- Просыпайся! – голос, громкий и грубый, с той самой хрипотцой, что появляется от частого напряжения связок, как гром среди ясного неба прогрохотал во сне, где никаких голосов не должно было быть: Кассию Дайе снилось, что он лежит на залитом солнцем песчаном берегу у недвижимых спокойных вод. Солнце припекало, и он как раз решил, что неплохо бы окунуться. Почувствовал удар. Землетрясение? Он вскочил. Удар повторился. Но как может бить земля по бедру, если он стоит?! – Просыпайся, болван!
Дайа открыл глаза и сразу зажмурился: прямо в лицо ему бил солнечный свет. Через откинутый полог палатки – это он успел увидеть. Как и перекошенное от злости широкое лицо центуриона Плата. Мысли судорожно зароились у него в голове: в палатке? Почему я в палатке? И почему здесь Плат? Ведь Фелан вывел меня! Спас от креста, что был неминуем за потерю донесения…. Но ведь…. Донесение было пустым, это же была уловка, подарок от Рубеллия – возможность беспрепятственно покинуть лагерь и наведаться к лупам. Какой-то бред. Как и все сны. Это сон, все сон. И Рубеллий, и его подарки…. Глупость! Чтоб Друз Приск прислал подарок и прощения просил? Такое только во хмелю может присниться!
– Встанешь ты или нет?! – на этот раз удар был куда ощутимее.
– Командир, а не опоили ли они его? – Дайа узнал голос опциона.
Плат хрюкнул в ответ что-то сердитое, но тычки прекратились.
– Может, и опоили, – признал Плат через какое-то время, в течение которого Дайа, продолжая прикидываться спящим, пытался сложить в голове куски рассыпавшейся мозаики воспоминаний. Он помнил разговор с Рубеллием, помнил ужин, Гатерия, с которым распил вина, Фелана, Авлию. Помнил, как она прыгала на нем, а он сжимал ее маленькие груди и хохотал. А потом она накормила его кашей с медом и орехами. А Понтия подливала ему вина в глиняную чашу с отколотым краем. Понтия…. Ее он взял сзади. А Офилия стояла и смотрела на него из-за деревьев. Тут он оборвал себя: это сон, только сон, Офилия мертва. Усилием воли он отогнал прочь это мельтешение образов в голове и открыл глаза.
– Командир! – он дернулся встать, но не сумел: в глазах потемнело.
– Помочь! – рыкнул Плат опциону. Тот поднырнул под его рукой и помог Дайе подняться и выбраться из палатки. Следом вышел Плат. – Где они? – спросил он, когда Дайа сумел-таки без помощи опциона утвердиться на своих двоих.
– Они? – не понял Дайа. – Кто они?
Плат выругался сквозь зубы, вдохнул, выдохнул.
– Твоя контуберния, – подсказал опцион.
– Моя…, – беспомощно промямлил Дайа. Солнечный свет резал глаза, к горлу подкатывала тошнота. – Я… я не знаю.
– Вы не явились сегодня на построение.
– Виноват, – Дайа вытянулся, придал своему искривленному от тошноты лицу еще большее страдание.
– Виноват, – задумчиво повторил Плат. – Но ты на месте. А где еще семеро? – по лицу Дайи было понятно, что ответ ему неведом. – Одевайся. И бегом к центурии. Сегодня бег и совместные с конницей маневры. – Мука на лице Дайи достигла предела, но Плат уже отвернулся от него. – Легат придет смотреть, хочет оценить навыки верховой езды у пехоты, – сказал он опциону.
– Искать их?
– Нет. Если сорвались к шлюхам поперек приказа, получат сполна. Я не мамка, за ними дерьмо подтирать. Доложу легату.
Тем временем милях в десяти от лагеря Тринадцатого легиона по Аврелиевой дороге двигалась по направлению к Риму группа из семи мужчин в солдатском снаряжении. Опередив груженую повозку торговца, они бегом догнали пустую телегу и на ходу договорились с возницей: за сестерций довезет до Рима. Но сначала промочит горло в таверне, что в миле отсюда, и попутчикам советует.
