С рассветом они выехали со двора. На ходу жуя вчерашние лепешки, увязанные матерью Евфимия в три узелка вместе с сыром и ароматными травами, Дайа делал вид, что думает о своем, дремлет, а сам прислушивался к разговору легата с Евфимием. Последний, как и Дайа, завтракал на ходу: жевал лепешки и сыр, запивал их молоком. Легат же не пил и не ел, свой узелок и бурдюк с молоком он отдал Дайе. Когда седлались, Дайа напомнил ему о намерении все рассказать о памятном вечере в Виндониссе, об Офилии. Не повернув тогда к нему головы и не отрываясь от своего занятия, – он затягивал подпругу, – Север сквозь зубы пробормотал:
– Я хотел рассказать тебе, чтобы ты больше ни на секунду не подозревал во мне убийцу Офилии. Однако теперь это не нужно. Ты видел убийцу своими глазами.
– Но, командир…! – попробовал возразить Дайа, но легат оборвал его тычком локтя под ребра:
– Если покажешь себя хорошо там, куда мы едем, узнаешь все. А теперь молчи.
Голос его был серьезным. Как никогда. И Дайа подчинился. Но дольше минуты не продержался:
– Не могу выбросить это из головы, – проговорил он с горечью, – никак не могу. Вспоминаю ее. Когда ем, когда езжу верхом, когда…, – он запнулся: выходило, что кроме езды верхом и еды он и не занят ничем. – Но лица ее не помню. Будто этот стрига стер его из моей памяти. – Луций ничего не сказал на это. Не обращая внимания на Дайю, он перешел к своей второй лошади, подтянул подпругу, несильно, лишь бы седло не съехало набок. – Трибун Рубеллий помнил ее, хорошо помнил. Он обещал мне… нарисовать ее. Но…, – Дайа вздохнул, – не успел.
– Ты смотрел в его вещах? В его шатре?
Дайа поперхнулся слюной:
– В его шатре? Кто я, чтобы рыться там?
– И верно, – Луций взял обеих лошадей под уздцы. – Выходим.
Дайа пропустил его вперед, повел следом своих лошадей. Евфимий уже ждал их снаружи, верхом на кряжистом некрасивом мерине с плохими зубами. Зато седло у него было богатое, с мягкими подушками, украшенное бронзовыми клепками и вышивкой. Женское седло. Для долгих неторопливых прогулок.
– Почему ты кинулся за ним? – спросил Евфимий, когда они выехали за ворота постоялого двора.
– Принял за разбойника.
– Всем известно, здесь нет разбойников, нет воров. Ты видел его лицо? Его взгляд прожигал насквозь!
«Ступид! – проскрежетал мысленно Луций. Как ты мог видеть его глаза, если лицо было закрыто капюшоном, к тому же ночью?!». Но вслух не проявил кипевшего в душе гнева. Напротив, в его голосе зазвучали нотки оправдания, когда он проговорил примирительно:
– Я… как пес. Хватаю за ногу, если мимо бегут. Годы службы….
Этот ответ удовлетворил Евфимия. Он кивнул.
– Отец говорит, она выживет, – сказал он спустя некоторое время, в течение которого к ним присоединялись новые и новые всадники на корявых невысоких лошадках. Все они уже знали о ночном происшествии, выспрашивали у Евфимия подробности.
– Захочет ли она жить? – подал голос Дайа и тут же бросил затравленный взгляд нашкодившего пса на легата. Но тот лишь кивнул. Воодушевленный, Дайа продолжил: – Тебе лучше положить конец ее мукам.
– Ты мало знаешь учение Господа нашего, – Евфимий посмотрел на него строго. – Лишь он решает, кому жить, а кому нет.
Дайа сглотнул, смущенно пробормотал:
– Ты прав, знаю мало. Но хочу… знать все! – он поднял глаза, с облегчением увидел, как Евфимий ободряюще улыбнулся ему:
– Ты узнаешь, клянусь, брат, – заверил он и, повернув голову, ответил на приветствие одного из вновь присоединившихся товарищей – молодого чернобородого мужчины с близко посаженными глазами и низким лбом: – Мир тебе, Архелай!
– Кто они? – спросил тот, скользнув взглядом по Луцию и Дайе.
– Наши братья. Дезертиры из армии Приска. Сбежали после казни наших братьев. Луций и Гай.
– Жизнь за Крест, брат Архелай, – сказал Луций. Как хорошо обученный попугай, Дайа повторил за ним эти слова.
– Жизнь за Крест, братья, – улыбнулся Архелай и поехал дальше, вглубь отряда.
