ᚴ

ᚴ Kaun er barna bǫlvan;
bǫl gørver nán fǫlvan.

Этот вопрос и меня мучил, и ответа на него я не знал. И потому ответил вовсе не тот вопрос, что мне задавали.

– Оттого же, отчего ты сидишь с краю, мусоля рыбью голову, а не возле хозяина этого дома, мастера Хакона, – ответил я, и щелки его глаз распахнулись в круги: брошенный наугад камешек попал в цель.

Краем глаза я отметил изумление, вытянувшее лицо Борга.

– Не понял, брат, – промычал он.

– Большой человек в шелках и мехах, что сидит возле Хакона, не главный. Главный – этот уважаемый человек, – я мотнул подбородком на тощего и подобрался на скамье, готовый в любое мгновение вскочить и дать стрекача.

Тощий хмыкнул, откинулся назад, осклабился:

– Как догадался?

– Твои руки, господин. И руки твоих товарищей.

Тощий посмотрел на свои ладони, так же поступили его товарищи.

– Что с ними? С нашими руками?

– Они не знают весел и снастей, не мозолисты, не стерты. И на них белые следы от снятых колец и браслетов.

– Сообразительный жучок.

– Учусь у Сигурда. Несколько дней. Представь, каков он.

Тощий пожевал губы. Его испещренное шрамами лицо и пустые мертвые глаза не оставляли сомнений – он жестокий человек, без чести и без жалости. Но, как и всякий доживший до изрядных лет моряк и торговец, должен понимать, что не окаянством единым да силой топора и меча обеспечен путь к достойной старости среди красавиц и злата. Без помощи богов, духов и продажных тварей из нижних миров в этом деле никак не обойтись, ведь окаянцев с топорами и мечами в этом мире куда больше, чем красавиц и злата. На его здравомыслие я уповал. И не прогадал. Пустые глаза сверкнули алчностью.

– Выйдем, – он качнул головой в сторону так и оставшихся распахнутыми дверей гридницы.

Я повернул голову, посмотрел на зияющий чернотой широкий проем. За ним мое будущее. Или быстрая смерть.

Рядом икнул Борг. Я медленно поднялся, вышел из-за стола, на ходу прикидывая, как продать нас троих подороже незнакомцу, чьего имени я пока не узнал.

– Мне нужен корабль, – без долгих вступлений сказал тощий, едва мы вышли на воздух, и я поежился от сырого бриза, дувшего из открытого моря. – Нет, три. Пять. Не как мое корыто. И не кнорр, который сватает моего брату этот плут Хакон. Боевые. Быстрые. И люди. Мне нужны люди. Полсотни. Сотня. Две.

– Я – Бьерн. А как твое имя, добрый человек? – спросил я, не столько для того, чтобы узнать его имя, сколько для того, чтобы лучше обдумать свое плутовство. Выходило, у него есть корабль. И у Хакона есть кнорр на продажу. Не Фрейр весть что, но лучше, чем собственный зад, на который в нашем горестном положении оставалось бухнутся и завыть от бессилия.

– Бьерн? – переспросил он, будто не услышав моего вопроса. – Медведь? – он хрюкнул, как довольная сытым брюхом свинья. – Что же твой Сигурд не наколдовал тебе медвежьей стати?

– Мне нечем заплатить ему пока, – ответил я, утоптав обиду глубоко, но затаив ее крепко.

– Чем он берет плату? Сколько запросит?

Я пошел его путем: не отвечать, но говорить свое.

– Боги и сильные духи, они не таковы, чтобы после обряда, за который ты уплатишь какую безделицу, с неба на тебя пять драккаров свалилось с двумя сотнями умелых с топором и мечом мужчин. Это возможно, но стоит равноценно получаемому. Сигурд говорит с ними, и они открывают тебе пути, возможности. Так ты бился головою в дубовую дверь о ста засовах, а теперь путь открыт, и прямо за порогом тебя будет ждать глупец, у которого ты сможешь умыкнуть и флот, и дружину. И море к тебе будет благосклонно, шторма пройдут мимо.

– Обычные сказки, – сплюнул тощий и, наконец, назвался: – Мехмет – мое имя. Горе тому, кто обманет меня. Горе и медленная мучительная смерть. Я хочу видеть волшебство. Тогда поверю.

– Увидишь, – как можно беззаботнее пообещал я. – Если Сигурд возьмется помочь тебе.

– Если?

