- Атилий Север вернулся!
Децим поднял голову от карты, посмотрел направо, на Карсу, потом налево – на Лепида и Требия.
– Один?
– С ним толстый варвар. И женщина. – Батав, принесший весть, широко улыбнулся. – Красивая. Дикарка. Глаза – как небо грозовое, волосы…, – он запнулся. Спохватившись, добавил: – И Кассий Дайа с ними. И лошадей много. Кроме наших четырех, еще восемь…, – он хмыкнул, – ослов мохнатых.
– Они едут сюда?
– Да, Корнелий Приск.
– Подгони.
– Слушаюсь! – батав ударил себя кулаком в грудь и задом выскочил из шатра.
– Он сделал это! – с восхищением гаркнул Требий.
– Погоди восторгаться, – проворчал Лепид. – Может, этот Тупр не согласился.
– Тапар, – поправил Карса.
– Отец, теперь, когда Север вернулся…, – Друз – незаметная тень, ссутулившаяся на низком табурете за спиной Требия – подал голос. – Хоть он и вернулся, я прошу тебя, в свете той угрозы, что…, – он осекся под взглядом Децима: Требий отодвинулся, чтобы командующий мог видеть сына, но лучше бы он этого не делал: выражение лица командующего не предвещало для Друза хорошего. До возвращения Севера, по его настоятельной просьбе, Децим поставил сына командовать Тринадцатым легионом. – Я не прошу вернуть мне должность, отец. Я не надеюсь на твое прощение. Молю об одном: позволь мне умереть за Рим. Искупить кровью свои преступления. Я хочу сражаться. В строю простых солдат.
Децим жестом приказал Требию сдвинуться обратно, так, чтобы Друз снова оказался за его спиной. Требий подчинился. Из-за его плеча, покрытого плащом из медвежьей шкуры, раздался тяжелый вздох.
– Корнелий Приск! – Луций первым вошел в шатер, поприветствовал всех.
– Атилий Север, – кивнул ему Децим. – Удачная была охота?
Луций обернулся. В шатер, пригнув голову, вошел, опасливо озираясь, толстый человек в расшитом халате, широких штанах и сапогах с острыми загнутыми носами.
– Князь Тапар, старший сын царя Тугура, – представил его Луций и перешел на неизвестный Дециму язык. Среди слов, неприятно резавших слух, он разобрал свое имя и кивнул Тапару. Тот кивнул в ответ. В это время, вместе с Кассием Дайей в шатер вошла женщина. Лепид и Требий сразу подобрались на своих креслах, даже Друз сел ровнее, выпрямил спину. Войдя, она лучезарно улыбнулась, будто видеть их было для нее высшим счастьем. – Это Сулу, жена князя Сардо.
– Старшая жена, – добавила она и склонила голову: – Корнелий Приск. Мой муж, князь Сардо, рассказывал мне о тебе. Ты тот, кто…, – она помедлила, будто подбирая слова, но на самом деле лишь для того, чтобы улыбнуться еще ослепительнее: – Говорят, нет такой тайны, которую ты не способен раскрыть.
– Хорошо говоришь, – сухо отозвался Децим и добавил взгляду тяжести: пусть не надеется, что старые, как скифская степь, женские уловки возымеют действие на римского солдата. – Ты гречанка?
– Нет, – суровость в глазах Децима не стерла улыбку с ее губ. Напротив, она стала еще теплее. – Мой народ – мирные землепашцы. И его имя вряд ли знакомо тебе.
– Мы ничего не успели узнать, Корнелий Приск, – встрял Луций. – Госпожа Сулу раскрыла нас…, – он ухмыльнулся в ответ на ее улыбку, которую она адресовала ему, полуобернувшись. – Моя вина. Кассий Дайа… показал себя героем.
– Недостаток хитроумия был восполнен смелостью и быстротой реакции. – Сулу заметила Карсу. Он напряженно кивнул ей, она улыбнулась ему, взмахнула ресницами. – Наши воины дали им уйти, поверив клятве Атилия Севера…
– Клятве?
– Нас отпустят, как только все мы окажемся здесь, – вперед Луция ответила Сулу. Луций за ее спиной показал глазами на Тапара, а после перевел взгляд на выход. Децим понял намек.
– Клятва есть клятва, – кивнул он.
Луций легко толкнул Тапара в бок, и тот, крякнув, выпалил несколько слов. Сулу удивленно обернулась на него, спросила что-то на варварском наречии, которое, судя по выражению лица, Луций не понял. Тапар горделиво вскинул голову и коротко ответил, будто выплюнул, несколько слов.