Луций подтолкнул лошадь и, когда она оказалась бок-о-бок с мерином Евфимия, наклонился к нему и шепнул на ухо:
– Это он.
– Он? – не понял Евфимий.
– Отец ребенка твоей жены, – ответил он и сразу отвернулся, но краем глаза успел увидеть бурю эмоций на лице Евфимия. Кровь Архелая сильнее крови Зое. У нее миловидные черты, мягкие, нежные. У Архелая – грубые, резкие, ярко выраженные. Ребенок, если не станет жертвой ревности обманутого мужчины, вырастет похожим на своего настоящего отца. Луций видел его лицо поверх холмистой местности и ехавших впереди всадников: кряжистого молодого мужчину с глубоко посаженными глазами, широким лицом, тяжелой нижней челюстью, короткой шеей, с одной лишь передавшейся от матери чертой – ямочкой на подбородке. От него мысль перекинулась на Косса. Причудливо смешивается кровь родителей: во внешности Косса сошлось все лучшее, в характере – все худшее. Он с детства был импульсивен, не выдержан, как и Нония – раба своих чувств. За размышлениями и воспоминаниями Луций и не заметил, как Евфимий исчез куда-то. Он огляделся.
– Евфимий развернулся, – сказал Дайа.
Луций улыбнулся. В который раз проверил, хорошо ли выходят мечи из ножен, не показался ли скрытый в подошве калиги кинжал с тонким лезвием – не кинжал даже, а скорее шило. Если их разоблачат, за лучшее будет покончить с собой. В этом он поклялся Дециму Корнелию Приску. Пленного легата, патриция, у Сардо не будет.
К полудню они въехали в долину, пеструю от разновеликих и разноцветных шатров, снующих людей, всадников, верениц повозок.
Луций поймал на себе обеспокоенный взгляд Дайи: тот явно был поражен количеством врага. Даже навскидку занимаемое скифами пространство было впятеро больше того, что занимал их лагерь под Пантикапеем, вдобавок их шатры стояли плотнее.
– Как много, – пробормотал Дайа.
– Да, – с улыбкой отозвался Евфимий. Он только что поравнялся с ними, нагнав сзади. Повернувшись к Луцию, прошептал:
– Ты был прав. Он признался.
– Ты был милосерден?
– Да, – ответ был быстрым, уголки губ Евфимия при этом дрогнули: смирение далось ему с трудом. – Уверен, он искупит свой проступок. Она… уже искупила.
– Господь велик. Я знал, что воинство Сардо велико, но то, что я вижу, наполняет мое сердце радостью.
– С милостью Господа мы победим!
– Победим и без милости, – мрачно буркнул Дайа. Евфимий посмотрел на него удивленно:
– В чем дело, брат?
– Гай тревожится, что не сумеет доказать свою веру, – ответил за Дайю Луций. – Из-за малых знаний своих.
– Не тревожься, брат, – заверил Дайю Евфимий. – Я поручусь за вас обоих.
Они ехали первыми в своем отряде и, когда поравнялись с земляной насыпью, за которой начинался лагерь, спешились. Таковы, по словам Евфимия, были правила: внутри лагеря только избранным дозволено было передвигаться верхом, остальным же оставалось идти пешком, ведя лошадь за собой.
У полосатого шатра они остановились.
– Здесь живет Афрамей, – сказал тихо Евфимий, оглянулся на Дайю: – Тебе лучше остаться с лошадьми, брат. Я и брат твой зайдем внутрь.
Дайа кивнул, принял у него повод.
– Будь осторожен, – шепнул ему Луций, когда отдавал повода своих двух лошадей. Дайа нервно кивнул. Среди скифов и немногочисленных греков он сделался непривычно молчалив и бледен, озирался по сторонам, как пес в волчьей стае.
– Идем, брат, – поторопил Луция Евфимий.
– Идем. Афрамея не охраняют? – спросил он у самого полога.
– Нет. Зачем? Кто посмеет поднять руку на пророка Господа?
– Я слышал, Афрамей может испепелить взглядом.
– Нет. Но его воля может убить издалека, это так. Он – рука Господа, – его пальцы коснулись полога, чтобы отодвинуть в сторону, но так и застыли.
– Брат?
– Одно, брат, – Евфимий повернулся к Луцию и прошептал: – Афрамей и Захария… не ладят. Ты понимаешь?
– Понимаю.
Евфимий кивнул и отодвинул полог в сторону:
– Мир тебе, Афрамей!