– Порою на иных мужах лежит такое сильное проклятие, что даже богам не обойти его.

По лицу Мехмета прошла тень, крылья носа дрогнули: я снова попал в цель.

– Моя мать была из глухого и нищего края, – проговорил он после недолгого молчания, глядя себе под ноги. –  Вместе с ее матерью, моей бабкой, они пришли босыми в Дамаск, имея лишь несколько монет от продажи дома. Пошли в услужение на постоялый двор. И как-то раз богатый человек остановился в нем. С ним были его сыновья. Моя мать подавала им кушанья, и один из сыновей задержал на ней взгляд. Это заметила одна из рабынь и сказала моей бабке: беги к старухе Асаге, пусть вселит в сердце этого парня страсть к твоей дочери, она приглянулась ему. И бабка побежала. Все сбылось, тот юноша забрал ее с собой. Хотел жениться, но его мать запретила, не хотела видеть безродную нищенку женой сына.

И тогда мать и бабка пошли к той старухе снова. Та призвала духа, злобного, сильного. Они уплатили ему своей кровью, и мать того юноши сгорела от страшного недуга, а всем братьям и сестрам того юноши закрылись все дороги, кто-то быстро умер от хворей, кто-то – от пьянства, кто-то – от непреходящего уныния, и все были бездетны. Тот юноша женился на моей матери, родился я, потом моя сестра.

Жили в роскоши. Но лада меж ними не было. Отец пил, мать ненавидела его. А бабка только и делала, что молилась.

Один за другим они умерли: моя мать, бабка, мой отец. Мать и бабка – в страшны муках. Не мгновенно, как праведные люди. Умирая, бабка призналась мне, что они с матерью натворили.

Я нашел ту старуху, припер ее к стенке и приставил к горлу нож, но старая тварь лишь засмеялась мне в лицо: ее дни и так сочтены, а за ними новая жизнь, полная всего, о чем только мечтают люди. Она исправно служила злобному духу, доставала ему души и жизни алчных глупцов. Я пытал ее, но так и не узнал, как мне исцелиться.

– Разве ты болен?

– Удача ускользает от меня, – он топнул ногой. – Лучше б я родился в той нищей дыре, откуда родом моя мать! Я собрал бы стаю голодных псов, и мы промышляли бы на дорогах. Но нет, я родился в богатом доме, и все корабли, весь товар, все связи с нужными людьми – я получил, но без толку! Корабли гибнут, товар портится, люди предают. Я верчусь, как змея на раскаленной печи, прилагаю в стократ больше усилий, чем другие, но они богатеют, а я беднею, день ото дня.

Один мудрый человек посоветовал мне уйти в тень, сделать другого главою рода. Касим – глупый пьяница, муж моей сестры. Это он сидит возле Хакона. Наливается вашим медом и кислым вином, пока я силюсь сохранить и умножить последние крохи своего состояния.

Будь я тем мудрым человеком, я пошел бы дальше: посоветовал бы Мехмету перестать цепляться за то, из-за чего его мать и бабка навлекли на себя проклятие и сгинули навсегда в ненасытной до людских душ утробе злобной сущности. Если гора не идет к мудрецу, мудрец отворачивается и взывает к другой горе. Кой толк в золоте, если ночей не спишь, беспокоясь о его сохранности?

Но я не был мудрецом и ответил иначе:

– Сигурд исцелит тебя, – пообещал ему я. – Я поговорю с ним. Сейчас.

И двинулся обратно, в тепло дома, но Мехмет удержал меня, крепко стиснув локоть:

– Что он возьмет? Сколько?

Я пожал плечами:

– Один он ведает, какую цену запросят боги. Но не бойся, они просят не больше, чем ты можешь дать. Не больше, чем дают тебе. Они – не чета вашим злобным духам. Они честны. И ждут той же честности от тебя.

В голове моей уже сложились так удачно пришедшие в негодность сапоги Борга, обещание Сигурда провести над ними обряд и продать их тому, кто жаждет открытия дорог и путеводных звезд, два корабля и… Хъярре с дружиной, неторопливо спешащие сюда безопасной тропою.

Мехмету нужны воины. Нам и Хъярре – корабли.