– Ты переведешь, госпожа Сулу? – спросил Децим.
Сулу нахмурилась, пожала плечами.
– Князь Тапар желает видеть пророка Захарию, хочет убедиться, что он жив, и к нему относятся с почтением.
– Воля гостя – закон, – Децим поднялся из-за стола, обошел его, подошел к ней: – Ты прекрасна, госпожа Сулу, – сказал он. – Скрепя сердце, я отпущу тебя. Кто знает, уберегут ли тебя боги, когда…, – он не закончил и, прежде чем она успела вставить хоть слово, перекинулся на другое: – Захария жив, князь Тапар. Я лично провожу тебя к нему. Атилий Север, переведи мои слова дорогому гостю. Друз, – он обернулся к сыну, – к госпоже Сулу – со всем почтением. Вино, яства… Ты слышала о наших термах, госпожа?
– Ты хочешь убить меня?
– Убить?
– Африканский царь говорил о холодных термах. Я читала…
Лепид расхохотался, за ним и Требий, и Децим. Луций улыбнулся.
– Твое образование, госпожа Сулу, несколько… обрывочно, – заметил он, а Лепид добавил:
– Я скорее руку себе отрублю, чем позволю тебя убить.
Сулу посмотрела на него изучающе:
– Ты ведь Павел Лепид? Тот…, – она нахмурилась, вспоминая слово, – пропретор, который приказал содрать с женщины кожу?
Лепид прочистил горло, смущенно пробормотал:
– Ты сравнила, толстую горластую квочку и… прекрасную… прекраснейшую…
– Из женщин, – подсказал ему Требий. Лепид гневно отмахнулся от него: он искал высокое сравнение.
– В термах моются, – сказал Друз, в голосе его прибавилось жизни, до этого он был сухим и безжизненным, как шелест опавшей листвы.
– О, – она задержала на нем взгляд. На его широких, пусть и поникших плечах, на мускулах груди, обтянутых тонкой тканью пурпурной туники. – Это мне нужно после долгой дороги.
– Жаль, не все скифы понимают это, – пробормотал Децим, покосившись на Тапара. От него не укрылся интерес в глазах сына, не укрылось то, как порозовели щеки Сулу. И не укрылось, как дернулись в гримасу губы Севера, тоже заметившего этот взаимный интерес.
– Там, откуда князь Тапар родом, нет рек, – медленно произнесла она, не сводя с Друза глаз. – Но не все скифы… таковы, Корнелий Приск. У тебя красивый сын.
– Госпожа, – Децим улыбнулся ей и вышел из шатра. Вслед за ним вышли Луций и Тапар. – Как она раскрыла тебя, Север? – спросил он. Выслушав, усмехнулся: – Ловко. Любой бы попался. Не ожидал бы… от женщины. – Краем глаза он заметил, как напряглось лицо Тапара. – Скажи нашему гостю, что ему не о чем тревожиться. Твоя клятва – и моя клятва.
Луций перевел его слова Тапару. Черты скифа разгладились.
– Когда ты успел выучить их язык?
– Четыре месяца под Пантикапеем – долгий срок.
Децим остановился возле помоста, на котором приняли смерть последователи распятого пророка. Огляделся. Никого рядом. Никто не подслушает.
– Князь Тапар, – начал он, выждал, пока Луций переведет. – Цезарь Клавдий и Сенат предлагают тебе союз. Твоя верность и твои воины в обмен на обещание отдать тебе все земли, над которыми властвует сейчас твой отец.
Тапар выслушал, хрюкнул, ответил. Не переведя его слов Дециму, Луций коротко возразил ему. Брови Тапара сошлись над переносицей, губы дернулись. Сквозь зубы он процедил что-то резкое, презрительное.
– Атилий Север, – сухо произнес Децим.
– Князь Тапар сказал, те земли и так будут его, когда царь Тугур умрет. Ведь он – старший сын. Это не земли Рима, и ты не вправе распоряжаться ими. Я возразил ему, что покуда живы Сардо и его семнадцать сыновей, реальной власти у него, Тапара, не будет. Князю Тапару, кроме брани, нечем было возразить.
– Позволь мне вести переговоры.
– Корнелий Приск.
– Объясни ему, что значит находиться под протекцией Рима.
