Офилия переступила через порог, оглянулась. Сулу ободряюще кивнула ей, и она, выдохнув, как перед прыжком с моста, двинулась вперед. Пересекла погруженный в полумрак зал и остановилась возле треножника с потрескивающими в нем углями. От них шел пряный аромат благовоний. Она знала, что он впереди, человек, держащий в кулаке неисчислимое войско, которое поставит Рим на колени, человек, говорящий с богом, единственным и всемогущим. Она видела его очертания в полумраке: подперев голову рукой, он сидел, облокотившись, в кресле.
– Оставь нас, Сулу, – произнес он.
У него был приятный голос, с легкой хрипотцой и чистым италийским выговором.
Офилия заметила промелькнувшую на лице Сулу досаду. Поклонившись, та вышла и закрыла за собою дверь. Прошло мгновение, другое. Быть может, минута. Сардо молчал. Офилия не шевелилась, почти не дышала.
– Расскажи о себе, – сказал он, наконец. – Можешь сесть. Если хочешь.
Офилия огляделась понизу. Ковер. На нем разбросаны подушки. Поколебавшись, она села на одну из них. Сулу сказала, Сардо не терпит спешки, когда речь идет о решении: принять пришлого или нет. Значит, ее рассказ будет долгим. Ей есть, что рассказать, чем удивить. Встречал ли он раньше таких, как она?
– Ты похожа на Сулу, – он будто услышал ее мысли. В его голосе ей послышалась ирония, ее легкий оттенок, намек: – Хитра, изобретательна, бесстрашна. Децим Корнелий Приск так и не сумел поймать тебя.
– Да. – Долю секунды Офилия колебалась: как обращаться к нему? Торопливо прибавила: – Господин… Царь…
– Я не царь. И не господин. Сардо.
– Да… Сардо.
– Корнелий Приск, – повторил он задумчиво. – Мы встречались. Давно. Неисповедимы пути Господа, и тесен мир – его творение.
– Это было расследование? – вопрос слетел с уст Офилии будто бы и не по ее воле. Она сразу вжала голову в плечи. Но бури не случилось. Судя по всему, Сардо не следовал обыкновению знати в их обращении с простонародьем.
– Да, – ответил он. – Убийство. В Испании.
– Он поймал тебя? – Офилия осмелела.
– Меня? – она не могла видеть его лица, но готова была поклясться: он улыбнулся. – Нет. Все было совсем не так, как ты думаешь. Я расскажу тебе. После того, как услышу твой рассказ.
Офилия глубоко вдохнула. Как странно. Она годами не вспоминала свое детство, дом в Виндониссе, добротный, каменный, но с такими низкими потолками, что отцу, отставному центуриону, приходилось ходить, вечно ссутулившись. А теперь, в этом просторном зале со сводами, теряющимися во мраке над головой, вдруг явственно увидела комнату, в которой вечерами собиралась ее семья. Стены были выбелены, посередине стоял стол из отесанных дубовых досок, вокруг него – пять табуретов. Для отца и четверых детей. Трех сыновей и дочери. Мать умерла, рожая младшего сына. Их, погодков, воспитывал отец. Воспитывал, как умел, не делая различий между мальчиками и девочкой. Пройдет совсем немного лет, и она останется одна. Поветрие унесет всех их. А она – даже не заболеет.
В шестнадцать она выйдет замуж за местного паренька. И он поселится в ее доме. Будет поколачивать ее. За то, что все ее беременности будут заканчиваться выкидышами, за то, что римские солдаты – и особенно красивый и дерзкий грубиян Гай Кассий Дайа – будут задирать его за трусость и бесхребетность. А однажды Дайа увидит, как «эта слякоть» – ее муж – бьет ее прилюдно, и вступится. Отлупит его так, что тот сбежит ошпаренным петухом и больше не вернется, а Кассий Дайа на целый год станет еженощным гостем в ее доме. Год, который будет самым счастливым в ее жизни. Год, который пролетит так быстро. А затем все сорвется в пропасть. Она узнает о других женщинах, узнает, что все эти месяцы Дайа не бежал сразу к ней, а заскакивал то к одной, то к другой, то к третьей. Женщины обожали его. Как это больно, как обидно. Но она будет терпеть. И верить, что все изменится, когда она понесет. Ребенок намертво привязывает мужчину, так говорила бабка, вспоминая, каким был дед – оборачивался вслед каждой и громогласно восхищался, даже если она, жена, шла рядом. Все изменилось, едва он узнал, что жена беременна. Офилия верила, что Дайа изменится. И молила богов в ребенке.
Боги услышали. Она понесла. И Дайа изменился. Но совсем не так, как она надеялась. Он перестал приходить каждый вечер. Все реже и реже звучал в ее доме его раскатистый смех. Приходя, он ел, угрюмо смотря на содержимое тарелки, а после засыпал, отвернувшись к стене.
А в других домах, за столами вдов и неверных жен он не замолкал, а на ложах – засыпал лишь под утро, умаявшись от любви.
