ᚷ

Giefu gumena biþ · gleng ond herenes,

wráþu ond weorþscipe · ond wræcne gehwám

ár ond ætwist, · þe biþ óþre léas.

…

Я качался между явью и сном. Мехмет молчал. Его люди ерзали, пыхтели, что-то жевали. Ждали. И дождались.

– Кончать их надо, – выдал он, наконец.

– Кого? – эхом отозвались ему.

– А всех. Хакона, родню его, кто старый да бесполезный. Девок и детей не надо. Продадим. Они здоровые, справные, хорошие деньги за них дадут. Сигурда кончить первым. И этого щенка… недорослого. Обоих под нож. Который большой, того возьмём. Грести будет, сильный, глупый. И цену за него хорошую дадут на рынке. Для боёв в яме. А щенка я подвешу за ноги над костром и…

Он не договорил: его перебил дикий вопль, почти визг. А как было не завизжать, когда тебя из сна, где само солнце тебе подвластно, а ты – творец победы в битве, какой ещё не знали до того земля и небеса, – вздергивают за ухо с земли и кидают прямо под ноги убогой шайке неудачников?

– Подслушивал, гаденыш! – подобострастно прошепелявил голос надо мной. Распластавшись на пропахшем рыбой земляном полу под навесом, я свернул голову вбок, чтобы увидеть говорившего. Им оказался один местный, то ли бедный родич Хакона, то ли его раб, горбатый, смердящий, как выгребная яма по весне, заросший бородой до самых глаз.

– Сам пришел, вешайте! – распорядился Мехмет. – Остальных вяжите!

Тело мальчика Бьерна привычно сжалось в перепуганный комок, но дух еще не вполне вернулся из той каменистой пустоши, где великая радость смешалась с великой же горестью.

– Подвесь меня, зарежь Хакона и Сигурда, беги, как укравшая рыбий хвост крыса в свою убогую нору. И радуйся этому хвосту, почитай его величайшей добычей. Или дождись полудня и узри воинство, что принесет тебе удачу, богатство и бессмертие имени.

Краем глаза я заметил, как выпучил свои и без того навыкате глаза Касим, заморгал, зашептал что-то на ухо Мехмету.

Тот выслушал, кривясь, потом обратил ко мне свой взор, колючий, как ледяная вьюга.

Смотрел долго, я глаз не отводил. Безымянная песчинка под пятой безжалостного времени, тебе ли переглядеть того, кто был гласом и десницей пресветлого отца?

Но и он был упрям, выдержал эту игру и выплюнул из скривившегося в гусиную гузку рта:

– Ты лжешь.

– Зачем мне лгать?

– Чтобы жить.

– Чтобы умереть не сейчас, а в полдень? Убей меня сейчас, – я пожал плечами, – но дождись полудня. Иначе, если ушмыгнешь, не видать тебе ни богатства, ни славы, ни радости, – голос был мой, и слова мои, но спокойствие, с которым я их произнес, равнодушие к жизни и смерти, были оттуда – из залитой красными лучами заходящего солнца пустыни.

Мехмет шумно выдохнул, обвел взглядом своих людей. Те переминались с ноги на ногу, глаз не поднимали, жевали свои обветренные губы и вислые усы.

– До рассвета, – проронил он. – Если до рассвета не появится это твое воинство, ты умрешь. И Сигурд…

– Сигурда не тронь, дорого встанет тебе его жизнь. Боги не то, чтобы любят его или сильно ценят, но они говорят его устами, вершат свою волю его руками, он – их плоть, их глас, их очи на этой земле, он – их собственность. И горе тому, кто посягнет на собственность богов. Тебе ли того не знать, Мехмет?

Не дожидаясь его ответа, я поднялся с земли, доковылял до стены, вдоль которой до самой крыши лежали ряды дров. Ногой подопнул к дровам набитый травой мешок.

– Разбудите на рассвете, – буркнул я и, улегшись на него, свернулся калачиком.

Касим отобрал у горбуна шерстяное одеяло, которое тот сдернул с меня, и укрыл меня им, воровато оглянувшись на Мехмета.

