорила моего сына, описала поджигателя похожим на него. Это месть! За то, что он жив, а Косс – нет. Зое, как и лупа Авлия до нее, беззаветно верила тебе, говорила то, что ты велел говорить. А потом ты избавлялся от них. С Элием и Зое получилось… дерзко. Однако кое в чем ты промахнулся.
– Промахнулся? – Луций заметил, как Требий приподнялся с кресла и открыл рот. Покачал головой. Требий кивнул и сел обратно с облегчением на лице: он чувствовал в себе долг признаться, и обрадовался, когда Север знаком велел ему этого не делать.
– По словам твоих солдат, Зое покинула твой шатер сразу после тебя. Ты отправился бегать с третьей когортой. И вроде имеешь алиби на то время, что совершались убийства Элия и Зое. Однако солдаты третьей когорты показали, что ты оторвался от них в начале пути, пробежал лишний круг и нагнал их.
– Это так.
– Нет. В таком случае ты дышать бы не мог. А ты был свеж, будто и не бегал.
Луций кашлянул:
– Я могу долго бежать, Корнелий Приск. И быстро. Куда быстрее солдат в полной амуниции.
– Это так, Корнелий Приск, – тихо проговорил трибун Лаберний. Децим обратил на него взор. – Легат обыкновенно обгоняет солдат на один круг. Бывает, и на два.
Децим пожал плечами: это несущественно.
– Так или иначе…, – начал он, но Луций перебил его:
– Убей я Элия и Зое, на мне должна была быть кровь, брызги. Без следов горло не перережешь.
– Ты переоделся.
Луций улыбнулся:
– На бегу?
– Кто засвидетельствует, что ты сделал полный круг? Отпираться бессмысленно. Признай, что это…
– Позже, – оборвал его Луций и резко, так, что никто ничего не успел сделать, схватил Децима за локоть и вытащил его наружу.
– Что за…?! – оказавшись за порогом, Децим рванул локоть из его руки и одновременно оттолкнул от себя.
– Корнелий Приск! – к нему подлетел, на ходу приветствуя, Карса.
– Карса? – на мгновение Децим забыл о Севере.
– Сардо взял Танаис двенадцать дней назад и движется к нам. Для него победа над нами – врата в римский мир, – вперед Карсы сказал Север.
Децим глянул на него. Смысл его слов дошел до него не сразу.
– Двести тысяч всадников, – тихо сказал Карса. – Пятьдесят тысяч пеших.
– Этого не может быть, – гнев Децима мгновенно улетучился. Ему на смену пришла растерянность. – Наши разведчики давно доложили бы.
– Передовые отряды уничтожают разведчиков. И жители. Пророки с начала года обращали их в свою веру. Нас, – Карса оглянулся на товарищей, – пытались умертвить хозяева постоялого двора на перешейке. Заложили окна и двери ночью, пока мы спали. И подожгли дом. Слава богам, нам удалось выломать дверь. Моя вина, я сказал, что мы – ауксиларии войска, стоящего под Пантикапеем. Потом мы говорили, что мы – передовой отряд Сардо, и нас уже не пытались убить. Напротив: поили лучшими винами, забивали барашков, славили нас, просили разделить с ними молитву. Эта вера как чума, командир.
Децим ничего не сказал на это. Слова Карсы были тяжелы, как все пирамиды Египта. Двести тысяч всадников и пятьдесят тысяч пеших. Против тридцати тысяч римлян.
– Карса подтвердил, что старший сын царя Тугура не принял нового бога, – сказал Луций. – Скунха не лгал. Сколько у него воинов, Карса?
– Тысяч двадцать. Все конные.
– Он ведь ненавидит Сардо?
Карса кивнул:
– Сардо будет царем после Тугура, не Тапар. Да, Тапар ненавидит Сардо.
– Я поеду к нему и склоню присоединиться к нам.
– Нет, – Децим, наконец, пришел в себя. – Ты отстранен.
– За убийство? – в это мгновение из шатра выглянул Лепид. Его лицо, когда он увидел Карсу и прочих саков в остроконечных шапках и войлочных жилетах, вытянулось. Но потом он расслышал их италийскую речь. – Я не отнял ни одной женской жизни, Корнелий Приск. Клянусь. Вернемся в шатер. Мы должны остановить тьму с востока. Потом – обвиняй в чем угодно. – Он мотнул головой Карсе и Друзу, что бледной тенью появился меж конных саков, понурый, в гражданской одежде. – И восстанови Друза в должности. При всем уважении к Требию Сею…
Децим не успел возразить: все трое уже скрылись внутри. Выругавшись, он двинулся за ними следом. Резко отдернул в сторону полог.
– Атилий Север!
Луций обернулся:
– Корнелий Приск, есть человек, который подтвердит мою невиновность.
– И кто это?
– Лупа Понтия.
– Лупа Понтия? – этот спор давал иллюзию того, что надвигающаяся орда – нечто далекое, ненастоящее. – Она в Цере. Или где там еще? И жива ли, еще вопрос.