Коленопреклоненный человек в длинном одеянии, поднял на них глаза. Изо рта Евфимия вырвался удивленный возглас. Луций мгновенно догадался о его причине: плешивый старик с куцей бородой не походил на описание Афрамея, данное Скунхой, а после него Карсой. Афрамей должен был быть высоким, статным, с хищным ястребиным профилем, седыми кудрями, не испорченными лоснящейся плешью, и длинной бородой.
– По… почтенный…, – начал Евфимий.
– Дамиан, – улыбнувшись, подсказал старик. Улыбка его, и блуждающий взгляд напомнили Луцию Захарию.
– Мы ищем Афрамея.
– Все ищут его. Проходите, – он сделал приглашающий жест рукой. – Присядьте, разделите со мной трапезу, – он показал на блюдо с чем-то, напоминающим ягоды, и на кувшин.
Евфимий и Луций послушались, разместились напротив старика.
– Ешьте, – велел Дамиан.
Луций загреб из блюда горсть. Не глядя, по невесомости ноши, догадался, что это, однако не подал вида, что кушанье может быть ему отвратительно. Он непринужденно подхватил из горсти щепоть, отправил в рот, с хрустом прожевал, проглотил. Евфимий не смог. С брезгливо поджатой верхней губой он взирал на сушеных жуков в своей ладони.
– Я три луны ел только их, – проговорил Луций, – таился от товарищей, отдавал свой паек собакам. Теперь моя плоть… не властна над духом. – Дамиан одобрительно закивал, и Луций в который раз про себя удивился: какую бы глупость он не нес, все приходится к месту.
– Господь говорил со мной, – сказал как бы между делом Дамиан. Перед этим он с улыбкой заставил Евфимия ссыпать жуков обратно и взамен дал ему надкусанный сухарь и луковицу.
– Когда? – спросил Луций. Торопливо, и подавшись вперед.
– Перед тем, как вы вошли.
-То есть мы…? – охнул Евфимий.
– Он вернется, – Дамиан улыбнулся. – Я спросил его, где искать нам Афрамея. И он…, – чело его напряглось, над переносицей залегла глубокая морщина, рот изогнулся скорбно.
– Афрамей в беде? – обеспокоенно спросил Луций.
Дамиан не успел ответить: в шатер вошел худой нескладный подросток и без приветствия сказал:
– Тапар зовет тебя.
– Ох, – с кряхтением Дамиан принялся подниматься.
Луций вскочил, помог ему встать.
– Я хочу пойти с тобой, – сказал он. Евфимий, услышав его, сделал страшные глаза, замотал головой. Но Луций не внял его безмолвной мольбе и продолжил: – Я был солдатом в армии Приска. Мне есть, что рассказать князю Тапару. – Невероятная удача: так легко попасть к сыну царя Тугура, тому самому, что ненавидит Сардо и его бога.
Дамиан внимательно посмотрел на него, но ничего не ответил. Вместе они вышли: старик впереди, Луций и шипящий на него Евфимий следом.
Дайа стоял с пятью лошадьми там, где его оставили. Но был не один. Хохоча и отпуская скабрезные шуточки, он разговаривал с высокой и хрупкой женщиной в восточном одеянии – широких штанах и тунике, подпоясанной кушаком. Ее длинные русые волосы, заплетенные в многочисленные косицы, были уложены в сложную прическу, длинную шею охватывало широкое ожерелье.
– Главное – крепкая задница! – осклабился Дайа и ущипнул ее за ягодицу. Она подпрыгнула на месте и захохотала польщено, как все простушки, на которых когда-либо падал взгляд Капуанского мясника. – У тебя крепкая, но маловата! Понимаешь меня? Мы любим большие, – он развел руки, показывая, какого объема женский зад ему мил.
– Понимаю! – растягивая звуки, засмеялась она, при этом обернулась, и Луций увидел ее лицо: уже не юная, лет двадцати пяти, красивая, с раскосыми серыми глазами и широкими скулами. – Твой брат? – ее серые глаза оценивающе скользнули по Луцию. Губы растянулись в улыбку, открыв ровные белые зубы. Палец, будто невзначай, уперся в слабый узел тесьмы на вороте туники, распустил ее. – Какой красивый, – она расправила плечи.
– Идем, брат, – смерив ее тяжелым взглядом, сказал Луций Дайе.
– Да, – Дайа мгновенно стух, уловив недовольство в его голосе.
– Я ведь приказал тебе молчать, – прошипел он, когда они шли вслед за спотыкающимся на каждом шагу Дамианом. – Не говорить ни с кем.
– Она сама, – начал оправдываться Дайа, – кошка мартовская. Как увидела меня, так….