Выскользнув из хватки Мехмета, я поспешил к Сигурду и обнаружил его в совершенно негодном для проведения обряда и общения с богами состоянии: сидя между Касимом и Хаконом, он покачивался из стороны в сторону, глаза его были пусты, лицо оплыло вниз, из уголка рта тянулась слюна, а рот силился сложить мысль в слова, но выходило плохо. Хакон держался лучше. Но лишь до тех пор, пока не опрокинул в себя чашу с водянисто-красной жидкостью. Хлопнув пустой чашей о стол, он выпрямился на скамье, расправил плечи, повел ими, разгоняя кровь, и, не удержав равновесия, грохнулся навзничь, опрокинув и скамью вместе с Сигурдом, и стол с остатками яств. Касим резво вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону. А Сигурд, Хакон и несколько пожилых мужчин из его дома остались лежать вповалку, провалившись в тяжелый хмельной сон.

Я бросился было к Сигурду, но тяжелая рука легла мне на плечо.

Мехмет.

– Не торопись, медвежонок.

Лоснящееся лицо Касима расплылось в улыбке.

– Все, как ты велел, брат, я сделал.

– Хорошо, – Мехмет обвел взглядом гридницу. – Немногочисленные мужчины – старики и юноши – или спали, или сидели истуканами и осоловело смотрели перед собой, или спорили друг с другом, едва ворочая языками. Зато люди Мехмета были трезвы. Как по команде, они повскакивали на ноги. Жилистые, иссушенные солнцем, ветрами и нуждой голодные псы. – На корабли! Ценности и женщин забираем. Его, – он мотнул головой в сторону храпящего со свистом Сигурда, – тоже. – Вид моего окаменевшего лица повеселил его. Он расхохотался и хлопнул меня по спине: – Удача-таки повернулась ко мне лицом. Уже не чаял. Сидел здесь с новой луны, ждал, когда этот старый пень закончит с тремя драккарами, и вот в день, когда они должны были достаться мне, примчался этот проклятый Уве со своим войском и забрал их у меня из-под носа.

Мой замысел, такой изящный в своем совершенстве, в одно мгновение обратился в пыль: эти псы легки на подъем и побег с награбленным. Они заберут Сигурда, уплывут. И никак не соединятся воедино их корабли и войско Хъярре. О том, что нас с Боргом они могут попросту прикончить, я даже не подумал тогда.

А вот Борг подумал.

Но не об этом.

Подхватившись со скамьи вместе с людьми Мехмета, он остался стоять, пока они шныряли по гриднице, обирая спящих во хмелю хозяев.

Брови Борга сошлись над переносицей, взгляд застыл, как это бывало с ним в мгновенья сильного удивления.

Моргнув, он, наконец, сбросил с себя оцепенение, подошел к Мехмету.

– Добрый человек, но к чему ты крадешь кнорр у самого себя? Я слышал, мастер Хакон сказал, что уже получил от тебя плату и отдал то серебро сыну. А тот уплыл с Уве… Вместе с серебром…

Голос у Борга зычный. Он вроде и говорил вполголоса, а тот все равно прогремел на всю гридницу. Люди Мехмета застыли в согбенных позах и с мешками в руках, в которые складывали браслеты, гривны, бусы, фибулы и кольца хозяев дома, их инструмент и кухонную утварь.

Мехмет дернул подбородком, задумался под вопросительными взглядами своих людей.

– Разбудите его! – велел он, ткнув указующим перстом в лежащего на полу Сигурда.

Два дюжих парня резво подняли колдодея на ноги, встряхнули, но он так и остался висеть на их руках.

– Суньте в холодную воду! – бросил Мехмет и бухнулся на скамью. Посмотрел, прищурившись, на нас с Боргом. – Сейчас узнаем у ваших богов, что мне стоит делать.

– Ждать до восхода солнца, господин! – как можно громче сказал я. Так, чтобы Сигурд, который услышал сквозь сон про холодную воду и встрепенулся сам, без ее жестокой помощи. – И до заката ты обретешь войско, о котором просишь!

– Войско? – Мехмет не поверил мне.

– До заката сюда придут воины, норны шепчут мне об этом. И ты будешь держать с ними совет. Они станут под твою длань, если поверят твоему слову.

– Кто ты, чтобы я верил тебе, щенок в лохмотьях?

– Ты и сам не в мехах и шелках, однако ж…, – сердце маленького Бьерна колотилось как бешенное, голос был прерывист и тонок, но слова и вера в них шли от кого-то иного, того, кто не сомневался в себе, того, кому дороже золота, вина и женщин была эта смесь смертельного риска и обещания победы, того, кто считал день прожитым зря, если не поспорил с богами на все, что дорого, и не одолел их.

