ᚦ

Þurs vældr kvinna kvillu;

kátr værðr fár af illu

 

В молодом подлеске было неспокойно.

Незнакомые голоса. Брань. Оскорбления.

Я остановился, замер. Сбоку возникла тень.

– Уве, – шепнула мне тень голосом Хильде. – Явился по клятву Хъярре.

– А клятвы и нет.

– Не скажи. Обряд не закончен. Хъярре не успел в проточной воде искупаться. Долго с духом собирался, вода – что лед. Только пятки замочил, набежали эти. Выволокли. Надо Сигурда сюда звать. Чтоб рассудил.

Я вздрогнул, вспомнив тьму.

– Сигурд занят. Самим нужно.

– Самим?

Я покосился на него, опустил руку в холщовый узел на поясе.

– Прихватил у него одно зелье. То самое, что он в огонь бросил, и как пыхнуло! Ты крикни грозно, чтоб убирался, а не то испепелит его гнев небесный. А я кину в костер.

Лицо Хильде сморщилось в сомнении. Одно дело, когда мудрый и могущественный Сигурд труху в огонь швыряет, другое дело – тщедушный сиротка Бьёрн.

– Ладно, – буркнул он. Не оттого, что поверил в меня. От безысходности: за мгновение до этого ярл Уве, огромный и косматый, схватил Хъярре безо всякого почтения за горло и поднял над землей. Наш ярл захрипел, лицо его побагровело, ноги заплясали над землей.

Кустами я пополз к тлеющему костру.

– Исчезни с моей святой земли, поганый Уве! – прогремел Хильде.

Я бросил труху в костер.

И.… ничего не произошло. Меня прошиб ледяной пот: верно, я обознался в сумраке хижины, и вместо пылай-трухи загреб какую-то пустяшность.

– Кто это сказал?! – рыкнул Уве, и его воины разом повернулись к Хильде. Тот попятился назад. Оступился о корень, упал. – Ты еще что за чучело?!

Стеной, с дергающимся в железной хватке полузадушенным Хъярре, они двинулись на Хильде.

И в этот миг, в тот самый, что они поравнялись с костром, он вспыхнул. Так, будто сотни молний ударили в него.

Вспышка ослепила меня, а многоголосый вопль – оглушил.

И наступила тьма, небытие, беззвучие.

Первым вернулось зрение, потом – слух.

Из неглубокой ямки, что образовалась на месте костра, поднималась слабая струйка дыма. Возле нее на четвереньках стоял Хъярре, надсадно кашлял и мотал головой, как упрямый бычок.

Уве и его дружинников след простыл.

Из-за деревьев показались лица наших товарищей.

– Воины! – выплюнул, как ругательство, Хильде, потирая ушибленный зад. Хотел даль мне подзатыльника, но передумал, опустил свою крабью клешню. – Ярла спас, Бьёрн, радуйся. Мал да полезен. Права была Брига.

– Радуюсь, – буркнул я в ответ так, как это сделал бы суровый воин, чуждый мелкого веселья. Но не удержался, расплылся в широкой улыбке. В ответ ощерил зубы Хильде, хлопнул меня по плечу.

Наши товарищи тем временем помогли ярлу подняться на ноги, отвели к ночному ложу из шкур, усадили на него, налили в рог меда.

Хъярре припал к нему, и долго пил, запрокинув голову. Допив, запросил наполнить снова. Он пил и пил, рог за рогом. Поднимался, отходил к чахлому деревцу по нужде, справлял ее. И вновь возвращался. Солнце плыло к полудню, а бочонок с медом пустел.

– Закончить обряд тебе надобно, – напомнил ярлу Хильде. – Смыть клятву. В реке.

Кадык ярла дернулся, он протолкнул в горло последний глоток, смерил Хильде тяжелым взглядом. Отшвырнул рог и раскрыл рот, но сказать ничего не успел.

– Братья!

Борг!

Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди от радости. Мы разом повернулись на голос.

Борг, живой, здоровый, румяный, стоял, облокотясь о ствол молодого ясеня.

– Борг! Борг! Живой, брат! – я подбежал к нему, обнял крепко – рук не хватило, чтоб обхватить его необъятную стать.

– Живой, – смущенно подтвердил Борг. И залился краской, стал пунцовым, как пойманный на лживом слове хитрец.