Почти мгновенно я провалился в сон, и меня питала надежда, что я снова окажусь там, в залитой закатным солнцем пустыне. Или на берегу замёрзшего озера, в жарко натопленном доме, сложенном из стволов вековых дубов, среди поздних своих детей, и их детей, и детей их детей.

Но нет.

Затянутое серым небо. Мокрый снег. Снег кругом. Грязный, подтаявший. Воздух, пропитанный отчаянием попавшего в капкан исполина. Нервные мужчины с трясущимися руками, бледные женщины.

Суета загнанных в угол обеззубевших зверьков.

Я сбежал от их гомона. Долго шел по дороге, удивительно прямой. Старые ели обступали меня с обеих сторон. При малейшем порыве ветра снег падал с их ветвей мне на голову.

Я мерз в своем длинном черном одеянии и высоких сапогах из гонкой кожи. Но это привычно для меня, мерзнуть.

Ёрмунгандр. Обитатель стылых вод.

Я шел и шел. Обрывки воспоминаний теснились в моей голове. Их было много. Море. Корабли, разламывающиеся и идущие на дно по моей воле. Корабли, огрызающиеся мне в ответ, ранящие меня.

Я пришел.

К женщине и детям, что сидели подле меня, когда я очнулся в белой комнате.

Они мертвы теперь. Лежат в земле в деревянных ящиках. Их унесло поветрие. Несколько дней надсадного кашля, и конец.

Я узнал об этом, вернувшись из плавания. Стало ли мне горестно, когда суть сбивчивых слов изможденной женщины, жившей с ними по соседству, дошла до меня? Едва ли. Мое затянутое чернотой сознание всколыхнулось отголоском сожаления, только и всего.

Я любил их, потому что так было заведено. Но в дни отдыха только и ждал часа, когда снова уйду в море.

Море было мне домом, берлогой, в которую вползает зализывать раны подбитый медведь.

С малых лет я чувствовал так, будто чего-то важного лишён, как нет руки или ноги у иных калек. Как кровоточащая дыра в сердце. И лишь в море эта боль утихала, не дергалась, а лишь ныла.

Откуда-то я знал, что боль пройдет, когда я встречу того, с кем разлучен. Или ту.

Посчитал, что встретил, когда конунг, которому я служил, объявил войну против всего мира. Эта смелость лишь одному была дозволена. Тому, кому заведено мне служить.

Но я ошибся. Понял это, когда встретился с ним. Это был не он. Не она.

Воспоминания, как паутина, в которой путаются мысли.

Я иду по дороге. Слева и справа ровные ряды обтесанных камней, на каждом из которых выбито имя того, кто лежит под ним.

Прихожу.

Серый камень. Имена. Лица на круглых нашлепках. Женщина. Сын. Дочь.

Я сажусь на поваленный камень. Имя на нем полустерлось, давно умер этот человек.

Сижу. Смотрю на лица своих детей, жены. Чужих мне. Скорбь и сожаление крутят мою душу в жгут: зачем я жил эту жизнь?

Тишина сменяется шумом. В небе что-то гудит. За спиной слышны треск и гул. Голоса.

Я не оборачиваюсь. Незачем.

Они так близко, что я чувствую их дыхание.

– Вот он, гнида, попался! –  злой хриплый голос. Чужой язык. Но я знаю его. На нем говорила женщина из моего сна, та, что сидела на берегу полноводной реки. На нем говорит народ, против которого выступил мой конунг. И проиграл. В спину мне ткнулось что-то. – Вставай, гнида!

– Погоди, брат! – уже другой голос, и в нем эхо того, что я ждал и искал всю свою жизнь. Мое сердце забилось, на глазах выступила влага. Я начал оборачиваться, чтобы увидеть говорившего. – Попутал ты, гниды в черном ходят да в другом. Этот наш, моряк.

– А и что? – хрюкнул первый. То, что упиралось мне в спину, быстро переместилось к затылку.

Ёрмунгандр, морской змей. Я был уверен всегда, что последнее пристанище свое найду в неласковых морских объятиях, темных, стылых, как у суровой матери.

Но нет.