Лицо Мехмета обратилось в хитрую мордочку хорька:

–  Ставишь жизнь на свое обещание?

Тот, кто говорил за меня, возликовал: удалось! И я возликовал вместе с ним: риск не был велик, рано или поздно Хъярре доберется до бухты Хакона. И скорее еще до полудня, чем до заката.

– Ставлю, господин Мехмет.

Мехмет крякнул:

– Люблю смельчаков.

– Никакой смелости, господин Мехмет. Войско придет.

– Что ж…, Мехмет положил ноги на стол, налил себе меда. – Подождем. Отчего не подождать, если это выгодно, так ведь, парни?

Его люди замычали в ответ, закивали: никому из них не хотелось в ночи грузиться на корабли и выходить в открытое море во власть непостоянства весенних ветров.

Мехмет фыркнул в ответ, пробормотал что-то презрительное на своем языке, которого я тогда еще не знал, но уже скоро выучил.

Подбежавшему с подобострастной улыбкой Касиму, с дрожащими от желания угодить всеми семью подбородками, он велел принести свежей еды, не побывавшей на грязном полу, да выбрать женщину, толстую, смазливую и веселую.

– Подвешу тебя за ноги на мачту, – сказал он, как бы между делом, обсасывая поросячью косточку, – если обманул меня.

Сидевшие на его коленях девки прыснули в пухлые кулачки. Они – рабыни – были польщены, что Касим выбрал их и втайне надеялись на улучшение своих судеб. Трудно судить их: в доме Хакона их ждала только черная работа, тычки от хозяек и череда беременностей от хозяина и его сыновей.

– Войско придет, господин, – спокойно ответил я на это. Будто не я сидел там перед ним. А тот, другой. И этот другой снисходительно взирал на этого немолодого уже мужчину, с лицом, похожим на сморщенную ветром и солнцем сливу, имевшим от рождения имя, доходное дело, богатство, но дошедшего до мелкого грабежа во главе кучки склизких отбросов. Он сидел господином, развалившись на скамье, с девками на коленях, пил мед, ел поросенка. Но то была лишь видимость вальяжности и неги. У скамьи не было спинки, и его хребет ныл от натужной позы, тяжелые зады девок давили на тщедушные ноги, а их широкие бока мешали ему дотянуться до кубка и блюда.

Сигурда его подручные отвели на берег, макнули в стылую соленую воду и привели обратно.

– Садись! – велел ему Мехмет и дрыгнул ногой, сгоняя одну из девок. С привизгом она отсела, но не ушла.

Сигурд послушно сел, посмотрел на Мехмета. Испуга на его лице не было. Он знал, зачем понадобился, и был спокоен. Десятки, сотни, тысячи таких, как Мехмет, прошли через его жизнь. И всех их беспокоили одни и те же вопросы: здоровье, женщины, золото.

– Как твое имя? – спросил он.

– Мехмет, – ответил тот. – Сын Ибрагима.

– Лейла…, – пробормотал Сигурд, чуть закатив глаза. – Лейла – это кто?

Мехмет дернул второй ногой, и оставшаяся девка скатилась с его колена, подался вперед:

– Лейла – это моя мать.

Сигурд прицыкнул языком, покачал головой, скорбно, будто узнал нехорошее.

– Бедная…

Мехмет бросил на меня быстрый взгляд, полный подозрения, но потом моргнул, и подозрение исчезло: он смекнул, что не называл мне имени своей матери, да и рассказать печальную историю его семьи я Сигурду не мог, ведь с самого нашего разговора на берегу я был подле него, Мехмета.

– Мертва ее душа, – продолжил Сигурд. – А мужчина… Имя… на «А»… Есть такой?

– Аббас, мой дед, – с готовностью подсказал Мехмет.

– Его уже нет среди живых..

– Нет…

– Но он подле тебя… Седой, борода, глаза темные… темнее твоих…

Мехмет закивал.

– …кольцо свое любит он очень…, – продолжил Сигурд. – Что за кольцо?

Мехмет нахмурился, дернул плечами непонимающе, огляделся по сторонам, будто надеялся увидеть тень своего деда и услышать о кольце из его уст.

–  Весь благая от Зайнаб будет скоро.

– Зайнаб? Кто это?

– Может, Зухра? – тоненько подсказал Касим. – Это дочь моя.

