- Шагом, – коротко бросил Луций. То ли своему коню, то ли Дайе. Подчинились оба: испанский жеребец с галопа перешел на шаг, и Дайа перевел свою кобылу сначала на рысь, потом на шаг. Оказался впереди, остановил ее, дождался, пока жеребец неторопливо дойдет до них, и снова тронул кобылу. – Остановимся на постоялом дворе.
– Да, командир, – пробормотал в ответ Дайа. Это были первые слова, которыми они перекинулись за весь путь. Прищурившись, Дайа посмотрел вперед, на выкрашенный белой краской приземистый дом с соломенной крышей. До невысокого заборчика, его опоясывавшего, оставалось стадия полтора. – Мы заночуем там?
– Перекусим.
– Да, командир, – Дайа оглянулся на свою заводную лошадь. Усталой она не выглядела, из поклажи на ней было только свернутое одеяло, бурдюк с водой и сумка с сухарями и вяленым мясом.
– Слушай и запоминай. Мы – дезертиры. Ты – мой брат по крови. Младший. Разные матери. Я верю в распятого бога. Ты – в римских богов, но гроза с востока заставила тебя усомниться в них. И теперь ты хочешь узнать больше, хочешь услышать пророков, и заодно хочешь – как и я – отплатить за гибель товарищей. Ты не разделял их веры, но любил их. Поэтому сбежал вместе со мной.
– А если…, – неуверенно начал Дайа.
– Молчи. Ни слова без позволения. Таращи глаза. Как…, – Луций поискал сравнение, – как деревенщина в храме Сатурна. Восторженно.
– А чем восторгаться? – Дайа покрутил головой. – Ничего ведь такого вокруг!
– Представь что-нибудь.
– Женщину с тремя грудями? – попытался пошутить Дайа, но отклика шутка не нашла: легат даже не улыбнулся.
К постоялому двору они подъехали неторопливо. Поглядывая украдкой на легата, Дайа пытался подражать его ленивым расслабленным движениям. Тому, как тот оглядывался с интересом по сторонам, как улыбался встречным, как оборачивался вслед женщинам.
У распахнутых ворот они остановились, Луций спешился первым: перекинув ногу через шею лошади, соскочил на землю: так делают обыкновенно те, кто хочет произвести впечатление своей ловкостью и сноровкой. Дайа поступил так же.
Пожилой грек, с большим животом и обширной лысиной, колол дрова. Гостей он заметил, но вида не показал, не прервал своего занятия: замахнувшись, обрушил колун на полено. Лезвие вошло в него на треть и застряло. Грек выругался.
– Можно ли передохнуть здесь, добрый человек? – спросил Луций, остановившись в воротах.
– Коли деньги есть, можно, – не глядя на него, ответил грек.
– Есть, – Луций кинул ему монету. Грек поймал ее налету. Прищурившись, всмотрелся в выбитый в серебре, почти стершийся профиль. – Этого хватит?
– Хватит, – отозвался грек.
– Сена бы лошадям, любезный. И нам поесть.
– Мяса нет. Есть сухари, масло, сыр – если живот от голода сводит. А если согласны подождать, будет каша, свежие лепешки и жареная рыба на ужин.
– Согласны. А пока давай топор, – Луций посмотрел на сваленные в кучу поленья: – Доколю.
– Гости в доме Алкидида не работают.
– Значит, мы поедем дальше. Чтобы я сидел и смотрел, как старик себя калечит тяжелым трудом?
Грек крякнул в ответ.
– Бери, раз просишь, – он отдал Луцию колун. Тот взвесил его в руке. Дайе в этом движении причудилась неуверенность.
– Я это сделаю лучше, кома…, – начал он, шагнув к нему.
– Займись лошадьми, брат, – резко оборвал его Луций.
– Как скажешь, брат, – потупился Дайа: он едва не выдал их. Боги, как же обращаться к легату теперь? По имени? И если да, то, по какому имени? – Куда вести? – спросил он у хозяина.