– Заткнись. – Сейчас не время для споров. С Дайей он разберется потом. Сам виноват, выбрал его, дырявое решето вместо рта и гулкое ничто вместо мозга в черепе. Пятьдесят слов по-гречески знает, однако управляется с ними мастерски, когда дело до женщин доходит.
Они прошли, петляя меж палаток и крытых повозок, не меньше двух стадиев, завернули налево и оказались перед огромным шатром из войлока. Возле открытого полога стоял караул: не меньше десятка вооруженных мужчин в кольчугах и остроконечных шапках. Один из них что-то пролаял, и Дамиан кивнул.
– Идем, – сказал он Луцию. – Лошадей оставьте, эти люди – честные, не заберут.
– Как можно усомниться? – Луций отдал оба повода подошедшему темнолицему скифу с лицом, обезображенным шрамом, что тянулся через все лицо, рассекая нос.
Они вошли. Внутри было людно. Сплошь скифы, ни одного грека или иудея. Смуглые лица, черные бороды, смазанные жиром волосы, туники и широкие штаны из тонкого шелка, золотые украшения тончайшей работы. И тяжелый смрад давно не мытых тел. Так пахнет лежалый сыр. Над всем лагерем стоял этот запах, но его хоть немного разносил ветерок, здесь же он был невыносим.
Луций заморгал: от вони ело глаза. Дайа закашлялся. Скосив глаза на Дамиана, Луций увидел, как старик понес к носу сжатый в пальцах зубчик чеснока.
Единственным, кто не стоял, был грузный невысокий мужчина лет тридцати. Он сидел в подушках, скрестив перед собой ноги. Перед ним стоял низкий резной столик, заставленный мисочками с разнообразными сладостями и чашами с напитками. Стоя позади Дамиана, не поднимая глаз, искоса, Луций наблюдал за ним. Широкое лоснящееся лицо, самодовольное, без тени мысли. В Сенате каждый второй – его брат-близнец. Усмехнувшись про себя своей шутке, он весь обратился в слух: скифы говорили. Он понимал не больше половины слов, и часть смысла ускользала, но кое-что он все-таки разобрал: Тапар – если это был он – спорил с приближенными. Звучали имена: Тугур, Сардо, Афрамей. Кажется, Тапар опасался, что исчезновение Афрамея его отец Тугур и Сардо посчитают его, Тапара, рук делом.
Потянувшись к сваренным в меду фруктам, он, наконец, заметил Дамиана.
– Ты! – резко крикнул он по-гречески. – Подойди! – Дамиан, едва заметно поклонившись, шагнул вперед, а прищуренные глаза Тапара углядели Луция и Дайю. – Кто они?
– Римляне, – ответил Дамиан.
– Римляне? – Тапар подобрался на подушках, а скифы – как один – похватали рукояти своих кривых мечей.
– Воины Креста, – добавил Дамиан, без спешки, с улыбкой. – Они покинули римское войско, и теперь…
– Предатели? – ухмыльнулся Тапар. Скифы – вновь как по приказу – осклабились, загоготали пренебрежительно.
– Нет, – Луций выступил вперед. – Только Господу нашему мы верны. Не земному владыке. Нам есть, что рассказать о римской армии. О ее слабых местах. Таких, куда стоит ударить, если хочешь победить легко и сохранить воинов для следующих битв. Под Пантикапеем всего три легиона, но римский мир выставит против вас вдесятеро больше. Вам важен каждый воин, поэтому только легкая победа под Пантикапеем – залог победы над Римом.
Тапар хрюкнул, взял со столика чашу, шумно выпил ее густое содержимое, утер расшитым рукавом губы.
– Где Афрамей, старик? – спросил он у Дамиана. – Ты видишь его? Кое-кто уже разносит слухи, будто это я приказал схватить его и умертвить….
– Покуда он не найден мертвым, ты чист, князь Тапар.
Луций оглянулся на женский голос, увидел, как вытаращился изумленно Дайа: в шатер вошла та самая женщина, которую он щипал за ягодицы.
– Сулу, – хмыкнул Тапар. – Зачем пришла?
Женщина прошла мимо Дайи, задев его локтем и оглянувшись при этом с улыбкой. Остановилась возле Тапара. Он кивнул ей на столик с угощениями, она повела плечом, отказываясь.
– Хочу помочь тебе, князь Тапар.
– В чем?
– Они – римляне. Я знаю их язык, – при этих ее словах Луций напрягся, и именно в этот миг она резко перевела взгляд с Тапара на него, улыбнулась, широко и открыто. – Они не понимают нас, по-гречески могут понимать не все. Будет…, – она засмеялась, – забавно, если из-за недопонимания мы не узнаем чего-то важного об их войске.