– И что она мне благого принесет? Она страшна в отца и глупа в мать!

– Зайнаб, – упрямо повторил Сигурд. – Юная, глаза как звезды, косы что вороново крыло, и золото, золото сразу перед глазами, как говорит о ней…

– Кто говорит?

– Тот, кто шепчет мне. Норны, так мы называем их.

– Норны…, – повторил Мехмет.

– Долги…, – не дал ему задуматься Сигурд. – У тебя долги, страшным людям задолжал.

– Нет у меня долгов, – изумленно возразил Мехмет. – Чего нет, того нет. Никогда не брал и медной монеты. Дед наказал: дом продай, жену продай, детей продай, но ярмо на шею не накиды…, – он осекся, перевел взгляд на Касима, и тот сжался под ним, а подбородки затряслись сильнее.

Рука Мехмета до побелевших костяшек стиснула резную рукоять кривого меча, что висел у него на поясе.

Не дожидаясь непоправимого, Касим сорвался с места и побежал к так и оставшимися распахнутыми дверям.

Не добежав до порога, споткнулся о чье-то храпящее тело и вылетел в ночь.

Мехмет ринулся за ним.

Я поймал на себе хитрый взгляд Сигурда и кивнул ему: разумеется, он разгадал мой замысел и признал его сносным: мы потеряли драккары безвозвратно, их судьба – усеять своими обломками дно в неравной битве с данами, – но Хъярре и его дружина живы, здоровы и голодны до наживы. Мехмету и Хъярре придется договориться и действовать сообща. Или они перережут друг другу глотки, и это тоже путь: нам достанутся корабли Мехмета и те, кто уцелеет в резне.

Снаружи кричали: густой рык Мехмета и квохчущие причитания Касима сливались в причудливую песню.

Я огляделся по сторонам. Заприметил в углу соломенный тюфяк, покрытый одеялом из овечьих шкур.

– Пойду спать, – сказал я Сигурду и людям Мехмета, что стояли по обе стороны от сидящего колдодея и поддерживали его в сидящем положении.

– И меня пустите! – велел им Сигурд. – Не убегу я, пустые вы головы! – он неловко выдернул руку из державшей его пятерни, не усидел в равновесии и повалился со скамьи.

– Отнесите его на тюфяк, – попросил я. – Ваш господин еще не закончил с ним разговор. Пусть он отдохнет, поспит. С норнами говорить – не с девками болтать, нужна сила в разуме и плоти.

Они глубокомысленно покивали, подхватили Сигурда, отнесли на тюфяк, уложили и заботливо укрыли одеялом, подоткнув края.

Я устроился рядом и под доносившийся снаружи гул перебранки и шум набегающих на песчаный берег волн быстро заснул.

Проваливаясь в сон, я уже знал, что вновь окажусь в каком-то ином месте, кем-то другим.

 

Там, в ином краю, далеком от холодных берегов моей родины настолько, насколько звезды далеки от земли под нашими ногами, я стоял спиной к откинутому пологу шатра. И передо мной простиралась песчаное море, едва подкрашенное розовым от солнца, восходящего из-за далеких гор на востоке.

Я смотрел на его красный диск, и тепло его утренних лучей грело мое истерзанное болезнью тело. Лишь вера и долг держали в нем остатки жизни. Вера во всемогущего отца моего, долг перед родной моей землей, ее сыновьями и дочерями, что, не разгибая спин сеют и жнут золотые всходы, питаемые водами великой реки.

Мне мало осталось, дни, часы. Я знал это. Негасимое светило и всепожирающая тьма – они в каждом, кто служил пресветлому отцу моему. И рано или поздно скрытая в нас тьма, этот голодный до всего сущего червь, пожирал свет наших жизней. Чтобы мы возродились вновь. И вновь. И вновь. Чтобы нести свет, рассеивая тьму. А после… вновь быть поглощенными этой тьмой.

Мой час настал. Тьма источила мое тело, и каждый шаг рвался болью. Сердце билось, как раненая птица в клетке, кровь стучала в висках. Стоило кашлянуть, и ею наполнялся рот.

Я сплевываю на песок. Смотрю, как кровь уходит в него. Так и я исчезну, и память обо мне.

Разворачиваюсь и, нагнувшись, захожу в шатер. Согбенный старик суетится возле очага. Завидев меня, он падает ниц.

Я хочу видеть свое отражение.

Старик подхватывается с земли, окунает в таз серебристую пластину, подносит мне.

