ᚱ

Ræið kvæða rossom væsta;

Reginn sló sværðet bæzta.

…

Было темно. Кромешно. Ни звезд, ни луны. И никакой звук, никакой ночной шорох не нарушал тишины. Я слабо удивился этому. И наклонился, чтобы зачерпнуть снега. Край миски врезался в слежавшийся наст, пропорол его. Я взял щепоть, положил в рот. И выплюнул. Прелая, отдающая плесенью и гнилью земля.

Луна выкатилась из-за тучи. Осветила ели вокруг меня.

– Пойдем, – прошелестело сверху голосом Харальда.

Я обернулся на него снизу вверх. Его грубое лицо, испещренное временем и шрамами, казалось сотканным из лунного света и теней.

– Куда?

– Биться.

– Биться, – повторил я. – Нет, Харальд. Не биться ты должен. А мстить.

Откуда-то я знал это. Знал, что отомщу. И как. Тому, кто предал Великую Мать и погубил ее сыновей. Тому, кто предал доверие Харальда и всех тех, кто считал его товарищем и братом. Тому, кто предал ярла, что даже в смерти не поверил в его коварство. Тому, кто предал великого конунга, чья скорбь по сгинувшему войску была так горька, что он так и не оправился от нее и раньше срока сошел в топи смерти.

И тому, кто предал ту женщину из моего сна. Ту, что не стала моей матерью, а ведь я так хотел этого. Хотел почувствовать это счастье быть не былинкой на ветру, безвестной, неприкаянной, а героем под защитой великого Одина.

Разная внешность, возраст, но я узнал его. Узнал в том рыхлом землистого цвета лице, тухлых глазках, поблескивавших из-за прозрачных пластин в задымленной комнате. В годину Харальда он был другим. Молодым, крепким, красивым. Но сутью своей он был тем же. Вечным предателем, заводящим в ловушку.

Я шел вперед. Шел быстро, зная, куда иду. Беспечно напевал себе под нос песню. Ту, что пела женщина, идя по тропе вдоль великой неспешной реки.

Сзади раздавались шаги Харальда, его тяжелое дыхание. Но, когда я остановился и обернулся, мои глаза никого не увидели в свете полной луны.

Но он был там. За моей спиной.

Призрак. Бесплотная сущность.

Он следует за мной. За своим сыном, что целью своей жизни сделал месть. За детство без отца. За слезы матери, так больше и не вышедшей замуж и сгоревшей от лихорадки.

Им не понять, что я чужак. Во мне смешались кровь моего отца, что толкает меня на месть, и кровь матери, подарившей мне внешность, не отличную от их дикарской наружности.

Разболтанной походкой я вошел в селение, гомон и огни которого перебудили все окрестное зверье. Никто не спросил моего имени, не посмотрел пристрастно. Легкая добыча, мелькнула у меня мысль. Налететь легкой конницей и перебить всех. Хмельные и расслабленные, они отправились бы к Хель, даже не поняв, что случилось. Но так нельзя. Великая мать милостива, ей претит резать кур, что несут даже мелкие яйца.

Какая-то женщина, приземистая и дородная, вывалилась из проулка меж двух домов и с визгливым смехом повисла на моем плече. Следом за ней выбежал мужчина, на ходу подтягивая штаны.

Уже не юный, но еще и не старый. С одутловатым лицом и жидкой бородой.

Он.

Слишком просто.

Я думал, он будет в гриднице, с отцом своей жены, среди людей. И мне придется долго выжидать удобного случая, когда он пойдет до ветру, или же, наплевав на все, напасть на него прямо там и убить.

Он был пьян. Его лицо расползалось в разные стороны. Он качнулся, пытаясь совладать с тесьмой штанов.

Не так я представлял свою месть. Я хотел, чтобы он осознал, что его ждет, кто я.

Но богам было угодно иначе.