Луций принялся объяснять. Децим не вслушивался в слова – все одно, ничего не понять, – а наблюдал за лицом Тапара. В темных глазах-маслинах, заплывших жиром щек, появился интерес. Всегда дикари сначала отрицают римский порядок, противятся, привередничают, как строптивые девы или капризные дети, но стоит им узнать, каково это – жить по-римски, под защитой закона и легионов, и они уже не хотят иначе. Кажется, Север оказался достаточно красноречив, ибо Тапар улыбнулся, обнажив ряд мелких, но крепких и ровных зубов, и произнес несколько слов.
– Князь Тапар говорит, что сорок тысяч его воинов перейдут на нашу сторону во время битвы. Ударят в тыл.
– Сорок тысяч?
– Хорошо, если двадцать.
– Спроси, сможет ли он убить Сардо. Сам или подослать убийц.
– Не сможет.
– Спроси.
Луций вздохнул. Спросил у Тапара. Тот спал с лица, сглотнул, мотнул головой. Ответил, многословно и нервно.
– Как я и ожидал, князь отказывается от прямого удара.
– Почему?
– Все, кто замышлял против Сардо, умерли. Князь Тапар уверен, что от возмездия за преступные помыслы его спасает заступничество богини Табити, но, если помыслы станут попыткой деяния, Табити будет бессильна. Яхве – сильный бог.
– А восстать против него в разгар битвы не есть деяние?
– Полагаю, князь Тапар надеется, что в разгар битвы Яхве будет слишком занят, чтобы бдеть повсеместно и за каждым.
– Ты веришь ему?
– Если он не дурак, то понимает: его смерть – вопрос времени. Сардо не терпит даже сомневающихся, не то что иноверцев. У царя Тугура слабое здоровье. Что ни день ему пускают кровь.
Децим кивнул:
– Удар. Так это обыкновенно заканчивается.
– Или Сардо отравит его. А следом отправит и нашего дорогого гостя.
Глаза Тапара тревожно перебегали с одного на другого.
– Он беспокоится? – спросил Децим.
– Он не понимает, о чем мы говорим. Конечно, он беспокоится.
– Заверь, что мы сдержим свои обещания. Отпустим и его, и девку, и Захарию…
– Захарию?
– Он пришел в себя. Проповедует моим батавам…
– Будь осторожен.
– …а они убеждают его уверовать в Вотана. Обещают вечные битвы, реки вина и толпы разгоряченных дев. Да, я отпущу старика. И последователей распятого, из местных, которых мы отловили в лагере. Пусть Сардо знает: Рим велик настолько, что может позволить себе милосердие. В отличие от него. Князь Тапар, хочешь ли ты наведаться к Захарии? Или желаешь начать с удовольствий, римских удовольствий? Лучшие девы…
– Князь Тапар предпочитает не дев, – прервал его Луций. Децим недоверчиво покосился на него:
– Мужчин?
– Да.
Что-то в тоне Луция было такое, отчего Децим улыбнулся:
– У них это… не одобряется?
– Карается.
– Прекрасно. Рим терпим ко всему. Переведи ему, – он махнул рукой, – и добавь от себя, обольсти его словами и обещаниями. Пусть эта сви… этот прекрасный человек вспоминает римское гостеприимство!
– Твой отец хочет склонить Тапара на свою сторону?
Друз вздрогнул. Его рука, тянувшаяся к блюду с копченым мясом, замерла. Но лишь на мгновение. Непринужденно дернув плечом, он взял с блюда тонкий ломтик, закинул в рот и запил вином:
– Это дела моего отца. Мое дело – пить с тобой, – он улыбнулся и добавил: – Не думал, что у Сардо такой хороший вкус! Ты была бы украшением любого дворца.
– Как рабыня?
– Как госпожа.
– Дикарке не стать госпожой.
Друз улыбнулся:
– Если господин – римлянин – захочет, станет. Времена запретов прошли. Все дозволено.
– Если останешься, госпожа, – вставил Лепид, – я…, – он кашлянул, смущенно, что совершенно не вязалось с его зверской наружностью, – готов предложить тебе…, – он приложил руку к сердцу и легко поклонился, – стать моей женой.
– Лепид, – губы Друза скривились в ухмылку, – ты уже женат.
– Разведусь. Клянусь, госпожа.
– Эмилий Лепид, – потянувшись вроде как за виноградиной, Сулу коснулась его запястья и посмотрела в глаза, – благодарю. Но…
– Ты слишком стар, – хмыкнул Друз.
– А ты – никто, – не остался в долгу Лепид.