– Живой, – повторил подошедший Хъярре, хмурый даже во хмелю.

– Живой, – выдохнул Борг и воровато обернулся на лесную чащу.

– В чем дело? – заподозрил неладное ярл.

– Ярл…, – Борг сжался, подался назад, – я…, – отвел глаза, спрятал их, – заплатить Сигурду надо… Спас он меня, из омута вытянул мой дух.

– Заплатить? – переспросил Хъярре.

– Ему заплачено! – воскликнул я и хлопнул ладонью по своей груди, на которой больше не было оберега. – Я отдал ему плату!

– Отдал, – прошелестел Борг. – Но он хочет еще…

– Что?! – я едва узнал свой голос. Он был полон ярости и гнева. – Еще?!

То был голос не мелкого тщедушного Бьёрна в латаных штанах и грязной рубахе, не его гнев, не его ярость. То было эхо меня прошлого. Того, что ехал на снежно-белом жеребце по угрюмому тревожному городу навстречу своей смерти. Того, что получал все, что хотел. И еще того, что… нет, в тот миг я не смог ухватить птицу-воспоминание за хвост. В моих руках остались лишь редкие перья: образ, туманный, рассыпающийся, как сон. Лес, предательство, отчаяние побежденного.

– Я разберусь! – рявкнул я и сорвался с места.

Я бежал по знакомой уже тропинке, по сторонам уже привычно стонало, скрипело и ухало, но я едва различал эти звуки за бешенными ударами своего разгневанного сердце. Вот и обманщик, как смел он смел требовать с Борга плату?! Он запросил самое дорогое, что у меня было, и я отдал!

Выскочив на прогалину, я снес плетеную ограду, влетел в хижину.

– Ты – вор! Лжец!

Ворох тряпья, согбенный над полом, распрямился. Капюшон съехал набок, и я впервые увидел лицо Сигурда. Бледная, землистого цвета кожа, большой пористый нос, щетина. И глаза как черные колодца, без обода белков.

– В чем я солгал?

– Ты требуешь с Борга плату! А я тебе заплатил!

– Заплатил, – не стал спорить Сигурд. – Но за что?

– За то, чтобы ты спас его!

– Верно. Но не за это, – он обвел взглядом хижину. – Не за это! – голос его дрогнул.

Я последовал его примеру, огляделся. И только тогда, чуть успокоившись, увидел то, чего не заметил сразу.

В хижине будто побывали все злые духи этого мира верхом на смерчах и вихрях. В ней не осталось ничего целого. Все глиняные горшки и кувшины были разбиты, полки снесены со стен, корзины растоптаны, клети разбиты. Пол был усеян зерном, камешками, пучками трав, трухой, перьями, осколками разбитых черепов и смердящей жижей.

– Духи не хотели его отдавать? – спросил я, совсем успокоившись.

– Все пропало! Все! – Сигурд будто не услышал моего вопроса. – Все, что собирал, годами собирал. Все снадобья, все хранители, все травы… все пропало, пропало! – он едва не плакал.

– Духи не хо…, – снова начал я, но Сигурд перебил резко:

– Сдался он духам! Не держал его никто! Велика ценность, да цена ей щепоть, – он сплюнул. Хмыкнул плаксиво. – Как пришел в себя, так…, – он не договорил, опал на пол бесформенной кучей, уронил голову на руки и зарыдал.

– Так это…, – я сглотнул, догадавшись, — это Борг все разнес?

– Да! – Сигурд вскинул голову, и я отпрянул, обжегшись о его полный горящей злобы взгляд. – И за это я испепелю вас всех!

– Сигурд! – выставив вперед ладони, я отпрыгнул назад, поскользнулся и шлепнулся задом в разлитую жижу, почувствовал, как мелкий осколок кувшина впился мне в ляжку. – Мы заплатим! – взвизгнул я, почувствовав себя мелким псом перед клацнувшими челюстями волка. Сигурд будто вырос, навис надо мной безжалостной и неотвратимой тьмой небытия. – Ярл заплатит!

– И побыстрее! – прогремел Сигурд и ударил посохом о пол.

Подхватившись с пола, я припустил обратно.

– Ярл, ярл! – на одном вдохе преодолев весь путь, я влетел в подлесок.

Хъярре смерил меня хмурым хмельным взором.

– Говори.