– Жива. И вовсе не в Цере. Так, Дайа?
Дайа покраснел. От Децима не укрылась эта перемена с его лицом:
– Кассия Дайа?
– Я приведу ее, – запинаясь, проговорил тот.
– Она в лагере?
– В лагере, – ответил Дециму Креон.
Децим с удивлением посмотрел на него:
– Креон?
– Известна, как Вибий, мастер из бригады инженера Вентидия, – ответил вперед батава Луций. – В обмен на некие услуги Вентидий покрывает ее.
– Где она сейчас? – спросил Децим у Дайи.
– У меня, или у Вентидия, или…
– Креон, найти, привести. Быстро!
– Да, командир.
– Карса, – Децим повернулся к саку: – Я хочу знать все.
Сак посмотрел с тревогой на Луция. Что-то происходило, чего он не понимал.
– Расскажи командующему все то, о чем рассказал мне, – сказал ему Луций. – Кстати, Корнелий Приск, мы привезли того проповедника, что исчез вместе с клеткой. Он пытался склонить меня к новой вере. Как увидел Карсу с его людьми, забился в падучей. Вероятно, от радости. Решил, скифы уже здесь, несут огнем и мечом его кроткую веру, – он усмехнулся. Улыбнулся и Карса.
– Да, в этом… такая странность. Эти старики в хламидах только и говорят о смирении, Корнелий Приск, а на деле – воины Сардо жестоки, как никто. Сардо говорит, что скорбит о каждом убитом, кается в жестокости, говорит, это – необходимость. Иначе веру не донести, она увязнет в трясине.
– Против большого войска как он действует?
– По-разному. Когда ставит вперед конницу, когда – пеших. То строем двигаются, то клином, то вразнобой. Однажды, на ровной местности, он выстроил их в фалангу. Конница, если наступает, то обратным полумесяцем обыкновенно. Берет в кольцо. Кружат вокруг и стреляют из луков.
– Но равного по численности врага у него еще не было, – вставил Лепид. – Легкие победы.
– Он всегда выходит на бой с меньшим числом воинов, чем у противника.
– Это мы знаем, – отмахнулся Децим. – Но даже если он проиграет этот бой, за ним еще тысячи, которые закончат дело.
– И к нам он идет со всем своим войском, – добавил Луций. – Не надеется на легкую победу. Будет давить числом, а не тактикой. И это число надо уменьшить. Корнелий Приск, я…
– Командир! – Креон втолкнул в шатер кряжистого юношу. – Проверил! Женщина!
Со стороны Лепида послышалось фырканье. Поверить в это было сложно: широкие плечи, грубые руки, крупные черты лица, короткие волосы, шрам на лице. И голос – истинно мужской.
– Гай! – вырвавшись из рук Креона, Понтия подбежала к Дайе, стиснула его в объятиях. – Ты жив! Ты жив!
Бормоча ругательства, Дайа попытался отцепиться от нее.
– Женщина! – крикнул ей Децим. Понтия дернулась, убрала от Дайи руки, вытянулась в струну. Медленно, втягивая по ходу этого движения голову в плечи, повернулась.
– Командующий Корнелий Приск, – просипела она, потупив глаза.
– Ты хорошо помнишь ночь, когда получила этот шрам?
– Да, да, – закивала она, – утро, утро, это было утро, Корнелий Приск.
– Это сделал Атилий Север?
Понтия вытаращила глаза, бросила испуганный взгляд на Луция. Тот смотрел вниз, на носки своих грязных сапог.
– Говори, женщина!
– Нет! Нет, нет! Он спас меня. Спугнул ее, эту тварь, этого зверя! – ее губы дернулись, она поднесла руку к шраму, лихорадочно провела по нему кончиками пальцев. – Он… он ведь не мог избить сам себя, не мог… не мог быть там и рядом со мной, – она замотала головой, ее лицо скривилось в плаксивую гримасу. Она посмотрела умоляюще на Децима: – Пощади меня, господин, молю!
Децим пожал плечами. Раздосадовано – он снова ошибся, обвинив Севера – и – одновременно – с облегчением.
– Те, кто покрывал эту женщину, должны быть наказаны, – сказал он. – Что до нее, она сейчас же покинет лагерь.
Дайа сглотнул.
– Вентидий – хороший инженер, – заметил Луций. – Его умения нам очень скоро понадобятся. Что до Кассия Дайи, он поедет со мной.
– Нет.
– Я готов искупить…! – выкрикнул Дайа и умоляюще сложил руки перед собой.
– Искупляй. – Децим даже взглядом его не удостоил. – Я не хочу, Атилий Север, чтобы у Сардо был пленный легат.
– Я поеду, как простой солдат.
– Отец, позволь мне! – Друз выступил вперед.
– Возражаю, – вперед Децима сказал Луций. – Сын командующего в скифском плену еще хуже, чем легат.
<<предыдущая, Глава 27
следующая, Глава 29>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.