Друз вспыхнул. Его челюсти сжались. В виски ударила кровь. Но, прежде чем он успел вскочить и броситься на Лепида с кулаками, заметил, что Сулу смотрит на него, и во взгляде этом – что-то, что в одно мгновение испарило из него гнев. Со вздохом, он кивнул:
– Это так. Отец отстранил меня от должности. Полагаю, и от наследства.
Сулу покачала головой:
– Отец любит тебя. И простит. Ни один мужчина не сможет долго гневаться на такого сына, как ты. Ты – его будущее.
Лепид поджал губы, глянул на Друза искоса и недобро. А Требий на своем месте заелозил: в этом соперничестве двух мужчин за расположение дикарки он был лишним. Время от времени вставлял слово-два, но сам мечтами и помыслами был с Еленой. Сравнивал ее с Сулу и находил, что Елена – куда прекраснее. Пусть речи ее – не мед и не подогретое вино с пряностями, а так – солдатский суп, – но тело куда роскошнее, пышнее, а смех заразителен.
– С вашего позволения…, – сказал он, поднявшись. Лепид и Друз едва ли услышали его, занятые словесным поединком. Лишь Сулу улыбнулась ему, немного грустно, будто его уход опечалил ее, да Карса мрачно кивнул. Сак все время молчал, но ел жадно и пил много. – Пойдем, – Требий положил ему руку на плечо и показал глазами на закрытый полог шатра.
Вместе с Карсой они вышли.
– Как они вокруг нее, а? – хмыкнул Требий. – Красивая.
– Остальные красивее.
– Скифские бабы?
– Жены Сардо.
– А сколько их у него?
– Тринадцать.
– Ох, – крякнул Требий. – И все красивые? – На мясистом лице его появилась тень сомнения. – Не поторопился ли я? – пробормотал он озадаченно.
– С чем?
– Со свадьбой. Женщину я встретил…, – он прочистил горло, расправил плечи. – Нет, не поторопился. Елена моя – лучше всех его жен вместе взятых! Собирайся, Карса, в Пантикапей поедем.
– Зачем?
– Буду отца ее просить отдать ее мне. Эмилий тоже поедет. И ребят несколько из первой центурии первой когорты возьму, они рослые, видные…, – Требий огляделся. – В дороге расскажу, что у нас тут творилось, ух, мать-Юнона! Эмилий, сучий сын, знаешь, чего удумал?
Что удумал Эмилий, Карса не успел узнать: к Требию подлетел опцион, доложил сбивчиво о дезертирстве троих легионеров и четырех ауксилариев из галльской конницы. Требий выругался, велел снарядить погоню, пообещал награду в полсотни сестерциев за каждого беглеца. Опцион побежал исполнять приказ. Требий снова выругался и до своего шатра шел молча, лишь сопел угрюмо: дезертиров с каждым днем становилось все больше.
К Пантикапею они выехали, едва начало вечереть. Требий переоделся. Сменил одну пурпурную тунику на другую, но с золотой каймой на рукавах, затянул на животе широкий ремень, украшенный серебряными бляшками с кабаньими мордами, обул выкрашенные пурпуром сапоги с опушкой из лисьего меха, на плечи накинул плащ из кабаньей шкуры. Фибулы у него были золотыми, шлем – позолоченным, с высоким гребнем из красных перьев.
– Атилий Север подарил, его шлем, – ответил он на безмолвный вопрос Карсы, что разинул рот, увидев друга во всем этом великолепии. – В дом своей невесты я должен явиться…
– Как петух, – шепнул Карсе Эмилий, одетый совсем просто: в серую тунику, не совсем чистую, с засохшим пятном яичного желтка на животе и грязными потеками на полах, будто облился он похлебкой, серый плащ и калиги с матерчатыми обмотками.
– …как серьезный мужчина, – закончил Требий и придирчиво оглядел пятерых легионеров, которых выбрал, чтобы взять с собой. Одного роста, широкоплечие, все брюнеты, выбритые до синевы, с квадратными подбородками и утопленными в костистые лица глазами – достойное сопровождение для серьезного мужчины.
Коня Требий выбрал себе под стать – тяжелого испанца рыжей масти, с крупной головой и мягкими пружинистыми движениями.
Встречные провожали их изумленными взглядами. Требий готов был поклясться, что не раз, не два и не три, а добрую дюжину раз слышал он вслед восхищенное и сдавленное «принцепс».
В Пантикапее, у таверны Архея они остановились, и Требий зычно выкрикнул имя невесты. Она то ли не расслышала с первого раза, то ли такой был у нее с Требием уговор, но – прежде чем она вышла – улица наполнилась зеваками. Будто весь Пантикапей высыпал посмотреть на того, за кого Елена собралась замуж.
