Пил Требий осторожно, по глотку, в то время как Север вливал в себя кубок за кубком. И все равно опьянел. Понял это, когда поднялся, наконец, чтобы уйти, и едва не упал: ноги заплелись на первом же шаге. Хорошо, успел схватиться за столб в центре шатра. Повис на нем, обняв, как старого друга после долгой разлуки.
– С твоего позволения, Атилий Север, я бы…, – начал он и с удивлением осознал, что даже эти несложные в произнесении слова дались с трудом. Язык не проворачивался во рту, норовил онеметь, а нижняя челюсть отвалиться. Что за коварное вино!
– Иди, Требий Сей. – Север налил себе еще кубок и заметил, покачав головой: – Совсем не берет это пойло.
Требий икнул, с опаской отцепился от столба, неверным шагом дошел до выхода.
– Скажи, чтобы тебя сопроводили, – услышал он голос легата, остановился, обернулся. – Мой приказ.
– Благодарю, легат Атилий Север, – Требий снова икнул, – но я сам, сам дойду. Тебе… охрана нужнее.
Север в ответ засмеялся:
– Требий! – он поднял кубок. – На прощание?
Требий прочистил горло. Надо выпить. Иначе легат оскорбится.
Пошатываясь, по рваной линии, он вернулся, принял из рук Севера полный кубок.
– За нашу победу! – выпил залпом, утер губы тыльной стороной ладони. – За тебя, Атилий Север, да даруют тебе боги…, – он замялся: начал хорошо, а как закончить, чего пожелать?
– Победу, Требий Сей, – положил конец его мукам Север. – Что еще мне и всем нам могут даровать боги?
– Чтобы твоя жена благополучно разрешилась от бремени! – нашелся Требий.
Север едва заметно – одними губами – улыбнулся:
– Пожалуй, Требий Сей.
Требий уже занес ногу, чтобы попятится, а Север вдруг продолжил, медленно, запинаясь на каждом слове:
– Под конец я торопил дни: мне казалось, это невыносимо: вечная пытка – видеть его ежедневно, слушать одно и то же. Конец лучше его бесконечного ожидания, так я думал. Я ошибался, префект…, – он говорил, не поднимая глаз, смотрел вниз, на остатки вина в своем кубке. – Не лучше. Это хуже, чем я мог предположить… Я… я, кажется, не справляюсь… с этим, – он залпом выпил вино, наполнил кубок, выпил снова. – Требий ждал, что он продолжит, но Север молчал, и потому он бесшумно попятился назад, у порога развернулся лицом к пологу и приготовился выйти. – Префект…, – голос легата заставил его застыть и обернуться:
– Атилий Север?
– Забудь то, что я сказал сейчас.
– Да, Атилий Север, – Требий с жаром кивнул и чуть не потерял равновесия. – Уже забыл.
– Приятных снов.
– И тебе, Атилий Север.
Оказавшись снаружи, он глубоко вдохнул прохладный воздух.
– Как он? – спросил сонный гельвет, что сидел возле лупящего глазами караульного.
– Так, – неопределенно ответил Требий и решительно, хоть и дергано и неверно, зашагал по направлению в центральной части лагеря, где находился его шатер. Сознание плясало в его голове, кружилось, падало, летало, но одна мысль, словно каленым железом, была выжжена внутри черепа: если Эмилий хоть звуком заикнется о мести, ему не жить. При мысли о нем у Требия сжались кулаки, ускорился шаг: только помяни мне, червяк, о своих клятвах, о мести, и ты пожалеешь, всеми богами клянусь, пожалеешь! – Ас цена твоей горечи, Эмилий, отымей тебя Цербер в зад! – ворчал он, быстро минуя палатки солдат, из которых доносились то приглушенные разговоры, то храп. – Что вашей дружбе? Без году неделя, а скорби показной, будто тебя плакальщицей наняли! Скорбит он! Порадуйся лучше, слякоть! Дочь у тебя родилась! Третья дочь! А ты! – в сердцах Требий пнул попавшийся под ногу перевернутый котелок. С ускорением тот полетел в погруженное во мрак пространство между палатками.