Тапар развел руками, мотнул головой в сторону Луция и Дайи.
– Афрамей…, – начал Дамиан, но Сулу оборвала его, мягко, но настойчиво, тронув при этом его локоть:
– Немного позже, почтенный Дамиан, сначала – наши новые братья. – Она приблизилась к Дайе, долго смотрела на него, улыбаясь. Ее большие, широко распахнутые серые глаза лучились восхищением: – Ты очень красив, брат… как твое имя?
– Гай.
– Гай, – повторила она. – А дальше?
– Гай Кассий, – ответил Дайа, покосившись на Луция. – Он – мой брат.
– Да. Ты уже говорил. Как его имя?
– Луций.
– Луций, – вновь повторила она, медленно, будто пробуя на вкус. – Красивое имя. Я видела, вы приехали с братом Евфимием. Слышала, римляне – плохие наездники. Но вы хорошо держитесь в седле. Вы из конницы?
– Нет, госпожа, в коннице служат варвары. А мы – римляне.
– Чистой крови?
– Чище некуда, госпожа! С Авентина мы.
– Авентин… холм, где селится беднота?
– Беднота? – Дайа хмыкнул. – Нет, холм, где самые сильные мужи рождаются! – он заметил, что челюсти легата стиснулись, заиграли желваки, но не придал этому значения: наверняка, головная боль или что-то вроде того. – Там или выживешь, или умрешь. Большинство из нас не знают отцов, и потому некому вступиться за нас, волчат, мы…
– За тебя было кому вступиться, брат, – заметил Луций. – Расспрашивай меня, госпожа. Мой брат только и умеет, что бахвалиться. Я слышал, жену князя Сардо зовут, как тебя. Уж не…
Сулу прервала его, одарив улыбкой:
– У Сардо много жен. Я – одна из них.
– Госпожа, – Луций склонил голову. – Честь для меня говорить с тобой.
– А для меня честь – встретить римлян, повернувшихся к нашей вере. – Она снова повернулась к Дайе: – Из какого вы легиона?
– Из Тринадцатого.
– Когорта?
– Первая.
– Центурия?
– Первая.
– Лучшие воины легиона?
– Да, госпожа, – с улыбкой ответил Дайа, а сам снова глянул на легата и вновь подивился тревоге на его лице.
– Слава Господу, что такие воины присоединились к нам, – улыбнулась Сулу и вдруг повела себя странно: присела на корточки и, прежде чем Дайа успел помешать ей, запустила руку ему под тунику. Он вскрикнул, засмеялся нервно:
– Ох, госпожа! Признаться, это…. О! Ты не очень-то нежна! Это такое приветствие у…?
Он не успел договорить: Сулу уже выпрямилась во весь рост, отвернулась от Дайи и перешла к Луцию, но не стала ни о чем спрашивать. Прильнула к нему, втянула носом воздух, провела кончиками пальцев по его щеке, потом – по груди, сунув руку под тунику.
– Со мной ты была менее почтенна, – хмыкнул Дайа и хохотнул.
– Ты – не он, – отозвалась Сулу. – Негоже дикарке…
– Мы разоблачены, – прошептал Луций по-гельветски. Кровь застыла у Дайи в венах.
– …грубо трогать патриция. Князь Тапар, – Сулу обернулась к сыну царя, перейдя на скифский язык, – это Атилий Север, один из легатов Приска, и командир африканской конницы Кассий Дайа.
Не успело его имя отзвучать, а он уже крепко держал ее, прижав к горлу ее собственный кривой кинжал, который выхватил из простых ножен толстой кожи, что висели у нее на поясе:
– Что скажешь на это, скифская сука?! – прошипел он ей в ухо, а сам прижался спиной к столбу, на котором держался шатер.
– Скажу, что я не стою ничего, – спокойно ответила Сулу, – и это значит, ты уже мертв.
– А жизнь сына царя? Стоит чего-то?
С тревогой она метнула взгляд на Тапара. Тот больше не сидел. Вздернутый на ноги, он стоял, выпятив вперед толстый живот, а к его горлу было приставлено острие тонкого кинжала. Приникнув к его уху, Луций прошептал ему несколько слов, Сулу не смогла разобрать их: слишком шумно стало вокруг. Тапар закивал.
– Прочь! Все прочь! – крикнул он подступившим к ним скифам. – Римлянин клянется, что отпустит меня, если вы дадите им уйти!
Дайа переместился ближе к ним. Сулу попыталась вырваться, ударив его пяткой по голени, но вышло вскользь и только взъярило его: стиснув ее шею, он прошипел:
– Задушу, сука! – и для острастки ударил ее ребром ладони по уху. Она втянула воздух сквозь стиснутые зубы, вновь попыталась освободиться, и Дайа сдавил ее горло: – Последний раз предупреждаю!
