- Он неплох, вынослив, но может растащить.
Сулу повернулась на голос. Кассий Дайа. Подошел бесшумно и, наверное, долго стоял, смотрел, как она седлает гнедого жеребца.
– Кассий Дайа, – она улыбнулась ему, как гордая и любящая мать улыбается своему сыну, и он смущенно потер нос, выдохнул, шагнул к ней, перехватил уздечку из ее руки, похлопал жеребца по щеке:
– Он меня скинул раз. На дыбы, случается, встает. Козлит…
– Я с трех лет езжу верхом.
Дайа крякнул.
– Тогда…, – он развел руками, признавая, что в этом случае ей не о чем беспокоиться. – Ты… прости меня. Был груб… тогда…
Она улыбнулась:
– Ты вел себя, как воин. Великий воин. Таких, как ты, мало. Но битвы, сражения…, – она покачала головой, нахмурилась, будто на миг ей стало больно, – они не приносят тебе радости. Как и вино не приносит. Как и женщины. Ты растрачиваешь себя на них, но…, – Сулу осеклась: у дверей конюшни мелькнула тень. Уловил движение и Дайа, обернулся.
– Госпожа Сулу, – через порог конюшни переступил Север.
– Атилий Север, – Сулу улыбнулась ему, но не так, как Дайе. Не тепло, а дерзко. Она перехватила повод жеребца из руки Дайи и двинулась к выходу. – Тебе не спится в этот ранний час, Атилий Север?
– Пришел попрощаться с тобой, – Север посмотрел на Дайю, и тот понял приказ: не мешать, остаться в конюшне.
– Госпожа, – кивнул он Сулу, – прощай.
– Кассий Дайа, – Сулу тронула его плечо. – Я буду молиться, чтобы ты выжил в грядущей битве, узрел истину и нашел себя. Если попадешь в плен, скажи, что я…
– Я не дамся живым, госпожа.
Сулу улыбнулась, как матери улыбаются детскому лепету. Подалась к нему и поцеловала в щеку. Сразу не отстранилась. Шепнула ему на ухо несколько слов. Дайа вытаращился на нее, у него отвалилась челюсть, он замотал головой:
– Этого не может быть! Это…
– Просто поверь, если не можешь понять.
– Но…
– Да поможет тебе Господь, Кассий Дайа, – Сулу улыбнулась ему в последний раз, и ее лицо приняло бесстрастное выражение. Будто его вдруг не стало.
– Ему поможет Марс, – сказал Север, когда они вышли из конюшни и пошли медленно к лагерным воротам.
– Марс, – повторила она глухо. – Глупый, несдержанный. Как можно верить в этого тупого чурбана? Молится ему? Уповать на него?
Север усмехнулся:
– Не знаю. Я не верю и не уповаю, – сказал он и перевел разговор с божественного на земное: – Тапар, Захария и его ученики уже за воротами. Ждут тебя.
Она остановилась, повернулась к нему:
– Приск отпускает Захарию?
– Командующий милостив.
– А ты? Тоже милостив?
– Пусть едет.
Сулу поежилась от предрассветной сырости, посмотрела налево, туда, где из тумана проступали очертания лагерных ворот. Впервые на ее лице промелькнуло то выражение, что бывает у колеблющихся на распутье людей.
– Ты не хочешь уезжать, госпожа Сулу?
– Я должна. Мое место рядом с Сардо.
– Ты можешь остаться.
– Ты поклялся, что я и Тапар вернемся. Нарушишь клятву?
– Я поклялся, что вернется Тапар. Он вернется. И Захария. Оставайся.
– Ты тоже поклянешься развестись?
– Развестись?
Она засмеялась:
– Друз предложил мне быть его женой. И Лепид. Поклялся, что разведется. И сын Лепида.
– Соглашайся. Один может передумать, но все трое – вряд ли.
Она покачала головой. Стиснула повод жеребца.
– Залог спокойной жизни – муж-патриций, – она улыбнулась, иначе, не как обычно, а с печальной задумчивостью. – Тихо и безмятежно прожить жизнь. Ничего и никого не оставить после себя. Нет, это не мой путь.
– Твой путь – погибнуть рядом с Сардо? Будет жаль, если такая красота…
Она засмеялась.
– Красота? И больше ничего? Больше ты ничего во мне не видишь? Совсем ничего? – ее губы искривились, в глазах появился блеск. – Ты – слепец, Атилий Север.