Грохот оглушил меня. И перед тем, как мир померк, я увидел брызги крови на сером камне, тонкие ее дорожки, бегущие по лицам чужих мне детей и их матери.

Звериный рев разбудил меня. В ушах ещё стояли отзвуки грохота, что оборвал жизнь того, кем я был во сне. Я подскочил на своем тюфяке, захлопал глазами.

Небо на востоке, за кромкой поросших хвоей низких гор, уже окрасилось розовым. Рассвет. Моя погибель. Хъярре и его воины ещё не проснулись, наверняка. Они, разумеется, придут, но сначала продерут глаза, оправятся по кустам, неспешно позавтракают, отправятся в путь. Придут. Но для меня это будет уже слишком поздно.

Или нет?

Я огляделся. Ни души. Никто не стерег меня. С моря дул свежий ветерок, покрикивали чайки, скрипели на мелкой волне старые лодки, ударяясь друг о друга с глухим стуком.

А дом Хакона будто ходил ходуном. Не иначе, великаны пробрались в него и вершат свои кровожадные дела, решил я.

Я встал, ещё раз оглянулся по сторонам и занёс уже ногу, чтобы с места дать стрекача до ближайшей рощицы и там отсидеться до явления Хъярре, как крепко запертые двери дома Хакона с треском распахнулись, и оттуда вылетел человек, за ним второй, третий. Стремительными клубками пропахшей потом и нечистотами одежды, с подвываниями, они покатились, врезаясь друг в друга и оттого ускоряясь, к морю.

Еще двое, сцепившиеся друг с другом, но не в драке, а в отчаянных попытках прикрыться другим от настигающей с неотвратимостью стихии силы, вывалились наружу. И в них, с немалым удивлением, таким, что даже заморгал часто-часто, силясь отогнать морок, я узнал Мехмета и Хакона. Тонко голося, будто лишенные мужества, они отступали от дома, цепляясь друг за друга.

Из недр дома высыпало еще несколько человек, мужчины, грузные женщины. Кто-то убегал сам, кто-то вылетел, будто камень из пращи, отправленный восвояси исполинским пинком.

Толстые двери, по несчастию своему прикрывшиеся, слетели с петель, снесли с ног нескольких едва поднявшихся человек, и из дома выскочил Борг. Огромный, растрепанный, в изорванной одежде, босой. В руках, будто исполинскую палицу, он держал длинный стол, и вращал им, круша на своем пути хлипкие постройки и разбойничьи кости. Лицо его было перекошено яростью, глаза горели синим безумием разверзшихся для отмщения небес и метали молнии поверх неистово крутящейся столешницы.

Хакон с родичами и Мехмет с подельниками, еще недавно бывшие по разные стороны из-за мехметовой подлости, сплотились, похватали, кто что смог: вилы, копья, багры, рогатины. Они окружили Борга, плотным, но широким окружьем. Но не нападали, выжидали.

Я стоял и смотрел, колеблясь в нерешительности. Что мог я сделать? Как мог помочь? Борг устанет рано или поздно, и тогда они нападут и убьют его. А после сядут допивать свой мед. Как ни в чем не бывало. Будто и не было подлого захвата дома.

Но убежать, бросить брата – я не мог. Где же Сигурд? – с отчаянием подумал я. – Почему не поможет? Не призовет богов, не спустит на Мехмета всех ледяных псов Хельхейма?

И в этот миг воздух прорезал клич боевого рога. Не веря ушам, я повернулся на звук. Туда же обратили глаза и окружившие Борга люди.

Взор пронесся по почти голому, едва поросшему травой и чахлыми кустами крутому подъему со змеящейся вверх тропой и уперся в отряд воинов, что, озаряемые рассветными лучами, стояли на фоне темных елей.

Утренний бриз играл линялым стягом с волчьей головой, древко которого держал широкий и скособоченный на одну сторону воин.

Хильде.

Я мог бы не признать других на таком-то расстоянии. Но злобного калеку Хильде – как не узнать? Да еще и с родовым стягом Хъярре?

– Великий ярл! – заорал я что было мочи и зайцем припустил мимо окруживших Борга людей вверх по холму. – Беда! Беда!