Я выдохнул, оглядел воинов. Все они смотрели на меня пытливо, исподлобья, со смесью любопытства и страха в глазах.

– Ярл Хъярре…, – я смутился: вовсе не ошпаренной собачонкой я хотел вернуться, а волком-победителем. Но вышло иначе. – Придется заплатить. Там… духи… они… разнесли Сигурду дом… не хотели Борга… отдавать…

– Сколько?

Я не знал, помотал головой, перевел взгляд на Борга, ища поддержки и ответа.

– Драккар хочет, – прошелестел Борг. – И дружину к нему. Чтоб… его была, дружина…

– Что? – кустистые брови Хъярре взлетели на середину лба. – Драккар?! И дружину?! За тебя?!

– Права была Брига, – хмыкнул Хильде. – Ох, права. Горе от Борга нам выйдет, говорила. И вышло оно, горе-то.

– Нет, – осадил я его. – Не права.

Хъярре, Хильде, воины и даже Борг – все повернулись ко мне.

– Победу он нам принесет. А без него нам гибель. Без Борга. Оттого не хотели его духи отдавать. Гибель у русов нам начертана, и лишь в Борге спасение.

– Это Сигурд сказал? – спросил Борг, округлив глаза от удивления. На его счастье, он далеко стоял, иначе я порвал бы его в клочки, пня дуболомного.

– Что Сигурд драккар просит, – продолжил я, надеясь увести разговор от опасного Боргового вопроса, – так это нам на руку: колдодей в дружине нужен, не мечом и щитом едиными победы куются, а наговорами и чарами. Да и жить ему… негде теперь.

Хъярре пожевал губы.

–  Один из трех кораблей и треть дружины хочет…, – проговорил он задумчиво, что-то измеряя и взвешивая в уме. – Идите к нему, вы двое, – он мотнул подбородком на нас с Боргом. – Он получит треть добычи, если таковая случится силой дружбы моего меча и его колдовства. А сейчас я готов дать ему место на моем корабле. И двух воинов. Это мое предложение. Слово ярла.

– Двух – это кого? – спросил Хильде.

– Их, – Хъярре снова мотнул на нас с Боргом подбородком. – И нет. Не двух. Трех. Тебя тоже.

– Меня-то за что?!

– Идите! – рявкнул ярл.

Я потянул Борга за рукав рубахи.

– Идем.

Он послушно поплелся за мной.

– Не согласится он, – его борода мелко тряслась в такт скорбному шепоту. – Не согласится. Как оплеуха, это слово ярла.

– Я здесь вас подожду! – донесся до нас сзади голос Хильде.

– Жди, – пробурчал я. – Идем, Борг.

Небо заволокло низкими сизыми тучами, рыхлыми от скопившейся в них влаги. И они начали обильно изливаться ею на землю, едва мы углубились в лес. Все кряхтевшие и стенавшие, топотавшие и визжавшие досель обитатели попрятались в свои норы, и мы шли в полной тишине, странной, звенящей. Будто не в привычном нам мире, а призрачном.

Мы мгновенно промокли до нитки и продрогли. Вода была везде. Наши ноги утопали в густом тумане. С неба сыпалась мелкая морось. В воздухе стояла водяная взвесь.

А узкое окошко в хижине Сигурда светилось уютным огоньком.

Дверь была приоткрыта, и мы вошли. Вернее, я вошел. А Борг остался снаружи, переминаться с ноги на ногу.

– Сигурд, – я решил начать издалека. – А что это за темный дух был?

– Темный дух? – Сигурд поднял голову от пола. Стоя на карачках, он собирал в чудом уцелевшую миску осколки волчьего черепа. – Какой еще темный дух?

– Черный и густой, как тьма в густом лесу в ночь новолуния…

– Нет тут таких, тут только…

– …как смерть, как штормовая волна…

Сигурд нахмурился, крякнул что-то неразборчивое.

– …и я уже встречал его.

– Встречал? Где?

Я смутился.

– В снах… и наяву… Иногда, бывает, накатит воспоминание… где я – не я вовсе, а…

– Вот оно что…, – Сигурд с кряхтением поднялся, отряхнул с одежды налипшее с пола. – Ему, – махнул он на тень Борга за дверью, – тоже накатило воспоминание. Такое, что разметал тут все.

– Воспоминание? – переспросил я.

– Да, – буркнул Сигурд.