Тот не ответил, вместо этого повернулся в сторону дома и крикнул:
– Зое!
Дайа вздрогнул, представил, что сейчас на пороге появится мертвая обожженная лупа. Облегченно вздохнул, когда увидел молодую женщину, статную, дородную, ширококостную, румяную. Вытирая на ходу руки о подол, она спустилась со ступеней, ведших в дом, с ленцой приняла из рук Дайи поводья, при этом глянув на него с интересом. Еще дольше ее взгляд задержался на легате, что, вопреки опасениям Дайи, легко и быстро колол дрова, будто каждый день в этом тренировался.
– Иди, кошка блудливая! – прикрикнул на нее хозяин. – Все Евфимию расскажу, как по сторонам глаза шныряют твои!
– Расскажи, старый пень, – фыркнула женщина и, откинув с лица волосы, повела лошадей к сараю, покачивая при этом широкими бедрами.
– У, бедовая баба, – проворчал хозяин. – Блуд один в голове да сплетни с нарядами. А ты меньше вслед гляди, парень, – это уже Дайе, – сын у меня хоть и…, – он стукнул костяшками пальцев себе по лбу, – а бабу эту ревнует страшно, свирепеет, как видит, что смотрит на нее кто. А она и рада, мучит его, блудливая.
– Не суди ее, ведь сам не без греха, – отозвался Луций, нагибаясь за поленом.
Хозяин, прищурившись, посмотрел на него:
– И ты из этих?
– Из каких? – Луций выпрямился, не взяв полено
Грек прочистил горло, по лицу его пробежала тень.
– Из тех, кто поклоняется небесному кресту.
– А если и так? Донесешь?
Грек поджал губы, взгляд его переместился от топора в руках гостя к его мечу в потертых, местами худых ножнах.
– Эвфимий, мой сын, из ваших, – сказал он.
– Отчего же столько… небрежения в голосе?
– Оттого. Оттого, что работать надо. Здесь. А не…, – грек сплюнул. – Выдумали, новая вера, один бог… хочешь верить, верь! К чему эту веру огнем и мечом нести?
– Поосторожнее бы тебе, отец, – Луций поставил полено на пень и, коротко замахнувшись, расколол его надвое, – со словами.
– Осторожен я, – буркнул грек. – Или ты донесешь?
– Донесу? – Луций усмехнулся: – Ничего ты не понял, отец. Оттого и упорствуешь в неверии. – Он посмотрел на кучу дров: – Довольно с меня. Брат закончит. – Он перевел взгляд на Дайю, и тот без слов, лишь кивнув, сменил его: взял колун, поставил полено на чурбан, замахнулся. Поставленное неровно полено качнулось и упало. Лезвие вошло в чурбан и застряло. Луций закатил глаза, фыркнул: – Руки не приучены к труду. Зато силы – на дюжину ослов. Поспать бы мне, отец, – сказал он хозяину, – до ужина. Могу на сене, с лошадьми.
– На сене, – хмыкнул тот. – Евфимий меня со свету сживет, если его братьев по вере в сарае устрою. Идем, – он сделал приглашающий жест рукой и пошел к дому. – Оба идите. Не нравишься ты мне, – он подмигнул Дайе, – еще ногу себе разрубишь, ловкач, а мне потом ответ держи перед Эвфимием, что брата его не уберег.
В доме было прохладно, где-то хныкал ребенок, слышался надтреснутый старушечий голос, напевавший колыбельную.
Серая кошка с узкой приплюснутой мордой прижалась, вытянув вверх хвост, к стене, когда увидела их. Хозяин шикнул на нее, она зашипела в ответ.
– Клятая бестия! – проворчал он. – Евфимий притащил из Танаиса. Хозяева, говорит, сгорели в доме своем, а тварь эта осталась.