К тому утру миновало тринадцать дней, как он вовсе перестал навещать ее. И она, взяв бутыль вина, отправилась на озеро. Без цели. Быть может, чтобы долгой дорогой унять боль в сердце. Быть может, чтобы утопиться. Пошла бы она, знай наперед, кого встретит там и обретет недолгую радость и вечное проклятье?
Легат Север сам подошел к ней, когда она сидела на берегу, бросая в воду камешки и наблюдая, как расходятся круги на воде. В камнях и кругах она видела свою жизнь. Боги бросили ее в этот мир – мелкий камешек. Ее любовь, ее боль – круги на воде, расходятся по поверхности и исчезают, сливаются с водной гладью. Так и она. Столько муки, а все бессмысленно. Она сгинет, рано или поздно, как ее семья, и не останется ничего.
– Ты – дочь Авла Офилия? – услышала она. Повернула голову. И… пропала. До этого дня он видел ее вблизи лишь однажды, маленькой девочкой, в первый год, что возглавил легион. И вот, вспомнил. В этом она увидела знак богов. Но боги – это водится за ними – лишь глумились над человеческой наивностью. Очень скоро она узнает эту его особенность: он видит малейшее сходство между людьми, их родство. В ней он увидел приметные черты ее отца: широкие скулы, тяжелые верхние веки и высокий лоб.
Позже она вспоминала свои терзания из-за Дайи и вздыхала печально: тогда это была не боль, так… укус мошки.
Боль пришла потом. Оказалось, она не единственная.
Гуляя как-то по улицам Виндониссы, она услышала, как сплетничают солдаты: обсуждают выдающиеся формы Акты, вдовы инженера Карвилия, с которой у легата связь. И будто липкая когтистая лапа стиснула ей горло изнутри, а пропитанные ядом клыки вгрызлись в сердце. Офилия сама не знала, как смогла устоять на ногах, как добралась до дома.
Отчаяние овладело ею. После она никогда не позволяла себе подобных глупостей, разрешала трудности с трезвым рассудком, хорошо все продумав. Но в тот день ее ум помутился. Она побежала к Акте. В доме ее не было, но соседка подсказала: вдова пошла в рощу, молиться. Офилия нашла ее там. Сбивчиво, с трясущимися руками, она умоляла ее оставить легата, говорила о своей любви к нему, совала деньги – все накопления, оставшиеся от отца. Акта, статная гречанка с роскошными иссиня-черными косами, лишь рассмеялась в ответ: что мне твои жалкие монеты, собачонка, если патриций дарит мне украшения за тысячи сестерциев?
Как оплеванная, Офилия ушла. Но с того дня принялась следить за Актой и ждала подходящего случая. И дождалась. Почти каждый день соперница ходила в рощу молиться. И каждый раз, проходя мимо торговых рядов, покупала в лавочке со сладостями орехи в меду. Офилия сумела исхитриться и заменить, когда лавочница отвернулась, один липкий брусок на другой. Стоили медово-ореховые бруски одинаково, положенный ею был больше прочих. Расчет оказался верен: разумеется, Акта выбрала его.
С хрустом грызя орехи, Акта успела дойти до рощи и углубиться в нее, когда аконит начал действовать. Офилия стояла и смотрела, как соперница корчится в агонии. Акта хрипела и утробно выла, но никто не услышал.
Когда ее нашли, от лица красавицы ничего не осталось. Его сгрызли муравьи. К тому времени в Виндониссе пропало несколько молодых женщин. Позднее их изуродованные тела находили в окрестностях городка, и дознаватели причислили Акту к жертвам того же убийцы или убийц.
Радость победы была недолгой. Кассий Дайа, как потерявший управление корабль, вдруг резко поменял курс – решил, что он все-таки любит ее и будущее свое дитя, и вернулся. И столкнулся на пороге ее дома с легатом. Север не знал ни о ее связи с Дайей, ни о том, что она беременна. Срок был еще слишком мал, и беременность лишь добавляла ей очарования, а не забирала красоту, как то случается, едва ее признаки становятся заметны.
Она прогнала Дайю прочь. Но это не помогло. Север перестал навещать ее. Вместо этого завел обыкновение проводить ночи то в одном лупанаре, то в другом. Но тогда Офилия еще не испытывала ревности к лупам. Это пришло потом.
Эмилия, жена трибуна Элия, стала следующей жертвой. Она кичилась богатством своего отца-торговца, со снисхождением обращалась к Офилии, ерничала над ней, прилюдно изумляясь ее недальновидности: быть любовницей патриция и никак не нажиться на этом?
Эмилия тоже была влюблена в Севера, но иначе, не как Офилия. Все они, жены трибунов, соревновались друг с другом, кто первой сумеет оказаться в его постели. Ненавистные гусыни!
Офилия проследила за Эмилией. Воля богов, она хотела прикинуть, как избавиться от нее, но два легионера сделали грязную работу за нее. Сидя в густом кустарнике, она видела, как они напали на нее, как избили, как долго насиловали. Устав ждать, когда они натешатся и убьют соперницу, она спугнула их: навела такого шума в кустах, что солдаты решили: к ним продирается медведь.