Краем глаза я заметил, как дернулся Борг, будто окаченный ледяной водой, как моргнул и воззрился с изумлением на стол в своих руках и на трясущихся в ужасе и бессильном гневе людей.

– Беги! – крикнул ему я. – Скорее! За мной!

Слова не сразу дошли до его сознания, и один из прихвостней Мехмета, приземистый и темнолицый, успел подскочить к нему и ткнуть своей рогатиной. Попал Боргу в бедро, острие вошло на толщину пальца в плоть, и воздух разорвал дикий вопль, стол полетел в сторону обидчика, снес его с ног вместе с полудюжиной товарищей, а сам Борг, хромая на раненую ногу и причитая, устремился вслед за мной.

Никто не кинулся за нами в погоню. Да и опрометчиво то было, с вилами и рогатинами бежать, неся груз прожитых лет и грузной плоти, в крутую высь, чтобы удариться в стену щитов и напороться на ощетинившихся копьями и мечами свежих воинов.

Вместо этого Мехмет с своими людьми и Хакон с родичами, коротко переглянувшись и поняв друг друга без слов, поступили еще страннее: подхватились с места, оставив своих полегших с переломами и ушибами товарищей, и устремились, кто в чем был, в сторону одиноко стоявших драккара и кнорра.

– Что с ними? – спросил Хъярре, мотнув своим скошенным подбородком на мельтешащих внизу людей, что лихорадочно переваливались через борта и отвязывали канаты.

Борг, за время подъема окончательно пришедший в себя, начал откуда-то издалека: про подлого Мехмета, про какой-то ветхий кафтан и позолоту на повозке. Редкие брови Хъярре поползли вверх: он никак не мог уразуметь суть борговых речей.

Я перебил Борга, сказал важное:

– Уве обманом увел твои корабли. У Хакона остался один драккар и кнорр. И сейчас они уведут их тоже.

Брови Хъярре в один миг вернулись на место, впалая грудь надулась от вбираемого воздуха, а рот распахнулся так широко, что треснули края губ:

– Вниз! Не дать уйти! Воры! Вниз!

Отряд Хъярре был мал, и потому мои слова услышали все. И даже самые тугодумные быстрее мига осознали, что они значат: если не успеть, то корабли уйдут, и не будет плавания к русам, не будет сытой службы тамошнему конунгу, не будет статных и покладистых женщин, с радостью принимающих суровых воинов, а будет унылая жизнь впроголодь на бесплодных каменистых почвах и бесконечные кровавые своры с соседями за клочки хоть сколько-то дающей земли.

С ревом, в котором смешались ярость и отчаяние, ярл и его отряд скатились по крутому склону, унося нас с Боргом за собой. Те из воинов, что слыли меткими лучниками, подотстали у изножья холма, чтобы стащить со спин луки, вложить стрелы в тетиву и выстрелить.

Они были меткими, стрелки Хъярре: все выпущенные стрелы долетели до цели, ни одна не уткнулась в песок, все вонзились в круглые борта кнорра, а одна скользнула по необъятному заду Касима, повисшего через борт в тяжелой попытке взобраться на корабль, и ударилась в мачту. Касим, взвизгнув, взвился и птицей ударился о противоположный борт. Кнорр качнулся так сильно, что, казалось, зачерпнет воды. Но обошлось.

Мехмет перерубил последний канат и багром оттолкнулся от дощатых мостков. Грузно покачиваясь, кнорр отвалил от них.

– Уходят! – взвыл Хъярре.

Лавина охваченной яростью воинской плоти хлынула на берег. Наши ноги увязали в песке, скользили на вонючих водорослях, выкинутых Ньёрдом за ночь, падали, вставали. Одним из первых Борг вбежал в воду, устремился вслед уходящим кораблям, рассекая водную толщу, как раскаленный нож – масло.

Широкими гребками он поплыл к ним, воины Хъярре и сам ярл – следом: выставив вперед щиты, чтобы головы не уходили под воду, они бешено работали ногами, нагоняя Борга.

Но корабли уходили слишком быстро. Весла споро опускались и поднимались, в поднимающиеся паруса дул попутный ветерок.