– Страшное, – вторил ему из-за двери Борг.

– И что в нем было?

Сигурд обошел меня, встал на пороге, выглянул за дверь:

– Заходи. Расскажешь. Что за страх такой, что ты в нем буйствовал, как Тор во хмелю.

Борг боком, держась стены вошел в хижину. Сигурд махнул ему рукой на узкую скамью, и тот сел.

– Рассказывай.

– Да, – пробормотал Борг смущенно, – да, могучий Сигурд, расскажу.

Возведя глаза к закопченному потолку, под внимательным и пытливым взглядом Сигурда Борг начал свой рассказ. О том, что видел в забытьи.

Есть у него одна особенность. При общем Борговом малоумии способности Борговой памяти поражают: он запоминает все. Способен воспроизвести разговор двух иноземцев на их языке. Не понимая его. Есть этому простое объяснение: в череп не может вместиться много мудрости, много знаний и воспоминаний разом. Вот Борг помнит все, но мудрости боги не отмеряли ему, а знания сами не вместились.

– Обычный был день. Проснулся. От трезвона…

– Трезвона?

– Такой кругляш стоял возле лавки, где я спал. Широкая лавка. Одеяла мягкие, а…

– Кругляш, – перебил я его. А то он бы и дальше в ненужных подробностях про одеяла продолжил.

– Не перебивай! – Сигурд ткнул меня в бок. – Пусть расскажет все. Потом спросишь.

– Трезвонил кругляш. Хлопнул по нему. Он и перестал. Я прошелся по терему. Нужду справил, – Борг хмыкнул, мотнув головой. – Странно там было. Голоса…, – он нахмурился, почесал бороду. – Поел потом. Хлеба сладкого. Круглый такой. С ягодками внутри. И корка темная. Оделся. В штаны из толстой холстины, плотные. Рубаху. Жилет. Странный такой. К нему такие куски материи пришиты. И между этими кусками и жилетом самим зазор, и в зазорах этих всякое у меня лежало. Нужное.

Зашел в ящик. Он погромыхал. И я в другом месте вышел. Оттуда на воздух. Городище там. Дома огромные…

– До неба? – спросил Сигурд.

– Нет, – отмахнулся Борг. – Как деревья. Люди. Хмурые. Лица что гузки. С собой у меня сумка была. В ней рукавицы, инструмент. Нужный. Пришел в дом. Там на дверях воины. Осмотрели меня, пропустили. К ярлу пошел.

– К Хьярре? – спросил я.

– Нет, не было там никого из наших. Тот был старый, седой. Лицо рябое такое. И вот непонятно по этому его лицу, злой ли он, добрый ли, такое…, – он помотал головой, – не поймешь ни что за человек, ни что за настрой у него. Приказал мне идти наверх. Там, сказал…, – лоб Борга пошел рябью, — вот как вам это назвать? Суть понимаю, а слов таких нет!

– Как чувствуешь говори, – успокоил его Сигурд и похлопал по плечу.

– Как чувствую…, – повторил Борг. – Там вот как было… Мы очаги по темноте жжем, палочки, кто богатый – светильники масляные… А там не нужно это было. Внутри стен жгуты замурованы были, и по этим жгутам свет шел. И не только… свет. И я над этими жгутами властвовал. Среди прочих таких как я. Нас дружина у ярла того была.

– Воины света, – проговорил я. И подумал: Борг – счастливец. Свет. А у меня тьма.

– С жгутами в зале одном беда случилась, и отправил меня ярл туда. Спустился я. Под землю. Тепло там было. Нашел бедовый зал. Открыл дверцу, куда жгуты и жгутики все сходились. Быстро нашел того, бедового. Сгорел, оплавился весь. Верно, не выдержал того, что было в нем. Верно, колдовство, или тайна страшная. Закончил там. Пошел было обратно, но вдруг любопытно стало: место то сокрыто от нас обычно было, под землей. Решил: пройдусь, осмотрю. Если встречу кого, так скажу, ярл отправил жгуты лечить, а я и заплутал. Там ходов, ходов…, – Борг сглотнул. – Никого не встретил в ходах этих. Но, по правде, заплутал. Кружил, кружил, как в лесу, проклятом Локи. Вдруг слышу: голоса. Двое. Один со старческим таким дребезгом уже, но густой, ленивый. Второй – моложе. Такой… вроде твоего, быстрый, но осторожный.