Едва они убежали, Офилия вышла из своего укрытия. Эмилия узнала ее. Потянула к ней руки. С ее разбитых губ понеслись слова облегчения, благодарности: она верила, что Офилия приведет к ней помощь. Но вместо этого та скрутила ей руки, затолкала в рот кусок подола ее собственного порванного платья и содрала кожу с ее лица. У нее был навык: отец брал с собой на охоту всех своих детей, загонять, стрелять и свежевать умели и сыновья, и дочь. Без лица Эмилия стала безобразной. Прожила недолго, четверть часа, не больше. И все это время Офилия стояла над ней и смотрела в ее лишенные мысли глаза. Когда нет век, глаза мертвы.
Смерть Эмилии все посчитали делом рук братства. Никто не видел Офилию, никто не подозревал. Она сама – лишь бы увидеться с Севером еще раз, напомнить ему о себе – пришла в преторий и рассказала, что столкнулась с Эмилией в день ее гибели у рощи. Север выслушал ее и под охраной отправил домой.
А там уже ждал ее Кассий Дайа. Он клялся ей в вечной любви, умолял простить. Но Офилия не желала ни слышать его, ни видеть. И Дайа обезумел. Днем позже ударил трибуна латиклавия. И за это был приговорен к смерти на кресте. Весть об этом Офилия восприняла спокойно. Ее сердце было наполнено любовью к другому, для Дайи там больше не было места. Она не думала о будущем, не думала вовсе, жила одним днем, ожиданием встречи. Она не смогла сдержать слез, когда Север, наконец, появился. Она плакала, оттого что знала: время быстротечно, расставание неизбежно, разлука невыносима. Север решил, ее слезы – по Дайе. И рассказал ей, что тот на самом деле жив, но продан в рабство, ланисте из Капуи. И сразу, даже не прикоснувшись к ней, ушел.
Прорыдав всю ночь, она поняла, в чем причина его холодности: ее тело стремительно теряет привлекательность: портятся зубы и волосы, кожа становится нечистой, плоть – рыхлой. Она попыталась вытравить плод. Но, как раньше не удавалось ей сохранить беременности, несмотря на снадобья и молитвы, так теперь не удалось избавиться от плоти Кассия Дайи в своем чреве.
Прошел всего месяц со встречи на озере, и несколько дней с мнимой казни Дайи, как к ней постучался бритый наголо раб-египтянин. Поджав презрительно тонкие губы, он оглядел ее жилище и вручил мешочек, туго набитый ауреусами: так легат благодарил ее за проведенное время. Этих денег, просипел раб, ей хватит надолго. Также, один из трибунов ангустиклавиев – Элий – недавно овдовел, и легат настоятельно посоветовал ему присмотреться к Офилии. Так что, женщина, жди гостя: совет легата Севера – есть для трибуна приказ. Она не дослушала до конца. Вытолкала раба прочь. А потом крушила мебель в доме, била посуду. В исступлении она раздирала свою кожу ногтями, рвала на голове волосы, билась о стены, выла, как попавшая в капкан волчица.
В ней что-то умерло тогда. Осень и зиму она провела в своем доме, лишь изредка выходя на улицу. В начале весны, за два месяца до срока, родила. Роды были сложными, на ее крики прибежала соседка. Она же привела в помощь лекаря Коссутия. Отчего-то этот сухарь проникся к Офилии и ее ребенку сочувствием, стал навещать. Возможно, надеялся на благодарность с ее стороны за спасенные жизни, ее самой и Кассии, ее дочери. Но Офилия делала вид, что не понимает его намеков. Через него до нее доходили слухи о многочисленных женщинах Севера. Они сменяли одна другую, все красивые, словно богини, но ни одна не задержалась надолго.
Красота вернулась ее лицу, но тело изменилось навсегда: ушла пышность форм, она стала похожа на девочку-подростка, а не на женщину.
Трибун Элий не женился вновь, и, встретив ее на улице, когда она гуляла с завернутой в одеяло дочерью, подошел и напомнил о настоятельном совете легата им обоим. На сей раз Офилия не стала давать волю чувствам. Приняла ухаживания трибуна. Она трезво рассудила, что, будучи его женой, будет чаще видеть Севера. Теперь она уже не молила богов о милости быть с ним. Лишь бы видеть иногда.
Так прошло несколько месяцев, и в середине лета в один день произошло сразу несколько событий. Возвращаясь с маневров, Север увидел ее в торговых рядах. Спешился с коня, подошел, расспросил о дочери, об их жизни. Элий видел. Легат просто подошел, это ничего не значит, хмыкнул тогда Коссутий, выслушав ее сбивчивый рассказ. Но она не слушала его. Ее сердце радостно стучало. Север любит ее, все-таки любит. Элий рассуждал, хоть и трезвее, но в том же ключе: легат вновь посмотрел на бывшую любовницу, значит, ему, трибуну, нужно уйти в сторону.
Будто на крыльях, Офилия понеслась к старой швее, чтобы та ушила ее лучшее платье. После родов она так похудела, что оно стало вполовину велико. Пока шла примерка, она разговорилась с замужними дочерями швеи, и те поведали ей последние сплетни: гельвет Фелан выпорол свою дочь, а после выставил за дверь. Почему? Девчонка на всю Виндониссу хвасталась, что спит с легатом. И что он в ней нашел? Мордашка смазливая, и вороные косы с руку толщиной, но ведь кожа да кости, и голос противный!