Быстро шагнув к нему, я вырвал из его рук тесьму, дернул на себя. Накинул на его шею и одновременно пнул коленом в пах. С утробным стоном он согнулся от боли, сжав колени и прижав руки к отбитому естеству. А я быстро натянул удавку. Он захрипел. Забился. Ничего не понявшая женщина за моей спиной зашлась квохчущим смехом.

Я бросил его прямо там, с голым задом и вывалившимся языком.

Не глядя по сторонам, я вернулся тем же путем, по которому пришел. Миновал двух спящих стражников у распахнутых ворот. И успел пройти еще шагов пятьдесят или больше, когда что-то ударило меня в спину, и по боку полилось горячее.

Я резко развернулся и успел увидеть невзрачного плюгавца, которого вместе со мной готовили для мести. Незаметный, тихий, робкий человечек, чей малой сноровки хватит лишь на удар в спину. И он ударил. «За что?» – спросил бы я его. И успел бы спросить прежде, чем тьма поглотила меня.

Но понял, что это уже неважно. И мне незачем это знание. За его сутулой спиной возник Харальд. Его лицо было молодым и гладким, без шрамов и морщин. Он стоял в окружении воинов, как и он сам – будто сотканных из густого тумана.

Их сомкнутый строй дернулся, расступился. Пропустил женщину. Высокую, статную. Я узнал ее. Как было не узнать? Ту, за которой я следовал тенью, когда она шла по берегу великой реки. Но она изменилась. Тогда она была одета в запыленные мужские штаны и рубаху, подпоясанную широким безликим ремнем, а лицо ее уже было тронуто увяданием. Теперь она была молода, но не юна. Лет тридцати. И облачена в сияющие, искрящиеся одежды. А голову ее венчал драгоценный обод.

Она улыбнулась мне. Так же, как тогда, у великой реки. Так – уверен – улыбалась моя мать, когда узнала, что ожидает ребенка.

Она не сказала ни слова, но я всю понял. Плюгавец проживет немногим больше моего. Умрет и тот, кто убьет его самого. Так надо. Чтобы никто не знал, что это была месть. Чтобы все думали, что шелудивые псы, оскалившиеся на Великую мать, перегрызлись друг с другом.  Это ослабит их. И они больше никогда не посмеют поднять головы.

Она сделала приглашающий жест рукой, веля следовать за ней, и ряды призрачных воинов расступились, давая ей дорогу. Не колеблясь, я двинулся следом.

И проснулся.

Сразу мой нос ощутил манящий запах мясной похлебки, а слух был услажден отрывистым бульканьем.

Спал я неудобно, шея затекла, и оттого голова в направлении бульканья повернулась не сразу.

У очага сидел Борг, в руке его был черпак с длинной ручкой, им он помешивал варево в котелке. Сквозь отверстие в потолке бил солнечный свет, а отблески костра плясали на стенах. Сигурд сидел чуть поодаль от Борга, подложив под зад свернутое одеяло. Он был занят. Разговором с богами или духами: в чашу из рога оленя он насыпал плоские камешки, прикрывал чашу рукой, тряс ее и потом высыпал содержимое перед собой. Изучал рисунки на камешках, их сочетание. Шевелил при этом губами, то бранился, то удовлетворенно крякал, то кривил рот книзу, тем обозначая неоднозначность ответа.

– Что норны пророчат? – осмелев, спросил я.

Он поднял на меня взгляд, хмыкнул.

– Все, как всегда, – ответил он непонятно. И снова вернулся к своему занятию.

Хмыкнув почти так же пренебрежительно, как он, – меня совсем не удовлетворил этот ответ – я откинул одеяло, чтобы встать и подойти к нему. И сразу пожалел об этом: даже нагретое солнцем снаружи и костром изнутри, помещение было холоднее самых стылых закоулков Хельхеля.

Я подхватил одеяло, завернулся в него, подошел к Сигурду и уселся рядом, такой же, как он, нахохленной от холода курицей.