Повыдергав из ножен мечи, к Тапару дернулись скифы. Острие кинжала проткнуло кожу на его горле, и он взвизгнул:
– Прочь! Не сметь!
– В сторону! – рявкнул Луций. Отчего-то именно его скифская речь вкупе с командным тоном окончательно убедила окружение Тапара не рисковать жизнью своего господина. – Царь не простит вам смерти сына! Князь Тапар вернется живым, слово римлянина! Дайа! – он перешел на родной язык: – Уходим! Быстро!
– А с ней что…? – Дайа встряхнул в руках Сулу.
– С собой. Она – жена Сардо.
– Но она ведь сказала, что ничего не стоит…
– Молчать! Быстро! – Луций снова приник к уху Тапара: – Нам нужны лошади, наши и еще полдюжины, самые быстрые и спокойные. Ты будешь править в своих степях, князь, я клянусь тебе. Но, если нас станут преследовать, я выпущу тебе кишки, ты понял?
– Да, да, да! – Тапар и не собирался спорить. – Лошадей! – крикнул он своим людям. – Не преследовать! Не преследовать нас!
– Есть будешь? – спросил у Сулу Дайа.
– Буду, – ответила та с такой лучезарной признательной улыбкой, что ему стало совестно за его грубое обращение с ней при побеге.
Было уже за полночь, они свернули с горной дороги и устроились на ночлег в пещере, о которой Луцию рассказал Карса. В ней сохранились следы недавнего пребывания саков: обглоданные бараньи кости, луковые очистки, подгоревший край лепешки. Пленников развязали. Сулу позволили отлучиться по нужде наружу. Тапар свою справил внутри.
– Не боялся, что я убегу? – спросила она Луция, пока Дайа отрывал для нее край от купленного на постоялом дворе хлеба и отрезал сыр.
– Убежишь и упустишь возможность увидеть римский лагерь изнутри?
– Ты прав, не упущу. – Она взяла у Дайи хлеб и сыр. – Что нас ждет?
– Я отпущу вас, как только мы доберемся до Пантикапея. Я поклялся.
– Я слышала, клятва римлянина не стоит ничего.
– От Сардо?
– От Сардо. Он говорит, когда-то Рим победил зло под солнцем – Карфаген. И сам стал злом, вторым Карфагеном.
– Рим – это мир и порядок, закон и верность клятвам. А Карфаген – это вы, дикари со злобным божком на знамени.
Сулу улыбнулась. Впервые – одними губами. Глаза ее при этом сверкнули холодным блеском.
– Как ты поняла, кто мы? – спросил Дайа.
– Злобный божок шепнул, – ответила она серьезно и засмеялась, искренне и весело. – Господь говорит со мной.
– Смелая ты баба, – хмыкнул Дайа и откусил от хлеба, пожевал, запил молоком. – Другая померла б от страха, брось ее поперек луки да умчи в закат.
– Ты льстишь мне, командир конницы Дайа. Кто смел, так это вы двое. Сунуть головы в пасть ко льву. На что вы надеялись, что хотели? Убить Сардо?
– Расскажем, и мне придется нарушить клятву и убить тебя, – сказал Луций. – Ты хочешь это?
Сулу засмеялась и шутливо кинула в него скатанным в шарик мякишем:
– Нет, Атилий Север!
– Так… этот… ваш бог говорит с тобой? – серьезно спросил Дайа.
– Дайа, – Луций закатил глаза.
– Легат Атилий Север не верит в богов, – засмеялась Сулу и посмотрела на Дайю, искоса, взмахнув ресницами: – Ты сказал, вы из пехоты. Но для пехоты слишком хорошо держались в седле. Нет, это возможно – иметь хороший навык езды, будь вы из… землепашцев, но вы ведь горожане, с Авентина. Но главное – загар.
– Загар? – Дайа нахмурился.
– На вас солдатские сандалии. Но загар такой, будто всю весну и лето вы оба носили сапоги. – Дайа выругался. – Все забывают о мелочах.
– А мое имя, как ты узнала его?
– Нам известны имена всех командиров римского войска. Известно о каждом, о легатах, трибунах, префектах….
– Перебежчики, – Луций кинул ей яблоко, она ловко поймала его, откусила кусок, – на нас указали, Дайа.