Я хлопнул ресницами:

– Быстрый, но осторожный?

– Ты ведь как, брат? Слово у тебя быстро вылетает, дерзко, а потом сразу медлишь, смотришь, как принялось. И уж дальше или продолжаешь говорить, или с места бежишь прочь, пока не прихлопнули. Вот и у второго такой же голос был. А говорили… интересно. В зале большом. Весь он уставлен был огородками, широкими такими. Рядами они шли.

Встал я, сокрывшись за одной такой огородкой, слушать стал. Видеть я их не видел. И они не знали, что я там.

– О чем говорили? – подтолкнул его Сигурд.

Борг глубоко вздохнул. Глаза его вновь устремились к потолку, остекленели. Это значило, сейчас он повторит то, что услышал. Слово в слово.

– …разрушено все, раскидано, потеряно. Собрать воедино – вот залог нашей победы. Без этого все бесполезно. Как кожу умасливать, когда нутро гнилое, — это старый сказал.

–  Вы мне скажите, как это… работает?

– Как работает? Начнем с простого. Какова, по-вашему, природа колдовства?

– Колдовства? – молодой этот аж фыркнул.

– Вас убеждали, что колдовства нет, это понятно. Но на нем все и держалось, чтоб вы знали. А потом…, – он вздохнул, горестно так, тягостно. – Если позволите, колдовство – лишь слово, чтобы наречь суть того, что вы пока отрицаете. Хотя говорим мы о вполне земных законах и…

– Колдовство – это трюки. Внушение. Страх. Танцы с бубном в надежде на случайное совпадение.

– Нет случайных совпадений. Вот знаете, что такое…, – Борг запнулся и медленно произнес слово, – вируз? Тот, из-за которого ваш домашний… комутр… раскидал по миру ваши тайны или вовсе померк навеки?

Молодой хмыкнул:

– У меня нет комутра. Именно поэтому нет. Чтобы тайны некому раскидывать было. И тайн нет.

– Но вы же знаете, как действует вируз? Стоит ваш комутр, работает, вы на нем работаете, оба ничего не подозреваете. А вируз, запущенный по сети каким-нибудь мальчишкой, уже проник в него. И начал разрушать.

Мы с Сигурдом переглянулись:

– Расквась тебя Тор, что ты несешь, Борг? – возмутился я. – Вируз – это рыба? В сети?

Борг замотал головой:

– Нет! Вируз – это… Это… как хворь. Вот!

– Ты! – Сигурд топнул на меня ногой. – Не мешай ему! А то память схлынет.

– Не схлынет, – проворчал я.

– Молодой тогда помолчал чуть. И спрашивает:

– С вирузом понятно. Что с колдовством?

– Все то же. Начну с простого. Представьте женщину. Красивая. Есть муж. Дети. А соседка – страшная. Мужа нет, детей нет. Зависть гложет. И что она делает. Идет к ведьме. С собой берет прядь волос красавицы, или ее вещь. Платит ведьме. И та проводит ритуал.

– Я слышал о таком. Но не сталкивался. Верно, это пережиток прошлого, и в отдаленных селениях…

– Ошибаетесь. Сталкиваетесь. Постоянно. Не осознаете, разумеется, – старый мелко засмеялся, ехидно так. – Так вот наша ведьма… Есть множество способов, но… пусть она идет на погребение, и там подкладывает к покойнику вещь красавицы, проклинает ее. А красавица живет, ничего не знает. Прямо как ваш комутр. Но вируз уже в ней. И он разрушит ее. Все мы связаны этой сетью. И если знание о подложенном к мертвецу локоне волос упало в эту сеть, будьте покойны – красавица умрет. Если, конечно, не поймет, что к чему, и не пойдет к другой ведьме. Или к этой же, – он хмыкнул. – Или в святой вере в силу молитвы не отмолит себе жизнь. Вера в… медисыну тоже способна спасти, но верить надо истово, искренне.

– Я не понимаю. Она верит в силу молитвы. Молится. И кто спасает ее? Бог?

– Она сама. Вируз. Только дружественный. А не губительный.

– То есть вируз-друг мочит вируза-врага?

– Да. Но бывает, что молитва истова, и вера крепка, да вируз-враг много сильнее, и тогда… потрепыхается наша рыбка, но все одно сгинет.