Солдаты с ним согласились. До таверны ехали под нескончаемую болтовню возницы. Сами молчали.
Уже на подъезде к таверне обеспокоенно заерзали, запереглядывались: пространство перед таверной было заполнено всадниками. Не спешиваясь, они пили вино, принесенное хозяином и его домочадцами. Среди тяжелых испанских лошадей, гнедых и серых, взмокших, тяжело дышавших выделялись две лошади редкой масти: одна серебристо-розовая, другая – золотистая. Обе сухие, без грив, с куцыми хвостами и голубыми глазами.
Седок серебристого коня сделал последний глоток из поднесенной ему чаши. Поблагодарив, отдал ее хозяину. Взгляд его остановился на подъезжающей телеге, двинулся дальше, но сразу вернулся.
– Друз, – Децим Корнелий Приск позвал сына, что увлеченно беседовал с хозяйской дочкой. Сын повернулся к нему. – Солдаты.
Децим тронул коня. Вортекс послушно зашагал вперед.
Друз пожал плечами и продолжил разговор.
– Кто такие? – спросил, подъехав, Децим у солдат, что семью нахохленными воробьями сидели в телеге. Подтянулись германцы на испанских лошадях.
Оглядев окруживших телегу всадников, один из них ответил:
– Везем донесение в Рим. Из Тринадцатого легиона.
– Вот как? – удивился Децим. – Дороги так опасны, что приходится ехать всемером? И в телеге? – солдат потупил взгляд, его товарищи голов не поднимали вовсе. – Кому донесение?
Легионер сглотнул.
– Командующему Приску, – проговорил он.
Германцы загоготали. Солдаты принялись переглядываться, не понимая причин смеха, пока один из них не вгляделся, прищурившись, в лицо оставшегося у таверны всадника: Друз продолжал, смеясь, рассказывать что-то девушке. Солдат толкнул в бок товарища, показал глазами на Друза, тот побледнел.
– Я – Децим Корнелий Приск. – Децим протянул руку: – Донесение.
Солдат судорожно отцепил футляр от пояса, вложил в протянутую ладонь.
Децим открыл футляр, достал свернутое в трубочку письмо, сломал печать.
Подъехал Друз.
– О, Гатерий, – крикнул он. – Центурия Плата, я прав?
Солдат не успел ответить. Подняв глаза от развернутого пергамента, Децим в упор посмотрел на него:
– Что это значит?
– Что? – переспросил, обеспокоившись тоном отца, Друз.
Децим молча протянул ему пергамент. Друз крякнул. На пергаменте был изображен – грубо и примитивно – мужской орган.
– Отец, я….
Децим вырвал у него пергамент из рук и развернул рисунком к Гатерию. Того, что произошло дальше, никто из всадников не ожидал: одновременно, будто по сговору, солдаты подхватились, поспрыгивали с телеги и припустили наутек.
– Догнать, – приказал Децим германцам. – Друз, мы едем в лагерь Тринадцатого. Похоже, ты был прав насчет Севера. А цезарь ошибся.
Пять миль бега под палящим полуденным солнцем первая когорта Тринадцатого легиона в полном вооружении преодолела за час. Дайа бежал наравне со всеми, старался не отставать, но дважды ему пришлось остановиться: выпитое и съеденное накануне растряслось от бега и запросилось наружу. Центурион Плат, с багровым от напряжения лицом, в насквозь пропитавшейся потом одежде, ждал, пока Дайа закончит, потом хватал под локоть и с ним вместе нагонял товарищей. Легат вопреки обыкновению не бежал с ними, показывая пример выносливости, а ехал верхом, то отставая на шагу, то нагоняя галопом. Поглядывая на него время от времени, Дайа отмечал, что на пыхтящих солдат командир не смотрит вовсе.