Требий остановился. Крякнул. Нехорошо получилось. Далеко отлетел. Солдаты поутру не найдут быстро, не успеют кашу на завтрак сварить и на построение, марши и тренировки с пустым брюхом пойдут. А до полуденного перекуса долго. Да и жидковат он, полуденный перекус: хлеб да сыр. Нехорошо.
Оглядевшись, он, пошатываясь, дошел до врытого в землю столба с укрепленным на нем факелом, вытащил факел из паза и, освещая себе путь, направился к проходу между палатками.
Откуда-то сбоку послышались шорохи, сдерживаемые стоны. С понятными любому мужчине нотками: мужское горло так не может, это женщина. Требий осклабился, хмыкнул с толикой зависти: от женщины и он бы сейчас не отказался. Вспомнил про коварную Елену, покрутил на мизинце кольцо – подарок Севера. Завтра же поедет в Пантикапей, найдет ее, но только после того, как наведается в лавку золотых дел мастера. Серьги или кольцо? Или, может быть, браслет? На запястье или на плечо?
Шаря глазами по земле, Требий намеренно не поворачивал в ту сторону, откуда слышались звуки возни и стоны. Из солидарности так решил. Как мужчина. Хотя, как префекту, ему стоило положить конец нарушению устава. Нарушителя выпороть, а женщину…
Требий не успел додумать: стон обратился в истошный визг и сразу оборвался, перейдя в мычание.
– Что за…? – Требий крутанулся на пятках и устремился раненым быком туда, где – как он теперь понял – женщина боролась за свою жизнь, а вовсе не зарабатывала деньги. Теперь он слышал звуки борьбы, мычание, что бывает, когда рот зажимают грубой ладонью. Услышал шипящую брань.
Факел осветил мужскую фигуру – мужчину крепкого, вроде самого Требия по стати, – и женщину в его объятиях, которую тот, обхватив по спины, душил. Требий видел ее вытаращенные глаза, разверстый в попытке вдохнуть рот, вцепившиеся в крупные руки своего убийцы маленькие ладони. Привиделась ему и еще одна фигура – кто-то худой юркнул в проход между палатками, когда Требий, споткнувшись обо что-то на земле, влетел в пространство между палатками, на котором разворачивалась эта тихая трагедия.
Требий упал ничком, пропахав подбородком каменистую почву, факел улетел вперед, попал в подол платья женщины. Тот вспыхнул. От неожиданности мужчина, что душил ее, выпустил из рук ее шею и отпрянул назад. В это мгновение Требий узнал женщину. Это была Елена. Коварная Елена.
– Спаси меня! – закричала она и бросилась вперед. Ее убийца попытался вновь сцапать ее, но она сумела выскользнуть, а Требий успел подняться на ноги и ринулся вперед. Сметя Елену в сторону, он схватился с ее обидчиком.
Нанося друг другу короткие удары кулаками, локтями и коленями, они катались по земле. Требий пытался разбить противнику лицо ударом головы, но каждый раз тот уклонялся и при этом успевал укусить его. В миг, когда он, дернув головой, оторвал зубами верхнюю часть префектова уха, ярость и боль застила глаза Требия. Со звериным рыком он скинул с себя оплетавшие его руки и ноги противника, сгреб его в охапку и начал бить головой по лицу. Тот пытался сопротивляться, но ярость и боль приумножили силы Требия. Он бил и бил. Но в какой-то момент замешкался и получил ответный удар коленом в пах. Взвыл, выпустил противника из рук, и этого тому хватило, чтобы изменить положение дел в свою пользу. Он крутанулся, и теперь Требий оказался внизу, а тот сверху – сидящим на префекте и месящим ударами его лицо и грудь, как хорошая хозяйка – тесто.