– Вот оно как, – отозвался молодой, с расстановкой так, явно обмысливал услышанное, – оказывается.

– Так. А если наша красавица из, как вы сказали, отдаленных селений, куда свет убеждения, что все зиждется на материи, но не духе, не добрался, то, возможно, и не заметит она вовсе этого вируза, а соседка – змея – навернется с лестницы и шею сломает.

– Отчего же?

– Оттого, что ведает: раз красива, раз счастлива, раз живет среди людей – а люди завистливые, – то надобно оберечь себя супротив вируза, остановить его на подступах да вернуть отправителю. Не понимаете? Обереги, крестики, защитные обряды. Лучше, если ведающий обряд проведет, тогда защита сильной будет. Или приворот. Но и безделица, крестик, бусы – подарок матери, – все поможет, если в них сила вложена.

– Анивируз? – спросил молодой, и так чувствовалось: улыбнулся, с насмешкой.

– Да, верное название.

– Пусть так. Но к нашей работе это как относится?

– Скоро узнаете. Но сначала вы должны пообещать, что…

– Обещаю. Никто не узнает. Ваши тайны останутся со мной и только со мной, – голос у молодого был серьезный, но вот вроде твоего, Бьёрн, с ехидцей.

– Что ж… Как вы думаете, наша победа, она…

Молодой тут кашлянул, и будто холодом повеяло.

– Только не надо… про колдовство, про обряды. Не та тема.

– Святая тема?

– Святая, – и голос у него стал как лед.

– Вы дослушайте. И поймете. Подвиг народа не думаю попирать. Но… доблесть, танги, авция… Все это так, но… Вспомните. Вы изучали. Отец ваш наверняка вам рассказывал. А я видел это все. После нападения мы… опешили, терпели поражения, одно за другим, отступали. Отчего же так вышло? Не ждали? Нет, ждали. Оттого, что утратили то, что всегда нас хранило. Это выжгли, покрыли позором, порицанием и забвением. Не сразу они опомнились, не сразу… Но эту мощь, ее не уничтожить. Запрятать – да. Но…

– Кто? – молодой раздражительный стал. Видно, та сеча была смертная. Не хотел о ней говорить. – Кто опомнился?

– Женщины. Матери. На них все держится. На их любви. И надежде, что сынки вернутся. За своих просят, а вымаливают всех. Вы представьте: день за днем, ночь за ночью, четыре года, не переставая, со всех концов нашей земли… Разобщенно, без навыков и уловок, стихийно… Но количеством взяли… Никто бы не выстоял против них. Их бабы сынов своих отправляли захватывать и убивать. А наши о жизни просили. Это дороже. И больше их, наших-то. А перелом? Мы поняли, как эту мощь усилить. Важно, чтобы они молились не кто как умеет и хочет, когда время нашлось, а слаженно, в один и тот же час, и просили об одном…».

– Как стена щитов! – прошептал я. И получил подзатыльник от Сигурда.

– Молчи! – шикнул он.

«…и счет весомый сразу вышел: сто к восьми с четвертью. И пошло дело. Поперли сынки гадину топтать.

– Как вы их собирали, этих женщин? В домах Кутура?

– Нет. Быть рядом не важно. Тело – оно вообще не важно. Важно время. Слова не важны. Важна суть.

– Победа?

– Жизнь.

– Жизнь, – повторил молодой, задумчиво так, с грустиной. – Понятно

– А дальше… как понимание пришло, обряды проводить стали. На смерть главной гадины. Собрали сильнейших, самых злых, окаянных. Вместе они работали. Но раз за разом…, – старый будто ветра тут пустил, разочарованные такие ветра. Показать так решил, что не вышло ничего у тех колдодеев. – Защита на нем крепкая стояла. Не пробьешь. Мы ведь как? В лоб били, всей мощью, открыто, по-мужицки, с удалью. И отлетало нам смертью лютой. Сердца в клочья, сам видел. Потом осенило, что не так зашли, не так. Шаманы ведь как делали, через кровь, через мясо, через живности смерть, через дурман и хмельное, а…

– А он не ел мяса. И не пил.