Со стороны лагеря подъехали отряды конницы: галлы и нумидийцы. Лошади галлов были крупными, с утопленными в мускулы хребтами и широкими спинами. Что рысь, что галоп на них были приятными, не тряскими. Иные из них были грубы на рот, отчего требовалось для их управления жестокое железо. Кони нумидийцев были иного сложения и нрава: небольшие, сухие, норовистые, они не были приучены ни к седлам, ни к железу. Их темнолицые седоки правили ими при помощи голоса, наклонов корпуса и напряжения бедренных мышц, и держались на их спинах так, будто родились приросшими к ним.
Легионеры остановились, построились. Всадники разместились с флангов: галлы слева, нумидийцы справа. Легат проехал вдоль строя – центурионы стояли на три шага впереди. Возле Плата он остановил свою серую кобылу. Напрягши слух, Дайа расслышал, как Плат докладывает о дезертирстве семерых солдат. Потом последовал приказ: каждый из легионеров должен сначала проехать милю в седле с галлом, потом галл спешится и милю пробежит рядом, после чего вернется в седло, а легионер пересядет к нумидийцу, проедет милю с ним, а после милю без него. Дайа видел, как напряглись товарищи справа и слева от него: кое-какие навыки верховой езды были у всех солдат Тринадцатого легиона, и для того, чтобы править галльской лошадью или хотя бы не упасть с нее в тесном строю, их было достаточно. В галльском седле и дурак усидит, держась за луку, а как быть, когда нет ни седла, ни поводьев?
С галлом и его лошадью Дайе повезло. Галл был парнем двадцати лет от роду, крупным, веселым и словоохотливым, и под стать ему был его гнедой мерин с пшеничной гривой – большой, с мягкими движениями, послушный малейшему перебору повода и нажатию голенями. Нумидиец же что с виду, что по сути был злобной скотиной. Но с его норовом Дайа справился быстро, всего лишь назвавшись – как-то так вышло, что весь легион уже знал, что он, Кассий Дайа, – товарищ легата, близкий друг. Но для нумидийской кобылы слова о дружбе с легатом – пустой звук. Для нее, что друг легата, что сам легат – высадит самым позорным способом, не побоится.
Первую часть испытания – две мили на галльских лошадях – когорта выдержала с честью, ни один из легионеров не упал, и скорость была приличной: галлы на второй, пешей для них, миле начали отставать. Но стоило пересесть на нумидийских лошадей, падения начались сразу. Силясь удержаться, легионеры хватались за нумидийцев и вместе с ними валились на землю. Дайа – пока ехал вместе с нумидийцем – держался. Но, когда тот соскочил на землю, подлая тварь подкинула зад и тут же вильнула в сторону: Дайа свалился и крепко приложился головой о камень на дороге. Шлем спас его череп, но уши заложило крепко, и потому, когда он снова взобрался на спину лошади и поехал, а нумидиец побежал рядом, на ходу выкрикивая советы, ничего из его слов он не мог разобрать. Но справился без них. Несмотря на все попытки лошади повторить подлый трюк, он больше не падал. Единственный из всей когорты. А на последнем отрезке пути прибавил скорости и первым доехал до столба, у которого уже ждали их легат и трибун Рубеллий. Заметив, что легат смотрит на него, Дайа широко улыбнулся. Север кивнул ему и повернулся к Рубеллию. О чем они говорили, Дайа не расслышал. Разговор был коротким, по лицу Рубеллия пробежала тень.
Север терпеливо дождался, пока все конные и пешие соберутся. Проехал вдоль пестрого строя, в котором смешались галлы, нумидийцы и италийцы.
– Легионеры первой когорты, – сказал он громко, но слышали все равно лишь первые ряды, – через неделю вы должны держаться в седлах… и на спинах. Мне не нужно, чтобы вы сражались верхом так, как это умеют галлы и нумидийцы. Но вы должны быть способны ехать весь день, пятьдесят-семьдесят миль.