– Я убил его, – сказал я. – Там. Во сне. Того, кто привел Харальда и его товарищей к гибели. Удавил. Тесьмой от его собственных портков.

– Это был не сон.

– Иная жизнь? Воспоминания о ней?

Сигурд кивнул.

– Я много жизней жил, выходит, – выдохнул я.

– Или не ты.

– Не я?

– Ловишь воспоминание того, кто жил. Думаешь, оно – твое.

– Нет, – покачал я головой. Нет, в такое я верить не хотел.

– Как знать, – отозвался Сигурд.

– Ты не знаешь?

– Никто не знает.

– А Ермунганд?

Сигурд хмыкнул, тронул пальцами один из оберегов на своей груди. Прищурившись, я разглядел на маленьком кругляше рельеф: замкнувшегося в кольцо змея, пожирающего собственный хвост.

– Он знает.

– А где Харальд?

– Теперь он свободен.

Я огляделся по сторонам: одеяла, корзины, припасы – все, что принес Харальд, – было на месте, а его самого не было.

– Он умер?

Сигурд хохотнул:

– С чего бы?

– Но не ушел же он без всего этого добра!

– Ушел, – возразил Сигурд. – Зачем конунгу старые шкуры, лежалое мясо и зерно с жучком?

– Конунгу? Я думал, он простой воин, что мечтал о славе, но понимал, своими силами и разуменьями, без помощи богов и колдовства, не достичь ничего, и оттого пришел сюда. И попал в ловушку.

Сигурд ухмыльнулся:

– Никакой простец сюда не приходит. Лишь тот, кто горит великой мечтой. Или великим горем.

– Великим горем, – повторил я, сразу вспомнив свое страшное видение о беспросветном бесконечно долгом бытии слуги, не уберегшем своего господина, и осколки воспоминаний о моей кюне, которую я оставил в годину перемен, чтобы родиться здесь, бесполезной былинкой в захудалом краю. Нос мой при этом жил своей жизнью, и развернул мою голову навстречу дивным мясным запахам, и глазам предстал Борг, напевающий в рыжую бороду о славном походе на русов ярла Фроди. – И Борг здесь оттого, что гоним великой мечтой или великим горем?

Сигурд отвесил мне подзатыльник:

– Вы оба здесь лишь оттого, что я срезаю путь, чтобы оказаться возле своего корабля раньше плутодушного Хъярре, – рявкнул он. – Он глуп. И оттого попытается обмануть меня. Но у него не выйдет. Мы будем у кораблей раньше, и займем самый крепкий и быстроходный из них!

Со стороны Борга раздалось шумное сопение. Обычное для него, когда сомнения, будто меха воздух в кузне, разгоняли думы в его голове. Поколебавшись над уютно булькающим варевом, он прошелестел:

– Великий Сигурд, ярл даровал тебе трех воинов и место на корабле, но…, – Борг осекся под испепеляющим взглядом Сигурда.

– Надо быть глупцом или безумцем, чтобы переходить дорогу колдодею, – поддакнул я этому взгляду, и быстро посмотрел на Сигурда, ища одобрения. И его нашел: он едва заметно кивнул:

–  Все так. Глупец ли, безумец ли, Хъярре ответит сполна за обман. Если захотел обмануть.

– Но он же не обещал тебе…, – снова начал Борг.

– Кто говорит с богами и духами, с теми не торгуются, – отрезал Сигурд и добавил: – Тем более, что просят они за свой труд несоразмерную своим трудам малость.

Пристыженный Борг, наполнил варевом миску, подал ее Сигурду. Другую – поменьше и с отколотым краем – дал мне. Мяса среди зерна и кореньев в ней было куда меньше, чем в миске Сигурда. Но я не стал роптать. Когда голоден, и зерна, и мясо, и корешок одинаково вкусны и желанны.