– Обычно кошки с домом горят, – брякнул Дайа. Луций ткнул его локтем под дых, и тот задохнулся. – А что…? – не успел договорить и получил новый тычок.
– И верно, – нахмурился хозяин. – Как же так? – он вопросительно посмотрел на Дайю, и тот смутился под его взглядом.
– Отец, не отвлекайся, – нетерпеливо подтолкнул его Луций. – С ног валюсь.
Хозяин привел их в комнату, маленькую, с окном, занавешенным полосатой тряпкой. На полу лежал соломенный тюфяк.
– Принесу второй, – сказал он.
Луций кивнул ему, пересек комнату, подошел к окну, отодвинул в сторону занавесь, выглянул наружу. Во дворе Зое собирала поколотые им дрова в подол платья. Она подняла на него глаза, разогнулась. Посмотрела искоса, призывно. Краем глаза Луций заметил, что стоявший рядом Дайа широко улыбнулся ей в ответ и подмигнул. Ткнул его локтем в живот:
– Не смей, – прошептал он углом рта. И сам никак не ответил на улыбки и взгляды Зое. Напротив, его лицо посуровело, и она отвела глаза и торопливо продолжила свое занятие. – Воин Креста должен быть… камнем, а не жижей.
– Что? – Дайа потер ушибленное место на животе.
– Спи.
Дайа сел на единственный тюфяк, вздохнул.
– Я не понимаю, как себя вести, кома…
– Луций.
– Луций.
– Как мышь, Гай.
– Мышь?
– Веди себя, как мышь. Но будь готов стать львом.
Дайа сглотнул:
– Это может понадобиться?
– Это понадобится. Поэтому ты здесь.
– Благодарю, ле… Спасибо, брат.
Хозяин принес второй тюфяк.
Луций поблагодарил его, дождался, пока он уйдет, прикрыл за ним дверь, бросил тюфяк на пол.
– Дождемся его сына, – сказал он Дайе. – Он – воин Креста. Командует сотней пехоты, набранной из местных. Они здесь все… приняли веру князя Сардо.
– Откуда ты знаешь?
– Марс шепнул на ухо, пока я колол дрова.
Дайа вытаращился на него.
– Карса рассказал мне.
– А, – лицо Дайи разгладилось.
– Отдыхай.
– Слушаюсь, – пробормотал Дайа. Но не лег, остался сидеть с угрюмым выражением на лице. Раскачивался вперед-назад.
– В чем дело, Гай? – Луций сел на свой тюфяк. Крылья его носа брезгливо вздрогнули: по всей вероятности, спасенная Евфимием кошка выбрала этот тюфяк местом для справления малой нужды.
– Как ты убедил ее? – не понимая глаз, спросил Дайа.
– Ее?
– Понтию. Как ты убедил ее солгать, выгородить тебя?
– Понтия сказала правду.
– Правду? Тогда откуда в твоем шатре горючая жидкость?
– Я не знаю.
– Не знаешь? – в Дайе боролись страх перед легатом и жажда возмездия.
– Не знаю. Но узнаю. Непременно. И гораздо раньше лучшей ищейки империи. Приск во второй раз обвинил меня. И снова мимо.
– Второй раз?
– В первый ему придумалось, что я – глава заговора против принцепса Калигулы.
– А ты…?
Луций покачал головой:
– Нет. Хотя, признаюсь, мысли были. Но мой сын опередил меня.
– Я слышал, он… был очень жесток… там.
– Размозжил голову дочери цезаря на глазах ее матери, а ей самой перерезал горло. Сын похож на отца, на это намекаешь, Гай? – Луций лег на тюфяк, вытянулся. Кошка стремительным комком прыгнула ему на грудь, свернулась в клубок. Он провел рукой по ее спине. – Надеюсь, ты не собираешься гадить на меня, животное, – сказал он ей. – Косс был… вспыльчив. Это в нем от матери. Нонии, они известны своей…, – он поискал слово, не нашел, переиначил: – Они, как знамя в переменчивый ветер, от дружбы до вражды – мгновение, от смеха к рыданиям – и того меньше. Они похожи на тебя, Гай.