От швеи Офилия шла, не чувствуя под собою ног. Боль вернулась, накрыла ее. Девчонку, дочь Фелана, она хорошо знала. Ничего не понимают эти гусыни, дочери швеи. Мужчины любят таких, тонких, звонких, дерзких.
Она исходила всю Виндониссу, пока не обнаружила девчонку на берегу озера. Вот уж ирония богов. Дочь Фелана, расстроенная, бледная, испуганная, увидев Офилию, резко повеселела, принялась задирать ее, насмехаться над тем, в какое убогое существо она обратилась. Это не вывело Офилию из себя. Она шла убивать, а для убийства холодный ум лучше. Когда девчонка увидела нож в ее руке, сначала не поверила, что Офилия способна убить. И тогда та рассказала ей об Акте и об Эмилии. Насладилась ужасом в огромных голубых глазах. И нанесла быстрый удар. Давным-давно этому приему ее научил отец, он же подарил ей кинжал с лезвием, тонким, как волос. Лучше перерезать горло, заходя со спины. Тогда вероятность, что жертва успеет подставить руку или уйти в сторону, ничтожно мала. Но в тот раз Офилия стояла лицом к лицу с жертвой. И успела. Или девчонка оцепенела от страха. Все они таковы, бесстыдные и дерзкие девы: на проверку трусливы и не уверены в себе.
Офилия оттащила ее тело в кусты, росшие на высоком берегу. Срезала лицо, забрала серьги. Она всегда так делала: забирала на память серьги. Верила, что с ними забирает с собой красоту своих жертв.
Домой она пришла радостная. Последняя преграда устранена. Если бы она только знала: это только начало.
Она тщетно ждала Севера, каждый день, боясь отлучиться из дома хоть на минуту. Он не приходил. И тогда она сама пошла к нему в преторий. Проскользнула внутрь, пока сменялся караул, поднялась на второй этаж, распустила тесьму платья на груди и, неслышно ступая, вошла в таблинум.
Столько времени прошло, но ничего не изменилось: сердце останавливается, а кожа покрывается инеем, когда она вспоминает о том, что случилось в следующие мгновения. Она поняла, что он убьет ее. Многие месяцы она думала о самоубийстве, но в тот миг алчно захотела жить. Стремглав убежала.
Даже не посмотрев на спящую дочь, она собрала все ценности, что у нее были, и покинула город. Несколько дней скрывалась в лесу, выбирая жертву. Женщину, хоть отдаленно похожую на себя. Наконец, такая нашлась. Девушка из труппы бродячих комедиантов. Офилия разговорилась с ней, предложила разделить трапезу и незаметно подсыпала порошок аконита в ее подогретое вино. Едва дождавшись, когда та умрет, искромсала ей лицо и тело, а перед этим обрядила в свое платье. Для Виндониссы Офилия умерла.
Она отправилась в Капую. Туда, где был единственный хоть сколько-нибудь близкий ей человек. Кассий Дайа.
Там она сошлась с состоятельным вдовцом. Рачительно вела его хозяйство, ладила с его взрослыми детьми. Каждый раз, когда в Капуе проходили игры, они ходили смотреть всем семейством. Она кричала громче всех, когда на арене появлялся Капуанский мясник. Постепенно боль стала затихать.
И вдруг Дайа исчез. Поползли слухи, что виной тому ревность ланисты: он застал в объятиях Дайи свою жену. Рассвирепел и продал его на рудники. Там Дайе не прожить долго. Полгода, год. Не дольше. Офилия прорыдала всю ночь. Ее любовь к Дайе успела возродиться из пепла и стать не былой страстью, а тем спокойным чувством, что испытывают матери к сыновьям, или сестры – к братьям.
Она отомстила. Лудус сгорел вместе со всеми его обитателями.
Весть разнеслась по Капуе. Пожилого мужа Офилии хватил удар. Оказалось, весь его доход шел от этого лудуса. Давным-давно он дал ланисте денег на строительство, и теперь получал половину выручки.
После погребения отношения с детьми мужа испортились. Но Офилия отчего-то не держала на них зла. Распрощавшись с ними, она покинула Капую. Уже давно она хотела побывать в Риме.
По дороге ее ограбили. До Рима она не доехала. Осела в Цере. Молодую и привлекательную вдову, назвавшуюся Авлией, приняла в свое заведение тучная иудейка. Офилия стала зарабатывать телом. Получалось неплохо. Клиенты ценили ее умения и веселый нрав. Некоторые стали постоянными, платили сверху. Там она сдружилась с Понтией, мужеподобной, нелюдимой и забитой дочерью местного крестьянина. Спрос на нее был невысок, и недостаток заработка ей приходилось восполнять, делая всю тяжелую работу в заведении: она готовила, убиралась, ходила на рынок за овощами и мясом, а также утихомиривала разошедшихся клиентов – у нее была тяжелая рука. Офилией она восхищалась, смотрела ей в рот. И та, как-то перебрав с вином, рассказала ей все: о своей любви, о том, как убила трех соперниц. После этого восхищение переросло в поклонение. Понтия ходила за ней хвостом, пыталась перенимать манеры, походку, но выходило неважно. Офилию это забавляло.