– Руны сулят нам трудный путь, – проронил, чавкая, Сигурд. – Опасный путь. Море готовит нам испытания, реки русов будут коварны к нам, а их леса будут полны голодного зверя и лихого человека, но их конунг будет щедр, и мы вернемся с великой добычей. Но перед тем пройдет немало времени, летнее солнце мы встретим в пути, осеннее солнце – в кровавой сече, а в зимнее – отдохнем на печи, будем есть пироги, и девы будут петь о наших подвигах.

– Пироги, – протянул Борг мечтательно.

– Девы, – улыбнулся я. – Говорят, они красивые у русов.

– Да, – кивнул Сигурд. – Высокие, статные, широкие костью и плотью, с глазами цвета безоблачного неба и волосами цвета выгоревших на солнце трав.

– То бишь, такие же, как наши? – удивился Борг.

– Такие же, – хмыкнул я. – Только красивые.

За это я получил очередной незлобный подзатыльник от Сигурда, но правда есть правда: в нашем селении женщин от мужчин, в большинстве случаев, отличало лишь отсутствие бороды да длинная юбка поверх штанов.

Мы быстро расправились с варевом в котелке, собрались и отправились дальше. Нас ждал спуск к морю, а после недолгий путь по высокому скалистому берегу, о который разбивается год за годом с каждой волной морское воинство Ньерда, в тихую гавань, где корабельных дел мастер Хакон и его сыновья год за годом строят корабли, на которых год за годом мужчины из рода Хъярре и их воины отправляются в земли русов.

Спуск был крутым, змеящимся вниз. И довольно узким. Тропа среди нагромождения камней. Ермунганд, когда спускался из хижины, в которой был рожден, верно, был еще малых размеров. Не тех, что сейчас, когда своим телом опоясывает весь мир. О его необозримой величине я так крепко задумался, что почти перестал замечать неудобство спуска: хижина Ангрбоды не поражала размерами. Верно, если та и была великаншей, то не сильно большой, а так, едва ли сильно выше и шире Харальда. Иначе не протиснулась бы в проход, не смогла бы жить внутри и тем более выносить и родить Хель, Фенрира и Ермунганда.

Я едва помнил лицо моей кюны, но огромные дома, в которых мы жили, мне запомнились. Я был в них, как мышь в медовом зале ярла Хъярре. А вся хижина Ангрбоды меньше того зала.

Мои размышления прервал полный муки возглас Борга. Я обернулся на него: бухнувшись задом на плоский камень, он баюкал свою ногу. Остановился и Сигурд, нимало опередивший нас в спуске. Вместе мы вернулись, подошли к Боргу.

– Поранился? – спросил я.

– Сапог, – простонал Борг и ткнул мне свою исполинскую ногу под нос. Носок сшитого из добротной кожи сапога треснул, и из него торчал теперь большой палец ноги с почерневшим ногтем. – Пальцы огнем дерет!

– Вот осел! – возмутился Сигурд. – Кто в горы идет в сапогах для езды на коне?! Кто на спуске ставит ногу не на пятку?!

– Мне сапоги отец перед походом отдал, а ему от деда они достались, а тому – от прадеда, и тот…

– В Хельхельме они с тебя спросят за сапоги, – проворчал Сигурд. – Сотни лет хранили, а ты за два дня – как Фенриром в голодную зиму жеваны.

Он огляделся по сторонам, выбранился и с кряхтением скрылся в расщелине меж двух исполинских камней.

– Удружил ты, брат, – проворчал я, и Борг тягостно вздохнул. – Не нагоним Хъярре, он без нас уплывет. И куда нам?

– Не уплывет он без нас.

– Откуда знаешь?

– Он же не победит без меня. Сам сказал, что Хъярре с матерью своей о том говорил.

– Соврал я тебе, – махнул я рукой. – Отговаривала она брать тебя. Да Хъярре не послушал. Сказал ей, что довольно с него, что по совету ее меня берет.