– Я вижу женщину, которая хочет власти. Оттого, что не может стать матерью.
Ее губы дернулись, но удержались в улыбке. Она отвернулась от него, посмотрела на ворота. Не поворачивая к нему головы, произнесла медленно:
– Я совершила ужасный поступок. Там. Защищала себя. И Сардо. Его будущее. Но он не станет слушать оправданий, он никогда их не слушает. Вероятнее всего, он убьет меня, когда я вернусь. Но даже слабая надежда на то, что пощадит и позволит быть рядом, когда он разрушит до основания римский мир, для меня дороже всех земных благ и долгой жизни.
– Что за поступок?
– Убийство.
– Уверен, ты сделала это чисто.
– Я наследила. Сардо уже знает, что я виновна. Наверняка.
– Это хороший повод остаться.
– Твоя жена осталась бы?
– Да.
– Да, – повторила она. – Вот поэтому Рим падет. Вы, мужчины, еще готовы умирать ради Рима. Но ваши женщины – уже нет. Они больше не готовы быть вдовами, не готовы терять сыновей, сытое чрево им важнее величия народа. А мы не цепляемся за жизнь. Мы…
– Надеюсь, Сардо пощадит тебя, – прервал он ее холодно и отстраненно. Отчаянной решимостью обреченного она напомнила ему Косса в его последние дни.
– Надеюсь, он отсрочит расплату. И позволит мне участвовать в битве.
– Тогда до встречи.
Глаза Сулу блеснули. Робкая и слабая девочка, которой она была когда-то и которая, казалось, навсегда умерла в ней, воскресла и с надеждой выглянула из своей могилы. Но лишь для того, чтобы получить наотмашь по лицу. Этот римлянин не уговаривает ее остаться, не просит. Он такой же, как Сардо.
Робкая девочка отправилась обратно в небытие.
Сулу жестко улыбнулась и положила ладонь Северу на грудь:
– Как тихо бьется, – произнесла она тихо. – О, а теперь быстрее. И громче. Ты не такой сухарь, каким хочешь казаться, Атилий Север. Спаситель учит нас любить своих врагов. И я, – Сулу посмотрела ему в глаза, – буду любить тебя всем своим сердцем, когда моя стрела остановит твое.
– Метко стреляешь?
В его голосе была ирония.
– Лучше всех. Я найду тебя и не промахнусь.
– Командование не сражается.
– На этот раз придется.
– Ты самонадеянна. Сардо такой же?
– Это вы, римляне, самонадеянны. Приск – лучший дознаватель Рима, но не смог найти убийцу здесь, в лагере. Его слава – надутый через зад одр.
– Ты несправедлива к нему. И ко мне. Найти убийцу среди десятков тысяч солдат – это как…
– Как найти черного ворона среди белых чаек?
– Что же, по-твоему, мы упустили?
– Очевидное.
– Очевидное?
– Я знаю, кто убийца. А ты – нет. Мне хватило твоего рассказа, чтобы понять.
– Ты же не дослушала, заснула.
– Я все поняла. Зачем дослушивать?
– И кто он?
Сулу пожала плечами:
– Имени я не знаю.
– Как же тогда…?
Она улыбнулась, самодовольно, победно. И тут в его глазах мелькнуло что-то.
– Неужели догадался? – спросила она насмешливо и недоверчиво.
Луций медленно кивнул.
По дороге к шатру командующего он зашел в шатер Рубеллия. Теперь в нем жил немолодой аквилифер, к обязанностям которого добавился сбор вещей погибшего трибуна и отправка их родным вместе с его костями в простой бронзовой урне.
Проснувшись от звука шагов, аквилифер приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть, что за безумец посмел нарушить его покой и подпрыгнул, как ужаленный. Забубнил нечленораздельно, кланяясь. Луций отмахнулся от него и мотнул головой на выход: свидетель ему был ни к чему.
Убедившись, что аквилифер ушел далеко, а полог плотно задвинут, он вытащил из сундучка с письменными принадлежностями кусок пергамента, чернила, стилус. Еще раз оглянулся на порог. Закрыл глаза.
Капля чернил упала на пергамент, он стряхнул ее. Не нужно вырисовывать, просто лицо, дело нескольких минут для него.