А потом все снова рухнуло. Тринадцатый легион встал лагерем под Церой. В середине января Офилия вышла вечером подышать свежим воздухом и узнала в одном из проезжавших мимо всадников легата Севера. Заколотилось сердце, на глаза пала пелена, ноги подогнулись – любовь никуда не делась, она просто затихла на время, забилась в норку мышкой, чтобы вновь вырваться наружу уже медведем из берлоги.
Она поняла, что умрет, если не увидит его еще раз. Нужно подобраться поближе. Как? Все решил случай: сын хозяйки заведения проиграл в кости так много, что его матери пришлось продать лупанар. Новый хозяин был свиреп, скуп и глуп. Привыкшие к вольготной жизни лупы возмутились его обращением и ушли. Офилия подбила товарок перебраться ближе к лагерю: мало кто из солдат решится покинуть лагерь, чтобы добраться до женщин в Цере, а вот если женщины будут почти что под лагерной стеной, поток клиентов обеспечен.
Одним из первых ее клиентов стал Папий, немолодой уже тщедушный мастеровой. Взамен платы она взяла с него обещание разнести по легиону весть о них, свободных женщинах, торгующих лаской. Папий не подвел: уже через несколько часов в рощу, где лупы только начали обустраивать свой быт, пробралось несколько ауксилариев из галльской конницы, а спустя неделю им уже пришлось поднять цены, чтобы сбить поток клиентов. Центурион Примипил Плат узнал о них и явился в рощу со свирепым лицом, намереваясь выгнать их прочь. Но Офилия сумела повернуть все так, что чело центуриона разгладилось, он расщедрился на несколько монет и вдобавок сообщил ей пароль, с помощью которого она могла проходить в лагерь, если ему, Плату, захочется женской ласки. Ее товаркам такие привилегии даны не были, но они сами нашли выход: платили караульным, монетами или услугами.
Своим правом и паролем Офилия пользовалась часто. Но не всегда доходила до палатки Плата. Куда чаще, проявляя чудеса маскировки, сидела неподалеку от легатского шатра и ждала. Уже в первый день ей удалось увидеть Севера совсем близко. Он изменился. Похудел, постарел, в волосах появилась седина.
Но эти перемены лишь разожгли пламя ее любви.
А потом Север исчез. От Плата она узнала, что принцепс Калигула отправил его в Неаполь, расследовать убийство. Ее первым порывом было ехать в Неаполь, и она даже успела собраться, но свалилась в лихорадке. Проболела месяц. За это время принцепс Калигула пал под ударами кинжалов заговорщиков, его место занял хромой Клавдий, а Север все не возвращался.
Наконец, он снова появился в лагере, еще больше осунувшийся и какой-то потерянный. И с ним был… Кассий Дайа. Впервые за долгие месяцы Офилия испытала радость. Оттого, что снова сможет видеть Севера, оттого, что Дайа не сгинул на рудниках.
Как-то ночью, пройдя по паролю через ворота, она остановилась, чтобы поправить ремешок сандалии и услышала женский голос за спиной, низкий, грудной. Такие голоса обыкновенно принадлежат статным красавицам с полной грудью и покатыми плечами. Офилия обернулась. Так и есть: на караульного взирала свысока матрона в расшитом золотой нитью платье и уложенной вокруг головы косой. Офилия встречала ее в Цере. Статилия. Жена адвоката.
Ее пропустили, и Офилия вернулась, спросила у караульных, что эта женщина делает в лагере. Она – любовница легата, шепнул ей солдат и цокнул восхищенно языком: пышные формы Статилии вызвали у него восхищение.
Земля ушла у Офилии из-под ног. Она последовала за Статилией, еле сдерживаясь: так ей хотелось догнать ее, схватить за косу и перерезать горло.
Вопреки ожиданиям, женщина направилась не к легатскому шатру, а в другой конец лагеря. Но Офилию это не натолкнуло на размышления, не заставило усомниться в словах караульного. Она шла и думала, как убить соперницу, а Статилия вдруг остановилась, огляделась по сторонам, прислушалась, и, поставив на землю свою корзину, юркнула в палатку, установленную над отхожим местом. Офилия подбежала к корзине, заглянула под тряпицу. Лепешки, яблоки, сыр, яйца, фляга с вином. Его она и отравила, высыпав в узкое горлышко перетертый в порошок корень болиголова. Уже потом, когда снова шла за Статилией, она осознала великий риск: что если Статилия будет пить не одна? Надо убить ее до того, как она встретится с Севером. Несколько раз Статилия приложилась к фляге, и у Офилии появилась надежда, что гусыня умрет до того, как дойдет своим странным кружным путем до шатра легата.
Но к удивлению Офилии целью пути Статилии был вовсе не шатер легата, а палатка Папия. Она сунула ему монету в раскрытую ладонь, и мастеровой вихляющей походкой удалился в сторону ворот лагеря.
