В палатке мастерового Дайа пробыл недолго: пришел Стигий, ехидно глянул на него из-под темных, явно подрисованных бровей, и, не говоря ни слова, мотнул головой: пошли!
Дайа не расстроился: ничего примечательного в палатке не было. Все то же, что накануне, только тело другое, и вместо окровавленной шкуры, которую мастеровой выбросил, – пропитавшаяся кровью и замаранная циновка. Уже выходя, Дайа обернулся. Увидел, как легат поднял что-то с земляного пола. Прищурился. Зоркости не хватило, любопытство взыграло, и он дернулся рассмотреть. Стигий нетерпеливо потянул его за ремень, но он проявил упорство, вырвался.
– Это сережка, командир, – сказал он, подойдя.
– Я вижу, – не поворачивая к нему головы, отозвался легат.
– Сережка Статилии.
Север, наконец, посмотрел на него:
– Статилии? Уверен?
– Клянусь! Я сам ей их купил!
– Ты и купил? – ехидно прошелестел из-за спины Стигий. – Или это были ее деньги?
– Ее, – потупившись, признался Дайа. – Но выбрал сам и…!
– Посмотри внимательно, – легат протянул ему сережку: тяжелую, массивную, вычурную. – Это точно она?
Дайа повертел украшение в пальцах, поднес к глазам.
– Да, командир.
– Как же я не нашел ее вчера? – спросил Север сам у себя, забрав у Дайи сережку. – Теперь идите.
– Командир, – Дайа, и без того согбенный – палатка была низкой, – сгорбился в кивке-поклоне.
– Господин, – Стигий не стал кланяться: все равно хозяин смотрит в другую сторону.
– Стигий! – голос Севера вернул его, когда он переступал порог.
– Господин?
– Когда погребение?
– В апрельские иды, господин. В полдень, – ответил раб и застыл, согнувшись, на пороге, словно желая что-то добавить, но не решаясь.
– Стигий?
– Госпожа Нония, господин, она….
– Это все, Стигий.
– Господин, – Стигий склонил бритую голову и вышел, опустив за собою полог.
– Нония? – спросил у него Дайа, когда они отошли от палатки на несколько шагов. Путь их лежал к лазарету. Отчего-то именно там раб решил вести допрос луп. Отыскать их оказалось делом несложным: занятые ночью, днем они отсыпались в роще неподалеку от лагеря. Там у них был налажен быт: сооружена хижина из соломы, натянут тент, устроена полевая кухня.
– Нония – жена господина.
– Я знаю. Что с ней?
Стигий остановился, посмотрел на Дайю презрительно, как на букашку:
– Что с ней? Ее единственному сыну вчера отсекли голову, – ответил он, отвернулся от Дайи и занес уже ногу для следующего шага, но не сделал его. С его сухих губ слетел тягостный вздох, веки дрогнули, и внезапно его прорвало: – И в этом она винит господина! А на деле виновна она, и только она! Я пытаюсь рассказать господину об этом, а он не желает слушать, обрывает меня и выставляет вон! Что эти мертвые бабы, кому до них дело? Одной больше, одной меньше! Я должен рассказать ему, сбросить эту ношу с сердца, но…, – в порыве чувств он пнул подвернувшегося под ногу лохматого пса. Тот подскочил и, поджав под себя задние лапы и хвост, отбежал, затравленно озираясь.
– А в чем она виновна?
– Она…, – начал Стигий и поперхнулся. – Нет, только не тебе, решето дырявое! От меня ты ничего не услышишь!
Лазарет – шатер на полсотни недужных – был почти пуст. Лишь две койки не пустовали. На одной, вытянув руки вдоль тела, лежал на спине пожилой мужчина с замотанной головой и смотрел в потолок. Водянистые глаза его были пусты, из угла рта текла слюна. Дайа узнал его: Невий, ветеран, опрометчиво подошедший с тыла к лошади трибуна латиклавия Друза Корнелия Приска. На соседней койке сидел, уронив голову на колени, его товарищ. Тоже ветеран, если судить по седым волосам и пергаментной коже рук с вздувшимися венами.
Дайе стало жаль Невия: незавидная доля – лишиться рассудка на склоне лет, когда еще год-два, и выйдешь в отставку зажиточным и уважаемым человеком.