Она вышла в своем лучшем платье. Волосы уложила в высокую прическу, шею украсила ожерельем – подарком Требия.
Карса соскочил со своей лошади, помог ей влезть на жеребца Требия. Вышло не так изящно и легко, как она рассчитывала, но со второй попытки она сумела разместиться в седле перед Требием.
– Любовь моя, – хрипло поприветствовал ее он. Все сомнения испарились: Елена – его судьба, прекраснейшая из женщин. – Едем! – он толкнул жеребца пятками, тот резко дернулся вперед, и Елена взвизгнула от неожиданности. Он крепко прижал ее к себе. – Я держу тебя, – шепнул он ей на ухо, и Елена засмеялась от счастья: она видела завистливые глаза женщин и мужчин, восхищенные – детей. Теперь все девочки Пантикапея будут мечтать стать ею, а мальчики – Требием, ее будущим мужем.
Ехать пришлось долго: семья Елены жила не вблизи городских ворот, где она трудилась в таверне Архея, а на другом конце города, на окраине, в доме, некогда бывшем каменным коробом с плоской крышей, потом разросшемся за счет разномастных пристроек: каменных, деревянных, из кирпича-сырца. И все это нагромождение кренилось к древнему оливковому дереву. Когда они подъехали к открытым воротам, одной створки у которых не было вовсе, а вторая висела на одной петле, никто их не встретил, кроме худого лохматого пса, что удивленно воззрился на них и неуверенно взвыл. В ответ на это из приотворенного окошка раздался детский плач, потом хриплая брань. Эмилий и Карса переглянулись. Требий поджал губы. Елена с тревогой посмотрела на него, и он улыбнулся ободряюще.
– Дай мне время, любовь моя, – попросила она и соскочила с седла. На этот раз – споро, как то делают нумидийцы: перекинув ногу через шею лошади. Вслед за ней спешился Требий, встал, держа коня под уздцы. Расправил плечи, горделиво поднял подбородок. – Отец! Дядюшка! – позвала Елена, подбежав к двери. – Ипатия!
Дверь распахнулась. На пороге возник долговязый мужчина в одних сандалиях. Увидев Елену, скривил еще больше свое одутловатое жеваное лицо и, выпятив вперед костлявую грудь и вислое брюшко, разразился бранью:
– Зачем явилась, грязная шлюха?! Детей наших учить, как блудом зарабатывать?!
– Отец! – воскликнула Елена, углядев в глубине дома какую-то тень. – Я пришла…
– Уходи! – донеслось из дома. – Детей пришла блуду учить! Прочь!
Лицо Требия по цвету сравнялось с пурпуром его гребня, туники и сапог, его нижняя челюсть выдвинулась вперед на добрый дигит. Рванув фибулу, он скинул свой тяжелый плащ на руки Эмилия.
– Вперед, парни! – проскрежетал он сквозь зубы.
Они вошли строем – Требий и пять легионеров, – снеся с петли покосившуюся воротину.
Увидев их перекошенные яростью лица и обнаженные мечи, мужчина, что кричал на Елену, издал какой-то нечленораздельный звук – то ли сдавленный кашель, то ли клекот – и отступил вглубь дома.
– Подвинься, милая, – Требий мягко отстранил Елену в сторону.
– Требий Сей, заклинаю…, – она сложила ладони, ее брови умоляюще сошлись над переносицей.
– Убивать не буду, – пообещал он ей и многозначительно посмотрел на чернеющий проем двери. Легионеры поняли его без слов: ринулись внутрь, и тотчас оттуда раздались звуки переполошенного курятника: мужские крики, женский визг, детский плач. Требий осклабился и вразвалку двинулся вслед своим солдатам.
Елена отступила. Спустилась со ступеней, встала посреди двора рядом с Карсой и Эмилием. Крики внутри дома нарастали – визги, мольбы, и над всей этой какофонией гремел рев Требия.
Вышибив ставни, из дома вывалился голый мужчина, оскорбивший Елену. Левая часть его лица была синей, глаз заплыл, нос превратился в раздавленную сливу.
– Фотий! – Елена было кинулась к нему, но Карса опередил ее: прыгнул к нему и отрезал путь к отступлению:
– Назад, слякоть!
– Оставь его! – Елена схватила Карсу за руку.
– Елена! – женский визг заставил их забыть о Фотии: на порог выскочила толстая женщина в холщовом платье, разошедшемся на груди. Под мышкой она держала верещащего и сучащего толстыми ножками ребенка. – Останови их! Умоляю! Елена! Во имя Господа нашего!