Однако, как это всегда бывало, он увлекся и потерял счет времени. И, когда вышел из шатра, уже совсем рассвело. Аквилифер, зябко кутавшийся в плащ, стоял на почтительном отдалении от шатра. Увидев легата, подбежал к нему мелкими шажками и заглянул пытливо в глаза.
– Иди, доспи.
– Слушаюсь, легат Север! – тот затряс головой в мелких поклонах. – Благодарю!
Луций шел по главной дороге, держа путь к конюшне, в которой остался Дайа. Лагерь просыпался: солдаты выходили из палаток, начинали готовить завтрак. Завидев его, подбирались, вытягивались, приветствовали. Он машинально кивал им.
Повернул налево, решив срезать путь, и увидел впереди, на пустом участке перед конюшней столпотворение. По ушам ударил гомон. Что-то происходило там. Крики, рев, ругань, женский визг.
Луций ускорил шаг.
Растолкав нумидийцев, галлов и немногих легионеров-италийцев, он оказался в центре свободного от людей круга. И в круге этом Кассий Дайа, как тряпичную куклу или соломенное чучело для тренировок, месил ударами залитого кровью человека.
– Дайа!
Тот обернулся. Его налитые кровью, полные безумия глаза с трудом сфокусировали на нем взгляд. Руки не переставали при этом наносить удары.
– Сулу сказала мне! – хрипло выкрикнул он, узнав его, наконец. – Я не поверил! Не поверил! Но она не стала отпираться! Призналась! Призналась! – его лицо исказилось от ярости, стало похожим на мордочку летучей мыши.
Луций перевел взгляд на его жертву. В этом куске мяса с трудом можно было узнать Понтию. Ее и без того некрасивое лицо превратилось в месиво: губы были разбиты, глаза заплыли, нос из крепкой репки превратился в дыру, на месте ушей остались сочащиеся кровью отверстия.
– Ты казнишь не ту женщину, Дайа, – сказал он.
– Что? – Дайа посмотрел на Понтию. – Как не ту? Она призналась!
– Как она могла убивать в Виндониссе?
– В Вин…? – рык перешел в мычание, а лицом Дайа стал напоминать выброшенную на песок рыбу, бессмысленно пучащую глаза и тщетно пытающуюся вздохнуть.
– Понтию продала в лупанар мать, когда она была ребенком, и в этом лупанаре она работала вместе с тремя лупами, которые были убиты в роще по Церой. Они подтверждали ее слова. Она никогда не была в Виндониссе. И я своими глазами видел, как убийца пытался срезать ей лицо.
– Я что же…, – Дайа сглотнул, – невиновную…? Но зачем она…?
– Она – сообщница. Четырех луп в Пантикапее зарезала она. Приск прав: их убил подражатель. Она, – он посмотрел на Понтию, – подражатель. Хотела походить на подругу во всем.
– Но других женщин здесь нет. Ни одной, что была бы и в Виндониссе, и под Церой, и…
– Я зашел в шатер к Рубеллию, – прервал его Луций. – И нашел там то, что он обещал сделать для тебя. Сделал. Но не успел отдать. – Луций протянул ему пергамент.
Дайа взял его окровавленной рукой, нахмурился:
– Это Авлия. Зачем он нарисовал Авлию? Ведь…
– Авлию? Не уверен, что Рубеллий хоть раз видел ее. А если и видел, то не запомнил…
– …и дочь мою он нарисовал похожей на нее, я еще тогда ему сказал, что…
– Я не видел лица Авлии, Дайа. В роще было темно, и она все время отворачивалась. Однако это лицо я узнаю. Странно, что ты не узнаешь. Ведь что ни день, вспоминаешь ее.
Дайа непонимающе вытаращился на него.
– Это Офилия, Дайа.
– Офи… Но…, – Дайа снова обернулся на Понтию.
– Спроси у нее, где она.
Дайа вернулся к своей жертве, но не успел раскрыть рта: раздался хриплый батавский рык, и толпа расступилась, пропуская Децима Корнелия Приска, Требия, Друза и обоих Лепидов.
Взгляд Децима скользнул по Понтии, на лице мелькнула тень раздражения, губы поджались.
– Как ты догадался, Атилий Север? – спросил он.
– А ты, Корнелий Приск? – теперь недовольство на лице командующего понятно: он думал, что нашел убийцу первым.