– Сдохни, тварь! – услышал Требий, успел увидеть перекошенное от ярости лицо Елены, подсвеченное сверху занесенным для удара факелом. Но негодяй сумел увернуться: ловко спрыгнул с Требия, ушел в сторону, и факел обрушился не на его голову, а на лицо префекта. Тот только и успел, что зажмуриться и подставить руки.
Боли он не почувствовал, огонь прошел по касательной. Открыл глаза. Увидел сцепившиеся в борьбе тела: Елена снова сражалась за свою жизнь с душителем. Поднялся, дернулся к ним, оступился, упал. Отпустив Елену, что безжизненно сложилась тряпичной куклой на землю, негодяй прыгнул к нему и ударил его ногой по кровоточащему уху. Но удар пришелся вскользь, и больше распалил неистовства в префекте, чем нанес увечий. Требий схватил его за голень, свалил с ног и, цепляясь за его одежду, пополз на него, чтобы добраться до горла и задушить. Его пальцы сомкнулись на крепкой шее, противник захрипел.
– Сдохни! – прорычал Требий сквозь стиснутые скрежещущие зубы. Успел увидеть нечто блеснувшее в тусклом лунном свете и почувствовать удар по виску.
Сбросив его с себя, негодяй вскочил и бросился наутек. А Требий остался лежать на спине, раскинув в стороны руки и бессмысленно глядя в звездное небо. С хрустом повернув голову вбок, он увидел то, что послужило противнику оружием. Бронзовый котелок.
– Вот дерьмо, – пробормотал он. Услышал рядом, в двух шагах, стон. – Елена?
– О, – шорох, всхлипы. Она подползла, заглянула ему в лицо. Света луны и отсвета неблизких факелов на столбах хватило, чтобы узнать его. – Требий Сей! – воскликнула она удивленно. – Это ты?
– Префект лагеря Двадцатого легиона Требий Сей, – поправил ее Требий. Он попытался встать, но тело, так героически себя проявившее в драке, вдруг отказалось повиноваться разуму. Голову пронзила мысль: переломлен хребет! Но додумать эту мысль до конца, представить то жалкое существование, что будет ждать его, парализованного и никому не нужного, он не успел: Елена схватила его с тем умением и сноровкой, что приходят к женщинам в тавернах – уж что-что, а поднимать на ноги подвыпивших мужчин они умеют. – О, – только и успел он произнести, а уже стоял на ногах. Колебался, как корабль на неспокойной волне. Но Елена держала его крепко, под руку.
– Ты спас меня, Требий Сей! – зашептала она. – Префект лагеря Двадцатого…
– Для тебя просто Требий, – пробормотал префект. Он спас женщину, красивую женщину, одолел врага – это еще сильнее вина раздобрило его. Но – как это обычно бывает – в кубке с амброзией появилась капля яда: – Что ты делала ночью в лагере? – спросил он с подозрением в голосе. – Клиентов искала?
– Клиентов? – Елена будто бы задохнулась от возмущения и обиды. – Нет! Нет! Я честная женщина! Мне сказали, Зое в лагере, и я решила навестить ее, поддержать, мы же подруги, в соседних дворах росли.
– Зое? Лупа? – Елена кивнула. – У легата Севера она. Приютил он ее, благородный человек. Хотя…, – Требий кашлянул, – лучше б ей умереть. Как жить-то без лица, без волос?
– Ты видел ее?
Требий покачал головой. Взгляд его при этом скользнул по лицу Елены:
– О, – с сочувствием выдохнул он и осторожно тронул пальцами ее щеку. Она скривилась от боли, дернула руку к лицу, потом поднесла пальцы к носу.