– Те из вас, римлян, кто пришел к нам с именем Господа на устах, – поправила его Сулу, – они рассказали нам многое. Но нет, на вас никто не указывал. Когда я спросила, из какого ты легиона, из какой когорты, из какой центурии, ты замялся, отвечая про легион, косился на брата, будто боялся сказать что-то не то. Но как назвал легион, про когорту и центурию выпалил без раздумий. Ты сказал правду. Хороший наездник из той самой центурии, откуда командир африканской конницы, вспомнила я. Африканцы ездят без седел, на голой спине. Африканские лошади тощие. Наверняка, подумала я, у того, кто последние месяцы ездит без седла – непреходящие потертости, синяки и ушибы между ног. – Дайа прочистил горло, и Сулу засмеялась.
– Как поняла, что он – легат?
– По отсутствию волос на теле, – ответил Дайе Луций.
– Да, – Сулу широко улыбнулась. – У тебя, Кассий Дайа, волосы есть, у него нет, хоть и пробиваются. Вот уж странность: простой солдат, удаляющий волосы с тела. Еще… Когда ты, Кассий Дайа, не знал, кто я, когда смеялся со мной и хвастался, что можешь перескочить с одной лошади на другую на галопе, ты сказал, что твой старший брат сейчас у Дамиана. Я спросила, сколько лет брату. Ты ответил, что сорок один или сорок два. Почти вдвое больше, чем мне. Но какая кожа, – она улыбнулась мечтательно, – гладкая, умащенная. Такой кожи у меня и в пятнадцать не было. И как приятно пахнет! Наши братья по вере, сбежавшие от вас, так не пахнут…, – она обернулась на Тапара, что, наевшись, задремал у стены. – Кассий Дайа так не пахнет. Я подумала: наверняка, ты – патриций. Но как твое имя? В армии Приска не так много патрициев. Кассий Дайа боится и чтит тебя. Кого, как не своего командира, он будет бояться и чтить?
– Ловко, – буркнул Дайа. – Да, командир?
– Да. У Сардо все жены такие?
– Какие?
– Как ты.
– Нет. Они куда красивее меня.
– Сколько их?
– Со мной тринадцать.
– О, – воскликнул Дайа.
– Сколько у него сыновей?
– Семнадцать.
– И скольких родила ты? – спросил Луций. Угол рта Сулу едва заметно дернулся. – Ни одного. Поэтому ты ничего не стоишь?
– Да, – Сулу улыбнулась, но впервые ее улыбка была не радостной, не лукавой, а вымученной.
– Как той лягушке в молоке, чтобы остаться наплаву, приходится шевелить лапками.
– Какой лягушке?
– Детская сказка, – пробормотал Дайа, – мне бабка моя рассказывала. Лягушка сбила молоко в масло и смогла выбраться из кувшина.
– Кувшин был большой?
Вопрос удивил Дайю:
– Есть разница? – спросил он.
– Если не очень большой, она могла бы биться о стены, раскачать кувшин и опрокинуть его.
– Этого и хочет Сардо? – спросил Луций. – Опрокинуть кувшин римского мира?
Сулу улыбнулась, потянулась, напомнив им обоим этим движением Авлию, несчастную лупу, которую убийца распял, перед тем освежевав. Дайа зевнул. За ним зевнула Сулу.
– Спите оба, – сказал им Луций. – Я сторожу. Под утро сменишь меня, Дайа.
Сулу удивленно посмотрела на него:
– А тот, что снаружи? Ему не надо спать? Тот, что ехал за нами. Ваш товарищ с заводной лошадью. Или их двое? Мне показалось, только один.
Луций и Дайа переглянулись.
– За нами никто не ехал, – сказал Луций.
– По-твоему, легат Атилий Север, я обозналась?
– Верно, Господь явил тебе себя.
Сулу фыркнула.
– Это были лошади той же породы, что ваши. У нас таких нет. А еще… когда я выходила по нужде, я слышала шорох.
Она поднялась, сделала шаг к выходу из пещеры.
– Куда ты?
– Мне снова нужно.
– Там, – Луций мотнул головой на темный угол.
Сулу пожала плечами. Когда вернулась из угла, спросила:
– Все-таки боишься, что сбегу?
– Нет.
– Там убийца, – пробормотал Дайа и бросил злой взгляд на выход. Как бы он хотел выбежать наружу и схватиться со злодеем. Но понимал: он скорее оступится на мокрых от дождя камнях и свернет себе шею, чем поймает эту бестию в безлунную промозглую ночь.
– Убийца? – глаза Сулу загорелись.
– Рассказать? – спросил Луций. – Ты спи, Дайа.
– Слушаюсь, – Дайа завернулся в плащ, лег и уже скоро засопел.
– Расскажи, – Сулу последовала примеру Дайи, но легла ближе к Луцию. – Он хочет убить тебя?