– Не я. – Децим обернулся на Требия: – Требий Сей. Он узнал, что Зое не выгонял из дома отец. Она жила в семье вплоть до дня своей гибели. Раз это была не Зое, то кто? Требий Сей решил, что какая-то другая женщина. Очевидно, что она могла быть узнана, поэтому выдала себя за жертву пожара, а потом умертвила ее, настоящую, чтобы исчезнуть самой. Горючую жидкость, которую Кассий Дайа обнаружил в твоем шатре, принесла она. – Он снова посмотрел на Понтию: – Это ведь та лупа…? Та, которой убийца хотел срезать лицо в роще, и она поклялась, что убийца – не ты, а…
– Понтия – не убийца, – прервал его Луций. – Но знает убийцу. – Децим нахмурился. – Ты же видел ее, в моем шатре, когда она была Зое. Хрупкая женщина. Это, – он посмотрел на Понтию, – не она. Убийца – подруга Дайи из Виндониссы, Офилия.
– Она же мертва. Четвертая жертва.
– Срезать лица и уродовать тела – верный ход, если хочешь исчезнуть. Где она? Скажи нам, Понтия.
– Говори! – Дайа стиснул горло изуродованной лупы. Она подняла на него глаза. Преданный собачий взгляд. Разбитые губы приоткрылись, по подбородку потекла кровь. – Говори, тварь!
– Вам ее не найти, – проговорила она еле слышно. Закашлялась, и Дайа убрал пальцы с ее горла. Вместе с кровью она выплюнула на землю что-то белое. Зубы. – Она уже далеко.
– Понтия, – Луций шагнул к ней, загородил собою от Дайи. – Где она?
Понтия улыбнулась. Жуткая маска вместо лица.
– Она убьет… последнюю и… умрет сама. Ей…, – она попыталась засмеяться, но не вышло, лишь зашлась кашлем, – незачем жить… больше. Нет никакого смысла. Как и мне… без…, – она попыталась сдвинуться вбок, чтобы увидеть Дайю. Он поймал на себе ее ищущий взгляд и отвернулся, заскрежетал зубами.
– Убьет последнюю? – переспросил Децим, посмотрел на Луция. У того на лице промелькнуло озадаченное выражение.
– Сулу, – произнес он медленно. – Офилия убьет Сулу.
– Сулу? – с тревогой в голосе переспросил Друз. – Я догоню их! – он дернулся прочь. Всего на шаг от него отстал младший Лепид.
– Вы оба спятили?
Друз оглянулся растерянно на Децима.
– Мы снимаемся, – сказал тот.
– Мы возвращаемся в Рим? – не поверил Друз.
– Уходим? – вторил ему Лепид-младший. – Мы уходим?
– Мы идем к перешейку, – ответил ему Луций. – По воде. Корабли уже готовы.
– И пусть вся Таврида верит, что мы сбежали, – добавил с ухмылкой Лепид. – А мы неожиданно явимся и подпалим Сардо зад.
– Выпьешь, дочка? – Захария протянул ей флягу.
Сулу покачала головой. Стреножила лошадь и, провожаемая взглядами и перешептыванием учеников Захарии, двинулась к хвойной рощице. Бесцельно бродя, она срывала время от времени ягоды с кустов, нагибалась за съедобными грибами, собирала их в полу плаща. Вечером их можно будет насадить на ветку и поджарить над костром.
Она увидела змейку в траве и остановилась понаблюдать за ее охотой: та заприметила лягушку и замерла перед решающим броском.
За спиной треснула ветка. Губы Сулу тронула улыбка. Не оборачиваясь, она произнесла:
– Север знает. Тебе нельзя возвращаться.
Ответом ей был прерывистый вздох. По шее будто холодком повеяло – верный признак того, что враг приблизился. Но Сулу не обернулась.
– Он знает, – продолжила она. – Знает, кто ты. Но не знает, почему. Не понимает. Никогда не поймет. Я понимаю. – Она резко обернулась, и существо, закутанное в плащ, отпрянуло. Кинжал с тонким лезвием дрогнул в хрупкой ладони. – Как же ты красива, сестра. И как несчастна.
Острый подбородок дернулся вперед. Капюшон спал с бритого черепа. Васильковые глаза на бледном осунувшемся лице лихорадочно блестели. Сулу шагнула к ней, и та отступила на шаг.
– Ты мне не сестра! – выкрикнула она хрипло. Что-то в ней было от пойманного в силки зверька и от забитого, загнанного в угол ребенка.