– Кровь! – взвизгнула она. Края раны разошлись сильнее, и Требий охнул: разрез шел через все ее лицо от нижней челюсти, через щеку и скулу. Он рассекал бровь и заканчивался у линии роста волос. – О, боги! – ее пальцы судорожно ощупывали лицо. – Боги, боги! Он изуродовал меня! Изуродовал! Как же я теперь…?! Никто замуж не возьмет! Я пропала! Пропала!
– Что бы уж никто…, – Требий кашлянул. – Я возьму. Если пойдешь.
Изо рта Елены вырвался какой-то странный звук. Но значил он определенно одно – крайнюю степень удивления и восторга.
– Ты не шутишь? – она стиснула его локоть.
Требий снова кашлянул: в горле отчего-то стало сухо.
– Так пойдешь?
– Пойду!
Требий широко улыбнулся ей. До чего же красивая, молодая, статная. Шрам ее не испортит, а только прелести добавит: знайте, пагани, жена у Требия Сея – не трусливая курица, а дикая кошка!
– Это тебе, подарок, свадебный, – он потянул с мизинца подаренное Севером кольцо. Оно застряло на суставе, и он с силой содрал его. Боли, оттого что порвал кожу, не почувствовал. – Легат Север мне подарил, в знак нашей дружбы. Мало оно мне, а тебе в самый раз будет.
Он протянул ей кольцо – оскаленную волчью морду с глазами-рубинами. Елена с благоговейным вздохом приняла его, надела на указательный палец. Велико.
– Это ничего, мастер уменьшит, – деловито сказал Требий. А Елена нашлась: надела на большой палец. – Идем, надо к лекарю тебе, – и он нежно, но по-хозяйски обнял ее за талию и повел туда, где – подсказывала ему память – был лазарет.
Децим коротко кивнул вскочившим со своих мест гельветам у шатра и вытянувшимся солдатам караула.
– Ждите здесь, – велел он своим телохранителям. – Креон, ты – со мной.
– Командир, – батав склонил голову и вслед за Децимом вошел в шатер.
Луций сидел на полу возле низкого столика. К нему всем телом льнула женщина. Губы Креона тронула улыбка. И сразу померкла, едва он увидел ее лицо. Не сумел удержать в себе вскрик. Поймал недовольный взгляд Децима, еле слышно прочистил горло, дернул плечами, развел руками – все едва заметно, – как бы оправдываясь: кошмарное зрелище, не ожидал!
Луций поднял на них глаза. Совершенно пустые, бездонно черные из-за расширившихся зрачков. Он успел уловить испуг и отвращение на лице Креона, повернулся к женщине:
– Зое, оставь нас.
Та будто с трудом отлепилась от него. Поднялась на ноги, взяла с пола брошенный пыльный плащ, завернулась в него, закрыла голову капюшоном. Креону показалось, он услышал из-под него всхлип, когда она прошла мимо них.
– Все время плачет, – сказал Луций, когда она вышла из шатра, и кто-то из караульных задернул полог. – Трагедия. То, что с ней стало. Она не хочет жить. Так говорит. Но уходить из жизни тоже не хочет. Они все… так. Странно, ты не находишь, Корнелий Приск?
– В природе женщин цепляться за жизнь, Атилий Север.
– Ты прав, – Луций улыбнулся и кивнул на место напротив себя: – Выпьем?
– Поговорим, – Децим устроился на подушках.
– Садись, батав, – Луций глянул мельком на Креона и разлил вино по трем кубкам.
Децим скосил глаза на севшего чуть позади него Креона и покачал головой – батав понимающе кивнул: все понял, вино не дозволено. Сам Децим пригубил из своего кубка. Не самое лучшее вино, молодое, вязкое, водянистое. Такого надо выпить много, чтобы опьянеть.
– Я допросил Дайю, – сказал он.
– О, вот дерьмо…
– Дерьмо?
Луций болезненно сморщился:
– Мне доложили, что он взят. Я хотел поговорить с тобой, убедить, что он вне подозрений, но…, – он прервался.