Плат хотел что-то сказать, и для этого, чтобы оказаться впереди, тронул свою лошадь пятками. Она подкинула зад, и центурион, перелетев через ее голову, с грохотом упал перед копытами легатской кобылы. В клубах оседающей пыли, бормоча оправдания и извинения, он начал с трудом подниматься.
– Неделя – достаточный срок, Плат, – прервал его Север. – Кассий Дайа! Что самое сложное, с этими лошадьми?
– Они заезжены, не как мы привыкли, командир! – крикнул Дайа в ответ. – Что без седла, пусть. Но я не пойму, как ею править. И она это чувствует, проверяет меня постоянно, норовит сбросить.
– Легат Север…, – начал поднявшийся, наконец, Плат. – Позволь…?
– Говори, Плат.
– Если нужно только ехать, достаточно поставить нумидийских в середину колонны, а галльских по бокам, тогда эти твари никуда не свернут. Но нужно хоть что-то, за что можно ухватиться. Здесь, – он, хромая, подошел к галльской лошади, – две луки на седле, а здесь…, – мотнул головой на кобылу, на голой спине которой восседал Дайа, – ничего! Целый день, семьдесят миль, в полном снаряжении – это невозможно! Если, конечно, в конце пути мы должны быть свежими.
– Должны, – согласился Север и спросил у префекта нумидийской конницы: – Что можешь сделать?
Нумидиец кашлянул.
– Ничего здесь не сделаешь, есть люди земли – твои солдаты – и есть люди войны – мы, что с младенчества…, – начал он, но легат резко оборвал его, сказал что-то на шипящем африканском наречии. Темное лицо нумидийца застыло, побелело.
– Что он сказал? – спросил Дайа у африканца, на чьей лошади он сидел.
– Не ори! – зашипели на него со всех сторон товарищи.
– Сами заткнитесь! – огрызнулся Дайа и наклонился к нумидийцу, чтобы тот сказал ему прямо в ухо.
– Легат сказал, что каждого десятого из нас привяжут за ноги к хвосту его собственной лошади и прогонят вокруг лагеря, если через неделю повторится сегодняшний позор. А Миципсу это ждет, если он хоть раз еще выскажется в таком духе.
– Пугает, – хмыкнул Дайа. – Гляди-ка, а это кто?
Из-за холма появились всадники. Впереди скакали двое. Одного Дайа узнал: Друз Корнелий Приск. Узнал и его коня Виндекса. Второй был похож на Друза, но лет на двадцать старше. Децим Корнелий Приск, догадался Дайа, командующий.
Эти двое поехали прямиком к легату и трибуну, а сопровождавшие их всадники остались под пиниями, в теньке. Проезжая мимо Дайи, Друз приостановился и подмигнул ему. Дайа в ответ склонил голову, пряча улыбку.
– Атилий Север, – сухо поприветствовал Децим легата.
– Командующий, – ответил Север и перевел взгляд на Друза: – Легат Приск.
– Легат Север, – Друз улыбнулся, широко, но вместе с тем, совсем не приветливо.
Децим тем временем окинул взглядом неровный строй пеших и конных. Его губы дернулись то ли брезгливо, то ли недоуменно:
– Что это за… веселые маневры, Атилий Север?
– Проверяю готовность пехоты к быстрой переброске, – Север подъехал ближе. Вортекс нервно покосился на его флегматичную кобылу, сложил уши, но, повинуясь хозяину, остался стоять на месте. – Цезарь велел усилить наши ряды дополнительными отрядами конницы. Но нумидийцы – не самый простой случай. К прискорбию моих солдат.
– Полагаю, это – невозможный случай, – Децим покосился на легионеров, в погнутых от падений шлемах, в запыленной одежде, с синяками и ссадинами. – Это – лишнее, Атилий Север, пытаться научить медведя танцевать.
– Войско князя Сардо наполовину состоит из пехоты. Действует она по нашей тактике. Возможно, уступает за счет того, что дисциплина не столетиями пестовалась. Но превосходит в скорости: при переброске войск пешие подсаживаются к конным.