– На меня?
– Ты трезвый и ты хмельной – разные люди.
Дайа хмыкнул:
– Скажи еще, что я убийца. Убил во хмелю и…, – за дверью раздались шаги, и он замолчал, подобрался на тюфяке, сомкнул пальцы на рукояти меча.
Дверь приотворилась, и на пороге возник молодой мужчина, смуглый, белозубый, гладко выбритый, с короткими иссиня-черными курчавыми волосами.
– Братья! – он широко улыбнулся и, раскрыв объятия, шагнул в комнату.
Дайа опешил: этот человек не был ему знаком, какие еще братья? Луций же вскочил, перепрыгнул через тюфяк Дайи, и обнялся в вошедшим.
– Я слышал о тебе от Захарии, Евфимий, – сказал он, похлопывая его по спине. – Я – Луций Кассий. Это – мой брат Гай Кассий.
– Захарии? – Евфимий отстранился от него, посмотрел пытливо в глаза. – Он во здравии?
Луций кивнул:
– Был, когда мы, – он обернулся на Дайю, – уезжали. Я молил его ехать с нами, но он… отказался.
– Он в Пантикапее?
– Под ним. В лагере. Схвачен. – Евфимий охнул, и Луций развел руками: – Я сумел бы освободить его, он бежал бы с нами! Но он отказался. Сказал, не простит крови караульных на своих руках. Я говорил ему: на моих руках будет их кровь, едем! Отказался! Нет, говорит, сын мой, руки твои, а совесть моя, не поеду, с места не сдвинусь, и не проси!
Евфимий закивал, лицо его при этом стало серьезным, брови нахмуренными:
– Узнаю Захарию. Божий человек. Но не согласен с ним. Сейчас не время для смирения. Огнем и мечом мы сломаем римский порядок и установим свой, и тогда и только тогда придет черед кротости. Так Сардо говорит.
– И я с ним согласен, брат. И потому мой меч, и его меч, – он снова обернулся на Дайю, – да обагрятся кровью во славу Креста.
– Да будет так, – кивнул Евфимий. – Вы голодны?
– Очень.
– Тогда идем! Я привез запеченного поросенка…, – заметив промелькнувшую на лице Луция тень, он нахмурился, перевел взгляд на Дайю. Тот под его пытливым взором смутился, его глаза забегали: он не понял, что происходит, отчего легат вдруг напрягся. – О, брат, прости! – Евфимий всплеснул руками. – Ты не ешь свинину, конечно! Как Захария, как Афрамей, как Сардо…. Значит, и я не стану! Мы преломим хлеб, а это нечестивое мясо выбросим….
– Зачем выбрасывать доброе? – пробормотал Дайа. Мысль о сочном, пропитанном молодым жирком мясе успела согреть его сердце. Жевать вместо него пустой хлеб с молодым сыром он совсем не хотел.
– Отдай поросенка родителям и жене. В них… мало веры.
– Но она в них есть, – возразил Евфимий поспешно, с тревогой: нетвердая вера даже на его короткой памяти уже не раз стоила людям жизни.
– Да. И потому не принуждай их к ней насильно. Сначала, – Луций тронул кончиками пальцев свой висок, – разум, потом – чрево.
– Узнаю Захарию! – воскликнул вновь повеселевший Евфимий. – Его слова!
– Брата своего, – продолжил Луций, глянув на Дайю, – я не принуждаю во всем следовать нашим обычаям. И потом, – он понизил голос и ухмыльнулся, – с сытым брюхом его рука разит врагов без устали, а накорми его пустой кашей или хлебом – будет не воин, а баба.