– Но? – поторопил его Децим.
Черты Луция на миг сложились в смущенное выражение и снова разъехались в ничего не выражающую маску:
– Требий Сей отвлек. О Германии рассказывал. И я… забыл про Дайю.
– Что ж…, – Децим глотнул вина, поставил кубок на стол, – я сам к тебе пришел. И готов выслушать твои доводы в его защиту. Однако вряд ли ты сможешь убедить меня. Кассий Дайа – убийца. Он убил четырех женщин в Пантикапее. Изуродовал, выпотрошил, надругался, – от него не укрылось, как при этих словах дернулось лицо Луция.
– Надругался? – переспросил он. – Было насилие?
– То, как он обошелся с ними, разве не надругательство?
– Тела слишком испортились, чтобы понять наверняка, – тихо проговорил Креон и покосился на Децима: не одернет ли. Но тот смолчал. – Но мы и не пытались. Они… знаешь, почти… жидкие.
– Ты ошибаешься, Корнелий Приск, – Луций покачал головой. – Дайа любит женщин. Относится к ним легко. Если одна отказывают, идет к другой, не тая обиды.
– Возможно. Но не всегда. Все мы видели, в какого зверя он превращается за одно мгновение.
– Ты о Миципсе?
– Да.
– Он выполнял мой приказ, Корнелий Приск. Миципса оскорбил меня. Я не мог оставить это без расплаты.
– Лепид видел его на арене. Капуанский мясник.
– Примета ремесла. Как страстность луп. Мы платим, и они делают то, что мы хотим видеть. Благородство на арене и благочестие в лупанаре? За это много не выручишь.
– Хорошо. Допустим. Но кто тогда убил этих четырех женщин?
– Кто угодно. Любой из тридцати тысяч солдат нашей армии и пятидесяти тысяч жителей Пантикапея.
– Дайа сбежал.
– Испугался. Он труслив. Во всем, что сложнее драки. Однако он пришел к тебе. Чем не доказательство невиновности?
– Вероятно, он считал, я не стану подозревать его.
Луций засмеялся:
– Дайа глуп, но не настолько, чтобы не ожидать очевидного. Он боялся, что будет первым, кого ты станешь подозревать. Советовался со мной, как поступить, идти к тебе с признанием, или нет.
– И что ты посоветовал?
– Не помню. – Луций вздохнул. – Кажется, сказал, чтобы решал сам. Он решил. Пошел к тебе. И совсем не потому, что хотел поиграть с тобой, Корнелий Приск. Играть с лучшим дознавателем римского мира – самонадеянно и опрометчиво, не всякий изощренный ум решится на это, а уж Дайа?
– Зачем же он пришел?
– Ради мести. Он все еще скорбит по той женщине, Офилии, и хочет, чтобы ее убийца был пойман. И муки совести солдата я не исключаю, – Луций допил вино из своего кубка. – Я убедил тебя?
Децим не ответил. Секунду-две смотрел изучающе на Луция, потом спросил:
– Почему ты завершил расследование?
– Я не в состоянии его вести.
– Я знаю, что убийца неким образом угрожал тебе.
– Это так.
– Чем? Как заставил отступить?
– Покусился на жизнь Нонии. Я понял намек.
– Намек? Отчего ты убежден, что он вел переговоры? Я думаю, он хотел убить ее. Ты полагал, что замирился с ним, отступив. Однако ты ошибся. Он продолжает убивать.
Луций пожал плечами.
– Дайа не мог убить и сжечь Марка Рубеллия и еще двоих в моем шатре, – сказал он, – он был со мной весь день. И в ночь пожара он не покидал лагеря. У него есть алиби. Вибий, это…
– Его любовник, я знаю, – прервал его Децим. – И этот Вибий отлучался, чтобы опознать тело своего товарища. Что до смерти Рубеллия, Дайа признает, что вы разделились: ты ускакал на его лошади, а он дремал на берегу ручья.