Борг потупил взор, вздохнул тяжело.

– Возвращаться надо, – после долгого раздумья проговорил он. – Мать примет, спрячет. Отцу потом скажет. Он осерчает, но простит. Рыбу ловить будем, на зверя ходить. Проживем, брат.

Я представил это нерадостное бытие. Вернее, для Борга вполне себе сносное: в сытости и довольстве, в собственном доме, в безопасности… Разве ж плохо? А я?

С тоской посмотрев на змеящуюся вниз тропу, что вела к морю и к жизни, полной опасностей, испытаний, радостей и побед, горестей и поражений, я сжал кулаки и покачал головой: нет, я не вернусь. Пойду вниз. Пусть опоздаю. Присоединюсь не к Хъярре, а к кому другому. А не захотят брать, попрошусь к Хакону подмастерьем. Выучусь. И следующей весной точно взойду на драккар. Уже как мастер. Ведь как без мастера в походе? Ньерд и его морское воинство безжалостно к людям и их кораблям, и горе тому, кто не готов или не умеет чинить судна прямо в открытой воде.

За этими мыслями прошло много времени. От печали и скуки мы с Боргом открыли короб с остатками харольдовой снеди, пожевали сухие лепешки и вяленую рыбу. И сами не заметили, как съели все. И выпили всю воду из бурдюков.

Миновал полдень, когда, наконец, вернулся Сигурд с висящими через плечо плетеными из лыка башмаками огромного размера. Пока он шел, я насчитал восемь пар.

Подойдя, он сбросил наземь свою поклажу:

– До Хакона хватит тебе. Оберни ноги тряпицами, сверху плетенки, подвяжи оборками. И на пятку ступай!

Борг вздрогнул от ярости в голосе Сигурда, но на плетеные башками посмотрел с брезгливостью. В таких только бедняки ходили да приживалы вроде меня. Он же, первый сын зажиточного хозяина, сызмальства ходил в валяных или кожаных башмаках. Раскрыл было рот, чтобы возразить. Да и захлопнул. Безропотно подчинился, снял свои сапоги, подтянул к себе плетеные башмаки, выбрал пару и начал надевать.

– У Хакона сапоги твои залатаем да продадим. Я над ними обряд проведу, чтоб хозяину их дороги открывались к золоту и власти, вмиг покупателя найдем.

Борг округлил глаза удивленно:

– Может, и не продавать тогда? Пусть нам дороги открывают да к золоту и власти ведут?

Сигурд ожег его испепеляющим взглядом из-под кустистых бровей, и Борг смешался, будто сжался в размерах, сделал вид, что воюет с путающимися оборками.

Еще раз – для острастки – ругнувшись на него, Сигурд похлопал себя по животу и полез в плетеный короб, в который еще утром сложил остатки харольдовой снеди. Я поймал на себе полный ужаса взгляд Борга, вздохнул.

– Мы все съели, Сигурд, – проговорил я. – Прости нас.

Сигурд резко распрямился, топнул ногой, бросил оземь короб:

– Сожри вас Фенрир, бесполезных червей! Какая польза от вас, кроме вреда?!

– Будет польза, Сигурд. Будет.

– Польза! – передразнил Сигурд и потянулся к бурдюку.

– И выпили все, – прошелестел Борг.

Сигурд побагровел, но смолчал. Вдохнул глубоко, выдохнул.

– Разорви вас Гарм, идем уже! – и с этими словами, не заботясь о поклаже, он припустил вниз. Да так споро, что даже Ермунганд не угнался бы за ним. Он прыгал с камня на камень, перелетал через змеящиеся быстрые ручьи и колючие кустарники. Груженый поклажей Борг катился следом напролом, и уже скоро его ноги насквозь промокли, а одежда, волосы и борода были полны колючек, веточек и листвы.