– Нет. Он убивает женщин. Срезает им лица. – Эти слова не вызвали ужаса на лице Сулу, лишь интерес: она переместилась еще ближе.
– Зачем?
– Не знаю.
– Кто он?
– Если б я знал.
– Расскажи. Люблю загадки.
Он начал сначала, с Виндониссы. Смотрел не на Сулу, а на огонь. Когда дошел до убийства Авлии, прервался, чтобы глотнуть воды. Фляга лежала слева. Потянувшись к ней, он увидел, что Сулу спит, свернувшись калачиком, как маленький зверек. Плащ она скрутила валиком и подложила под голову.
Луций накрыл ее своим плащом. Долго смотрел на ее лицо. Слишком красивое, чтобы убийца пощадил ее. Никого там нет снаружи. Сулу слышала зверя. Или птицу.
«Преследуй нас кто-то, мы заметили бы», – сказал он себе.
«Неужели? – едко заметил внутренний голос. – Ты оглядывался часто, как вор или лжец, и никого не видел. Однако он следовал за тобой. Не по воздуху же он добрался до дома Алкидида?».
Он поднялся, вытащил меч из ножен, по узкому проходу дошел до выхода из пещеры, вышел наружу, прислушался. Кромешная тьма. Дождь, такой мелкий, что не дождь даже – водяная пыль, беззвучно падающая с небес на землю. Тишина и мрак. Небытие, в которое убийца – если он прячется под покровом ночи – с легкостью отправит его. Сможет ли Дайа в одиночку доставить двоих пленников в Пантикапей? Нет, ответил он сам себе, не сможет, ведь не он обещал им свободу. Сулу и Тапар найдут способ сбежать. Сказав себе это, он сделал еще один шаг во мрак. Еще локтей пять, и обрыв. Далеко лететь.
Слепая провидица напророчила ему гибель в горах, среди лошадей-карликов. Местность в Тавриде гористая. У скифов мелкие лошади. Если мужчина его роста сядет такой кляче на голую спину и не подожмет ноги, будет скрести носками по земле.
– Тьма с востока, – прошептал он.
Невидимая бездна тянула его к себе.
Не кровь Нониев толкнула Косса в ряды заговорщиков, не она поставила его на край пропасти, не она столкнула вниз. Нонии покричат, потопают ногами. И затихнут. Раскаются.
Он сделал еще шаг вперед.
– Каково это?
Он вздрогнул. Авлия? Он спит, и это сон? Через долю секунды наваждение спало, разум одолел эмоции. Это Сулу. Ее голос, ее варварский выговор.
– Почему ты не спишь?
– Потому что ты не охраняешь наш сон, – она встала рядом.
– Каково это? – повторил он ее вопрос.
– Ты видел наше войско. Каково это, осознавать, что три легиона – пыль на нашем пути? Мы – угроза, равной которой Рим не знал со времен Карфагена. Сардо – не Арминий. Он не сядет пировать на месяц после первой же победы и не подставит шею под петлю. Рим – на краю. Как ты сейчас.
– Возвращайся в пещеру.
Она не послушала.
– Три легиона – не тридцать. Поражение сплотит народ римский, да? – она засмеялась. – Или расколет. Государь – робкий заика. Он оттянет половину легионов из провинций, чтобы дать нам отпор. Но мы не будем кулаком, мы будем осьминогом с сотней щупалец. Мы подпитаем жажду провинций к свободе. Германия всегда готова восстать, вслед за ней вспыхнет Галлия, затем – Испания. Иудея поднимет голову еще раньше. Наша сила, наша вера, наша надежда построить царство Господа нашего на земле сокрушит вас. Рим падет.
– Милая, я не увидел ничего, что может испугать. Воняет сильно от воинов Креста. Но вонь мои солдаты перетерпят.
Сулу усмехнулась.
– Ты не боишься, – сказала она, помедлив.
– Нет.
– Ждешь битву.
– Жду.
– Эта будет катастрофа.
– Для скифов.
– Для Рима. Господь ведет нас и…
– Только не говори, что ты веришь в него, – он повернулся к ней, невидимой в темноте. Сбоку, шагах в десяти от них, раздался звук, похожий то ли на кашель, то ли на сдавленный чих. – Внутрь! – он толкнул ее в пещеру, и загородил собою проход. Вырвал из ножен меч. Задержал дыхание, весь обратился в слух. И сквозь шум усилившегося дождя расслышал тихий шелест удаляющихся шагов.
<<предыдущая, Глава 30
следующая, Глава 32>>
© 2018 – 2019, Irina Rix. Все права защищены.