– Корнелий Приск, Дайа – не молния Юпитера. Меня не было час-полтора, он не успел бы добраться до лагеря, убить и сжечь трех человек и вернуться, да так, чтобы никому не попасться на глаза. И Вибий не всю ночь опознавал тело товарища. Дайа – не тот, кого ты ищешь.
– Не тот, – согласился Децим. В глазах Луция промелькнуло удивление: как-то слишком легко отступил командующий. Децим насладился этим мгновением и, перегнувшись через стол, сказал: – Но хочет стать им.
– Не понял.
– Дайа знает его, восхищается им, пытается быть таким же, подражает. Но не может, не понимает сути. Он рвет и кромсает. А настоящий убийца – другой: действует чисто, без надругательства, без причинения мук. Он – не из братства. Членам братства мучения жертв были важнее их смерти, а здесь…
– Вовсе нет, Корнелий Приск. Быстро и чисто он действует лишь, когда у него мало времени. – Луций налил себе вина, но пить не стал. Задумался надолго. Потом заговорил. Так, будто зачитывал с листа: – Виндонисса. Пятьдесят две женщины пропало. Из них тринадцать – до того, как я продал Дайю в рабство. Обнаружено сорок девять тел. В основном, со следами насилия и издевательств. Причина смерти в большинстве случаев – совокупность повреждений. Но было несколько, чья смерть наступила от одной причины, перерезанное горло, яд, удушение и…, – он помедлил, – у одной… девочки был размозжена голова.
– Девочки?
– Восемь лет.
– И ты не казнил ее убийцу? Продал его, как и остальных?
– Я позволил ее матери отомстить.
– Как? – Креон подался вперед. Поймал на себе недовольный взгляд Децима и смутился.
– У них пасека, у этой женщины и ее мужа. Единственный ребенок. Поздний. Они принесли всех своих пчел.
– Ха! – Креон восхищенно гаркнул.
– Некоторые были найдены спустя долгое время после исчезновения, – продолжил Луций, – и можно сказать, у них уже не было лиц. Но так, чтобы… исчезла плоть только с лица, так было только в трех случаях.
– Трех? Все говорят о четырех. Четырех жертвах со срезанными лицами. И в этих же случаях не было насилия, не было прижизненных издевательств, смерть была быстрой и легкой. Четыре жертвы – дело рук не братства. И я удивлен, что ты этого не понял еще там, в Виндониссе. Совсем другой почерк, другая манера. Одно то, что он срезал лица и…
– Срезаны лица были только у двоих из них.
– Что? – Децим нахмурился. – Друз и Элий рассказали, что у четырех жертв не было лиц при обнаружении. Ты только что сказал, что у трех, а теперь говоришь: у двух?
– Акта, вдова инженера Карвилия, была обнаружена лежащей ничком в муравейнике. Насекомые съели ее лицо. Никаких признаков борьбы или насилия. Лекарь Коссутий вскрыл ее тело. Нашел приметы отравления. Предположил аконит.
– Убийца действовал чисто. Не похоже на братство.
– Чисто, – не стал спорить Луций. – И он забрал ее серьги. Только их. Обыкновенно члены братства забирали все украшения и деньги. Как у второй жертвы без лица – Эмилии, жены трибуна ангустиклавия Элия.
– Которая пропала после того, как обманом оказалась в твоей постели.
– Да. Ее тело нашли в священной роще, на алтаре для жертвоприношений. Женщины туда ходят просить у богов детей.
Лицо Креона растянулось в понимающую улыбку:
– Женщины всегда хотят зачать от лучшего! По себе знаю! Это сколько ж у Друза, должно быть, сыновей? Раз он, как сам сказал, был легкой добычей для женщин, выходит, не один десяток!
– Не выходит, – сквозь зубы процедил Децим, и Креон непонимающе уставился на него. – Заткнись. Продолжай, Атилий Север.