– Все мы сестры, – Сулу показала ей свои пустые ладони. – Ты пришла убить меня. Убьешь. Я не буду сопротивляться, – она медленно и осторожно, будто перед ней была змея, не терпящая резких движений, размотала пурпурный легатский шарф, подаренный ей Друзом, открывая горло. Губы женщины задрожали. Она принялась кусать их, яростно и нервно. Она была не из тех убийц, которых не страшит отсутствие страха в глазах жертвы. – Что есть жизнь? Что есть красота? Все тлен. Лишь дух бессмертен. – Сулу улыбнулась ей, уверенно, и вместе с тем печально. – Ты любишь, всем сердцем, всей душой… а тебя выбрасывают, как обглоданную кость. Ты горишь заживо, сколько лет подряд? – женщина сглотнула. В ее глазах появилась влага. – Как твое имя?
– Офилия. – Крупная капля перевалилась через веко и покатилась по впалой щеке, таща за собою влажную дорожку.
– Офилия, – повторила Сулу и сделала к ней еще шаг. Откинула голову чуть назад, открывая горло. Офилия отступила, уперлась спиной в ствол дерева. – Что ты чувствуешь, когда убиваешь? Радость? Ты счастлива? Нет. Разве что на мгновения. Но боль твоя никуда не уходит. Огонь не гаснет, он сжигает тебя изнутри…
– Не подходи, – Офилия выставила вперед кинжал.
– Так верной ли дорогой ты идешь, если чудовище внутри тебя не засыпает, а продолжает терзать тебя, рвет твое горло, гложет сердце? – раскрытая ладонь Сулу уперлась в острие. Оно проткнуло кожу, и Офилия отдернула кинжал. Прокол набух кровью. Как завороженная, Офилия смотрела, как крупная капля стекает по ладони, летит вниз и исчезает в ковре сосновых иголок. – Убьешь меня, убьешь себя, и мы исчезнем, я и ты, – сказала Сулу, – как эта капля. Без следа. Вся твоя жизнь – жертва на алтаре не того бога, – кончиками пальцев она коснулась запястья Офилия, провела ими по ее предплечью и сжала ее локоть, притянула за него к себе: – Всю жизнь ты любила того, кто не достоин любви. Кстати, – ее брови двинулись к переносице: детское любопытство пересилило страх, – которого из них? Севера? Скорее ведь его, чем Кассия Дайю.
Офилия дернула локоть на себя, Сулу не стала ее удерживать.
– Дайю… сначала. Потом…, – она сглотнула судорожно, будто ей стоило неимоверных усилий произнести имя.– Потом… Луция.
Сулу улыбнулась сочувственно, как улыбнулась бы мать больному ребенку.
– Как он узнал? – спросила Офилия хриплым шепотом, дрожащим, нервным, как у человека, что стоит перед последним пределом, шатаясь на краю. – Как?
– От меня.
Офилия втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Ее черты заострились, из лица ушла жизнь, вся она перетекла в глаза – огромные, горящие:
– Как ты узнала?
– Господь говорил со мной. Он рассказал мне все, о твоей боли, о том, какие демоны обращают в пепел твою душу…, – Сулу посмотрела ей в глаза. – Ничего не происходит случайно. Кому жить, кому умереть, кому повстречаться – на все его воля. Он хотел, чтобы наши пути пересеклись, и я донесла до тебя его слово, – она снова коснулась ее локтя, а потом щеки – мягко провела по ней кончиками пальцев. – Если для этого мне надо отдать свою жизнь, пусть. Значит, ты важнее для него. Нужнее. – В глазах Офилии появился страх. О кинжале в руке она забыла. Все ее жертвы или визжали от страха, или умирали прежде, чем понимали, что происходит. – Пойдем со мной, – Сулу перешла на шепот, – и боль уйдет навсегда. Господь велик, он излечит твою душу, и твое сердце обретет господина, такого, что никогда не ранит его безразличием, равнодушием, предательством. Он всегда будет с тобой, теплом в твоем сердце, голосом в твоей голове, солнцем перед глазами…, – напряженные, будто натянутые тросами, мускулы на лице Офилии вдруг расслабились, и Сулу поняла, что победила. Кого нельзя обольстить красотой и обхождением, того сразит слово.
<<предыдущая, Глава 32
следующая, Глава 34>>
© 2019, Irina Rix. Все права защищены.