Не успеть, с печалью подумал я. Не успеть.

Я развернулся и пошел прочь из воды, в которую успел забежать по пояс.

Клял последними слова Мехмета – и он еще удивлялся, что в жизни его все идет наискось и кривобоко? Да в дубовом чурбане больше ума и смекалки! Мог бы объединиться с Хъярре, и вместе мы пошли бы на юг, торговать и грабить, или к русам, служить и защищать. Но нет. Он выбрал малоумный путь подлеца и мелкого татя.

Из дома Хакона, в зияющем чернотой проеме возникла кряжистая фигура в плаще с капюшоном. Сигурд. С новым утром, великий колдодей! Посмотри, как ладно работает твое колдовство, сколько кораблей, удачи и злата принесло оно славному ярлу Хъярре!

Сигурд стоял, чуть пошатываясь. И делал странные движения руками, будто искал что-то в складках своего одеяния.

Мой затылок вдруг будто обдало ледяным дыханием, волосы на голове встали дыбом. Я быстро обернулся, но еще раньше, чем я увидел нечто, открывшееся моему взору, раздался многоголосый вопль ужаса со стороны бухты.

Кнорр и драккар плыли обратно. Люди в них неистово гребли. А те, кому не хватило мест на скамьях пытались совладать с парусами и спустить их.

Хъярре и его воины тоже плыли обратно, недоуменно пуча глаза, но не сбавляя темпа: они хотели достичь берега не позже кораблей и встретить их команды стеной щитов на берегу, а не разобщенными мокрыми курицами в воде.

С поверхности воды, над которой торчали их головы, им не было видно того, что так напугало Мехмета, Хакона и остальных.

А я видел.

Ёрмунгандр. Бесконечный, безжалостный. Острые наросты на его хребте рассекали водную гладь, как идущие друг за другом вороные паруса.

– Сигурд! – закричал я и припустил к колдодею. Тот поднял на меня красные слезящиеся глаза. – Там! Там!

Кнорр и драккар в этом миг ткнулись носами в песок, одновременно с ними из воды выбрались Хъярре и его воины и, не мешкая, разделившись на два отряда, кинулись на высыпающихся из кораблей людей.

Этих охваченных ужасом бедолаг они грубо перетаскивали через борта, били кромками щитов, окунали в воду. Те не сопротивлялись. Они будто не чувствовали боли. И лишь всеми силами пытались выбраться скорее на берег и убежать как можно дальше вглубь непроходимых лесов. Туда, куда не пролезть исполинскому змею.

– Сигурд! – догадка озарила меня. Это Сигурд вызвал великого змея из морских глубин, веля закрыть выход из бухты. Какова же его колдовская мощь, что ему подчиняется тот, кто в крушении всего сущего сойдется в битве с Тором! Битве, в которой не будет победителя! – Это ты?!

Колдодей, чьи глаза были полуприкрыты, а руки продолжали странные пляски со слоями плаща, вскинулся, заморгал.

– Я, – выдохнул он, увидев меня, и снова прикрыл глаза.

Все закончилось быстрее, чем солнце переместилось на небосклоне на ширину пальца: оба корабля снова были крепко привязаны к мосткам, беглецы согнаны под навес и там, мокрые и избитые, связаны по рукам и ногам, а ярл Хъярре и его дружина огласили окрестности победным боевым кличем, сопровождая его ударами секир и мечей о щиты.

Привстав на цыпочки и готовясь, едва увижу снова, бежать, куда глаза глядят, я всмотрелся в водную гладь. Никого. Ни волны, ни ряби.

– Уплыл, – пробормотал я.

– Кто? – безразлично отозвался Сигурд, заворчал ругательства. И вдруг осекся, вздохнул с облегчением. Раздалось журчание. – Распутал тесьму, заразу!  Все никак не поддавалась!

Шквал сомнения пронесся в моей голове. Я повернулся к Сигурду, посмотрел на него пристально. Все так же покачиваясь, как и всякий похмельный поутру, он все справлял и справлял малую нужду.

– Так это не ты вызвал его? Ёрмунгандра?

– Ёрмунгандра? – Сигурд икнул и одновременно с тем звучно испортил воздух.