– И что? – спросил Друз.
– Если не сравнимся с ним в скорости, не сможем вести с ним войну на своих условиях.
– На всех солдат лошадей не хватит.
– Главное, чтобы хватило на самых лучших, Корнелий Приск.
– Предлагаешь разделить армию?
– Если представится благоприятный случай.
– Это какой же?
– Скифы движутся всей ордой, довольно медленно. Но при набегах Сардо отделяется с войском. Быстро добирается, нападает, когда никто не ждет, побеждает и возвращается обратно с добычей или присягнувшим на верность противником. Мы ударим по нему быстрыми частями, когда он отправится в набег. А основные силы в это время рассеют его тылы.
В глазах Децима мелькнул азарт:
– Или выманить его к основным силам. Мы встанем лагерем, укрепим его, но сделаем так, чтобы казалось, будто нас меньше, чем есть на деле. И, пока он будет обламывать зубы о наши стены, конница нападет на орду: один раз, второй, третий. Он поскачет обратно, на помощь, а наша кавалерия обогнет его, соединится с основными силами. И вместе мы ударим.
– Или так, Корнелий Приск.
– Но, если соединить конницу трех легионов, Атилий Север, этого уже будет достаточно, – Децим нахмурился, прикидывая в уме количество всадников. – Пять тысячи голов, считая новые отряды. Легионеры, конечно, усилят ее, но при этом сделают менее маневренной и быстрой.
– Такой же, как у Сардо.
– Почему же нам не стать быстрее?
Север посмотрел вбок, на префекта нумидийской конницы, что в пятидесяти локтях от них о чем-то жарко спорил с центурионом Платом.
– И полностью довериться варварам, Корнелий Приск?
Децим тоже посмотрел на Миципсу. Африканец был молод и очень красив. Слишком. По-женски. С его смуглого лица с темными глазами, яркими губами и ухоженной бородкой не сходило надменное выражение.
– Цезаря беспокоит, что конница Двадцатого – скифы, – сказал Децим вместо ответа. – Будет еще отряд германцев, их забирают у Четырнадцатого легиона. Цезарь предлагает заменить скифов. Он опасается, что голос крови для них будет громче присяги. Предлагает галлов.
– Не отказывайся. Что до скифов…. Что ты думаешь о моем предложении?
Как ни старался, Дайа не мог расслышать ни единого слова. То ли оглох от падения, то ли патриции намерено шепчут. А сердце и душу съедало любопытством: Приск и Север не походили на друзей, скорее напоминали двух встретившихся на улице псов, что кружат, принюхиваются, прикидывают, подраться ли, или разойтись без свары.
– Старики спорят, у кого член стоит крепче и дольше? – спросил он, ухмыльнувшись, у соседей по строю. Громко спросил. Так, что перекрыл все издаваемые поблизости звуки: скрип седел, лязг оружия, шепот солдат. Нумидиец, державший его лошадь за гриву, сделал страшные глаза, а верховой легионер рядом попытался отодвинуться от Дайи, но не сумел, зато возникла сутолока: его лошадь наступила на ногу кому-то из пеших, тот толкнул ее, она лягнулась, подкинула зад и скинула седока. Падая, он задел бок соседней лошади, та дернулась в сторону, налетела на галльского мерина, ее всадник судорожно вцепился в галла, лишь бы избежать падения. Испуганный мерин метнулся вбок, высадил обоих и ринулся проталкиваться сквозь строй.
– Твоем предложении? – рассеянно спросил Децим, ища глазами в строю наглеца, чьи слова создали шторм в спокойном людском озерце.
– Я написал тебе. И Цезарю. И Лепиду. – Север будто не замечал толчеи, что отвлекла внимание командующего.
Друз в это время незаметно ткнул носком сапога в голень отца. Децим понял намек: вспомнил, зачем приехал.