Когда он подошел ближе, сидящий поднял голову, и Дайа узнал его: Леторий Лонгин. Широко улыбнувшись, он снял со своего пальца кольцо, найденное легатом в лупанаре, и протянул ему:
– Ты потерял. Возвращаю.
Лонгин моргнул. Его морщинистые веки с белесыми ресницами напоминали осенние листья, сухие и хрупкие.
– Его кольцо на месте, – прошелестел Стигий.
Дайа посмотрел вниз, на руки Лонгина. На указательном пальце правой руки было кольцо – близнец того, что он протягивал ветерану. Разинув рот, он посмотрел на Стигия:
– Но… как так? Ведь легат сказал, что это его, Летория! – и скороговоркой пересказал цепь умозаключений Севера.
– Господин, бывает, ошибается, Кассий Дайа. И одна из его ошибок – полагать, что ты можешь быть полезен.
– Это Винниция кольцо, – сказал Лонгин. – Он потерял.
– Винниция? – не поверил Дайа. Слова Стигия обидели его, но он решил не показывать вида. – Но у него же богатая любовница! Зачем ему ходить в ту дыру? Или это все байки, и нет никакой любовницы? Или есть, но она бедна?
Лонгин хохотнул:
– Есть. И она богата. Два доходных дома в Цере. Да только привычки Винниция ей вряд ли по нутру. А у него, – он понизил голос, – естество просит.
– Естество, говоришь? – Дайа многозначительно посмотрел на Стигия. Тот, поджав губы, кивнул: как бы ни противился он мысли о том, что Кассий Дайи может быть полезен, приходилось признать: может. – А подробнее? Он жесток с лупами?
– Жесток? – Лонгин фыркнул. – Наоборот!
– Как так?
– Иные мужчины, Кассий Дайа, любят унижения, – прошелестел с неизменной едкостью Стигий. – Однако ни один солдат в этом не признается. От вас женщины ждут обращения сверху, грубой силы, того, чего не хватает их мужьям. Они хотят господина. Рабов им и без вас достаточно. Они не станут содержать того, кто попросит себя выстегать или вымазать помоями.
Дайа покосился на Стигия со смесью удивления и брезгливости: его осведомленность давала почву подозрениям. Но раб их развеял:
– Я знаю многое, Кассий Дайа. Но сам прост. Одна жизнь – одна женщина. И никаких причуд. А теперь, Леторий Лонгин, оставь нас. А ты, Кассий Дайа, иди и передай товарищам, чтобы вели сюда луп.
Дайа кивнул, скосил глаза на лежащего Невия. В ответ на его немой вопрос Стигий закатил глаза и прошептал:
– В нем не больше разума, чем в репе. Иди.
Женщин было четырнадцать. Разного возраста, роста и стати, они, однако, были куда привлекательнее тех, что трудились в заведении Таруция. Самой юной, по прикидкам Дайи, было лет семнадцать, а самой старшей – немногим за тридцать. Красавицами их сложно было назвать. Широкая кость, обветренная кожа, грубые руки – эти женщины с детства были приучены к тяжелому труду.
Стигий велел им сесть – плечом к плечу – на две стоящие рядом койки, по семь на каждой. Сам установил меж коек табурет, сел на него, на колени положил деревянный поднос для письма, закрепил на нем пергамент, открыл чернильницу, опустил в нее стилус. Велел каждой из луп назваться и аккуратно записал все имена в два коротких столбика.
Стоя у него за спиной, Дайа одну за другой разглядывал женщин. Прикидывал, чьими услугами при условии невысокой цены можно было бы воспользоваться до отхода легиона на восток. В скифских степях с женщинами будет плохо. Надо наобщаться с ними впрок.
Стигий строго заметил для начала, что с этого дня вход в лагерь лупам воспрещен. Для их же блага. Не таясь, рассказал о братстве убийц из Виндониссы. Они были пойманы и казнены. Но, возможно, один уцелел. И продолжает свое кровавое дело. Убивает женщин. Жестоко. Срезает им лица. Посему после этого разговора их выпроводят за ворота. Но легат милостив: если женщины без утайки расскажут все, что знают, каждая получит по десять сестерциев. Это меньше, чем возможный заработок, но он, Стигий, настоятельно рекомендует не роптать. Легат не в том настроении, чтобы упорствовать в милости.