Евфимий засмеялся в ответ, подхватил их обоих под руки и потащил вслед за собой в просторную комнату с рядами дощатых столов, где постоялец или путник мог отведать хозяйской стряпни под молодое вино или пиво.
Комната была пуста и погружена в полумрак: все ставни были неплотно прикрыты, и свет проникал внутрь сквозь узкие щели между ними. Из кухни тянуло ароматом свежевыпеченного хлеба и жареного мяса, слышались женские голоса, один молодой, принадлежавший Зое, второй – старушечий, дребезжащий, надтреснутый.
– Посади его и семью свою с поросенком, – тихо сказал Луций Евфимию.
Тот кивнул: брат хочет поговорить с ним одним, без лишних ушей. Оно и верно. Он и сам так хочет: этот второй – дурачок какой-то, глаза таращит, слюну глотает, веры в нем – еще меньше, чем в отце, старом брюзге Алкидиде!
– Сколько у тебя людей? – без долгого вступления спросил Луций, когда Евфимий сел напротив него за стол. – Захария говорил, ты – сотник.
– Уже нет, – ответил тот, оглянулся на дверь в кухню, перегнулся через стол, понизил голос: – Три сотни воинов. Афрамей за меня попросил.
– Конных?
– Нет, – Евфимий замотал головой. – Пеших. Наездники из нас плохие, и лошади не лучше. А ты? Из конницы?
– Нет. В коннице варвары служат.
– Отец сказал, хорошо верхом держитесь, ты и брат твой.
– Неплохо. Видел бы ты нумидийцев.
– Видел бы ты скифов!
Луций улыбнулся:
– Надеюсь, увижу. Вольный народ, не знающий бесчинств римской знати.
Евфимий хмыкнул, покачал головой:
– Захария – божий человек. Вольный народ, – он улыбнулся криво, – они немногим лучше животных и…
– Но Сардо выбрал их, – без тени улыбки заметил Луций. – Им первым передал слово Господа.
Евфимий напрягся на мгновение, потом торопливо кивнул. Хотел добавить еще что-то, но подошла Зое с подносом. На нем был кувшин с вином, блюдо с лепешками и ломтями овечьего сыра, оливки.
– Поросенка ешь со стариками, и молодого гостя им накорми, – сказал ей Евфимий. – Нам мясо не неси.
– Как скажешь, – отозвалась та и скользнула взглядом по Луцию.
– Ты ей нравишься, – сказал ему Евфимий, когда она, покачивая бедрами, удалилась.
Луций ничего не ответил на это, лишь поджал губы, будто эти слова вызвали в нем раздражение.
– Женщины…, – продолжил Евфимий грустно. – Одни беды и хлопоты от них.
– Да, если полагаешь их равными себе, способными столкнуть тебя с пути. – Что-то дрогнуло в лице Евфимия, и Луций спросил: – Мои слова ранят тебя?
– Так, – неопределенно отмахнулся Евфимий и вздохнул.
– Моли Господа, чтобы укрепил волю твою. Тогда ни одна не будет властна над тобой. Все их чары есть зов плоти, их и твоей. Но что есть плоть в сравнении с духом?
– Ты прав, брат, – Евфимий взял с блюда лепешку, принялся мять ее в руке.
– Не тревожься, брат, – Луций протянул руку через стол, стиснул его запястье. Евфимий поднял на него глаза. Смотря прямо в них, твердо и пронизывающе, Луций тихо сказал: – Не бойся расправить крылья, брат. Они, – он на мгновение перевел взгляд за плечо Евфимия, на дальний стол, за которым сидели его родители, Зое с ребенком на руках, согбенная старуха и Дайа, – тянут тебя вниз, но ты не должен поддаваться.
– Я стараюсь. Но это непросто.