Нарочито медленно он снял с пояса футляр для писем, вытащил из него трубочку пергамента, развернул и повернул рисунком к Северу. По едва успокоившимся рядам пробежал шелест: солдаты передавали друг другу, что командующий сунул в нос их легату срамной рисунок.
– Что это значит, Корнелий Приск?
– Я у тебя хотел спросить, Атилий Север. Это твое послание. Мне.
– Это невозможно.
– Это печать Тринадцатого легиона, Атилий Север. Везли письмо твои солдаты. Друз узнал их. Чем отрицать, скажи мне в лицо все, что хотел показать… этим.
– Мои солдаты?
Повернувшись в седле, Децим указал себе за спину, где под пиниями отдыхали конные германцы. У половины из них поперек седел висели связанные люди. Один из них поднял голову. Дайа узнал Гатерия. Нехорошее предчувствие кольнуло его сердце.
– А кстати, легат Север, это прекрасный и быстрый способ… переброски пехоты, – с улыбкой заметил Друз.
Север пропустил едкое замечание мимо ушей. Тронув кобылу, поехал к германцам. Децим повернул коня и поехал следом. Друз и Марк Рубеллий обменялись напряженными взглядами. Центурион Плат, также узнавший Гатерия, побежал, припадая на ушибленную правую ногу, вслед за легатом.
Германцы столкнули с седел связанных солдат. Грубо подняли их на ноги, подтолкнули к подъехавшим командирам. Дайа видел, как говорит, вжавши голову в плечи, Гатерий, жарко, эмоционально, как поддерживают его товарищи. Но, очевидно, они не смогли убедить Севера в том, что их побег имел веские причины. Развернув кобылу, Север поехал обратно, Децим Приск – рядом с ним, а семеро солдат бухнулись на колени, воздев руки вослед. Слов Дайа не слышал, но по лицам понял: они молили о пощаде. Внутри у Дайи похолодело.
– … я отправил с письмами гельвета, – услышал он слова Севера, когда тот, на полкорпуса лошади отстав от Децима Приска, проезжал мимо. – Сначала он должен был отвезти письмо на Палатин, потом тебе и Лепиду.
– Я ничего не получил, Атилий Север, – Децим остановил Вортекса, заметив в строю Дайю – того самого невоздержанного на язык наглеца.
Север тоже остановился, проследил за прикованным к Дайе взглядом командующего.
– Я разберусь с этим. Со всем этим. И… приношу свои извинения, Корнелий Приск.
– Они приняты. О чем ты писал в письме?
– Ты ведь читал послания Ламаха? Все его донесения?
– Не все. В последних нет ничего стоящего. Просмотрел их. Мельком.
– Да. От письма к письму все меньше сведений, и все больше восхищения. В первых письмах он подробно писал о тактике Сардо, как он использует местность, стихию, нападает в грозу или среди ночи – тогда, когда этого никто не ждет, о его трюках. Теперь – два слова о примкнувших, одно – о казненных. И потоки слов об учении Сардо. Сравнивает его бога с нашими. Кажется, пытается убедить цезаря в том, что тот лучше.
– Считаешь, Ламах предаст нас?
– Уже предал.
– Советуешь заменить?
– Нет. Его надо оставить. И снабжать ложью о наших намерениях и перемещениях. А в орду отправить людей, чью верность не пошатнешь огненным крестом в облаках.
– Кого же?
– Префекта конницы Двадцатого легиона Карсу.
– Карсу? – удивился Децим. – Ты знаешь его?
– От Косса. Знаю, что в Германии он доказал свою преданность тебе.
– Это так.
– Пусть выберет самых стойких из своих людей и присоединится к Сардо.
Децим задумался на мгновение, затем кивнул:
– И в нужный час ударит изнутри. Или подберется к Сардо и зарежет.
– К Сардо трудно подобраться. Его охраняют.
– Исключая время, когда он общается с богом, – улыбнулся Децим. – Наедине.
– Еще я думал о твоем коне, – улыбнулся в ответ Север.
– О Вортексе?