– Знаем про его сына, слышали, – кивнула старшая из луп, высокая, но нескладная женщина с собранными в косу выгоревшими на солнце волосами. У нее были узкие плечи, очень широкий и плоский зад. В лице было что-то овечье, но без овечьей покорности. Ее звали Гирция, она первой назвалась, и ее имя первым значилось в списке на пергаменте Стигия, из чего Дайа рассудил, что среди товарок она – главная.
– Слышали, значит, – тихим эхом повторил раб. – От кого?
Гирция заерзала на своем месте под его немигающим взглядом.
– Так все… говорят…, – пробормотала она, вмиг утратив свою недавнюю уверенность. И Дайа подумал, что Стигий, бесспорно, талантлив: в одно мгновение из безобидного кролика стал змеей.
– Все, значит…. Кто ваши клиенты? Имена! – раб приподнял стилус над чернильницей, стряхнул пару капель и застыл, ожидая ответа. Но женщины молчали.
Наконец, одна, среднего роста, сухощавая, с собранными на затылке ярко-рыжими волосами, ухмыльнулась:
– Мы не спрашиваем имен. И они нам не называются. Подтвердишь, солдат? – она подмигнула Кассию Дайе, и он улыбнулся в ответ во весь рот: эта лупа ему понравилась. Совершенно не в его вкусе, слишком уж тощая, но что-то в ней было. На нее, решил он, стоит потратить несколько сестерциев, или сколько там она может брать за услуги.
Стигий вздохнул. Это дело, говорил его вздох, медного аса не стоит. Луп убивают каждый день, такое у них ремесло, рискованное. И неверные жены куда чаще благочестивых матрон становятся чьими-то жертвами. Это расплата за неподобающее поведение.
– Если нет имен, опишите внешность, – сказал он.
Гирция вздохнула, ее крупные руки, лежавшие на подоле платья, сцепились, плечи приподнялись на дигит и опустились.
– Мы не смотрим на лица, не всматриваемся. Работаем по ночам. Темно.
– Они все на одно лицо, – добавила, не поднимая глаз, другая, среднего роста, плотная, некрасивая, с широким носом, небольшими глазами и низким лбом. Она, подумалось Дайе, вряд ли зарабатывает много. Жаль ее. Беда для женщины – быть такой. Зато жертвой неведомого убийцы она вряд ли станет. Он выбирает красивых.
– Зверя вы бы запомнили. Того, кто захотел чего-то необычного, того, кто причинил боль. Такой человек был?
Лупы молчали.
Губы Стигия сжались в тонкую нить. С минуту он думал.
– Мы тратим время, – наконец, проговорил он. – И вы, и я. И даже Кассий Дайа. Раздевайтесь. Так будет быстрее.
– Что? – женщины вскинули головы.
– Чем расспрашивать вас о том, был ли кто-то из ваших клиентов жесток, и как именно, проще увидеть это воочию, на всех сразу. Шевелитесь!
Лупы переглянулись. Та, что понравилась Дайе, первой поднялась с койки, начала распускать тесьму на платье.
– Подожди, Авлия, – Гирция тронула ее за плечо. – Он, – ее взгляд уперся в Дайю, – либо пусть уходит, либо пусть платит.
– Хорошо, – Дайа направился было к выходу, но Стигий остановил его на полпути, не словом, не вскриком – на это его горло не было способно. Он попросту топнул, и Дайа обернулся. Бритая голова раба мотнулась, указывая ему на место, где он только что стоял.
– Он останется, – прошептал раб. – А вы получите сверху… два сестерция. На всех.
Кто-то из луп тихо фыркнул, но Гирция не стала спорить, кивнула. Поднялась. Быстрым привычным движением сняла через голову платье.
Стигий немигающим взглядом смотрел на нее несколько мгновений, потом жестом приказал повернуться спиной. На ее теле было несколько синяков и ссадин, но у кого их нет? Подобные отметины есть у всех, кроме разве что благородных матрон на сносях.
– Одевайся, – велел ей раб и перевел взгляд на Авлию, лупу, что понравилась Дайе. Она улыбнулась ему в ответ, скинула платье и грациозно повернулась одним боком, другим, спиной, не забывая при этом постреливать глазами из-под опущенных ресниц. Дайа подмигнул ей в ответ и многозначительно положил ладонь на свой ремень: в нем были зашиты его сбережения, и он был совсем не прочь потратить на нее их невеликую часть.