До заката оставалось еще немало времени, когда мы спустились к морю, к тропе, что вела по отвесному скалистому берегу к бухте Хакона. Здесь дул злобный ветер, и оттого никакое деревце или куст не удерживались на нем: лишь голый камень, мох да жесткая трава.

Мы торопились, почти бежали. По расчету Сигурда, Хъярре с дружиной должны были прийти не раньше полудня следующего дня, и до этого времени нам нужно было успеть многое: добраться до бухты, заявить Хакону права на один из кораблей Хъярре, занять его, продать сапоги Борга и нанять команду: не вдвоем же нам с Богом грести! Хильде, хоть и сбежал обратно к Хъярре, а был обещан Сигурду, и не осмелится пойти против колдодея. Так что кормчий у нас был.

Камни и мох вдруг сменились рощицей, полной изогнутых, будто кем-то перекрученных деревьев с длинными мягкими иглами, стих ветер, и мы смогли прибавить скорости: ветер больше не дул прямиком нам в лицо, отчего порою казалось, что ногами шевелишь, но вперед не движешься, а лишь стоишь на месте.

Сигурд шел прямиком через рощу, не ища тропы. Сказал, так короче.

В лучах заходящего солнца мы вышли на берег бухты, и нашим глазам открылось зрелище, прекраснее которого я не видел с самого своего рождения: расправив красные паруса, три драккара с попутным ветром уходили в закат, стремительно рассекая носами-драконами золоченую водную гладь.

– Успели, – выдохнул вконец измотанный скоростью, грузом и пережитым волнением Борг. –

Сигурд не ответил, лишь нахмурился задумчиво, и глубокая борозда рассекла его лоб над переносицей, а губы сжались в тонкую нить.

Уже не торопясь, мы спустились к длинному дому, в котором жил Хакон со своими женами и детьми, взрослыми сыновьями и их семьями. Все они, от мала до велика, стояли на берегу и провожали взглядами плоды своих трудов. На широком обветренном лице дюжего старика с заплетенной в косицу седой бородой и выбритой головой блестели дорожки слез.

– Мастер Хакон…, – Сигурд раскрыл старику объятия.

– Великий Сигурд…, – отозвался тот, с некоторым удивлением и немалой опаской, но от объятий не уклонился. Обнялись крепко, будто друзья после долгой разлуки. – Что привело тебя… к нам? – спросил он, когда они расцепились.

– Один говорил со мной. Надобно плыть мне в земли русов. И…, – Сигурд прочистил горло, – ярл Хъярре стал тем, кого я выбрал в попутчики. Он отдал мне один из кораблей, что ты построил для него. Сам ярл пошел безопасным путем, – тут Сигурд снисходительно хмыкнул, – а я и мои слуги, – он мотнул головой в нашу с Боргом сторону, – пошли тропами Фенрира и Ермунганда, ночевали в хижине Ангрбоды…, – при этих словах все, кто слышал их, испуганно заперешептывались друг с другом.

Лицо Хакона удивленно вытянулось.

– Один из кораблей Хъярре? – спросил он.

– Да, – быстро ответил Сигурд и по лицу его я понял, что какая-то догадка, нехорошее предчувствие, опалили тревогой его разум.

– Но… корабли Хъярре, они…, – проговорил Хакон, глядя Сигурду за плечо. Мы разом обернулись. Три точки на фоне кроваво красного полукруга заходящего солнца. – Они ушли.

Сигурд замотал головой:

– Не может быть! Не может быть! Хъярре не мог быстрее нас добраться, он…

– Не Хъярре, великий Сигурд. Не он сам. Ярл Уве с дружиной! Они прискакали сюда уже под вечер, передали наказ Хъярре отдать им корабли.

– И ты отдал?

– Отдал, – ответил Хакон. – Уве сказал, Хъярре ждет его в бухте Эйрика. И оттуда пойдут они морем на данов, мстить за поруганную честь Уве. Что жену его увез дан, это все знают. А что Уве и Хъярре клятву друг другу на крови давали, так я сам там был и слышал ее.