Луций усмехнулся печально:
– Сардо увидел в тебе огонь веры, выделил из сотен твоих товарищей и поставил над ними, а ты сомневаешься? Я жизнь отдам за одну возможность увидеть Сардо, услышать из его уст слова Господа. Все, ради чего я живу, это…
– Увидишь и услышишь! – заверил Евфимий. – Завтра поедешь с нами. Я отведу тебя к Афрамею. Уверен, он будет рад тому, что такой воин, как ты, присоединится к войску. А уж он отведет тебя к Сардо.
– Твой отец сказал, ты участвовал в осаде Танаиса.
– Да.
– Как вы взяли его? – Луций подлил Евфимию вина в кружку. За лучшее усыпить бдительность и подозрительность хозяина вином. Сам он почти не пил, только вид делал. – Возвели насыпь?
– Нет, – Евфимий помотал головой. – Мы ничего не делали. Подошли к стенам, и Афрамей выехал вперед, крикнул, чтобы нашему войску открыли ворота. Со стены ответили бранью. В Афрамея начали стрелять, но ни одна стрела не долетела, все падали в шаге от копыт его лошади. А потом к Афрамею присоединился Сардо, и вместе они молились. И Господь услышал его. Из-под земли мы услышали гул, он нарастал, – глаза Евфимия загорелись, в них были восторг, экстаз, благоговение, – а потом стена Танаиса дрогнула, посыпались камни. Мы услышали их крики, мужчин, женщин, детей – тех, кто попал под этот каменный дождь…
– Как долго войско стояло перед этим под Танаисом? – перебил его Луций. Для него в этой истории не было ничего божественного. Старый, как мир, способ – подкоп.
– Нисколько. Мы подошли к городу к концу дня, уже солнце клонилось к закату, и тотчас Сардо направил нас к стенам. Он сказал, нам не нужно быть свежими, Господь все сделает за нас. Дабы мы уверились: он с нами.
– Вот как? – это ничего не значит, подкоп могли сделать заранее посланные вперед отряды.
– Да. А потом из-под земли вырвалось пламя…
– Пламя?
– Да. И они горели в нем. Те, кто проклинал нас.
– Господь велик, – пробормотал на это Луций. Огонь. Горючая жидкость под землей? Если нагреть ее в сосуде, она начнет кипеть, сосуд лопнет, его осколки с ускорением разлетятся, разя на своем пути людей и круша предметы. А если сосуд огромен? И жидкости много? Все это возможно. С божьей помощью или без нее, Сардо – изобретательный враг, нечета горластым варварским вождям, что ставят исключительно на боевое неистовство своих воинов.
Подошла Зое с ребенком на руках. Младенец хныкал. Евфимий принял его из рук жены, покачал на руках. Заметил, что Луций смотрит пристально на сморщенное личико младенца, отчего-то смутился и вернул ребенка Зое.
– Иди, жена. Поздний час.
Зое кивнула. На ее лице была плохо скрываемая радость, возбуждение. Щеки алели, глаза блестели, грудь вздымалась.
– Ты в лихорадке? – встревожено спросил Евфимий.
– Нет, – она замотала головой. – Нет, муж мой. Жарко здесь, уложу его и выйду подышать.
Евфимий кивнул и сразу забыл о них, повернулся к Луцию и, будто не прерывался, продолжил свой рассказ об осаде Танаиса. Не осаде даже, о бойне, которую он, отчего-то, таковой не считал. Луций же с трудом удерживался от того, чтобы не сморщиться пренебрежительно: великое геройство жечь дома простых граждан, рубить головы мужчинам и срезать косы женщинам. В Танаисе было мало тех, кто умел держать в руке меч, кто знал навык обороны. Этот город давно не знал войн. Очевидно, что-то в его лице все-таки дрогнуло, выдало его мысли, ибо Евфимий осекся, нахмурился и спросил:
– Ты что-то хочешь сказать?
Это рискованно: сказать то, что он собирается. С одной стороны. Но, с другой стороны, это добавит ему уважения в рядах воинов Креста.
– Это не твое дитя.
Евфимий вспыхнул.