У нее были стройные гладкие ноги, белая кожа. И это Дайе пришлось по вкусу. А маленькая грудь и острые ключицы – нет. Но ее задорный смешок, прорвавшийся сквозь плотно сжатые обветренные губы, решил дело. Этой ночью он выберется к ней в рощу из лагеря. И следующей тоже. Или предпочесть разнообразие? Его взгляд скользнул к следующей лупе – пухлой смуглой брюнетке с круглым лицом. Двинулся дальше, но почти не задержался на блеклой женщине с лошадиным лицом и рыбьими глазами, уперся в сутулые покатые плечи и дубовый торс. Некрасивое насупленное лицо, не манящее тело. Груди почти нет: невразумительная припухлость на пластах почти мужских мускул, ноги-колонны. Несчастная, уже второй раз подумалось ему, не то ремесло ты выбрала, совсем не то.
– Кто это сделал? – шепот Стигия выдернул Дайю из пространных измышлений, возможно ли заработать хоть что-то с таким телом, с таким лицом. И только тогда увидел, что живот лупы отливает синим – кровоподтек под ее кожей был так велик, что Дайа принял его за тень, игру света.
– Я не знаю его имени, – пробормотала она, не поднимая глаз. И добавила, неопределенно помотав головой: – Возможно, он и не из солдат вовсе.
– Не из солдат? – удивилась Гирция. – Почему же ты молчала, Понтия?
Та в ответ еще больше насупилась, кончик ее широкого носа почти уперся в грудь.
– Рассказывай! – велел Стигий.
Понтия вздохнула, подняла на миг глаза. Дайе показалось, что в них – мольба о поддержке. Но поддержать ее ободряющим кивком он не успел: она уже снова опустила голову.
Гирция примиряюще и смущенно улыбнулась Стигию:
– Понтия такая, слова не вытянешь. Мать ее била. Отец пил и бил обеих….
– Молчи! – Стигий махнул на нее рукой. – А ты…, Понтия, говори! Ты же хочешь, чтобы этот человек был наказан?
– Я…, – она втянула голову в плечи, – не знаю…, – быстрый взгляд на Гирцию, та ободряюще кивнула. – Это случилось три…. Нет, два дня назад…. Вернее, уже ночью почти…, – она глубоко вдохнула, ее лицо пошло пятнами. – Я пошла к ручью, набрать воды в кувшин, чтобы пить ночью. В тот раз не работала…, – она запнулась на полуслове.
– Каждый седьмой день две из нас отдыхают, – пояснила Гирция.
Понтия сглотнула, кивнула.
– Продолжай, – поторопил ее Стигий.
– Я нагнулась к воде, а он схватил меня…, – руки Понтии непроизвольно дернулись к горлу, обхватили его, – я высвободилась, попыталась убежать, но поскользнулась, упала. Он навалился сверху, бил. Рот мне зажал ладонью. От нее пахло неприятно. Я укусила его. Он закричал. А я пнула его в живот, оттолкнула от себя…. Он снова кинулся на меня, ударил в живот коленом…. Душил…. Потом все прекратилось вдруг…. Я услышала голоса, мужские и женские….
– Это мы возвращались из лагеря, – сказала одна из луп. – Этой ночью и прошлой мы не приводили с собой никого из лагеря, а вот позапрошлой – были с нами пареньки из новобранцев. Щедрые, – она улыбнулась, почти мечтательно.
– Вы спугнули его, – заключил Стигий. – Но не видели?
Лупа покачала головой.
– Печально, – раб поджал губы. – А ты сама, Понтия? Можешь описать его? Рост, сложение, что-то приметное во внешности?
Понтия помотала головой:
– Темно было.
– Она думала, как спастись, – неожиданно для самого себя вступился за нее Дайа. – Не до разглядываний ей было, Стигий.
Раб ничего не ответил на его замечание, лишь задвигал нижней челюстью из стороны в сторону.
– Ты должна была что-то запомнить, – сказал он Понтии. – Хоть что-то. То, что поможет нам исключить большую часть легиона из числа подозреваемых. Рост. Если он, скажем, ниже тебя, то, пойми, не так уж много человек остается, пусть сотни, но не тысячи.
– Я не знаю, какого он роста, – лицо Понтии страдальчески скривилось, и оттого стало еще менее привлекательным.
Стигий хмыкнул, его глаза пробежали по ней вверх-вниз.
– Ты – сильная женщина. Легко тебя не скрутишь, наземь не бросишь. Этот мужчина крепок сложением, гораздо сильнее тебя.