– Лицо срезано. Одежда порвана. Все ценности пропали. Следы борьбы и избиения на теле. Резаные и колотые раны. Крови, однако, очень мало.
– А должно быть много. Значит, ее убили в другом месте. А на алтарь положили мертвой.
– Очевидно.
– У него не получилось убить легко. Но лицо он срезал. Это он. То, что положил ее на алтарь, это…, – Децим поискал слово, – глумление. Он публично выставил ее безобразной. Члены братства действовали иначе, они старались спрятать тела.
– Плохо старались. Ведь мы нашли почти всех. – Луций подлил вина в кубок Децима. – Над женой Элия было совершено насилие. Очень жестоко. Возможно, вероятно, не одним мужчиной. Между часом, когда ее в последний раз видели живой, и временем обнаружения прошло слишком мало времени, чтобы один сумел…, – он не договорил.
– Хочешь сказать, она – жертва братства?
– Да. Хотя ни один из членов братства не признался в убийстве жены трибуна.
– Что, если они не узнали ее? – предположил Креон. – Напали на женщину в роще, в лицо не всматривались. А потом и всматриваться было не во что.
– Это возможно, – Децим сделал глоток из кубка. – И, быть может, напутано со временем. Свидетелю, что видел ее последним, ты доверяешь безоговорочно?
– Да.
– Отчего же?
– Это была Офилия.
– Четвертая жертва без лица?
– Да. Она столкнулась с Эмилией в роще. Офилия тогда ждала ребенка и просила у богов легких родов.
– Дайа сказал, Элий предлагал Офилии быть его любовницей.
– Женой. После смерти Эмилии я посоветовал ему обратить внимание на Офилию. Что он и сделал. Но она отказала.
– Нет. Еще при жизни Эмилии. Мне рассказал Дайа.
– Вот как? Не знал.
– Что скажешь о ее смерти?
– Ее нашли через несколько дней после исчезновения. В заводи. Лицо не срезано, а искромсано. Тело тоже. Это я имел в виду, когда говорил лишь о трех жертвах, чье лицо пострадало больше, чем тело. Офилию опознали по одежде и украшениям. Так же он поступил с лупой Авлией под Церой.
– Которую распял?
– Да. Как видишь, никакой чистоты. Он забрал серьги Офилии, но оставил кольцо и браслет. У третьей жертвы, дочери Фелана, он тоже забрал серьги. Браслеты и ожерелье не взял.
– Как она была убита?
– Перерезано горло.
– Больше никаких повреждений?
– Никаких. Если не считать лица.
– Серьги всех четырех жертв были подброшены Фелану?
– Серег гельветской работы при нем было больше, чем четыре пары. Я узнал те, что сам подарил Акте. Еще пара показалась мне похожей на те, что носила Офилия. Относительно остальных ничего сказать не могу.
– Возможно, в Виндониссе он участвовал не только в четырех убийствах.
– Возможно. Или это ложный след.
Децим улыбнулся криво, не переставая при этом пристально смотреть Луцию в глаза:
– У всех жертв есть одно общее, Атилий Север.
– Я?
Брови Децима дернулись удивленно: не ожидал он верного ответа.
– Ты, Атилий Север. И Кассий Дайа. Но он – не всегда, а, значит, он – совпадение. Акта, вдова инженера, и Офилия были твоими любовницами, а жена Элия и дочь Фелана – хотели ими стать. Статилия называла себя твоей любовницей, Беренику ты выбрал в лупанаре, Нония – твоя жена, сожженные лупы в Пантикапее – это те из девиц, что были с тобой, Рубеллий…, – Децим кашлянул многозначительно и с удивлением увидел, как в пустые глаза Луция вернулся разум.
– Прошу, Корнелий Приск…
– Это тяжелая утрата для всех нас, однако, к тебе он был близок. И, видимо, из-за этого погиб. И меня мучает вопрос: убийца хочет тебя… растоптать, ранить или убить?