– Верно. Все вы схватываете. Налету. Будто знаете. Оттого и не работало, что хода к нему не выходило прямого. Иначе зашли. По-бабьи, намеком. Собрали ведуний, слабых, дремучих, они через жизнь пробирались, через щебет птиц, через шум дождя, шептали дни и ночи напролет. Много их было, свозили отовсюду. Сюда. И они подточили заслон, мелкой рыбешкой через сеть. Изъел его вируз. А от него вниз пошел.

– Выходит… не укрыться? Как вы пробились, так и к нам могут?

– Оттого все и рухнуло. Что пробились. Нашли ход. Они… нас…, – старый замолк, молчал долго. – Я помню тот день. Проснулся. Как обычно все было. Этот мир. И другой. Там – голоса, вибрации, сила перекатывается, вирузы, защиты. Мы с женой утро каждое яйца вареные ели, с солью. «По яйцу, и в поле», – так мы шутили, с молодости повелось. И вот я яйцо это об стол тюкнул, и… все затихло. Тишина, темнота. Нет, свет солнца не померк, и вороны за окном каркать не перестали… Потом снова возникло. Подумал я тогда, что это в голове моей что-то.

Молодой кашлянул.

– В тот вечер известили, что дед умер. Потом мы поняли, что принял все на себя. Надеялся, мы выдюжим. Не выдюжили. Черви проникли повсюду. Не отбились. Но им жрать надо. А если нечего, дохнут. Как попередохли, а враг думать забыл считать нас ровней, мы начали головы поднимать. И теперь время…

– Подняться с колен?

– Да.

– Так сызнова червей этих ваших нашлют.

– Нашлют. Но мы готовы. Знаем, как укрыться, и как закольцевать себя в бессмертие.

– В бессмертие? Закольцевать?

– Так точно.

– И как?

– Как… «зерно и копья» в комутре. Вы расщепляетесь. Остаетесь тем, кто вы есть. Здесь и сейчас. Но есть еще несколько вас. Не в этом мире плоти и крови, а в другом. И они – как семена гонимых ветром трав – улетают далеко. И приходят в этот мир во плоти, человека ли, птицы ли.

– Их выбор плоти случаен?

Старый хихикнул.

– А ведь вы все поняли. Но спрашиваете. Не случаен. Ваши «зерно и копья» воплотятся рядом с тем, кто несет в себе силу этой земли. Ту же, что несете вы. А в вас она… вы же и сами все помните. Должны помнить.

– И этот далекий Я будет оберегать… питомца?

– Да. Оберегать, учить. Вы погибнете или потеряете разум, но ваши «зерно и копья» успеют взрастить наследников. Да, опережая ваш вопрос, ваших «зерно и копий» должно быть много. И, как вы их назвали, питомцев.

– Питомцев могут найти?

– Со временем. Пора обретения силы – самая опасная.

– И что будет, если…

– «Зерно и копья» заслонит питомца от удара. Погибнет. Возродится, разумеется. Уже не осколком, не щепотью вашего духа, а духом целостным. Иногда еще замысловатее случается: ваша «зерно и копья» не сама по себе будет, а с древней душой смешается.

– А питомец?

– Или воспарит орлом в небеса, или осядет на землю пеплом.

Молодой вздохнул.

– Что ж… Это долго?

– Нет, нет. Очень быстрый обряд. Вы ничего не почувствуете, не заметите. Разве что сны порою будут странные. Это воплощения зерно и копий будут подкидывать вам видения своего бытия. Особенно, если в смеси с иной душой.

Любопытно мне стало, решил я на этого чародея посмотреть, и на ярла молодого. Что он ярл, так это без сомнений. Через огородку чувствовал его силу и норов.

Высунулся я из-за огородки да одеянием своим, сумой, через плечо висящей, огородку эту хлипкую толкнул. Закачалась она, окаянная, со скрипом. И рухнула передо мной.

Тут-то я их и увидел. Вскочили оба с мест своих, уставились на меня, выругались. Потом посмотрели друг на друга. Молодой головой так мотнул, будто отказывался. А старый рукой двинул, мол: деваться некуда.

Молодой тогда посмотрел на меня, – Борг сдавленно сглотнул, – с сожалением, будто прощения просил.

А второй подбодрил меня:

– Мы тебя не оставим, клянусь, всегда с тобой будем.

Я ответить хотел. Да не успел. Грохнуло. И все.

И… не стало меня.

___________________________

вернуться к ᚢ

перейти к ᚨ

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.