К нам уже шел неспешной походкой победителя ярл Хъярре и за ним – почтительно подотстав на шаг – Борг.

– Ярлу, великий Сигурд, вовсе не нужно знать, что это не ты вызвал Великого Змея, – шепнул я краем рта.

Сигурд моргнул, все еще не понимая, что к чему. Оно и неудивительно: находясь в плену хмельного сна, он пропустил все, что было после его незадачливого гадания. Он не знал о подлой попытке Мехмета убить Хакона и его родичей, забрать его имущество и корабли, не знал о том, что жизнь моя висела на тонком волосе.

Но надо отдать ему должное, он быстро сообразил, что к чему, едва распахнул широко свои глаза и увидел два корабля у мостков: пузатый кнорр и длинное нескладное подобие драккара с косым парусом, две группки перепуганных людей, жмущихся друг к другу, и важно прохаживающихся меж ними воинов Хъярре, свежих, румяных, разгоряченных легкой победой.

Сигурд сделал шаг навстречу ярлу:

– Ярл Хъярре! Волею богов и моими руками в твоей власти корабли, свобода от клятвы, вино и товары с Востока и люди, за которых дадут хорошую цену на рынке рабов. Ёрмунгандр не дал им выйти в море, но нам позволит!

– Ёрмунгандр? – переспросил Хъярре.

– Они повернули, когда увидели его, ярл, – подсказал ему Борг. – Ты послушай, о чем они говорят, – он мотнул головой назад, на перепуганных людей.

– Послушаю, – отозвался ярл и посмотрел на нас с Сигурдом, серьезно, значительно. – Скажу прямо, Сигурд, я не хотел отдавать тебе третий свой корабль, но теперь вижу: зря. Сила твоя велика, мудрость безгранична.

Сигурд приосанился и даже зарделся. Он редко слышал похвалу и благодарности: люди приходили, уплачивали за колдовство и уходили, и редко кто, получив желаемое, возвращался с дарами, ведь за работу уже отдано монетой, зерном или дичью.

– Ты отдашь мне корабль? – переспросил Сигурд.

– Третий – твой, – кивнул Хъярре.

– Ярл…, – Борг нахмурился, затоптался на месте, – но их всего… два.

Он повернулся к морю, указал пальцем на покачивающиеся кнорр и драккар.

Хъярре проследил за его перстом. Будто впервые сосчитал количество добычи, кивнул.

– Есть два, будет и третий. И достанется Великому Сигурду. А теперь я хочу есть, пить и слушать о том, что здесь произошло.

Мы с Боргом понеслись выполнять приказ. Для начала отделили Хакона и его родичей от Мехмета с его сворой псов. По всему выходило, Хакон не мыслил дурного, но поддался общему ужасу, когда… Когда что?

Этот вопрос я задал Боргу уже когда из ближней рощицы, углов и щелей вернулись женщины – те, что сумели сбежать ночью, – подогрели мясо, лепешки, пожарили рыбу и собрали на стол, за который уселся Хъярре с дружиной. Одежды свои они сняли и повесили сушиться у исходящего жаром очага.

Мы с Боргом и Сигурдом оказались на краю стола, том самом, где давеча сидели с Мехметом. Перед нами стояло блюдо с жареной рыбой и черствыми, подпаленными над огнем до черной корки лепешками.

– Ты почему крушить все начал? И Хакона, и Мехмета, без разбора…

Лицо Борга с набитым ртом скривилось, будто оплыло вниз, скорбно и яростно.

– …на кафтан не дал, а сам позолоту, я и… друга сам привел… а он!

– Борг! – перебил его я. – С толком расскажи, не путайся!

— Это…, – потянул Борг смущенно. – Сон мне был…

– Навроде того, где ярл и колдодей, и ты воином света был?

– Нет, – Борг помотал головой, – совсем не навроде того. Много всего было, много. Много дней, но все такие, как один. И только три… ярко так.

– Рассказывай уже! – нетерпеливо стукнул по столу Сигурд.

__________________

вернуться к ᚴ

перейти к ᚹ

 

© 2023, Irina Rix. Все права защищены.