Болиголов не подвел. Когда Офилия вошла в палатку, Статилия извивалась в корчах, из ее рта шла пена. Офилия смотрела на нее, в ее висках стучали слова караульного «любовница легата», а в душе клокотала ярость. Статилия была еще жива, когда она принялась кромсать ножом ее грудь, живот, плечи и горло.
А потом пелена спала с глаз, вернулся разум, и Офилия испугалась. Не того, что сделала, а того, что кто-то мог видеть ее, кто-то – узнать. Решение пришло мгновенно: пусть все думают, что это убийца из Виндониссы. Она срезала лицо Статилии, забрала ее серьги. Успела вовремя: еще минута-две, и она столкнулась бы с Кассием Дайей на пороге.
Как бойцовый пес, она снова почувствовала вкус крови, как Великий Цезарь, вновь перешла свой Рубикон. В заведение Таруция она последовала за Севером и Дайей вместе с Понтией. Она рассказала ей об убийстве Статилии, и та стала смотреть на нее с еще большим восхищением.
Понтия отвлекла Таруция: постучала в дверь и предложила свои услуги, когда он открыл. Он прогнал ее. Но Офилии хватило этого времени, чтобы влезть в окно в отхожем месте. Она не стала соваться к Северу в открытую, понимая, что он узнает ее. Поэтому она сидела тихо и слушала. Потом он ушел с молодой лупой. Она последовала за ними, слушала ее глупый щебет. Сердце разрывалось от боли, ревности и гнева. Она отдала бы жизнь за возможность оказаться на месте этой безмозглой девки. Под утро Север уехал, а с этой лупой уединился Дайа. Он был мертвецки пьян. Почти сразу заснул, и Офилия, не страшась, вошла в клетушку. Она знала эту особенность Дайи: если заснул пьяным, его и сотней буцин не разбудишь. Увидела лицо на стене, и разум оставил ее. Рисунок. Она знала, кто оставил его. Проклятие, из-за которого Север так разъярился тогда, в претории.
Она очнулась с лицом лупы в руке. Сама девка – с перерезанным горлом – таращила мертвые глаза в потолок.
Вместе с Понтией они убежали в рощу. А утром, выйдя на дорогу, увидели Таруция, что протрясся мимо них на рыси. Он задержал взгляд на Понтии, и они поняли: узнал. Потом Офилия не раз пеняла себе на излишнюю суету: то, что Понтия попросилась в заведение, ничего не значило, ни на что не указывало, не было нитью к ней, Офилии.
В лагерь они прошли свободно – как лупы, заплатив солдатам на воротах. Офилия успела перехватить Таруция – толстяк заплутал в лагере. За обещание взять ее в свое заведение согласилась показать ему дорогу до шатра легата. Но вместо этого отвела к палатке Папия. Там уже ждала Понтия. В палатку они втолкнули его без трудностей, но дальше пошло хуже: отдавать свою жизнь легко Таруций не хотел. Оглушив Офилию ударом по уху, сцепился с Понтией. И одолел бы ее, но Офилия вовремя очнулась и, подлетев к нему, пока он избивал ногами Понтию, перерезала ему горло.
Север начал расследование. Это было так странно: ни Дайа, ни Стигий так и не узнали ее. Это радовало и огорчало одновременно. В одну из ночей в рощу явился Дайа. Но не один, а вместе с гельветом Феланом, отцом девушки, которую она убила. И случилась катастрофа: гельвет узнал ее. И хотел тащить за волосы в лагерь, к легату. Ее спасла Понтия. Раскроила ему череп долаброй. Стоя над двумя телами – бесчувственным Феланом и спящим во хмелю Дайей – Авлия раздумывала, как быть. Кольцо начало сжиматься, и она решила, что нужно сделать убийцей гельвета. Представила все так, будто он решил покончить с собой, не выдержав тяжести вины и боясь возмездия.
Но Север разгадал ее трюк. И явился к ним в рощу. Ждать убийцу. Это было неожиданно. Подарок богов. И их насмешка.
Понтия пыталась ее отговорить, но это было бесполезно. Трем женщинам – лупам Гирции, Гае и Ворене – придется умереть.
Ее трясло, когда она подошла к нему, когда села рядом, когда заговорила непринужденно. Потом, сливаясь с ним в объятиях, она не могла сдержать слез: проклятое время, стремительное, беспощадное! Недолгие часы вместе, и разлука навсегда.
Когда забрезжил рассвет, подошла Понтия. Одними губами прошептала, что выполнила волю подруги: убила всех товарок и отрезала им головы. Офилия тогда с трудом оторвала взгляд от спящего Севера, чтобы с благодарностью кивнуть подруге.
Они разыграли нападение. Едва Север попытался развернуть ее к себе лицом, Понтия напала на него, ударила дубиной. Потом уже Офилия, завернувшись в плащ и скрыв лицо под капюшоном, изобразила попытку срезать Понтии лицо.
А потом лупе Авлии пришло время умереть. К кресту она прибила искромсанное и лишенное лица тело одинокой вдовы из Церы. Та была похожа на нее цветом волос и сложением.