Я уже немолод, но еще не старик. Резкие черты, очень худой, с запавшими глазами и острыми скулами. Глаза подведены, как у данов перед битвой. Смуглая кожа и неожиданно светлые глаза, серые, с золотистыми всполохами вокруг зрачков.

Я очень высок, старик подле меня – как букашка.

Он помогает мне облачиться в доспехи.

Опираясь на посох, я иду к легкой колеснице об одной оси, в которую впряжена пара коней, сухих, золотистой масти. Иду так, чтобы никто не догадался о моей слабости. Посох – символ власти, а вовсе не средство удержаться на ногах.

Колесниц много. Сотни. Сыновья и дочери моего пресветлого отца. Плоть от плоти моей, моя кровь.

Сердце сжимается, когда мой взгляд скользит по их лицам, они молоды, красивы и совершенны. Настолько, насколько красив и совершенен рассвет, но никогда – человеческая плоть. Скольким из них не увидеть заката, спрашиваю я себя.

Я знаю ответ.

И от этого знания мне трудно дышать.

Но такова воля пресветлого отца моего.

Такова цена победы и жизни моего народа.

Битва.

Ветер, нещадно палящее солнце, песок из-под копыт и колес. Ощетинившиеся копьями пешие воины. Стены щитов. Накрывающий их рой стрел. Чудовища – исполины с длинными носами-змеями и ногами-сваями, на чьих спинах сидят возницы.

Тысячи и тысячи воинов. Они сошлись, чтобы положить конец долгой войне меж наследниками великого конунга. Самый старый из них – одноглазый и свирепый – почитает себя единственным достойным. А другие – те, что моложе, – хотят править, каждый на своем наделе.

Я служу одному из них. Тому, кто пришел править в мои земли. Он не враг, он – спасение. Он тот, кто подарит моей земле сотни лет благоденствия. Я понял это, увидев его много лет назад. Неотесанную глыбу из каменистых суровых земель, скудных на урожай, но щедрых на великих воинов и мудрых конунгов.

Моя хитрость удалась: наш враг загнан в ловушку. Он окружен. Колесницы кружат вокруг воинов, что возвели вокруг него, неугомонного старика, стену щитов. Один за другим воины падают на раскаленный добела песок: пресветлый отец мой, верно, решил испепелить нас всех. Но мне не жарко. Холод смерти уже сковал мою плоть. Холодный пот струится по лицу, заливает глаза. Перед ними марево, вспыхивающие и гаснущие звезды.

Копье попало меж спиц колеса, я успел спрыгнуть с колесницы за мгновение до того, как она покатилась кубарем вместе с лошадьми и возницей, что не успел соскочить, запутался в поводьях.

Я припал на одно колено, неожиданно резво отбил удар воина со шрамом через все лицо.

Кровь стучит в висках, обзор сузился до узкой норы, в просвете которой, между разомкнувшихся на миг щитов, я увидел лицо старика. Борозды морщин, короткая борода, повязка на мертвом глазу, искрящийся яростью живой глаз. На его лице нет ни ужаса, ни страха, ни досады. Он воевал с малых лет, и близость поражения и смерти лишь будоражит кровь, но не страшит.

Старший из моих сыновей упал, сраженный в сердце стрелой. Другой, один из младших, совсем еще мальчик, рухнул, скрючившись вокруг пронзившего живот копья.

Что-то ударило меня в плечо, обожгло его.

Стрела.

Еще одна полоснула меня по лицу, рассекла лоб, и кровь мгновенно залила мой правый глаз.

Не чувствуя боли, я ринулся в тот просвет меж щитами. Я был не одинок. Но те, кто последовал за мной, один за другим падали, скошенные стрелами, подрубленные мечами.

Старик хищно ощерился, когда увидел меня. Выкрикнул короткий приказ.

Как и я, он уже знал: это конец. И хотел умереть, как воин. В бою. Сразившись один на один.

Его сын, уведенный за дальний холм мнимым отступлением пеших воинов моего господина, узрел, что отец его с малым числом воинов окружен, развернул свои тяжелые колесницы, поспешил на выручку.

Слишком поздно.

Я предусмотрел и это.

Я.

Но имя мое будет вымарано из песней об этой битве, и вся слава достанется одному из товарищей моего господина. И его нежному сыну, что вывел наперерез спешащим на подмогу колесницам носатых исполинов.