– И о его потомках. Сколь они красивы, настолько и опасны. Для того, кто на них ездит.
– Я понял твою мысль. Карса подарит Сардо коня, достойного царя и пророка.
– Сардо – кочевник, отец, – заметил Друз. – С малых лет ездит верхом. Всерьез уповаешь, что он сломает шею, упав с лошади?
– Не всерьез. Но мы обложим его со всех сторон. Снаружи, изнутри. Мы используем все возможности.
– А если Карса предаст нас?
– Я отправлю в орду своего человека, – сказал Север. – Он будет скрыто следить за Карсой.
– Кого?
– Я представлю его тебе, Корнелий Приск.
– Хорошо, – Децим огляделся. Задержал на мгновение взгляд на румяном лице Марка Рубеллия, что ехал рядом с Друзом. Лицо юноши еще больше залилось краской. – Двадцатый и Шестой последуют примеру Тринадцатого легиона. Мы идем воевать с кочевниками. Легионеры должны уметь ездить верхом. В этом ты прав, Атилий Север.
– Служу Отечеству, Корнелий Приск.
Децим усмехнулся.
– Признаться, – сказал он, чуть помедлив, – я всегда полагал, ты тяготишься службой. Знаю, просил Тиберия об отставке, и Гая Цезаря.
– Служить в Гельвеции – как охранять честь старухи от посягательств. Никто не покушается. Скучно.
Децим улыбнулся: его позабавило сравнение. С минуту он молчал, потом спросил:
– Это правда, что вернулся убийца женщин? Тот, что убивал в Виндониссе.
– Да.
– Нужна помощь в расследовании?
– Благодарю, Корнелий Приск, но это простое дело. Мои люди занимаются им. – Север заметил, что их догнал Плат. Пот заливал лицо центуриона, правый глаз дергался в тике. – Плат, дезертиров распять. И Кассия Дайю. За распространение панических настроений, подстрекательство к побегу и… оскорбление командования. Ты и твои солдаты наказаны. Рацион – ячмень и капуста, без мяса и масла. Через неделю вы повторите испытание с нумидийцами, за каждое падение – пять палок всей центурии.
– Да, командир! – выкрикнул Плат и ринулся, расталкивая людей и коней, к Дайе, стащил его, опешившего, с лошади.
– Нет! Командир, это ошибка! – заорал Дайа. – Я клянусь! Не подстрекал! Командир!
– Заткнись! – прорычал Плат.
– …не хотел! Не оскорблял! Атилий Север! Командир! Нет!
Его крик задохнулся, когда носок центурионовой калиги ударил его в грудь, а нумидиец, на чьей лошади он ехал, забил в его открытый рот скомканную тряпку.
У лагеря Север и Приск распрощались: Север направил кобылу к воротам, за ним, отстав на полкорпуса, ехал Рубеллий. Децим дождался Друза и германцев, и вместе они пустились в обратный путь, в Рим.
Поравнявшись с караульными на воротах, Север спросил, возвратился ли гельвет Фелан. Возвратился, был ответ. А выпускали ли они семерых солдат ночью. Выпускали, ответил начальник караула, с ними было донесение в Рим, с печатью, в футляре.
У легатского шатра, едва он соскочил с кобылы, ему в ноги кинулась какая-то тень:
– Легат Север! – это был Папий. За ним, утирая пот с бритой головы, стоял Стигий. – В моей палатке….
– Что? – раздражение в голосе Севера заставило мастерового отпрянуть.
– Труп! – выкрикнул он сипло и заозирался на Стигия, ища поддержки.
Север остановился, повернулся к Папию и Стигию. Мастеровой весь сжался под его взглядом. А Стигий лишь тягостно вздохнул.
– Я ведь приказал выгнать всех женщин из лагеря, – ледяным голосом проговорил Север.
– Это не женщина, господин, – прошелестел Стигий.
– Кто же?
– Фелан. Гельвет.
<<предыдущая, Глава 7
следующая, Глава 9>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.