За Севером и Дайей она последовала в Рим. Попыталась проникнуть в лупанар Флавии, наняться в него, чтобы улучить возможность вновь оказаться на одном ложе с Севером, но управляющий рассмеялся ей в лицо – таким дурнушкам только луком на базаре торговать, а не телом и вышвырнул ее вон. Тогда же она впервые в жизни увидела главную соперницу – жену Севера. Убить ее не вышло, помешал ступид Эмилий.
В лагерь она и Понтия вернулись под личиной работников из инженерной бригады. Инженер Вентидий был давним клиентом Понтии, выслушал ее признание в любви и поверил в него: отчего не поверить в то, что выгодно?
Севера по возвращении в лагерь ждал подарок. Статуя. С Папием внутри. Мастерового Офилия убила в тот же день, что исчезла Авлия, а тело сохранила в подполе дома той самой вдовы, чье тело выдала за свое. Неожиданно в ней проснулась какая-то дерзость, азарт. Она понимала, рано или поздно, Север раскроет ее, и тогда поймет, наконец, всю силу и величие ее любви, восхитится ее хитроумием и смелостью.
В тот же день она, спеша по поручению Вентидия к трибуну Рубелию, поймала на себе пристальный взгляд лекаря Коссутия. Узнал? Неизвестно, но лучше не рисковать. Ночью она пришла в лазарет. Озадаченность в глазах Коссутия, когда он увидел ее, сменилась изумлением, едва она заговорила. Теперь он узнал ее, несмотря на короткие волосы и мужскую одежду. Потрясенный тем, что женщина, которую он считал мертвой, жива, Коссутий не заметил зашедшей со спины Понтии. Убить его было легко. Но эта смерть не принесла Офилии радости. В Виндониссе лекарь был одним из немногих, кто сочувствовал ей, кто помогал.
В Остии она едва не убила беременную женщину. Та просилась к Северу. Офилия напала на нее, но, заглянув в лицо, решила пощадить: женщина была так невзрачна, с рыбьими глазами и овечьим лицом, что ярость отступила: к такой уродине нелепо ревновать.
Трибун Рубеллий приблизил ее к себе. Почти сразу она увидела в его глазах тот же огонь, что сжигал ее саму. И очень быстро поняла, из-за кого это пламя разгорелось. Он считал ее мужчиной, и даже в сношениях ей удавалось не обнаружить своего истинного пола.
Но очень скоро она встала перед выбором: рискуя, сохранить трибуну жизнь, или, оберегая себя, убить его? Он рассказал ей, что нарисовал для Дайи портрет его дочери, а Дайа возмутился, сказал, ребенок похож на Авлию, убитую лупу. Рубеллий добавил тогда, что еще Дайа попросил нарисовать Офилию. Она-то знала, кто на самом деле нарисовал для Дайи ее дочь. Если Дайа напомнит Рубеллию свою просьбу, тот передаст Северу. Когда Дайа увидит рисунок, повторит, что это Авлия. И Север все поймет. Рубеллия и Дайю следует убить. Но она не могла. Дайю она любила, как брата. А как мужчину, его любила Понтия. Или не любила, а лишь хотела во всем походить на подругу. Даже в одержимости. Понтия убила четырех луп в Пантикапее. Офилия сразу раскусила ее, когда увидела брызги крови на ее одежде и сверкающие гордостью глаза.
Что до Рубеллия, ей было жаль его, как жаль саму себя. Но лишь до тех пор, пока Рубеллий не сообщил ей, что Север решил усыновить его. В одно мгновение жалость сменилась на ненависть. Сын патриция должен быть безупречен, процедил тогда Рубеллий, и потому жалкий кусок дерьма должен исчезнуть. Ее опять выкидывали, как надоевшую вещь.
Убийство Рубеллия было дерзким. Она рисковала, как никогда. Ненависть и отчаяние придали ей храбрости. И оказалось, чем наглее и смелее замысел, тем вероятнее все пройдет гладко. Как работник Манлий, любовник Рубеллия, она вошла в легатский шатер. Не успел трибун возмутиться ее появлению, как уже падал на пол, судорожно стискивая края раны на горле. Сжав ему рот рукой, она дождалась, когда он умрет. Вышла наружу и сказала караульному, что трибун запретил пускать к нему кого-либо и входить. Сама отошла недалеко. Только чтобы встретиться с Понтией, которой велела найти похожего на себя сложением паренька и убить. Тело молодого ауксилария они положили в сундук и привезли на тачке к шатру. Караульный ничего не заподозрил: мало ли что в сундуке? Верно, чертежи, раз парни из инженерной бригады привезли.
Понтия потом позвала караульного внутрь. Войдя, он почувствовал неладное: хоть тело Рубеллия и спрятали, пятно крови на полу сразу бросилось ему в глаза. Но закричать он не успел: быстрым, уже привычным движением Офилия рассекла ему горло.
Потом Понтия переоделась в его одежду и встала на его место у шатра. На их счастье, никто не подошел достаточно близко, чтобы заметить подмену. Офилия в этом время сжигала тела.