– Таких пол-легиона, – пробормотал Дайа.
– Пусть. Но от этой половины отбрось тех, кто служит меньше двух лет, тех, кто точно был в лагере этой ночью и не мог убить девку в дыре Таруция, тех, у кого ступня больше среднего, и останется, может быть, несколько сотен. И среди них нам надо найти того, кто…, – глаза Стигия сощурились, он снова задвигал челюстью. – Ты ведь сопротивлялась, Понтия? На его шкуре должны быть следы твоих ногтей, синяки. Ты же ударила его.
– Да…. Да, господин.
– Мы найдем его. Остальные, раздевайтесь!
Переглядываясь, лупы принялись быстро распускать тесемки, спускать с плеч лямки. Ссадины, синяки, следы ногтей, ожоги – отметины были на каждой, но не такие, как у Понтии. Обыкновенные следы ремесла: чересчур страстный клиент, завистливая товарка, собственная неуклюжесть.
– Одевайтесь, – велел им Стигий и пальцем поманил Гирцию: – Держи, – он по одной отсчитал в ее протянутую ладонь серебряные монеты. – Вас проводят за ворота. Примите совет легата Севера, уходите. Здесь опасно, как в лагере, так и подле.
– Да, – в унисон и с поклонами отозвались лупы, кое-кто из них прибавил: – Господин! – но по скептическому выражению лица Стигия, по его снисходительному тону, было ясно: в то, что лупы покинут рощу возле лагеря, он не верил.
Его темные глаза сощурились лукаво, и он проронил:
– Хотя, если останетесь, облегчите нам задачу: он непременно убьет одну из вас, а, скорее, нескольких. Наследит. Кому-нибудь да попадется на глаза. Чем больше жертв, тем лучше, да. Жаль, легат этого не понимает, тратит деньги….
Гирция в ответ на это опустила голову, Понтия судорожно сглотнула, кое-кто из луп забормотал, что господин ошибается, они уйдут, ни часа не помедлят, и только Авлия фыркнула:
– Несчастная твоя жена, господин Стигий, с тобой жить, что пресную кашу годами есть.
Дайа прыснул. Стигий повернул к нему голову. Смутившись под его тяжелым взглядом, Дайа отвел глаза.
– Идем! – рявкнул он лупам нарочито грубо, Авлию подхватил под руку и потащил к выходу. Со смешком она прильнула к его плечу. – Сколько берешь? – спросил он шепотом, едва они оказались снаружи.
– С тебя нисколько, – шепнула она в ответ и хихикнула. – Приходи сегодня ночью в рощу. Пусть все они уходят, а я останусь. Ведь ты защитишь меня, солдат?
– Никуда они не пойдут, – проворчали сзади. Дайа обернулся: Понтия. На ходу одеваясь, она шла, по-медвежьи загребая ногами.
– А ты? – спросил Дайа.
Понтия вздрогнула, быстро подняла на него глаза, но его взгляда не выдержала, съежилась под ним. Ее широкие плечи дернулись вверх, голова вжалась в них. Дайа кашлянул, остановился. Повисшая на его плече Авлия, нетерпеливо дернула его, но он не поддался. Вместо этого, повинуясь внезапному порыву, погладил Понтию по плечу. В далекой Виндониссе у него растет дочь, у хороших людей растет, если верить легату. Но так ли они хороши? Или такие же, как те, что растили Понтию? Что если его дочь живет таким же забитым зверьком? Что если некому пожалеть ее? Почувствовав, как предательская влага застила мутью глаза, Дайа моргнул и резко оборвал свои мысли: с чего расчувствовался? Вроде не старик еще, чтобы стать слабым на слезу.
– Сколько берешь? – спросил он у нее.
Понтия споткнулась.
– По… по-разному…, – выдавила она из себя.
– С тебя она возьмет столько же, сколько и я, – Авлия шутливо ткнула Дайю острым коленом в бедро. – Приходи ночью. Придешь?
Дайа оглянулся на луп, что тащились сзади: по мере продвижения к воротам лагеря они шли все медленнее. Непостижимым образом весть о том, что лупы покидают рощу, уже распространилась по лагерю, и теперь все встречные солдаты спешили сговориться с женщинами на грядущую ночь.
– Приду.
– Вина принесешь?
– Да где я…? Принесу!
<<предыдущая, Глава 5
следующая, Глава 7>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.