Сигурд побелел как снег. Его глаза заскользили по рядам собравшихся людей: старухи, женщины, девушки, девочки, мальчишки. Стариков мало, еще меньше – взрослых мужчин и юношей.

– Мои с ними пошли, – пояснил Хакон. – Младшие сыновья, старшие внуки. Со снастью помогут в пути, с починкой, если подлатать что. Уве обещал, что добычу делить щедро будет: кто что возьмет, то – его, а самому только месть надобна.

– Ни корабля, ни команды…, – прошелестел Сигурд. Его лоб пошел бороздами морщин, губы задрожали.

– Прости, не расслышал, великий Сигурд, – отозвался Хакон.

– Великий Сигурд, мастер Хакон, хотел спросить, есть ли у тебя еще корабли? – вставил я, краем глаза замечания, как сперва рука колдодея поднялась для очередного подзатыльника, но на середине пути замерла, повисела в воздухе и снова опустилась.

Хакон покачал головой:

– Нет, великий Сигурд, это последние. Ярлы Торгисиль и Хререк свои забрали.  Семь у Торгсиля, шесть у Хререка. Побольше этих, – он двинул плечами вверх-вниз. – Оно и понятно, земли у каждого больше, чем у Хъярре, и плодороднее те земли. Да и набеги…, – он крякнул, – куда как успешнее. Оно и понятно, оба не скупились, платили тебе щедро все последние годы. Так оба сказывали.

– Щедро, – хмыкнул Сигурд вполголоса, так, чтобы тугой на ухо Хакон не расслышал. – Зиму хватило пережить, живот к хребту не прилип.

Немой вопрос к колдодею завертелся у меня на языке, но я остерегся задавать его при людском скоплении. Хакон же деланно поежился от вечерней сырости и с нарочитым радушием подхватил Сигурда под локоть и повлек к распахнутым дверям дома:

– Великий Сигурд, окажи милость этому дома, отведай нашего меда и нашего мяса, нашей рыбной похлебки и наших пирогов с ягодой! – по его хитрому прищуру я догадался, что он надеется на ответную любезность от колдодея: верно, нужно кого недужного вылечить, или какой бесплодной утробе послать дитя, или какому несчастливцу открыть дороги к богатству и власти.

Сигурд дал себя увлечь, не сопротивлялся. По его понурым, еще больше, чем обычно, ссутулившимся плечам, я понял, что он в глубокой печали, в досаде на богов, что выкурили его из теплой норы да бросили в ледяную прорубь.

За Хаконом, чуть отстав, пошли и мы с Боргом. Никто не остановил нас, не указал на место за порогом. Напротив, юные дочери Хакона и его подросшие внучки с интересом поглядывали украдкой на Борга. Немного взглядов оставалось и мне, но все больше от дурнушек и женщин, чья юность давно миновала, а стать грозилась не вместиться в проем двери, коли не пойти боком. Я ловил их взгляды и подмигивал в ответ, и они смущались, улыбались. Борг же вовсе не замечал интереса к себе. Знай, шел как на зов богов к столу, заставленному блюдами с жареным на вертеле мясом, вареными яйцами, густой рыбной похлебкой, пирогами и, разумеется, медом.

За столом уже сидели и жадно обгладывали свиные ребра темнолицые мужчины. Торговцы с Востока, решил я. Изредка подобные им люди появлялись в нашем селении, приплывали на кораблях, полных диковинных товаров. Но редко оставались надолго: день-два, чтобы переждать сварливость Ньерда, и сбыть ярлу и его зажиточным приближенным отрез шелка, бутыль южного вина, украшения для жен.

Те из них, что сидели в середине стола, были одеты богаче тех, что притулился с краю, и яств подле них было больше. Рядом с ними и усадил Хакон Сигурда, сел сам, а нам мотнул головой на крайние места, где из еды можно было поживиться лишь рыбьими головами, черствыми лепешками из ячменя да налить себе из котелка похлебки.