Она снова – теперь уже как работник инженерной бригады Манлий – умерла. Понтия, как работник Вибий, опознала в обожженном трупе своего товарища. Ее слова подтвердил Вентидий. Ни у кого не возникло сомнений. А мальчишку-ауксилария причислили к дезертирам.
Офилия осталась без обличия, без личности.
В тот же вечер она отправилась вслед за Севером в Пантикапей. Она не собиралась устраивать пожар. Так вышло. В шатре она жгла мертвецов, они смирно горели, не издавая звуков и не шевелясь, как то и положено мертвым. А облитые горючей жидкостью лупы заметались, пылая, по комнате.
В лагерь она вернулась, назвавшись Зое, выжившей при пожаре лупой, и бросилась Северу в ноги. Чтобы он не узнал ее, она намазала лицо и шею толстым слоем мази и замотала их бинтами. Говорила шепотом. И он не прогнал ее. Больше того, поселил в своем шатре. Наконец, она была с ним. Недолгое счастье, которому начал угрожать Децим Корнелий Приск. И Елена, подруга Зое. Эта курица явилась в лагерь, чтобы навестить подругу. Слишком опасно, чтобы оставлять ее в живых. Вдобавок – на этом настояла Понтия – убийство Елены обелит посаженного под замок Дайю. Офилия согласилась с ней. Но убить Елену не удалось. Помешал префект Сей.
Приску она решила отомстить изощренно: сделать убийцей его сына Друза. Командующий попросил ее описать внешность поджигателя, и она описала Друза. Она явилась, как призрак Офилии, напившемуся с тоски трибуну Элию и назвала Друза своим убийцей и убийцей его жены Эмилии. Как доказательство его вины сообщила то, что подслушала в разговоре Севера с Приском: Друз не способен стать отцом. Чем не причина ненавидеть женщин? Элий поверил.
В это же время Понтия силой выкрала настоящую Зое из отчего дома, убила ее и подбросила в шатер Элия, когда тот побежал к командующему с изобличающей Друза правдой. Едва он вернулся к себе, Офилия убила его, срезала лицо и – уже как раб – с ее бритой головой было несложно выдать себя за раба – кинулась к Друзу, чтобы предупредить об обвинении Элия. Все получилось. Командующий застал сына над трупом Элия, с его лицом в руке.
Но чего-то она не учла, в чем-то ошиблась. Приск недолго подозревал сына в убийстве.
В Капуе она всегда ходила на состязания колесниц. Чем ближе был последний круг, тем быстрее бежали кони, тем подлее вели себя возницы. Офилия чувствовала: она вышла на последний круг, конец близок.
Вместе с Понтией она последовала за Севером и Дайей к скифам. Там, на постоялом дворе, они совершили свое последнее убийство. В сумерках они не разобрали, с кем уединилась в сарае пышнотелая гречанка – невестка хозяина. Но это уже было неважно. Ревность раздирала сердца им обеим.
К лагерю дикарей они поостереглись соваться, ждали на отдалении. Вернулись Север и Дайа не одни, а с толстым варваром и женщиной. Офилия хорошо рассмотрела ее потом, когда они остановились на ночлег в горах. Дикарка была слишком красива, чтобы оставить ее в живых. Но что-то помешало Офилии, будто невидимая преграда, на которую она натолкнулась, едва сделала первый шаг. Борясь с собой, она упустила время. Потом пожалела, когда, затаившись в камнях, слушала ее ночной разговор Севером. С ней он говорил иначе, не так, как с Офилией и другими женщинами. И совсем иначе говорила с ним она. Смело, дерзко, без трепета, с вызовом и насмешкой. Офилия ждала до самого утра, надеялась, Сулу снова выйдет из пещеры. Но надежда не оправдалась.
Потом она вновь не смогла убить ее. И опять ей помешало что-то. Или кто-то.
Как же Север догадался? Сулу говорит, он сумел посмотреть на череду убийств иначе. В лагере скифов его разоблачила женщина – она, Сулу. Женщина оказалась умнее и хитрее его. Так почему убийце не быть женщиной? Он сложил воедино то, что только две жертвы были изуродованы до неузнаваемости – Офилия и Авлия. Авлия старательно скрывала от него лицо. Как и Зое, женщина той же стати, со сходными манерами и с той же склонностью плакать. Но понял ли он, почему она убивала? Сулу убеждена, что нет. И это больно, невыносимо больно. Горько. Он так и не оценил великую силу ее любви, так и не увидел в ней человека.
Офилия запнулась на полуслове и торопливо вскочила с подушки, когда Сардо поднялся с кресла.
– Я ошибся, – сказал он, подойдя к ней. Посмотрев снизу вверх в его глаза, Офилия беззвучно выдохнула. Темно-зеленые глаза Атилия Севера были жертвенным германским болотом, в котором она тонула, которое затягивало ее в трясину небытия. Глаза Сардо были небом, ослепительно синим, с золотистыми всполохами солнца вокруг зрачков. И в это небо устремилась, стряхивая с крыльев болотную жижу, ее душа. – Ты не похожа на Сулу, – его пальцы коснулись ее щеки. – Ты меня никогда не предашь.
<<предыдущая, Глава 33
© 2019, Irina Rix. Все права защищены.