Смерть старика не была благородной. Не была чистой, как он хотел бы. Он был еще крепок, умелый воин. Против меня, едва живой развалины. Но ярость придала мне сил. Или мой пресветлый отец.

Старик умер, визжа от нестерпимой боли. Как и пристало тому, кто посягнул на землю пресветлого отца моего, на жизни его сыновей и дочерей.

А потом… в лучах заходящего солнца я ходил, опираясь на посох и подволакивая раненую ногу, меж павших. Брел и молил пресветлого отца закончить мою жизнь. Но тот был глух. Мое сердце билось и билось, ровно и мерно. А сердца моих сыновей и дочерей остановились навсегда, и над телами их уже кружили стервятники.

Я шел и шел, солнце будто застыло над кромкой далеких гор. Среди нагромождения мертвых тел – людей, лошадей, исполинов – я встретил моего господина…

 

– Бьерн! Бьерн! – из сна меня вырвал густой шепот Борга. – Плохо дело! Конец нам! Зарежет нас Мехмет!

Не вполне проснувшийся, я едва не ударил его изо всех сил по голове: горечь утраты и опустошение после трудной победы все еще переполняли меня. А светлые глаза моего конунга смотрели на меня из-под набрякших век с грустью.

– Мехмет! – повторил Борг.

– Что Мехмет? – рявкнул я. Тоже шепотом, едва слышно. Но то был не шелест листвы, а шипение разъяренной змеи.

– Я до ветру вышел…, – пустился в объяснения Борг. – А Мехмет с Касимом сидят под навесом, мед пьют, сушеную ягоду едят.

Я прикрыл глаза. Этот чурбан разбудил меня, вырвал из мира, где я был гласом и десницей пресветлого бога, в чьей власти само солнце. Мира, где я бился в величайшей из битв. Мира, где победил.

– И они это… Мехмет, вернее… Сомневается он в Сигурде. Обманщик и лжец, говорит.

– Сигурд? – не поверил я. – Лжец?

– Сигурд, – кивнул Борг. – Иди сам послушай. Под навесом они. Который для просушки сетей. Обсуждают. Только тихо! Ползи!

– Не учи! – проворчал я.

Неслышной тенью я прополз вдоль погруженной во мрак стены, обогнул спящих вповалку хозяев дома. Хмельной их сон был глубок и тяжел, конечности мелко вздрагивали, с отваленных челюстей на пол капала слюна.

Око полной луны пристально вперилось в меня, едва я оказался снаружи, и я вжался плотнее в стену дома. Всего в паре шагов от меня журчало. Кто-то справлял малую нужду. Под навесом было светло от небольшого костра. Я видел очертания людей, но ни слова не доносилось оттуда, только треск поленьев, да шум волн.

Журчание прекратилось, его сменило ворчание: голос Мехмета я узнал, а вот слов не понял, он говорил на своем наречии.

Он направился к навесу. Чуть отстав, ползком, я последовал за ним. Стало понятно, отчего люди под навесом молчали: они ждали своего главаря.

– Так вот, что я говорю…, – по счастью, говорил он на нашем языке: добрая половина его людей была родом с наших берегов, – Лейла… моя мать… но и твою мать зовут Лейлой, Касим, и твою жену, Али, и твою жену, Заки…

– И мою мать…, – добавил кто.

– …многих так зовут. Этот лжец встречал немало торговцев из наших, и знает, что у любого из мужей хоть она Лейла да есть, бабка, мать, тетка, сестра, жена, дочь, – продолжил Мехмет. Вторил ему чей-то страдальческий вздох: верно, Мехмет не в первый раз соображениями делился, и – как это обыкновенно для каждого гнусно обманутого – по десятому кругу их перечислял. – Мужчина на «А»…. Да, дед мой Аббас. Но у каждого найдется десяток, а то и сотня таких родичей и знакомцев…

– Абу, Амир, Асаф, Азиз, Акрам, Али, Абдуллах, Акрам…, – начал перечислять кто-то.

– То-то и оно. А Зайнаб… верно, так брякнул этот лжец, думал, кто-то да есть с таким именем, а нет! И какие такие долги? Что ты, Касим-дурак, проигрался Джаваду, так это я знал, и долю твою, все одно, располовинить собирался…, – кто-то хихикнул, а кто-то – верно, Касим, – тягостно и протяжно вздохнул.