– Это твое расследование, Корнелий Приск.
– Зое рассказывала о нем? Она – единственная из выживших в пожаре, кто мог видеть убийцу.
– Нет, она почти не говорит. Только плачет. Постоянно.
– Я хочу поговорить с ней.
– Не думаю, что она далеко ушла, – Луций начал подниматься, но Креон вскочил раньше:
– Я найду ее!
Спустя несколько минут, что Децим и Луций сидели молча, глядя на вино в своих кубках, батав вернулся с Зое. Она быстро пересекла шатер, остановилась за спиной Луция.
– Садись, милая – сказал он ей. – Не снимай капюшон.
– Да, господин, – прошептала она.
– Корнелий Приск хочет спросить тебя о пожаре.
Она вздрогнула.
– Как все произошло?
– Я спала, и вдруг услышала шум. Увидела, как господин, – она повернула голову к Луцию, – выбежал из комнаты. – Федра сказала, он побежал за кем-то. Так ей показалось. А потом… я помню тень. Мы решили, господин вернулся. Федра вышла навстречу, и… заполыхала. А он бросился ко мне, я побежала, но он нагнал, схватил меня за волосы и плеснул мне в лицо жижу из кувшина. А потом… огонь, он объял меня, объял…, – ее затрясла крупная дрожь.
– Как он выглядел?
Зое замотала головой:
– Не знаю, не знаю, не помню. Он очень силен, очень. Ростом…, – ее взор заметался между сидящим Децимом и стоящим Креоном, – не очень высок, ниже.., – она обратила взор на Луция, – гораздо ниже легата Севера. А еще… у него светлые волосы, да, да, светлые.
– А лицо? В чем он был? Как солдат одет? Или гражданский? Молод или в летах?
– Туника, ремень…. Лица не помню, совсем не помню.
– Сколько, по-твоему, он выпил? – спросил у Креона Децим, когда они, не торопясь, шли по погруженному во мрак лагерю.
– При нас? Мало!
– Нет, до нашего прихода.
– Выглядит, будто очень много. Я думал, он трех слов не свяжет, а он…, – Креон присвистнул. – Много рассказал. Чего мы не знали. Чего никто не рассказывал.
– Да. Но правду ли мы узнали?
– Командир?
– Он солгал нам.
– Когда?
– Либо когда назвал опасение за жизнь Нонии главной причиной завершения расследования, либо когда рассказывал о смертях в Виндониссе.
Креон крякнул:
– Как ты это понял? Он уверенно говорил, не путался, не медлил и не торопился.
– Да. Но по-разному. Я не объясню. Чутье.
– Как же узнать?
– Еще раз выспросить у Друза, Дайи и трибунов Тринадцатого легиона все, что они помнят. Быть может, кто-то из лекарей что-то знает – хоть один должен был помогать этому Коссутию. У меня есть подозрение, Север знает, кто убийца, но покрывает его.
– Дайю покрывает? Но эта женщина сказала, убийца светловолосый, – Креон провел рукой по своим пшеничным волосам. – А у Дайи темные волосы. И он высокого роста, почти с Севера.
– Дайю? – Децим улыбнулся криво. – Нет. Не Дайю он прикрывает, не Дайю.
– Но ведь это только догадка, что прикрывает.
Децим остановился, повернулся к нему:
– Знаешь, как это выглядит?
– Как?
– Будто он стыдится того, что этот человек делает, пытается исправить его ошибки.
Брови Креона скептически приподнялись:
– Север?
– Что тебя удивляет?
– Это ему несвойственно, командир, я так думаю.
– А держать при себе чудовище свойственно?
– Чудовище?
– Обожженную девку. Она же неприятна ему. Она льнет к нему, и он дергается. Но прочь не гонит. Почему?
– Не знаю, командир. Почему?
<<предыдущая, Глава 25
следующая, Глава 27>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.