– Прости, брат, – делано смутился Луций, – но я это вижу. Всегда.
– Всегда?
– Да. Твои родители, отец и мать. Я вижу, что они – в родстве.
– Их бабки – сестры, – пробормотал Евфимий. – Ты это видишь?
– Вижу. Или Господь шепчет мне…
– Зое изменила мне?
«Нет, была верна, болван», – подумал Луций, но вслух ничего не сказал, лишь вздохнул.
Евфимий сжал челюсти.
– Кто он?
– Не знаю. Но, если увижу его, сразу скажу тебе. Однако, – он помедлил, – ты должен простить его. И ее. Господь велит нам быть милосердными.
– Почему? – Евфимий дернул плечами.
– Почему должны быть милосердны? Ты сомневаешься в правоте…?
– Нет, – Евфимий замотал головой. – Не сомневаюсь. Почему она так поступила?
– Это испытание.
– Испытание?
– Твоей веры. Пойдешь на поводу у своего гнева, и медяк цена твоим клятвам Господу, веру надобно доказывать делами, а не словами. Как иначе он проверит тебя, как не испытанием?
– Ты прав, – Евфимий судорожно стиснул кружку, которую Луций наполнил снова, залпом выпил ее. Сгреб с блюда с лепешками кусок материи, утер им губы.
Они говорили еще долго. К сожалению Луция, о тактических приемах Сардо Евфимий ничего не знал. Присоединился он к воинам Креста перед самой осадой Танаиса, и в ней участвовал лишь как зритель. Но – и это удачно – приглянулся чем-то Афрамею, правой руке Сардо. О нем он рассказал много. Немолодой, безжалостный, истовой веры человек. В женщинах видит корень всех бед римского мира. Говоря об этом, Евфимий пытливо заглянул Луцию в глаза: что на это скажет гость? Гость нашелся быстро: не невежественному греку тягаться с ним в мастерстве выходить из захвата в остром разговоре:
– Захария говорит: если жена – корень бед, то и муж – в не меньшей мере. Все мы равны перед Господом.
Скрипнула дверь, оба посмотрели в ее сторону. Дайа. Весело насвистывая, он дошел до них.
– Выпей, брат, – радушно улыбнулся Луций и подвинул ему свою полную вина кружку. Глаза его при этом метали молнии: он слишком хорошо знал это самодовольное выражение, что распирало изнутри черты Дайи: так выглядят солдаты, только что наставившие рогов убогому пагани с его женой.
Дайа молний не заметил. Улыбнувшись еще шире, схватил кружку, осушил ее, брякнул на стол.
– Пойдем подышим, брат, – Луций поднялся, взял его под локоть. – Евфимий, брат, я вернусь. Или нет. Лучше иди спать, завтра продолжим. Пока доедем до наших братьев, успеем надоесть друг другу.
Евфимий улыбнулся, затряс головой:
– Нет, брат, нет…, – он попытался подняться. Не смог. Взялся за край стола, Луций поддержал его за плечо. – Благодарю, брат, благодарю…, – он сделал шаг из-за стола, другой. Его походка была неверной.
– Идем, брат, – Луций довел его до широкой скамьи у стены, усадил на нее. – Приляг здесь. – Не обращая внимания на возражения Евфимия, он силой уложил его и накрыл плащом. – Спи, брат Евфимий. Гай, – обернулся к Дайе, – идем.
Они вышли во двор, сели рядом на ступенях, что вели в дом.
– Ты дурак?
Дайа, что ухватил со стола бутыль и теперь едва приложился к ней, подавился вином. Отфыркиваясь, спросил шепотом:
– Что я сделал, ко… Луций?
– Его жена, – тоже шепотом ответил тот, не глядя на него.
– Она сама!
– Бесспорно.
Дайа дернул плечами, будто сбрасывая все обвинения. Тем более, дальнейших не последовало. Они просто сидели рядом. Было прохладно, и Дайа плотнее закутался в плащ.