– Дело ты говоришь, ярл Мехмет, – прогудел чей-то голос. Верно, одного из северян, – но здесь Сигурда чтут и боятся. Ни разу ещё он не ошибся. Все, чего сказал, так и сбылось. И обряды, какие делал, все помогли. Сосед мой, бобыль кривой, пошел к нему, понес все, что имел, последнее: тошно жить ему стало, одному, без жены, без детей. Хоть камень на шею, да в море. И Сигурд взял-то малость, а явилась сама Фрейа на его зов. Попросил у нее Сигурд для соседа моего жены, плодовитой да покладистой. Двух лун не прошло, разбудил его стук в дверь. А он спал во хмелю, пил меда много, печалился, разуверился и в Сигурде, и во Фрейе….

– Отворил, а там баба? – догадался Мехмет.

– Баба. Молодая. Складная. Вдовая. Пошла по ягоды да заплутала. Увидела в ночи огонек да…

Мехмет хмыкнул.

– Хитрец ваш Сигурд. С соседа твоего последнее взял, чтоб бабу ему наворожить, а с бабы вдовой взял за то, что мужа ей найдет. Хитрец. И лжец.

– Но желание-то исполнилось!

– Но это не колдовство, не сила богов.

– Боги привели к Сигурду и соседа, и ту женщину, чтобы он соединил их судьбы.

– Портовые старухи тоже соединяют судьбы, ты можешь купить девку на ночь, а можешь – на всю жизнь. Без богов справляются, – Мехмет сплюнул и выругался на своем неприятном слуху наречии.

– Он и жизни спасает, от хворей смертельных лечит, – прошелестел ещё один. – Бобылям баб ворожить, это он редко. Нет у нас бобылей особо, какой ты ни есть – всяко лучше, чем никакой, как по бабе любой. Кроме воительниц. Эти с разбором. Но и то, как в возраст немолодой входят, так и…

– От хворей, говоришь? – оживился Касим.

– От твоей не поможет, – хрюкнул Мехмет. – Вина меньше хлещи, ешь умеренно, и одолеешь недуг свой. – Касим в ответ вновь тягостно вздохнул, а Мехмет вновь хмыкнул и замолчал надолго.

Раздумывал, прикидывал вероятности. Это я понял по тягучей, как молодой мед, тишине.

Я задремал, и вновь перед моим взором оказалась песчаная холмистая равнина, стертые ветрами и временем далёкие пики гор, зависший над ними кроваво красный диск солнца. Мой господин, идущий мне навстречу. Широкий, кряжистый, как те горные глыбы. И как они, подточенный. Не столько временем, сколько властью и излишествами, что сопутствуют ей. Он не умел сопротивляться своим страстям. Не в той жизни. И не в той, в которой я подвел его. Какая из них была до, какая после? Никак не узнать. Но разум говорит, что та жизнь, в которой я допустил оплошность, и дал убийце нанести роковой удар была раньше той, в которой я привел его к победе. Или нет?

У него светлые глаза. Серые, почти прозрачные. Под ними набрякли мешки. Его лицо оплыло книзу. Он сутул. Тяжело дышит. Некогда великий воин, теперь он грузная тень себя прежнего. Но он проживет еще долго, угасая, но не сгорая.

Та легкость, с которой я дышу, с которой бьется мое сердце, – лишь морок, последний дар моего пресветлого отца. Или проклятие? Мой господин жив, моя земля сохранена от вторжения, и ни одна мать – дочь этой земли – не будет лить сегодня слез по павшему сыну. Лишь мои дети пали в этой битве. Но слез по ним лить некому: их матери пали вместе с ними.

Закончи мою жизнь, господин, подари мне покой.

Он качает головой. Нет. Не сегодня. Никогда.

Тот день не стал для меня последним, я знал это наперед. Кровавый диск солнца закатился за кромки далеких гор, наутро восстал вновь, ослепительно золотой, а плоть моя, будто напитавшись кровью моих павших детей и их матерей, передумала рассыпаться в прах.

Дни сменяли друг друга, годы и годы текли бесконечной рекой. Но уже вдали от родной земли, от господина. Вокруг меня были леса, непроглядная хвоя, неспешные реки, бескрайние озера, прохладные летом и скованные льдом зимой.

Я качался между явью и сном. Мехмет молчал. Его люди ерзали, пыхтели, что-то жевали. Ждали. И дождались.

– Кончать их надо, – выдал он, наконец.

….

вернуться к ᚱ

перейти к ᚷ

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.