Лицо Борга вытянулось от обиды, а его утроба отозвалась горестным стоном, но, не успел его широкий зад опуститься на скамью, как рядом возникла вертлявая девчушка в слишком большом для нее платье, поставила перед Боргом чашу и наполнила ее до краев медом. Не успел Борг довольно и чуть удивленно крякнуть, как она исчезла, а уже через мгновение бухнула на стол огромное блюдо, полное кусков мяса, пирогов, лепешек и яиц.

Один из восточных людей, тощий как щепка, с узкими щелями глаз, редкой бородой и вислыми усами, ухмыльнулся и стащил с блюда кусок пирога. Борг не стал препятствовать: еды хватит всем.

Еще четверо, что сидели возле тощего, тоже взяли кто по пирогу, кто по куску мяса и лепешке.

– Скол! – Борг поднял свою чашу и кивнул им. Они подняли свои, маленькие, приземистые. А я бросил полный тоски и жажды взгляд в сторону одной из женщин, что стояла у стены, скрестив руки на большом животе. Она поймала его и подошла ко мне, вскинула бровь.

– Воды бы, красавица.

– Не меда?

– Воды, – мне не хотелось охмелеть, не хотелось видеть снов, мне хотелось узнать у торговцев о далеких землях, а тамошних людях, об их обычаях.

Прихлебывая густую похлебку, я посматривал в сторону Хакона, его гостей и Сигурда. Наш колдодей сидел, уставившись в блюдо с мясом, и не притрагивался к нему. Изредка прихлебывал из чаши мед и каждый раз болезненно кривился, когда толстый темнолицый мужчина, которого мы с Боргом посчитали главным среди восточных торговцев, разражался хохотом или не понятной нам речью.

Он весь лоснился, лоснилось его мясистое лицо, отливали бирюзой и пурпуром его одежды из шелка, блестели в отсветах языков пламени из очага его перстни, браслеты и пуговицы. Его жесты были нарочито широки, голос громогласен настолько, что даже тугой на ухо Хакон прижимал к ушам ладони, чтобы вконец не оглохнуть.

– Это кто? – ломая слова, спросил меня наш тощий сосед и мотнул своей жидкой бороденкой в сторону Сигурда.

– Великий Сигурд, – ответил я.

– Великий? – повторил тот и пожевал губы, будто пробуя это слово на вкус. Был он уже немолод, почти стар. Солнце и ветер выдубили его кожу, а морщины и шрамы покрыли его лицо сетью борозд. Одет был просто, в широкие тканные штаны некрашеного полотна, засаленную жилетку и шерстяной плащ. На шее его висел на шнурке кусок необработанной бирюзы, голова была замысловато обмотана в несколько слоев длинным отрезом серой ткани. – Великий воин?

В голосе его было недоверие. Сигурд не походил на воина вовсе, он был нескладен, сутул, суетлив в движениях.

– Колдодей он, – вперед меня, едва ворочая языком, с набитым пирогами ртом, ответил Борг.

– Колдодей? – переспросил тощий.

– Тот, кто говорит с богами, – пояснил я. – Тот, кто их волю направляет туда, куда надобно ему. Или тому, кто ему заплатил. Тот, кого слушаются ветер, огонь, вода, земля. Тот, кому под силу обмануть смерть и переплести нити судьбы по своему разумению.

Тощий прищурился, вперился в меня своими глазами-щелками. Неприятно это было: будто тугие черви сверлили мне разум.

– Отчего же он не ярл? Не конунг всех этих земель? Отчего не в шелках и мехах он спустился сюда? Спустился на своих двоих, а не в повозке, не в седле? Не с дружиной, а с вами, двумя мальчишками?

вернуться к ᚨ

перейти к ᚴ

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.