– Ко… Луций, – он вытащил руку из-под плаща, протянул легату. Тот посмотрел на раскрытую пятерню Дайи. Нос уловил запах жареного мяса. – Прихватил со стола. Для тебя. Не дело для мужчины пустой хлеб жевать.
Луций кивнул ему. Взял у него завернутый в тонкий хлеб кусок свинины. Откусил от него. Нежное мясо. Так и тает во рту.
– Что он рассказал?
– Ничего нового.
– А что…. Что мы должны… сделать? Убить этого Сардо?
– Если будет возможность.
– Возможность, – медленно повторил Дайа. Долго молчал, потом сказал: – Я слышал, о чем ты говорил с ним…. Как давно ты… стал одним из них?
– Я не один из них. Но если ты так решил, это хорошо. Есть надежда, что и они поверят, все эти пророки.
– Я прошу, – Дайа, кажется, не поверил, – будь со мной откровенным, я приму все. Я верен тебе, клянусь!
– Так верен, что явился к Приску, обвиняя меня.
– Я… у меня из головы не шло то, что произошло… с Офилией. Я…
Луций внимательно посмотрел на него, на его лицо, нахмуренное от переполняющих череп дум:
– Хочешь знать, что она увидела?
– Да, – закивал Дайа. По глазам легата он понял, что тот решил не таиться дальше. Теперь, когда в любое мгновение может прийти смерть от рук воинов Креста, когда от него, Дайи, требуется полнейшая самоотдача, самое время открыть ему эту тайны.
– Твоя воля, Гай. Она….
Его слова прервал женский вопль. Дикий, будто женщину пытали каленым железом, протяжный, словно эта пытка была медленной.
Луций и Дайа уставились друг на друга, не понимая, откуда доносится крик. Из дома? Из сарая?
В доме загрохотало, заплакал ребенок, послышалась брань, торопливые шаги. Дверь распахнулась. На пороге возникли Алкидид и Евфимий. Последний не удержался на ногах и полетел вперед. Пересчитал бы носом ступени, но врезался во вскочившего Дайю.
– Там! – выкрикнул Луций и с места дернулся в сторону сарая. Крик раздавался из-за него. Из высокого колючего кустарника. Он слышал, как Дайа, Алкидид и Евфимий спешат следом.
Ветки цепляли одежду, колючки царапали кожу, он спотыкался о корни, но успевал удержать равновесие, хватаясь за тонкие стволы.
На освещенную полной луной прогалину с растущим посреди нее оливковым деревом он выскочил первым. Урожай с дерева уже собрали, и оно стояло с голым стволом, лишенное всех своих ветвей. У его корней лежало женское тело, полуобнаженное, в порванном на полной груди платье. Ноги женщины дергались, из дыры, некогда бывшей ртом, рвался звериный вой. У нее не было лица. Безжизненной окровавленной тряпицей оно свисало с тонких пальцев человека, что склонился над ней.
Услышав шум, он резко обернулся. На нем был плащ, капюшон был надвинут на лицо, и все, что смог Луций рассмотреть, был гладкий, алебастровый в лунном свете, подбородок.
На миг он оторопел: убийца здесь?! Замешательство длилось недолго. Стряхнув с себя оцепенение, он кинулся к нему. Два прыжка, и злодей будет схвачен. На этот раз ему не уйти. Доля секунды, и пальцы сомкнутся на его горле.
Но в шаге от отпрыгнувшего в сторону злодея что-то потащило Луция назад, и убийца нырнул в кустарник, скрылся в нем.
– Нет! – услышал Луций, когда попытался вырваться. Евфимий – голос принадлежал ему – вцепился в него мертвой хваткой. – Нет, брат! Нет! Это вестник Господень! Не смей! Не смей!
<<предыдущая, Глава 29
следующая, Глава 31>>
© 2018, Irina Rix. Все права защищены.