– Я…, – Елена потеряла дар речи. Дом, в котором прошли ее детство и юность, ходил ходуном, сотрясаясь так, будто в нем неистовствовало стадо минотавров. А крик стоял такой, будто эти минотавры горели заживо.
Фотий углядел в двух шагах от себя щель в заборе и дернулся к ней, но проскользнуть не успел: сметя женщину в сторону, из дома выскочил легионер, сгреб Фотия за костлявые плечи и втащил обратно в дом. На миг Фотий сумел отсрочить расплату, схватившись за косяки двери. Но легионер дернул его так сильно, что отодрал вместе с этими ветхими досками.
– Как вы можете?! – этот крик донесся не из дома, а от ворот. Карса и Эмилий обернулись и увидели сухого кривошеего старичка, чье лицо было искажено болью.
– Чего тебе, отец? – Карса подошел к нему, оглядел свысока. – Не видишь, эти люди оскорбили невесту легата Двадцатого легиона. Вот, приносят извинения.
В этот момент на пороге показался Требий. Весело насвистывая, он спустился со ступеней, пересек двор.
– Приветствую, любезный, – хмыкнул он старику. – Никак ропщешь?
Старик с испугом оглядел его, съежился под тяжелым взглядом, но не отступил:
– Кричите на всю улицу…. Горе у нас, а вы…, – он не договорил, его лицо скривилось, по иссеченной морщинами щеке покатилась слеза.
– Это Мелетий, – Елена, наконец, справилась с оцепенением, подошла к ним.– Мелетий, наш сосед, добрый человек. – Елена взяла старика за руку: – Мне так жаль, так жаль. Кто же мог знать, что Зое, придя в лагерь, найдет там свою смерть…
Мелетий вытаращился на нее:
– Смерть?! Смерть?! Что ты говоришь такое?!
Елена моргнула.
– Смерть, – медленно повторила она. – Зое пришла в лагерь наутро после пожара, сказала, ты… выгнал ее, потому что она больше не сможет ничего заработать. Легат Север принял ее, а четыре дня назад…
Старик затряс головой, слезы покатились по его щекам:
– Я не выгонял свою дочь, не выгонял, она – наше счастье, наша радость! Никогда не выгнали бы мы ее, никогда! Зое исчезла! Четыре дня назад! И ее нет, нигде нет! Ты говоришь, она мертва? Мертва?
– Я видела ее тело, – тихо сказала Елена.
Губы старика задрожали, он отступил на шаг, мотая головой.
– Она ведь не сама…? Не сама?
– Не сама, – сказал Требий.
– Ей перерезали горло, – еле слышно добавила Елена. – Неизвестный убийца. Его давно ищут. Он и на меня покушался, – она тронула свой шрам. – Требий Сей спас меня, – она прерывисто задышала, по ее щекам покатились слезы.
– Где она? Ее тело?
– Ее тело было предано огню, – ответил Требий.
– Огню?
– Семья отказалась от нее, она это всем говорила. Поэтому командующий распорядился сжечь ее тело и развеять пепел. – Требий нахмурился: – Ты говоришь, она пропала четыре дня назад?
– Да. Мы с женой ухаживали за ней, умащали ее ожоги. Она… Она полюбила выходить… подышать перед рассветом, пока… никто не видит. Я слышал, как она вышла, а потом…, – его сухие веки без ресниц захлопали. – Мы искали ее, везде искали. Жена моя сказала, верно, Зое бросилась в море…
Елена шепнула Требию:
– По их вере самоубийство – тяжкий проступок.
Требий напрягся: выходило, Елена расположена к этому старику, жалеет его.
– Ты – последователь распятого? – спросил он холодно.
Мелетий побледнел, сглотнул. Но нашел в себе силы ответить:
– Да.
Требий глянул на Елену, увидел мольбу в ее глазах, перевел взгляд на Мелетия:
– Тебе лучше молчать о своей вере, старик.
– Кому мне о ней говорить? Никому дела нет.
– Командующему Приску есть. Он не жалует вашего брата. Ему ты расскажешь о пропаже дочери.
– Требий Сей, – Елена непонимающе захлопала ресницами, – я не понимаю…
– Если Зое вплоть до дня своей смерти была здесь, то кто же был в лагере, любовь моя?
<<предыдущая, Глава 31
следующая, Глава 33>>
© 2019, Irina Rix. Все права защищены.